Лицо повествования: Дит Т.
Незадолго после ухода Фогеля, я позволил себе пересесть на его огромное уютное кресло, которое так и пахло старческой кожей с небольшим привкусом пломбира с миндалём. Видимо, это он, Тралль Фогель, оставил после себя такой запах. Это и не удивительно, ведь большую часть своего драгоценного времени, которое вот-вот да закончится скоро, он проводит в кресле напротив камина, из которого часто виднеется пламя ярко-красного оттенка. Но зато я узнал, как пахнет этот человек. Пломбир и миндаль неплохое сочетание. Наверное, он пахнет так потому, что часто употребляет их в пищу. Хотя это не точно, так как я могу говорить о том, что его запах тела ассоциируется у меня с пломбиром и миндалём, а не о том, что он именно пахнет пломбиром и миндалём. Впрочем, он, библиотекарь, очень необычный человек, которого я мог здесь встретить. Его длинные острые, словно как у росомахи когти меня слегка напугали, но потом я подумал, что раз ему разрешено их носить в обществе университета, то значит он очень почётная и хорошая личность. Это значит, что мне не стоит его бояться, он ведь добрый. Я сидел в глубоком кресле близ камина и наслаждался теплом огня, исходящего из него. Интересно, как часто гаснет огонь в камине? И как часто приходится наклоняться под диван за очередным поленом? И почему господин Тралль хранит полена для огня под своим креслом? Почему бы ему не выделить отдельный шкафчик, полочку, ямку? Он что, боится, что их кто-то украдёт, и таким образом, пряча их под кресло, он их охраняет, прямо-таки как стражник настоящий? Вдруг я смог ответить в голове на свой прошлый вопрос, что огонь, по непонятным мне причинам, начинает потухать быстро. Либо кладётся в камин недостаточно дров для долгого огня, либо проблема в топливе, которое лежит под креслом, и которое мы используем. Наверное, оно особенное. Мне, мой отец, твердил мне всегда, что я особенный. Странно, при чём тут я и брёвна для камина? Хотя было достаточно смешно слышать от особенного человека слова в свой адрес, которые буквально означали: «Ты такой особенный…». Непонятно, почему огонь так быстро гаснет. Когда в камине окончательно потух огонь, где-то из сгоревших, уже чёрных как уголь, пален, вылетала тоненькая полоска приятного на запах дымка, который окутывал меня, буквально обнимал со всех сторон. Его приятный запах приходил мне в ноздри, и, никогда раньше этого не говорил, и не предполагал даже, что скажу это сейчас, но, право, я ощутил приятное удовольствие на душе. Это было чудесное благовоние. Тёмная библия, которую я до сих пор держал в руках, читая, поглотила мой разум на очень долгое время, и я не замечал, что происходило тогда возле меня. Даже не читая, я всё равно бы ничего не услышал и не обнаружил в библиотеке, так как здесь очень тихо. Так тихо, что даже за дверью библиотеки не слышится топот спешащих на пары студентов и громадного Эрдогана, который быстрым бегом старается попасть в свой кабинет только для того, чтобы посмотреть, не зашёл ли туда кто посторонний. Да, было очень тихо. Надо мной уже образовалось тусклое облако дыма, что всё ещё вылетало из тёмного камина. Облако было очень красивое: оно было похоже на пышного барана без головы и копыт, но с хвостиком. Оно парило очень долго и даже набирало высоту. Достигнув вершины библиотеки, где благополучно, словно растёкшись как жидкость, потеряла свою форму и внешний вид. Вся библиотека пропиталась запахом смачной гари. А библиотека была очень большой и высокой. Описывая ранее, я упоминал, что у неё есть лестницы наверх. Так вот, библиотека имела несколько уровней: первый, в котором я сейчас нахожусь: простое помещение с рабочим столом для студентов и преподавателей; с камином, с местами, где можно уединиться с книгой или просто созерцать на стульчике; далее идут около тридцати уровней с балкончиками. И они так высоко все расположены! И на каждом из этих уровней разные обстановки, каждые балкончики имели разный стиль архитектуры, у каждого этажа был разный отдел жанров литературы. На одном из этажей, а именно на третьем, можно было увидеть очень много диванов, да так много, что они буквально находились друг на друге. Каждый диван имел разную структуру шитья, материала и цвета: где-то в этой куче были кожаные, где-то набитые простым пухом; были даже чисто из велюра и даже старинные диваны из девятнадцатого, или, быть может даже из восемнадцатого века, те, что делали с деревянными подставками из бука; были диваны как на одного человека, так и на трёх, и они тоже все были разнообразными в плане внешнего вида. И был один диван огромного, повторюсь, очень огромного размера, что находился на самой вершине это огромной горы из мебели. Этот диван сильно отличался от другой мебели не только своим большим размером, но и тем, что он был очень старым, даже старее тех диванов, что из восемнадцатого-девятнадцатого века, да и выполнен он был из чисто пурпурной ткани, которая в то время считалось очень богатой и малодоступной. Было в нём что-то необычное, что меня сильно привлекало, и нет, это не потому, что он пурпурного цвета, как и мои волосы, нет! Это потому, что он очень большой и что он находится на самый высокой части этой диванной горы. Да и в придачу он буквально стоял на кончике одной своей деревянной ножки. Со стороны казалось, что он находился в воздухе. Именно это меня привлекло, ничто иное. Хотя, могу сказать, что меня удивило то, что весь третий уровень библиотеки заполнен диванами, что там пройти непонятно как. Интересно, почему Фогель решил сделать такую обстановку на этом этаже? Или он использует этот этаж в качестве склада никому ненужных диванов? Окажется очень мне неясным, если они правда никому не нужны. Я бы хотел себе уютный диванчик в свою комнату. Писать было бы на нём за моим рабочим столом удобнее и приятнее. До сих пор никак не могу закончить свой долгожданный проект… Надо будет обязательно спросить Тралля Фогеля о значимости этих диванов на третьем этаже. Всё же, сразу просить о том, чтоб он подарил мне диванчик невежливо, да и мне страшно о таком спрашивать человека, с которым я только что познакомился, пускай уже и начал сильно доверять ему. А как мне быть? Это первый человек в моей жизни, что был мне поначалу незнакомцем, проявил ко мне милосердие и даже, — в некотором роде, по крайней мере я так думаю, —настоящее уважение. Продолжал я дальше рассматривать этот забавный третий этаж как вдруг обнаружил, что на пурпурном диване кто-то да точно находился. Этот некто носил на своей голове узенький цилиндр и читал книгу, видимо ту, что порекомендовал сам библиотекарь. Его взгляд не отрывался с книги, он был полностью погружён в её сюжет. Хотя возможно в этой книге не имеется никакого сюжета, может быть она рассказывает о какой-нибудь науке, а ещё есть варианты такие, что он читает книгу про биографию определённого человека, что так сильно его интересует. Не знаю точно, что он читал, но его пышные белокурые бакенбарды радовали мой глаз. Они были такими белыми! Такими ухоженными! Такими чистыми! Красота настоящая. Видно, что за ними тщательно ухаживают. Это означало, что некто очень аккуратная личность, которая любит порядок и не терпит хаос. Но потом я обнаружил что-то неладное в нём. Сидел он в непонятной позе, в которой обычный человек просто сесть не может, потому что невозможно так сесть никому. Размером он был не мал и не большой, ростом с мою руку. Но после уже, когда он перелистнул страничку книги, мне либо показалось, либо причудилось, либо я сошёл с ума, но право, у него вместо рук были мохнатые ручки-веточки. Уже потом я смог увидеть его круглые чёрные глаза, а потом увидел круглое тельце, такое же мохнатое, как и тоненькие рученьки; а в конце уже увидел белые крылышки. Я не поверил своим глазам! Это была огромная моль с белыми бакенбардами, с цилиндром, которая сидела и читала книгу. Моль просто сидела в своей удобной позе и не обращала на меня внимание. А я был обескуражен, не каждый день нахожу в библиотеке большую мохнатую моль, что очень сильно увлекается литературой. Я решил не привлекать её внимание ко мне и продолжил тихо сидеть на диване. Лучше продолжить говорить о комнате, в которой я до сих пор находился. Потолка библиотеки почти не видать, до него чуть меньше двухсот футов. И везде, со всех сторон полки заполнены книгами. Я думаю, учитывая такое огромное их количество, здесь собрались книги всех писателей мира. Ох, это всё так выглядит красиво… Восковые свечи находились на каждом балкончике. У всех был зажжён фитиль, и этот небольшой тусклый свет придавал своеобразную атмосферу в этом помещении, из которого я не хотел уходить. В голове всё больше вопросов о том, как Тралль справляется со всем здесь работать… Вот к примеру, я представил такой случай: если студент попросит какую-нибудь определённую книгу, как быстро Тралль сможет её отыскать средь таких широких просторов библиотеки? Тут ведь этих книг миллион! А как Тралль справляется зажигать все эти свечи на всех этих многочисленных уровнях высокой комнаты? Свеч тоже немало, как и самих книг. А как он убирает пыль повсюду? Библиотека такая огромная! И она принадлежит только одному лицу общества университета? Но, несмотря на своё толстое телосложение, он, видно, справляется на ура. Я рад за него. Честно говоря, мне очень хотелось узнать, что находится на самом высоком уровне. Ведь меня привлёк не только третий этаж, но и десятый, который, — как я могу понять по наличию шахматных досок