Быть

      Небольшой пригорок, с которого открывается замечательный вид на озеро и аккуратные домики неподалёку, покрыт мягкой зелёной травой. На ней так приятно лежать, прищурившись от яркого солнца, — и Сьюзан это и делает, чувствуя, как роса мочит простое платье. По небу безмятежно плывут облака, и её настроение такое же: спокойное и умиротворённое.       Вот уже четыре года как Сьюзан не плачет в этот день.       Она до сих пор помнит миг, изменивший всё: она тогда гостила у своей давней школьной подруги Джейн, и та разбудила её ранним утром, с траурным видом вручив ежедневную газету. Так Сьюзан и узнала о катастрофе, забравшей жизни всей её семьи: из сухого некролога с перечнем погибших, лично её никто не уведомил. Помнит она и то, как на всех парах ринулась в морг — и не могла поверить, что эти искалеченные тела с вывихнутыми конечностями, покрытые ужасными ранами — её родные. Слова врачей и друзей родителей в памяти не отложились — зато она может воспроизвести апатию, ведь на большее её израненное сердце было не способно.       На следующий день после похорон Сьюзан уехала в Америку.       Её считали равнодушной и бессердечной — она знала это, чувствовала, когда все её письма к миссис Стоун, некогда лучшей подруге мамы, в которых она интересовалась, как у неё дела и не могла бы она сходить на кладбище и положить букет на могилы за неё, оставались без ответа. Это было не так, и Сьюзан хотелось кричать об этом: что ей невыносимо находиться в стране, где всё напоминает о некогда счастливом прошлом, насколько невозможно ей понимать, что людей, от которых она и без того отдалилась, больше нет. Что не будет ничего — ни смеха Люси, ни даже полного укора взгляда Питера. Что они все умерли, не дав ей объясниться.       Что она теперь точно осталась одна.       Сьюзан пришлось строить жизнь заново: от родителей в Штатах остались дом, сбережения и знакомства, но сейчас всё было по-другому: без доброй матери и понимающего отца. Ей удалось восстановиться в медицинском колледже, куда она пошла ещё тогда, но не закончила, спешно вернувшись в Англию, и устроиться на подработку в лавку соседки миссис Бэнкс. Это была не та жизнь, о которой мечтала юная Сьюзан: в ней не осталось места мужчинам и косметике, в чём её любила обвинять леди Полли, зато были учёба, работа до поздней ночи и походы в церковь каждые выходные. Жалеть себя, тем не менее, Сьюзан не любила — как и вспоминать прошлое, в общем-то.       Но не вспоминать не получалось.       Сьюзан тогда безбожно лгала: она нисколько не забыла о Нарнии. Каждая минута, проведённая в ней, отзывалась в памяти — но далеко не с таким благоговением, как в той же Люси. Пока братья и сестра с восхищением и счастьем ностальгировали о проведённых в Кэр-Паравале днях, Сьюзан пестовала другие воспоминания — о том, как она, лёжа на цветочном лугу в дорогом платье, отчаянно пыталась понять, кто она на самом деле — потому что эти прекрасные волшебные леса, поля и реки казались ей кукольно-чужими, а саму себя она представляла марионеткой в неумело слепленных декорациях, которая подчиняется исключительно чужой воле. Вопреки всем пророчествам Сьюзан не стала в Нарнии своей — ещё бы семья это поняла, позволила ей высказаться…       Она никогда особо не скучала по Нарнии, но после смерти семьи в ней возродилось упрямое чувство долга. Сьюзан знала, что Люси, Питер, Эдмунд, да и Юстас с Джил наверняка тоже сейчас в стране Аслана, на легендах о которой она росла — и в которую что-то извне её упорно тянуло. Сколько бы она ни размышляла о том, что ей не нужны ни корона, ни замок, ни какой-то мифический мир, порой в её голову закрадывались мысли: а имела ли она право на отказ? Могла ли нарушить волю Аслана? Правильно ли поступила? Это терзало её и без того полную сомнений и противоречий душу, добивало с каждым днём всё больше…       Именно в таком состоянии её и нашёл Джеффри.       Они встретились в центральной библиотеке, куда Сьюзан пришла за учебными пособиями, и он стал первым, кому она раскрыла своё сердце, — не полностью, конечно, рассказать о Нарнии она не могла, но довериться решилась. Джеффри собирал её по кусочкам, заново учил радоваться жизни и искать хорошее в сегодняшнем дне — и с ним Сьюзан почувствовала, что рождается заново, и, более того, в какой-то момент осознала, что ещё не разучилась быть счастливой, что умеет улыбаться и готова идти дальше рука об руку с человеком, которому действительно нужна без всяких условностей. Когда-то Сьюзан искала счастье в королевских залах Кэр-Параваля, но оно оказалось так близко и просто, в лучистых зелёных глазах Джеффри.       Стоит ли говорить, что на последнем году обучения в колледже она без колебаний приняла его предложение руки и сердца?       Семейная жизнь была спокойной и размеренной: Сьюзан закончила колледж, чтобы через месяц узнать, что беременна. Она помнит и эти эмоции, свою растерянность — но не отчаянную и пожирающую внутренности, как та, после смерти родных, а приятную и дающую надежду, что всё вновь будет хорошо. И стало: когда Сьюзан впервые взяла на руки своего сына, Николаса, она ощутила безмятежность, которой не знала уже долгие годы; она, измученная долгими родами, лежала на обычной больничной кровати в старой ночной рубашке и с растрёпанными волосами, но ещё никогда не была такой счастливой. Будто бы с появлением Ника на свет все проблемы и тяготы растворились в один миг, позволяя ей наконец окончательно перевернуть страницу и начать всё с чистого листа.       