и карт, — является этажом, где не только читают, но и играют в настольные игры. Там находилось несколько круглых столиков, завешанные бумажной скатертью с разными узорами. На них же сами настольные игры. На некоторых, как я уже говорил, находились шахматы, а на других колода карт. Но всё это выглядело так, будто кто-то только что играл, и тот, что проиграл, взбесился своим проигрышем и разорил всё вокруг: шахматы раскиданы по разным сторонам; доска их тоже перевёрнута и находится в очень печальном состоянии; карты некоторые порванные, другие мятые, и они тоже все были раскиданы по всему десятому этажу. Там будто прошло настоящее торнадо. Право, я точно не могу сказать, что это были точно последствия гнева какого-нибудь человека из общества университета. Чай, в этом бардаке кроется другая история из прошлого. Но сейчас не об этом, а о том, кого я увидел там, на десятом уровне библиотеки. Благо это была не моль, которую я не хочу тревожить, а уже кто-то другой. Его было легко отличить от того существа с книгой, — он был очень высокий, ростом в шесть футов. И сразу было понятно, что это был человек. В руках его находилась швабра, рядом с ним стояло ведро с водой, он мирно, без всяких звуков прибирал раскиданные вещи обратно на столики, попутно моя мокрой шваброй полы. Это был уборщик. Тогда-то я понял, что у Тралля всё же есть помощник в этой библиотеке, который помогает ему мыть полы и приводить библиотеку в порядок после неопределённых событий, которые осуществляют беспорядок. Видно, что не я один посещаю библиотеку. Сюда, я предполагаю, регулярно заходит упитанная моль в цилиндре читать книги, и также уборщик, который помимо того, чтобы выполнять свою работу, иногда достаёт первую попавшуюся на глаз книгу и залпам её читает до конца, после чего снова приступает к работе. И это так необычно, он берёт любую книгу и непонятно: нравится она ему или нет? Возможно у него есть слабость того, что если он прочитает первую строчку книги, то он уже не сможет никак остановиться. Он самостоятельно обязывает себя прочитать её до конца и с каждым разом он от этого сильно страдает, так как ему нужно заниматься работой уборщика, а не читать книги каждую секунду. Его за это видно очень сильно ругают. Но уборщик ничего не может поделать с этой слабостью. Для него книга — враг, которая внезапно присасывается к нему в самое неподходящее время и отнимает у него кучу сил пока она не истратит страницы своего сюжета. Бедный человек. Это даже читается по его лицу. Впрочем, его внешность была схожа с внешностью мима: такая же белая кожа (видно, что это он использовал грим, чтобы придать ей белый цвет), такой же макияж: накрашенные в чёрный цвет губки, что были трубочкой; чёрный макияж: на нижнем правом веке нарисовано было по три чёрных перевёрнутых треугольника, а на левом три круга. Волос на голове не было от слова совсем. Его лысый череп был деформировал — весь в вмятинах. Выражение лица было больно хмурое, что совсем не походило для мима, который обычно должен быть весёлым. Он был явно пожилым человеком, но белых грим скрывал его морщины на лице. Его нос же был горбатым и смотрел вниз острым концом, да таким длинным и усохшим, что эта тоненькая, серенькая сосулечка омертвевшей кожи дотрагивалась до его чёрных губок. На себе он носил белую рубашку в красную горизонтальную полоску с длинными широкими рукавами. На плечах его находились ремешки, что были закреплены с его чёрными штанами. У него были очень широкие, накаченные плечи с такими же толстыми руками. Его таз имел форму громадного шара, как и его штаны. Снизу этого шара торчали тоненькие ножки, словно соломинки. Интересно, как они способны выдерживать на себе такой явно тяжёлый груз. Никогда не видел, чтобы мимы подрабатывали ещё и уборщиками. Он продолжал убираться после прочтения книги и получалось это у него хорошо. И становилось его всё больше жаль, когда видишь, что рука его тянется к очередной полке с книгами, и ты понимаешь, что его работа приостановлена ещё как минимум на пять часов. А его страдания снова начинаются, пускай по выражению его хмурого, безжизненного лица это понять тяжело. Я тоже не желал иметь с ним дело, ровно так же, как не хочу иметь дело с молью, которая до сих пор сидела и читала свою книгу на диване, который, как я сам это видел, уже качался под её весом и мог грохнуться вниз на первый уровень библиотеки. Но он так и не грохнулся, а гигантское насекомое —бакенбардами которой я восхищался до сих пор, — продолжало находиться на своём прежнем месте. Оно не обращало на меня никакого внимания, чему я был очень рад. А уборщик уже начал читать книгу. Он застрял там на долго. Далее на других этажах было тоже много чего интересного, но больше живых существ я не обнаружил, а рассказывать дальше про необычные этажи библиотеки я продолжу позже, когда сам лично окажусь там. Такая она — библиотека. Странно только, что, когда я заходил на территорию университета, я не видел никакой высокой башни в высоту около двухсот футов. В университете всего пять этажей, но библиотека в разы выше пятиэтажного здания. Ну да ладно, это не имеет значения. Главное — что я смог найти место, где я могу уединиться от общества и где, я думаю, я могу испытывать душевное счастье. Пускай да, я тут не один, но это существо и человек находятся от меня очень далеко, так далеко, что кажется, их совсем здесь нет. Так что я почти не испытываю стресса. Максимум веду себя очень тихо, что, считается нормальным. Это ведь считается местом, где читают книги, а лишний шум здесь будет некстати. Я очень долго любуюсь просторами помещения, в котором я чувствовал себя маленьким муравьём. Я хочу снова развести огонь в потухшем камине, так как становилось мне очень холодно, а приятный запах гари потихоньку проходил. Я отложил книгу в сторону, встал с кресла, — которое меня почти проглотила в себе, — и заглядываю под него, задумывая взять оттуда побольше брёвен для долгого и качественного огня, но позже я понял, что если я возьму побольше брёвен, — пускай они, как я понял, некачественные и дают мало огня, — то всё равно огонь будет гореть по времени чуть больше, а в моих прихотях было лишь то, чтобы развести огонь только для его скорейшего исчезновения и скорейшего прихода той самой уже моей любимой благовонии горелых древесин. Но уже когда моя рука была запущена под кресло, я ничего не обнаружил. Под ней не было брёвен, лишь их небольшая стружка, из которой ничего не сделаешь. Кажись запас брёвен исчерпан до конца самим Фогелем. Ещё когда мы были вместе, он при мне использовал последнее полено. Это было некстати, так как я хотел ещё почитать книгу, что вручена была мне Траллем некоторое время назад, а камин потух, огня нет — света нет. Предполагаю, что он покинул меня потому, что пошёл за новой порцией брёвен для камина. Но что же мне делать сейчас без брёвен и огня? Но тут я припомнил, что вся комната была обвешана восковыми свечами, что были на стенах — единственный источник света. Позже я решаюсь подойти к одной из свечей. Я вытащил её из подставки с бортиками, которые были все в горячем воске, что уже капал на деревянный пол. После аккуратно подойдя с свечой к креслу чтобы не потушись огонёк, я сажусь с ней, где дальше продолжаю сидеть и читать книгу. Верно говорят, что библиотека — лучшее место, где можно спокойно, без лишних звуков и без лишних личностей с острыми носами, увлечься литературой любого жанра. И никто тебя за это не отругает. Наоборот, Тралль примет тебя с распростёртыми объятиями в свою библиотеку. Каждый сможет обнять толстое пузо библиотекаря, стоит лишь зайти на его территорию. И если, придя в библиотеку, человек не знает своих предпочтений в литературе, то это не страшная беда! Ему поможет с выбором наш Фогель с большим лишним весом! Ровно также он помог и мне, вручив в ручки сатанинскую библию. Да, я был, — не скрою этого очевидного для всех факта, — удивлён. И это так необычно! Я ни за что бы и не подумал, что Тралль выберет для меня такой неочевидный вариант. И что он во мне оценивал, чтобы совершить такой вывод? Не знаю даже как на такое ответить самому себе, в конце концов я не библиотекарь, и я не знаю, как правильно рекомендовать книги людям. Но, я считаю, если я углублюсь полноценно в литературу, прямо как… прямо как мой брат, то я смогу ответить себе на этот очевидный для каждого вопрос. Да, наверняка так всё и будет. Сатанинская библия увлекла меня своими заповедями; информацией про разных демонов; своим мнением по поводу семи смертных грехов; значениями разных символов. Ах, как это всё завораживает. Правда, скажу вам, что я раньше не знал, что сатанинская библия, — как я сам это понял из прочитанного, — учит тому, как стать свободным от всех и вся человеком. И это поначалу меня удивило, так как я и представить не мог об этом. Я слыхал об этой религии только негативные отзывы, мол, сатанисты — нелюди, они злые оккультисты, что совершают ритуалы жертвоприношения животными; что они оскорбляют чувства верующих. Слышал даже, что они не только оскорбляют, но и стараются погубить в людях веру в бога нашего. Но это неправда. Так поступают не сатанисты, а злые кудесники, анархисты и прочие недоброжелательные люди. В этой библии не говорится ни о каких жертвоприношениях, ни о каких жестоких ритуалах, ни о каких злых намерениях. Сатанисты этим не занимаются. Я даже вычитал, что им запрещено убивать животное ради забавы: можно только в качестве самообороны или для употребления животного в пищу. Эти люди не поклоняются Сатане и не воспринимают его за нечто существующее. Сатана является лишь главным символом сатанизма. Сатана — символ свободы. Так говорится в книге. Ещё, хочу сказать, мне понравилось то, как автор говорит в книге, что все существующие грехи — это жизненные потребности человека. Ох! Не перестану говорить, как мысли в этой книге меня вдохновляют и интересуют! Но всё же… меня никак не покидало чувство стыда, что я восхищаюсь этим… Всё же, это совсем другой мир, другие правила, другое всё. Но, стоит каждому признать, что Сатана является другом церкви. Не существовало бы зла — не было бы тогда никакого добра; ничего не было. Пока я много чего не разобрал и много не могу понять. Мне стоит обсудить это с библиотекарем, не иначе. Решившись отвлечься от прочтения, я решаюсь полистать книгу под светом свечи, дабы посмотреть, что меня ждёт дальше за её прочтением. Покамест я листал страницу за страницей, я наткнулся на раздел с иллюстрациями демонов, которые олицетворяли собой те самые грехи. Первым мне попался демон чревоугодия — Бегемот; или же, как написало в самой библии на латинском — Behemoth. На страницах он был изображён в образе слона, хотя в его внешности были также черты гиппопотама. Из его толстого хобота выглядывали длинные острые бивни, его огромные уши свисали с головы, а его грозный взгляд пугал меня изнутри. Своими жирными лаптями с длинными когтями он поддерживал толстое пузо, которое было словно больше его самого. Стоял он немного косо на толстых своих двоих коротких ногах, а голова его была направленна на того, кто читал книгу. Он был одновременно для меня жутким и комичным. Уже по его внешнему виду, можно угадать, какой грех он олицетворяет. Но поверьте мне откровенно, не рисунок демона сначала привлёк моё внимание, а конверт, что был глубоко спрятан между страницами. Аккуратно высунув его, я внимательно рассмотрел его. Он был чист, никаких надписей на нём не обнаружил, заклеен на клей-карандаш, ничего особенного в нём нет. Я решаюсь открыть его и нахожу в нём очень много бумаг. Достав все, я понял, что это всё являлось письмами, который написал аноним человеку, ни разу не назвавши его имя. Все письма написаны разного числа, именно поэтому я решаюсь собрать все письма в хронологическом порядке, чтобы потом было удобнее их прочесть. Правда, мне было очень страшно читать что-то не своё, но, в конце концов, на конверте ничего не написано, никаких адресов или кем он написан и кому. Может ли это значить, что я делаю нечто плохое? Роюсь в чужих письмах? Но давайте вспомним то, что я обнаружил этот конверт в книге, которую читал. И находился этот конверт там не просто так, будто он больше никому не принадлежит. Я очень надеюсь на то, что не совершу ничего плохого кому-нибудь действием, которое я вот-вот да совершу, а именно — прочту эти письма в хронологическом порядке. Сев поудобнее в мягком кресле, которое меня уже буквально съело, из-за чего двигаться было неудобно, я поставил свечку на край дивана и у её огонька стал читать письма:5-го сентября
«Здравствуй, дорогой. Я не знаю, как выразить свои извинения тебе. Я не имею ни малейшего понимания где ты, что ты, как ты. Поэтому приходиться изъяснять свои мысли в этом письме, которое никогда не попадёт в твои руки. Я не могу никому рассказать о том, как мне стыдно, как мне худо без тебя, и как я караю себя за содеянное, что было далеко не по воле моей; как мне одиноко и тоскливо без тебя, почти что сына. Вот уже несколько времени назад я покинул тебя, уходя прочь, бросая тебя на волю судьбе, которая, видимо далеко не самая лучшая у тебя. Я думаю, что мы все обречены на такую же судьбу, как и на твою. Мы все висим на тоненькой ниточке жизни и каждый из нас, совершив неровный шаг, может с неё рухнуть и сильно пораниться. И мне очень плохо от этого. Мне плохо, что тебя первого настигла эта участь. И мне стыдно, что меня заставили помочь тебе упасть вниз, в эту страшную пропасть социального дна. Мне стыдно, что мне пришлось заменить твою должность. Мне жаль, что я не смог провести с тобой побольше времени. Извини меня. Мы были с тобой знакомы с самого твоего рождения, мы были как родные люди, ты и я… И вот ты покинул нас и не понятно, жив ты иль мёртв уже. На всех солнце продолжает светить, на тебя уж нет. Ты лежишь во тьме, не виден тебе, бедному моему, свет. Все продолжают своё дело, я же молчу в скорби. Да, ты окажешься прав, если напомнишь себе, что я не из тех личностей нашего общества, кто вообще может по кому-либо скорбеть, учитывая мой статус в жизни. Я и представить себе не мог, что впервые почувствую это чувство тогда, когда ты уйдёшь. Может быть я предполагал, что, учитывая то, как ты дорог мне, я буду горевать, если ты исчезнешь, но, по непонятной мне причине я не задумывался об этих забавных мыслях осознанно и серьёзно, никогда, воистину никогда. Но, как я уже писал выше, не только горе на душе моей, а ещё стыд, стыд того, что я — причина твоих страданий. А я делал это всё не по своей воли, понимаешь? Это, считай, был не мой мотив — чужой. Я… Я словно раб. Имя моё красивое. Я не имею никакого права в нашем обществе. Я ведь верно говорю, что рабом являюсь, при чём по воле своей бедной. Но ты даже представить не можешь, какой ком большой образовался на моей душе. Только в письменной речи я способен так откровенно, открыто и много выражать мыслей. Больше нигде. Ты же меня знаешь, молчаливого мудреца, пускай я и не считаю себя мудрецом. Возраст мой пожилой ничего не говорит о том, что я мудрый. Эх вы, дети, такие забавные дети, думаете, что раз старик, то значит мудрый. Да, я повидал в своей жизни полно всякого бреда, глупой речи, вкусной еды, боли, но как эти вещи могли бы создать во мне мудреца? Не знаю даже, как на этот вопрос ответить. Я, если говорить кратко, никогда не мог отвечать на свои же заданные мною вопросы. Пускай тогда, может, что-то да мог предположить, используя события из жизни, те, у которых имелся какой-никакой, но всё же определённый вывод и мораль, из которых я бы мог набраться опыта и стать мудрым. Даже не из жизни своей я мог привести примеры, а от абсолютного чужого мне человека, который, неясно зачем, да рассказал мне про свою историю, где он совершил страшную ошибку и, запомнив последовательность своих никчёмных действий, он больше не совершает такой глупости, а скорее придерживается быть аккуратным во всём, и, набираясь опыта, он вскоре становится тем самым человеком, кой говорит, мол, что он не может больше ни в чём ошибиться, так как он совершил ошибку во всём, в чём представляется возможность, а значит, что ошибаться ему больше негде, а значит, что он обрёл свой совершенный ум, и, соответственно, исходя из происходящих ранее с этим человеком событий, он теперь станет ещё и мудрым в придачу, что, является для него настоящим удовольствием. После этот человек теряет смысл жизни сей, так как разучился ошибаться и его жизнь превратилась в сущий ад. Ему больше нечего было изучать, что-то творить, что-то говорить, так как всё везде он творил один идеал, соответственно он стал лениться и вскоре перестал стремиться к лучшему, так как уже достиг высшей ступени совершенности. Мотивация его пропала. Через пару секунд после моего с ним разговора, он застрелился на моих глазах. Лично я этого человека не знал. Я встретил совершенно случайно его в метро, когда торопился на очень важную встречу. Человек столкнулся со мною случайно, после чего сразу же заговорил об этом. Услышав и проанализировав его слова, мне стало ясно, что нет никакого смысла чего-либо достигать, так как, достигнув окончательного финиша, ты теряешь всякий смысл существования, ты не знаешь, что тебе делать дальше, куда идти, если уже всё сделано. Смысл жизни теряется тогда, кой мы становимся идеальными во всём. Именно поэтому я не желаю достигать какой-то мудрости, цели; делать какие-то выводы, что-то в принципе делать, так как я понимаю, что если буду заниматься любимым делом, то закончу так же, как тот человек. Лучше мне просто сидеть на месте ровно, плыть по течению жизни и всякий раз страдать о своём истинном смысле существования, которое признать мне нелегко и неохота. Моё настоящее имя подсказывает всем, кто я такой на самом деле. И да, ты уж прости, что не говорил это тебе раньше, но ты всякий раз обижал, называя меня «старый мудрец». Приятно мне было с тобой, правда, очень приятно. Ох, понимаю я, как сильно страдать буду, уже страдаю. Кажись моей целью будет найти тебя, но стану ли я счастлив, если найду? Получается, найдя тебя, я осуществлю свой план, а что потом? Снова сидеть в унынии, в депрессивном состоянии, в бессилии что-либо делать. Как странно, что я плохие и хорошие мысли переплетаются в своей голове. Я люблю тебя, но так сильно переживаю за то, что эта любовь меня погубит. А я жить хочу, но цели иметь не желаю, а в грустном состоянии стремлюсь прибывать. Продолжу существовать далее, может, я смогу случайно тебя встретить, иль ты меня, как пойдёт. Я боюсь, что это письмо прочтёт кто-то из нашего общества. Поэтому вскоре я постараюсь избавиться от этих каракуль раз и навсегда. В конце концов своих, я пишу это не для тебя, а для себя, чтобы вылись все свои эмоции на бумагу, чтобы легче стало, хоть на миг малый. Знай, милый, скучаю по тебе. Извини меня, что я такой, какой уродился. Я не виноват, что создан не по своей воле, а по воле отца моего страшного и убогого, но какого доброго и миролюбивого…Твой дорогой».