Первое время материнства было сложным, но Сьюзан пережила и это: Джеффри находился рядом, купил им домик подальше от городской суеты, куда они перебрались вскоре после родов, и помогал со всем, чем только мог. Порой ей не хватало совета от кого-то более опытного и умелого, но она справлялась сама, старалась не показывать слабости и стать лучшей матерью для своего сына — Джеффри говорил, что ей это удалось, и она предпочитала верить. Она часто ходила гулять с коляской в местный парк, где познакомилась с другими молодыми родителями, в том числе с Бетти Крейг и её мужем — они стали её первыми друзьями с того дня, как она перебралась в Америку. Иногда, когда они вчетвером семьями сидели у кого-нибудь во дворе, слушали музыку с пластинок и пили чай, Сьюзан казалось, что это в принципе единственные, кого она за всю свою жизнь может назвать друзьями: искренними, преданными, любящими её не за происхождение, пророчества и корону, а за то, что она — просто Сьюзан, такая, какая есть на самом деле, и им этого достаточно.       А через три месяца случилась очередная годовщина трагической гибели семьи Пэвенси, и Сьюзан впервые смогла спокойно прожить этот день.       Нет, она всё ещё скучала, грустила и жалела, что не может даже оставить на их могилах цветы, но, по крайней мере, ей удалось избавиться от острого чувства вины за то, что отвернулась от них тогда, после второго возвращения. «Ты поступила неправильно, когда перестала общаться с ними, но в их смерти ты не повинна: такова воля Всевышнего», — Сьюзан повторяла это себе как мантру каждый год и только теперь смогла, наконец, в это поверить. Она сходила на церковную службу, поставила свечу, помолилась и, выйдя в дворик храма, ощутила незнакомую ранее лёгкость: будто бы с её плеч упал неподъёмный груз, оставив за собой только лёгкую грусть. Тем вечером она даже нашла в себе силы выпить вечером чаю с Бетти: музыку они не слушали в дань её горю, но это было гораздо больше, чем год назад.       Сьюзан вновь чувствовала себя полноценной и живой.       Джеффри занимал достаточно влиятельную должность, что позволяло ей не работать, а проводить время с сыном и уделять внимание своим хобби. И, оставаясь одна, Сьюзан больше не томилась мыслями о Нарнии и потерянном троне: она делала то, что нравится, и пользовалась открывшейся возможностью заняться, наконец, тем, что так долго её привлекало. Сьюзан всегда хотела писать: на один из дней рождения Крейги подарили ей пишущую машинку, и она проводила за ней часы. Из-под её тонких пальцев выходили незатейливые статьи, рецензии на прочитанные книги и короткие рассказы на социальную тематику, которыми потом зачитывалась Бетти. Пару раз она порывалась написать сказку о четырёх детях, волшебной стране и могущественном льве, но Сьюзан неизменно удавалось без сожалений отправить в камин лист с парой напечатанных слов: это была не её история и не её судьба, а значит, не стоит и пытаться.       И теперь, лёжа на пригорке и жмурясь на солнце, Сьюзан ощущает такое же умиротворение, как четыре года назад. С утра она, как и всегда, сходила в церковь, но так и не вернулась домой — но не потому, что ей было сложно. Просто зелёная трава так и манила к себе, и вот Сьюзан лежит на ней в почти что полной тишине, считая проплывающие по небу облака: совсем как в детстве, когда они ещё не знали ни о войне, ни о Нарнии, ни о смерти…       Шаги она слышит ещё издалека и тут же садится, глядя на двух приближающихся к ней людей. Николас бежит к ней, и она заключает его в крепкие объятья, даря Джеффри счастливую улыбку поверх плеча сына.       — Так и знал, что найду тебя здесь, — Джеффри явно в отличном настроении, как и сама Сьюзан. — Всё хорошо?       — Да. Просто здесь такой свежий воздух! — смеётся Сьюзан, отстраняя Ника и усаживая его на траву рядом с собой.       — Я искал тебя, потому что Крейги пригласили нас на ужин: Бетти испечёт свой фирменный пирог. Но если ты не хочешь сегодня куда-то идти, мы все поймём.       — Что ты, — улыбается Сьюзан. — Мы, конечно, пойдём. Только я тогда вернусь домой: мне нужно ещё найти платье покрасивее…       — Ты и так прекрасна, — Джеффри опускается рядом и нежно гладит Сьюзан по щеке. — А я бы хотел ещё немного здесь посидеть. Как ты и говорила, воздух здесь и правда свежий.       Сьюзан позволяет себе подвинуться ближе к Джеффри и раствориться в его объятиях, наслаждаясь ими и думая о том, как ей всё-таки повезло, что она нашла такого человека. Благодаря Джеффри, Нику и Бетти с её мужем она поняла, как жить в мире без Нарнии и как творить чудеса своими руками; как найти свой путь без чужих приказов и установок; как отпустить прошлое и расправить крылья.       И, конечно, каково это — после многолетних поисков научиться быть по-настоящему счастливой.