8-го сентября
«Здравствуй, одарённый мой. Мне очень интересно как ты себя чувствуешь. Смог ли ты справиться со своей бедой? Я очень хочу поддерживать с тобой связь, да не знаю, как. Мог бы, если бы знал точно, чем это обернётся мне. Я пробовал тебя искать по всему острову — тебя нет. Я даже один раз был там — в месте, где мы с тобой вдвоём выросли, на западе, но и там ничего. Я не верю в то, что ты мёртв. В конце концов не для этого я покинул тебя. Не думаю — знаю, что ты тоже меня ищешь, но, предполагаю, что мы вечно не на том пути, вечно ходим вокруг друг друга и не замечаем этого, хотя стараемся заметить. Возможно у меня галлюцинации, не спорю, так оно может быть, я не такое дитё как ты — старик, могу бредить, пускай не хочу признать это. Честно, я чувствую твою энергию, я чувствую, что ты где-то рядом, я это знаю, я уверен! Я так сильно хочу извиниться перед тобой лично, при встрече хочу увидеть твои мордоплясия вновь, твою неугомонную чванливость, твоё нахальство-с. Мне этого не хватает. Тебя не хватает. Обещаю, я обниму как никогда тебя при нашей встречи. Я верю, это случится скоро, совсем скоро… Осталось совсем немного, и мы воссоединимся с тобою, дитя. Честно, я могу предположить, что ты не ищешь меня так же усердно, как я тебя, думаю, ты сильно обижен на меня после того, какую боль я нанёс тебе, верно, я прав, что начал рассуждать об этом именно сейчас, ведь, я только вспомнил, что те следы на твоём исхудалом бедненьком теле, которые я славно тебе оставил там, не дома, не радуют тебя, а только усугубляют твоё положительное, доброе отношение ко мне. Ох, как же я себя караю за содеянное, я не могу поверить, что поднял руку свою гадкую, очень плохую, на тебя, родного. Меня тогда контролировало нечто, имени которой я представить не соизволю. Я был таким монстром! Как… Как я смог такое сотворить?! Ох, прощения мне нет, нет никакого, никакого! Тогда я не знаю, как мне быть и что делать. Вот найду я тебя, ты же убежишь, говорить да видеть моё рыло не захочешь, а я что? Бежать что ли за тобой, за быстрым скакуном? Нет, нельзя так. Я теперь совсем не имею понятия, как мне быть перед тобой, но, я надеюсь на это, что со временем в мою дряхлую голову придёт новая очередная мысль, которая будет совершенно на противовес прошлой мысли, и она явно изменит что-то к лучшему, по крайней мере я буду об этом мечтать, мечты, если в них верить, исполняются? Хотя обычно нужно что-то делать, чтобы достичь своей мечты, но со всеми ли так работает? Нет, я считаю. Бо я знаю одну мысль из одной философской книги одного прекрасного философа, где говорится, дескать, что если сильно чего-то захотеть, то оно явно исполнится; не помню, чтобы он упоминал про то, что необходимо что-то к этому делать физически. Эта мысль очень давно сидит в моей голове. Да, она продолжает в ней находиться и приходить мне на ум в совершенно разное время, даже в такое, где этой мысли быть просто не должно. Именно, я имею эту мысль, но пользуюсь я ею? — нет. Какой смысл в этом всём? Мечтать, чтобы то исполнилось, а потом что? Опять находить для себя очередную мечту для её глупой реализации? А после? Что, до конца жизни заниматься этим всем? Понять в нерадивость мне это всё. Ты бы явно ещё и на эти мои слова в письме отзовёшься нехорошо, как прекрасно, что ты их никогда не прочтёшь. Но пойми меня, ты прожил со мною под одной крышей всю свою жизнь, я тебя знаю с самого твоего рождения, видел тебя маленьким новорожденным хлебогрызом, милым таким, худым, кровавым таким с очень длинной пуповиной, которую я сам тебе обрезал, так как, роды твои я принимал; видел, как ты растёшь, как набирался сил слабых, как вес не набирал свой, как ты пил материнское молоко. Я принимал участие в твоём воспитании, я был тебе как отец, по возрасту — дед. Знаю о тебе всё, как и ты обо мне. У меня так много приятных воспоминаний, как я растил тебя, надеюсь, ты помнишь мою заботу, мою милость к тебе, мою любовь, моё воспитание, мою ответственность перед тобою; мою отвагу, храбрость, силу; мою крепкую к тебе привязанность; моё твёрдое чувство симпатии и искреннюю влюблённость в тебя, в моего миленького; мою отрадную преданность пред тобою, моё пристрастие, нашу дружбу настоящую, самую настоящую, какой не найти на свете нашем белом; мою доброжелательность к твоей личности, моё ничем не скрываемое вожделение, которую ты так ценил и любил; моё ухаживание, преданное человеколюбие, неравнодушие к тебе, мою благорасположенность к тебе, сладкому сынишке; пристрасть, влечение, притяжение к душе твоей неутомимой; мою милую доброту, мою нежность прикосновений и ласковых словечек, которые ты любил слушать в свой адрес и часто просил меня всё больше да больше ласкать тебя ими, но я всегда отказывался просто так тебя называть хорошеньким, так как не пойми бы что из тебя выросло тогда. Но несмотря на это, ты должен помнить чеканно, как я прекрасно обходился с тобою своим неутомимым и непрекращающимся интересом и страшным безумием любвелюбия. Помнишь ли ты мою бескорыстную страсть? Мою страсть ласкать тебя за всё подряд? А помнишь, как я всегда старался сдерживать себя в той самой ласке? Мой ты ненаглядный, каким прекрасным ребёнком ты рос и каким талантливой личностью ты вырос по итогу моего воспитания. Понимаешь ли ты меня теперь? Вспомнил всё? Сможет ли моя любовь, что окружала тебя всю жизнь со всех сторон, искупить мой страшный грех, что я поневоле совершил с тобой тогда, далеко, очень далеко от дома нашего? Мне осталось дождаться с тобой встречи, чтобы услышать твой ответ. Это письмо я пишу в тот день, когда я не сплю уже четвёртый день, думаю о тебе. Спросишь, как дела мои? Всё хорошо, сижу на твоей кровати у твоих работ. Они прекрасны. Радуют глаза мои, видно, как было тяжело творить их. Я бы так не справился, учитывая состояние моих рук. Продолжаю сидеть на кровати твоей мягонькой, тёпленькой такой. Мне очень грустно, что я не помещаюсь на неё полностью. Короче сказать, я продолжаю бездействовать, по крайней мере стараюсь так делать. На данный момент мне слабо полегчало после моего выплеска слов на бумагу. Но мне потом станет ещё хуже. Сегодня кофий с булкой не употреблял. Стараюсь не пить, ни есть; от этого худо. Извини меня за все мои недоразумения, хороший.Твой, кого ты любил звать мудрецом».
9-го сентября
«Здравствуй, отпрыск мой дорогой. Сегодня был у тебя. Здесь уютно. Всегда мечтал о такой комнате. Никогда комнаты своей не имел. Но плохо и стыдно мне потому, что комната это твоя, а не моя. Я не хочу жить здесь осознавая, что отбираю её у тебя. Вскоре ведь ты придёшь сюда, и увидишь меня, а оно тебе не понравится. Я найду другое место где спать. А в твоей комнате я бываю чтобы полюбоваться и помечтать о тебе. Я уже говорил, у тебя уютно. Да, для меня, огромного, тесно, но я уже привык к своему большому размеру. Как жаль, что я не могу привыкнуть к тому, что тебя здесь нет больше. Я не поддерживаю связь с нашим обществом почти неделю, не потому, что мне этого совсем не хочется, — хотя, по большей части, действительно не хочется, — а потому, что они сами мне ничего не сообщают о себе, не присылают мне телеграммы, не дают никаких указаний — затишье. Это очень странно, так как мы не выполнили то дело, из-за которого тебя, считай, уже похоронили. Загадочно это, почему все молчат. Однажды, давно уже очень, я старался спросить одного из нас, в чём дело, но отвечал, что, мол, сам не имеет никакого понятия. А мне, понимаешь ли, родненький, обидно за это. Ведь ты так сильно рисковал, чтобы доделать дело, но ты, увы, так и не справился, из-за чего мы тебя покинули, не желая заканчивать твою работу. Это так гадко! Извини уж, что поступил так, что занял твою комнату, но, что бы то я не говорил о том, что найду иное место для своего слабого сна, знай — не в силах я сдержать это обещание. У меня не имеется сейчас ничего другого, я, без комнатки твоей, настоящее бездомное существо, старое да дряхлое. Мне некуда идти. Надеюсь, ты простишь меня за это… Мне в данный момент не страшно писать в этом письме о том, что неладное я здесь обнаружил, так как письмо это в рученьки твои не попадёт, а мне от этого легче на душе и я могу спокойно выговориться, ничего не боясь и не переживать за себя и тебя. Так-с вот что я хочу сейчас тебе поведать, сынок: в твоей комнате кое-чего не хватает. Помню, что в прошлый раз, когда ты принимал меня, огромного, в свой дом, ты хвастался не только своими работами творческими, но и находкой, что ты обнаружил там, недалеко от двери комнаты своей. Ох! Как же ты восхищался своей находкой, какой же ты был чванливый! Так и хвастался да хвастался, стараясь возвыситься надо мной и показать своё величие, хотя я выше тебя в разы, но ты старался изо всех сил встать на носочки, чтобы хоть немного-немного, да стать выше старика своего. Правда, я ценю твою решимость. А как я был удивлён тому, что ты нашёл, казалось, нечеловеческие силы её тебе подкинули. Помню, ты так сильно стремился показать эту свою драгоценную вещь нашему обществу, но, как обычно такое бывает в жизни каждого человека в возрасте, ты не успеваешь, ибо на тебя обрушилась новая проблема и она преграждает тебе путь; выбора тебе не остаётся, как просто решить эту проблему, но ты не справляешься, проблема решила сама свою задачу и морально тебя уничтожила, превратив в непонятно что. Об этой находке знаю только я из общества. Никто другой. Я никому не говорил о твоём сокровище, хотел её рассмотреть и уже из рук своих принести его в дом, но когда ты, худенький мой, пропал — то тоже исчезло. Вы оба пропали без следа. Как хорошо, что я никому не взболтнул эту страшную историю! Представь только, как бы тебя возненавидело общество, узнав бы, что ты потерял такое важное, важное для нас всех общих! Предположим: что случилось б такого, если эта информация распространилась средь нас? — тебя ни за что за такую шалость и своеобразный грех не простили. Все бы думали о том, как тебя уничтожить, как тебя прибить поскорее, как бы вылить на тебя всю злость, как бы тебя хорошенько наказать, чтоб ты запомнил раз и навсегда, как нельзя поступать! Хотя, о чём я говорю? Ты ничему не научишься — ты сразу погибнешь. И не важно каким ты хорошим был работником; не важно, сколько ты лет с нами работаешь, совсем не важно, кто ты нам: мать, отец, сын, дочь, бабушка, дедушка, отчим, племянник, двоюродный иль троюродный брат или сестра, друг, товарищ, приятель; или самый простой работник, который не имеет с нами общей крови; всем будет наплевать на твой статус, совершил ошибку — будешь наказан. Всё честно? Я считаю, что да, честно, ещё как честно. И нет, я не такой жестокий как некоторые из нас нелюдей, я просто рассуждаю адекватно, правильно, и это не значит, что я бы не испытывал горе после твоего наказания. Я уже говорил тебе, милому, какое горе на моей душе из-за тебя и из-за моего злого, зверского поступка по отношению к тебе. Правила верны, и они очень жестокие, и я очень часто плачу по этому поводу. Пускай, не хочу этого здесь писать да придётся, но пойми, я обошёлся с тобой как нельзя лучше. Лучше не для меня, не для тебя, а для общества нашего странного и непонятного. Мы оба будем от этого душевно страдать, а они будут восхищаться моим поступком и ненавидеть тебя. Как хорошо, что никому не известен этот случай кроме меня. Но что самое непонятное — где оно, твой клад? Ты его забрал вместе с собой, когда покинул нас? Это один из предложенных мною вариантов, никто об этом не думал, кроме меня, даю слово своё человеческое, пускай я не чувствую в себе того, кого зовут человеком. Есть у меня ещё пара догадок. Первая: оно никуда не пропало, а продолжает храниться где-то в твоей комнатке, но я не могу её найти потому, что слишком огромный и не могу протиснуться в различные щели, в которых наверняка ты спрятал находку; либо я ничего не нахожу потому, что ты спрятал её в некий тайник, о существовании котором я не знаю и никто кроме тебя самого не знает. Но тайник явно спрятан где-то здесь, там, где я пишу это письмо, а возможно, я правда слишком толстый, чтобы хоть как-то да повернуться в твоём личном пространстве. Как-никак это твой домик, что предназначен для такого как ты — худого до кожи и костей человечка. Не для меня такая комната, но спать мне негде кроме как здесь, так что мне необходимо остаться не только потому, что мне негде больше спать да жить, но и потому, что я жду тебя, когда ты придёшь, хороший мой пригожий. Эта была ещё одна из предположений о твоей пропавшей вещи, или спрятанной, кто тебя знает. Второе предположение моё такое, оно самое страшное: что ты её, право, потерял и она попалась в руки чужому человеку, а под словом «чужой человек», я говорю о тех самых, по причине которых и произошла вся беда твоя. И это страшно, это самое плохое, что может произойти. Если оно, то, что ты нашёл, явно у них, никому из нас несдобровать. Но как хорошо, что, если её обнаружат у них, всю вину свалят не на меня, потому что я не причастен к этому преступлению, причастен к этому страшному преступлению ты, никто иной. Получается, если так произойдёт, то не только я начну буду вынужден тебя искать, но и все другие, кто будет зол, и кто захочет тебя уничтожить. Конечно, такого может не произойти. Ты явно уже в головах некоторых просто мёртвое создание, и никто о тебе не подумает в тот момент. Но, точно, как я мог позабыть о том, что то, что они бы могли у них обнаружить, не сможет их никак заинтересовать, так как никто не в курсе что это такое и откуда оно. Вернее, все это проигнорируют, что, право, является для тебя большим-большим подарком, если ты ещё жив, разумеется. А как я буду рад, если так всё произойдёт, не скрою, я буду счастлив за тебя и за себя. Уверен, не имеет значения где то, что ты нашёл; да, оно явно очень важно для нас, но что может быть важнее нашей с тобой взаимной любви? Ты определённо будешь мне отвечать скромно и неуверенно на такое моё верное утверждение, но хорошо демонстрируя из себя главаря всех главарей. Это в твоём характере, и я не должен винить тебя за это, наоборот, за это я тебя и люблю, моего маленького козлёнка. Выходит, что нечего ни мне ни тебе бояться. Я просто продолжу жить дальше, не признавая приписанный смысл своей жизни, а также мечтая о тебе, о твоём приходе. Но волнуюсь, что будет мне ещё больнее на душе, когда увижу тебя, так как ты придёшь и у меня пропадёт жизненная цель, а искать новую, я считаю, глупо и не имеет никакого смысла. Всю жизнь я страдаю, и я думаю, что в этом и кроется истинный смысл жизни моей, не любой жизни кого-либо, а именно моей жизни, моей тяжёлой и скучной жизни старика. Но нет верного ответа на вопросы мои. Никогда не мог на них ответить нормально, пользуясь своим опытом. Да знаешь, не стремлюсь я даже это постигать, потому что я старый, времени мало, да и смысла никакого в этом не нахожу. Знай, козлёнок мой исхудавший, я жду тебя здесь и знай, я каюсь перед тобой, я прошу прощения, я прошу тебя, чтобы ты простил мой грех и вспомнил меня из прошлого, именно меня, а не того, кто тебя погубил. Наша взаимная привязанность важнее всего и всякого. Я, кстати, смог поспать немного, но немного, то есть, полчаса где-то, но это тоже я считаю хорошим таким успехом. Надеюсь эту ночь я смогу дальше любоваться твоим творчеством, сам понимаешь, я страдаю от сильной головной боли и боли на душе, и эта боль мешает мне восхищаться твоими творениями, а это, понятное дело, очень грустно и печально. Сегодня ни одной книги не прочитал. Все книги, что имеются в твоём шкафу я прочёл, кажется придётся просить у нашего, чтобы принёс ещё стопку книг для меня, тут скучно, делать нечего, да, понятно, что и не хочется ничего делать, но, если читать перестану, то забуду все буквы, перестану разговаривать, забуду вашу речь человеческую, разучусь писать эти письма, которые в данный период моей жизни дороги мне до полусмерти. Но это пока что. Я собираюсь их уничтожить, так как нет смысла хранить их. Я здесь изливаю душу. Перечитывать это не желаю, давать читать кому-то не желаю. Да и знай, ты их тоже никогда не прочтёшь. Всё то, что я делаю — бессмысленно и глупо, как и всё то, что окружает меня повсюду. Нет смысла доводить что-то до конца, даже эти письма я не собираюсь дописывать. Извини старика своего.Твой, кой погубил тебя».
48-го сентября
«Ну здравствуй, творец. Я не сплю больше чем недели две, и верно, что моё сознание прибывает в страшном бреду, поскольку я не могу поверить, что ты объявился. Жаль, что объявился не у себя в комнате, в которой я до сих пор проживаю, восхищаясь твоим творчеством и не употребляя еды и воды; а где-то в общественном месте, в котором я находиться страшусь и не желаю. Но как я рад, что из-за моего бреда, я смог услышать от тебя хоть какие-нибудь да новости. Быть точнее, впервые за всё это время, как проживаю в твоей тесной комнате, мне пришла телеграмма от нашего приятеля, то есть от коллеги моего, тебе это он приятель, мне — коллега по работе. Он прислал мне телеграмму о том, что ты объявился в центре Мэлляндии, прямо там, где так много людей… И тебя обнаружил именно мой коллега, он же сфотографировал твоё странное изображение с помощью фотоаппарата. Странным мне картинка с тобою показалась потому, что ты был хуже, чем обычно. Какие-то люди в огромной одежде несли тебя на плечах всего больного, бледного; из всех щелей твоего тельца лилась кровь, а само выражение твоей физиономии подсказывало мне, что тебе грустно. Что же с тобой произошло в моём бреду? Почему мои галлюцинации показали такое? Не спорю ещё и в том, что и телеграмма моего коллеги тоже не настоящая. Я не верю сам себе. Не спал я больше чем двух недель, находясь в твоей комнате, смотря на картины твои красивые. Я так давно ни ел, ни пил. Явно, я сошёл с ума, и явно, что я никогда не смогу понять, где правда, а где ложь в мире этих узких четырёх стен. Интересно, куда тащили тебя эти люди? Может быть в больницу? Но раз больницу, значит ты был ранен, что прекрасно заметно на фотографии, что сделал коллега. Но что смогло тебя так сильно обидеть, моего милого козлёночка беззащитного? Да ладно, буду я ещё о бреде рассуждать, лучше пойду посмотрю на твои работы творческие, которые я до сих пор храню на своих глазах, сам понимаешь, я это говорил не раз, что я такой толстый и огромный, что не могу повернуться в твоей комнате, поэтому все твои картины всегда находятся на моих глазах. Я даже повернуть головой не могу, ни телом, ни ноги согнуть не могу, я, кажись, прирос к твоей малой кровати. Так что всё своё время мой взгляд направлен на стену, только в одну точку, на то, что создала рука твоя. Как жаль, что меня никто не навещает. Да и даже если навестят, я посчитаю это за муть в своём сознании, потому что быть того не может, что я кому-то интересен в таком положении, в каком нахожусь в данный момент и в каком пишу это очередное письмо глупое. В последнее время мне так трудно держать ручку с чернилами в руках. Всё трясётся и кажется, что превращается моё тело в безжизненную тушу жира. Мне так страшно, вот бы мне подняться и пойти на волю, где я могу покушать. Но, знай, меня тут не держат взаперти, еда и вода имеются, я не использую всё это из-за отвращения и неприятного чувства. Ты же знаешь, как мне плохо от употребления пищи; сразу, когда начинаю кушать, я толстею всё сильнее и сильнее, от этого мне гнусно и неприятно, так как становлюсь похожим на своего отца. Честно говоря, нет у меня другого выхода, я вынужден постараться вылезти из этой норы и что-нибудь скушать, иначе я сойду с ума от голода и в итоге погибну, а я не хочу уходить из жизни, я хочу знать, что будет дальше с тобой происходить, я ведь живу твоей жизнью, никак по-другому, нет-нет, никак. Я покушал. Съел хлеб с исландской сельдью и запил всё это дело вином. Больше ничего в рот не полезло, а старался запихнуть в себя ещё что-нибудь, но приходили рвотные позывы и становилось ещё хуже мне. Думаю, то, что я съел, будет достаточно как минимум ещё на пару дней умственной деятельности. Извини, что не воспринял правильно ту фотографию, посчитав её бредом. Честно сказать, она была настоящей, как и всё то, что на ней было изображено. Извини меня за мои глупые и очень неприятные для тебя мысли, родной. Я счастлив, что ты нашёлся. Продолжу дальше ждать новостей, надеюсь они придут.Твой старик».
Какого-то числа какого-то месяца
«Sinua varten: Der erste von fünf Briefumschlägen.…»
Что я только что прочитал? Я просидел в кресле несчитанное количество времени, моя свеча уже давно потухла, она замазала всё вокруг себя воском, а я продолжал сидеть в темноте кромешной, читая эти странные письма, не замечая, как мне всё это время обходилось трудно видеть; всё щурился и напрягал своё зрение не замечая, могу сказать, что не только не замечал, но и не осознавал очевидного, что света у меня нет и что я испытываю дискомфорт в данной обстановки тёмной; но содержание этих писем заинтересовало меня столь сильно и глубоко, что я просто выпал из мира, и, я уверен, со стороны я был похож на застывшую безжизненную статую в обличии себя, человека, что с фиолетовыми волосами. Чьей рукой были написаны эти загадочные письма, а главное — кому? Кто этот родной? Что эта за странная история про совершенно идеального человека? Что эта за находка таинственная? Кто таков автор, который описывает себя в письме как очень толстое нечто, кой не справляется двигаться в тесной комнате своего родного? Что я читал?.. И почему этот конверт с письмами я обнаружил в этой тёмной библии? Честно, меня это пугает, сильно настораживает и мне становится дурно, потому что не соображаю, что за человек с больной головой такое написал. Сплошная мрачность в тексте, одна боль и абсурд, горе! Да полно просьб о прощении. Но некоторое удовольствие, не скрою, я испытал при прочтении данного текста, что напоминает не реальность нашей жизни, а какой-то сюрреалистичный рассказ душевнобольного человека, который записывает все свои бредовые сны на бумагу и не ясно, серьёзен ли этот человек и его текст. Я также заметил, что конверт выполнен из свежей бумаги коричнево-белого цвета, той бумаги, которую производят только в нашем городе, а письма были написаны вовсе не на такой же бумаге, а на какой-то совершенно другой, да о чём я говорю? Не бумага эта вовсе была, а простое полотно их хлопка, всё такое грязное и неприятное на ощупь. Письма эти на полотне были написаны синей пастой, чёрной, даже красной, но красная паста была совсем иной, странной, будто и не паста для записей вовсе. А что это за последнее письмо, которое совершенно на незнакомом мне языке и что написана на огрызке уже не полотна, а на бумаги простой? Непонятно мне это всё; это пугает меня, но и очень сильно интересует. Поэтому я отложил эти письма обратно в конверт и уже его положил в свой саквояж, что всё это время находился у кресла. Я думаю, что нашёл эти письма неспроста, так как я вдруг испытал чувство дежавю, чай, это что-то да означает, потому что я правда испытывал небольшое облегчение с резким упадком моего прошлого страха. Интересует меня сильно то, как переводятся слова в последнем письме, что я читал в завершении? Какой же это язык? Может, стоит спросить самого Тралля, есть ли у него учебники по иностранным языкам? Вздор! Зачем спрашивать такой очевидный вопрос, зная сколько миллионов книг хранит в себе его библиотека? Наверняка учебники эти имеются, их только найти необходимо, по крайней мере очень срочно, так как мне очень интересно знать перевод этих иностранных слов. Я очухался из мыслей и оказался вновь в мире, в котором проживаю очень долгое время, и меня это не порадовало, наоборот — обидело. Стало гадко на душе осознавая, что я не смогу вечно здесь находиться, в этой прекрасной библиотеке, в этом уютном кресле Тралля, что близ красивого камина, из которого уже очень давно не горит огонь. Как тут комфортно, я так давно не испытывал душевного спокойствия; всегда, точно всегда, я проживаю в стрессе, страшась страшного общества не только общего, но в общества этого огромного, гигантского университета Идритуса. Начался отчёт — первый день начался; меня уже унизили, меня оскорбили, меня ненавидят, я не понятно, что в умах людей; мой брат, Тид, не обращает на меня внимание, кажется, он очень сильно на меня обижается и мне тоскливо от этого, я не хочу, чтобы это продолжалось до тех пор, пока не вернётся Мэл, наш любимый друг, который явно попал в неприятность и очень долго не может из неё выбраться. Ох уже это наш Мэл! Но уверен я на все максимальные проценты, — не важно сколько их там всего, — что он скоро вернётся, я это чувствую, поэтому не стараюсь переживать. Он куда опытнее меня, сможет выбраться из любой напасти. Как жаль и обидно, что он не предупредил нас, куда отправился. Всегда он поступает так нагло и неправильно. Мы волнуемся, а ему на это наплевать. Но он так и не пришёл, не объявился в университете, хотя обещал ещё к утру, а уже день. Как бы мне тут хорошо не было, в месте, где находится камин, неприятное чувство приходило ко мне, когда я вспоминал про наличие в библиотеке большой моли в цилиндре и высокого мима с очень большим шарообразным тазом. Ладно, мим не так уж и напрягает, когда сидит и читает книгу вместо того чтобы выполнять свою обязанность уборщика, но эта моль… Она мне не давала покою, не потому, что это существо является настоящей молью, а потому, что она в последнее время, ещё тогда, когда я начинал читать письма, пристально смотрела на меня, не отводя свои чёрные круглые глаза. Что ей надо? Она уже давно не читает книгу и уже давно не на диване пурпурном находится. Она спускается с лестниц ко мне, вниз, перебирая белыми мохнатыми лапками очень тихо и уверенно. Книгу, предположительно, она уже дочитала и поставила обратно на полку с другими книгами. Она продолжала спускаться всё дальше и дальше, желая немедленно попасть на первый этаж, ко мне. Перебирая ножечками, моль по пути стала чистить свои усики ротиком, очень тщательно и аккуратно, далее она сняла со своей головы цилиндр и стала вылизывать себе красивую причёску из небольшого беленького пушка, что рос на маленькой головке; всё вылизав, она одела снова свой цилиндр обратно на голову, закрыв вид на свой ухоженный пушок. Не ясно мне совсем, какой смысл было делать это умывание, если потом снова одевать цилиндр и этим самым портить свою красоту на голове? Непонятно. Ну да ладно, это уже не важно, потому что моль уже была перед моими ногами. Я посмотрел неохотно на неё, она посмотрела с глубоким проникновенным взглядом на меня. — Я уже очень долго наблюдаю за тобой… — сказала мне моль. — Зачем? — Ты меня заинтересовал. Что ты читал? — спросила она. — Читал книгу, потом другое, — ответил я. — Это хорошо. Вижу, тебе нравилась та книга и те письма из конверта, что ты читал. Уверен, библиотекарь Фогель порекомендовал тебе книгу. — Предположила моль, продолжая сидеть у моих ног и пристально смотреть мне в глаза. — Очень нравилась, и книга, и письма. Но мне уже нужно ступать отсюда, пары скоро начинаются. — Сказал я, придумав оправдание, чтобы благополучно уйти, хоть и понимал, что не обязан оправдываться перед молью в цилиндре и с белыми прекрасными бакенбардами. Вот уж не знаю зачем, но решил сказать ей комплимент: — У вас очень красивые бакенбарды. На это моль то ли зашипела, то ли засмеялась так по-своему, но ей видно очень понравились мои слова. — Рад! Рад! Спасибо! — Сказала она. — А теперь ты уходишь? — Да. — А почему так быстро? — Я же говорю вам: пары скоро вот-вот да начнутся, вы что, не видите, что перед вами студент первого курса? — Вижу я. — Вот, — сказал я, подумывая на этом полуслове закончить с молью мой диалог и благополучно уйти, но моль мне не позволила этого допустить. — Погоди, пожалуйста, — промолвила она, дёргая своими длинными усиками при каждом слове. — Как тебя зовут? — Зачем вам понадобилось моё имя? — Интересно-с. При всём своём желании уйти благополучно, без лишних проблем и трудностей, я решил не игнорировать моль и ответил на её заданный мне вопрос: — Дит Т. — Красиво, красиво! — обрадовалась она и стала плясать предо мною странный танец, кружась в разные стороны да лапками перебирать под такт. — Рад знакомству! А я Замочкин. Замочкин Афанасий. Я промолчал. — Тебе нравится Эрдоган наш? — О да! — сказал я, стараясь медленно встать с кресла и уйти прочь. — Это замечательно! На самом деле, я хочу тебе сказать, что Эрдоган мой огромный товарищ во всех возможных смыслах! Я улыбнулся с тонкого юмора Афанасия. — Но знаешь, не любит он меня таким, какой есть, — добавила она. — Я вас не понимаю, — неуверенным голосом прошептал я моли, уже почти опустившись спиной в кресло, дабы таким образом ускользнуть из библиотеки. — Чего ты не понимаешь, а? — в какой-то больно грубой форме она спросила меня, от чего мне не то, чтобы стало сильнее некомфортно с ней иметь дело; мне стало страшно, поистине. — Извините, но не понимаю, что вы имеете ввиду, — ответил неуверенно я. — Ты глуп? — Извините? — Глуп. — Да с чего вдруг?.. — Речи не понимаешь моей. — Может быть, но это не означает, что я глупый. — А вот и нет, ещё как означает. Ты глуп, потому что не понимаешь меня, а ведь я имею хороший авторитет в этом университете, будучи молью, а не человеком. Мою речь все понимают, а ты нет! — сказал он вдруг так резко и сильно, что, возникло у меня такое чувство плохое, будто он ковыряется ножиком в моём сердце. Скорее даже не ножиком ковыряет, а своими лапками щекочет до боли утомительной. — Я кажется стал понимать, что вы имеете ввиду. — Да неужели? — Верно. Вы кажется имели ввиду, что он вас не любит в обличии моли? — Ну да, скорее ты прав. — сказал Замочкин. —Действительно, я не рождён молью, я, скажу по-простому, превратился в неё недели две назад. И знаешь, отношение ко мне не изменилось от слова совсем. А это отвратно просто! Вот никто не заметил, в кого я превратился! А ведь я так сильно хотел стать молью, так сильно хотел произвести на всех впечатление, я желал обрести счастье, превратившись в моль. Сам Эрдоган посоветовал мне об этом, сказал он так: «Ты хочешь стать счастливым? Советую тебе замечтаться. Таким образом придёт к тебе идея счастливая и тебе станет лучше!». Ну а я что сделал по твоему? Конечно, как же?! — замечтался! Ну вот и пришла мне на ум, что я отнюдь не человеком себя ощущаю, а молью. И вот мечтал я мечтал и так замечтался, что в один прекрасный момент и переродился в моль. Ах! Дит, если бы я мог передать всё счастье своё через слова! Я счастливым таким стал, когда превратился в моль! «Какие прекрасные мои усики! — подумал я. — Какое тельце моё пухлое да мохнатое, пушистенькое, беленькое! Отрада! Ну слов других не найти! А лапки! А лапки то мои какие чудеснейшие! Такие тоненькие, словно как у аристократической личности, понимаешь ли! А Глаза мои какие пучеглазые, чудесные, чёрные как темень в камине потухшем, что в нашей библиотеке, тот, что единственный у нас на весь университет. А ты только глянь на мои усики, что на голове, они же такие длинные и большие! Красота настоящая! Они мне так идут, всегда о таких алкал! О! А право, славно да как, что я, превратившись в моль, в то, во что мечтал столько времени, не позабыл речи человеческой! Ой, точно! А мои белые-белые крылышки! Как они прекрасны видом своим, а как я ими порхаю то хорошо. Летать в подарок научился, прям, как и положено моли! Я — само совершенство!». Да-да, я так и рассуждал. Но что думаешь, долго ли я это счастье испытывал? Нет! Ты представляешь, а? Никто не заметил моего перевоплощения! Ко мне как обращались на Афанасий Замочкин, так и обращаются! Никакой моли в лексиконе людей нашего общества по отношению ко мне нет! Ну что это такое?! Ради чего я так долго мечтал о превращении в моль? Зачем? Ну зачем-с?! Мне так худо с этого. Я ведь просто хотел стать счастливым и продемонстрировать всем каким милым и хорошим я стал. А что я получил? Игнорирование! За что мне всё это? Даже Эрдоган, человек, что подсказал мне примкнуть к идее перевоплощения, никаких изменений во мне не заметил! Он по-прежнему общается со мной как с человеком, а не как с молью! Что же это значит? Почему каждый так меня проигнорировал? Я же моль! Я не тот самый Афанасий Замочкин — врач университета имени Идритуса Эрдогана, а самая натуральная моль в цилиндре и с белыми бакенбардами, что, кстати, никуда не исчезли без следа, после трансформации. Надеюсь ты меня понял по-настоящему, а не сказал мне «я кажется стал понимать», только потому, что не хочешь иметь дела со мной. Ты ведь наверняка видишь во мне тоже человека, а не то, что на самом деле находится перед тобой. — Нет! — сказал громко и резко я, стараясь опровергнуть его версию того, кем я его воспринимаю: человеком или молью. Я уже сполз с кресла и только голова моя оставалась лежать там. Смотря вверх, не на моль, я продолжил речь: — Не правда. Я вам честно скажу, не вижу я в вас человека. Я вижу, честно, что передо мною сидит самая натуральная, самая большая, самая миловидная, самая мохнатая моль в цилиндре, второй которой ну нет больше на свете белом. Афанасия тронули мои правдивые слова, что он аж пошатнулся на месте. Он схватился лапками за головку и не верил своим ушам. Он видно побледнел от радости, что медленно, но уверенно наполнялось его сердце с душою. Он, прикрыв личико лапками, сказал: — Правда?.. — Не вру, — с улыбкой сказал я, чтобы он явно мне поверил. Но я не врал, я говорил настоящую правду, я лишь входил ему в доверие чтобы он быстро потерял ко мне интерес и покинул бедного меня. — Да ну, быть не может. — Возразила внезапно моль, от чего я аж вздрогнул от неожиданности. — Это же так странно! Всё общество, в котором я проживаю около трёх лет, не заметило во мне ничего нового, а ты, студент, что только пришёл в этот университет; ты, студент, тот, что даже ещё не ознакомился с нашими здешними правилами до конца; ты, студент, кой просто не понимает всю тонкость и сложность общества университета. Как, при таком исходе, ты можешь так рассуждать про меня? — Потому что я из другого общества. У меня другой взгляд на мир. — Прав, да верить тебе не стремлюсь. Ты всё равно теперь проживать будешь с нами, а значит станешь одним из нас. — Почему вы сказали, что я собираюсь с вами проживать? Молчанье. — Почему вы молчите? Вновь молчанье. — Почему вы… — и тут, подняв голову с кресла и посмотрев на место, где сидел Афанасий, я обнаружил, что его нет. Он куда-то улетучился без шума. — Где моль? — задался я вопросом, но на вопрос мне никто не ответил, моли не появилось. Но потом я посмотрел в сторону выхода из библиотеки и уже там, у открытой двери, ползал Замочкин и что-то себе нашёптывал под нос. — Куда же вы? — Спросил я моль, приподнимая ладошку в знак непонимания. — Ухожу! — Хорошо, — сказал я, выдохнув тяжкий воздух из груди, радуясь, что это всё уже закончилось и он покинет меня, уставшего от него. — И не смей за мной гулять! — воскликнул он вдруг резко. — Я не собирался. — Ответил я уже равнодушно. При его уходе я не позабыл про свои манеры: — До свидания, моль в цилиндре. — Сказал я. Здесь моль ахнула со злости. Она видно злилась не столько сильно на отрицательный мой ответ, как сильно злилась на меня потому, что я назвал её тем, кем она является. Моль грозным взглядом обернулась на меня, промолвил напоследок очень громко и твёрдым голоском: — Не смей меня молью именовать, аферист! — и он ушёл, закрыв легонько дверь за собой, но он явно желал её захлопнуть со всей силы, но масса его тела не позволила это совершить. «Ну наконец-то! — сказал я радостно. — Наконец-то эта моль, — что кстати является, как она сама мне говорила, врачом университета, — ушла». Что же это сейчас со мной произошло? Что не так с этим существом? Он ведь мечтал стать молью — стал. Обращаясь к нему на «моль», он сердится. Я ему ничего худого не сделал, ничего гнусного, а по итогу он называет меня аферистом. Откуда столько агрессии ко мне… Даже в этом месте на меня напали, а ведь оно казалось мне таким безопасным, не ожидал, что именно здесь, на меня накричит злая моль. Ну да ладно уж, собственно, она ушла, всё стало хорошо ещё на неопределённое время. До начала новой пары ещё очень долго, поэтому я решил прогуляться вверх по библиотеке, рассмотреть другие этажи и что-то рассказать о них вам. Я поднялся на ноги, спина моя сильно затекла, находясь так долго в неподвижном состоянии; прогулка мне не помешает, чтобы сделать своеобразную тренировку для уставших и затёкших мышц тела. Сатанинскую библию с конвертом писем я положил себе в саквояж, позже продолжу чтение. Свеча, что я использовал ранее для своего прочтения писем, превратилась в лужицу застывшего воска на подлокотнике кресла Тралля. Оставлять её будет невежливо с моей стороны, да и я ни за что бы себе не позволил оставить грязь после себя, именно поэтому я соскрёб руками этот воск и положил себе его в карман; мусорного ведра или контейнера поблизости не обнаружил. Я вдруг посмотрел ввысь, на самый-самый вверх, на потолок, которого ну не видно было совсем из-за высоты помещения. Долго рассуждая, я принял решение о том, что, дескать, ну очень сильно горю желанием дойти до самого последнего этажа и утолить свою любопытство да узнать, как там всё выглядит. Низшие этажи прекрасно видны, описывать их приятно и легко, а вот последних съедает темень, да, света там было куда меньше, чем здесь, внизу. Видимо там мало кто гуляет, на такой-то высоте! Поэтому и света там меньше и, вероятно, грязнее там в разы. Но ничто не устраняет моё любопытство — я двинул вперёд на второй этаж. Поднявшись на этаж выше, я обнаружил на входе кафедру, за которой должен сидеть библиотекарь и выполнять свою работу. На кафедре лежало много исписанный кем-то бумаг, я сказал именно «кем-то» потому, что почерк на всех бумагах сильно отличался, что означало то, что исписаны они были разными людьми; сильно сомневаюсь, что Тралль Фогель способен писать разными почерками, да и, собственно, зачем бы ему пригодилось такое умение? — неясно. Кроме текста, на бумагах, точнее на кроях их, было полно всяких каракуль; небольшие зарисовки начерканные чёрной, очень чёрной, пастой. Эти рисуночки явно нарисовал библиотекарь, хотя ошибиться в этом заявлении могу, так как не заметил в этом человеке художника, и слово «художник» я не просто так говорю, не преувеличиваю даже, право, да, это были всего-навсего простые зарисовки, но какие точные! В них были соблюдены все важные пропорции. Видно, рука, что их делала, хорошо натренирована, я сам, как художник, могу это определить. Зарисовки изображали собою мутные пейзажи серых скал у моря, точно такие же виды можно найти на некоторых берегах Мэлляндии, там бывает даже из-за скал этих не пройти, не спуститься. Ни гальки, ни песка на берегах нет — скалы одни, под водою лишь плоская поверхность каменная. Но не везде так. Песок и галька присутствуют, но в основном только в Мэлляндской бухте, за её пределами ничего подобного. Красиво некто нарисовал этот небольшой пейзаж. На мгновение мне показалось это место очень знакомым, но точно не могу сказать, где именно мог бы видеть этот берег. Но красивый он был, это уж точно, не ложь. Но что касается смысла текста на этих бумагах, то могу сказать, что здесь писалось о взятии книги из библиотеки, подписи людей также были и прочее. На кафедре не находилось что-то ещё, что могло привлечь меня: одни книги, ручки с пастами, блокноты, печатная машинка, а также очень много пуха. Пух явно был здесь из-за Афанасия. Наверное, часто здесь пролетает и пух раскидывает. Тралля этот пух не сильно беспокоит, обиды за это к Афанасию он не держит, так как весь пух он аккуратно сгребает в одну огромную кучу и хранит на краю кафедры. Долго я тут не стоял и пошёл на третий этаж, но и там долго меня не было, так как по той причине, что там находится склад диванов; там невозможно было пройти, только моль способна взлететь да на какой-нибудь диван свободный сесть, а свободный тут только тот самый, что из пурпурной ткани создан, который самый-самый заметный средь всех, потому что на самой вершине горы диванной находится. Я двинул дальше на четвёртый этаж, затем на пятый, на шестой, быстро бежал, и вот уже я на десятом. Тут было чисто, нежели раньше. Столики с настольными играми были убраны, ничего нигде не раскидано как зря, всё прекрасно. В стенах находились полки с кучей книгами, их разноцветные корешки очень сильно манили к себе. Также тут были стеллажи, но в основном не с книгами, а со статуэтками и фигурками, что были созданы вручную. Среди них я видел статуэтку милой овцы, шерсть которой имела ярко-розовый оттенок. Эта овечка была милой. Ещё я видел статуэтки других животных: енота, лося, лисы, зайца — тех, что в лесу живут. О! А ещё там была шишка, в которой были вставлены по четыре палочки, имитирующие ножки, у этой необычной фигурки неподалёку стояла табличка с надписью: «шишко-кабан». Гуляя и рассматривая эти причудливые штуки на стеллажах, я вдруг случайно что-то задеваю большое и тяжёлое ногой и это что-то падает. Потом стало под ногами сыро, это я опрокинул случайно ведро с водою. Вода разлилась повсюду и стала стекать с балкончика на низшие этажи. Я запаниковал. То было ведро уборщика, деревянная, грязная да побитая вся, наверное, все это ведро опрокидывают. Швабра, что находилась в ведре, упала в грязную лужу. Поблизости, на диванчике, сидел высокий мим с лысой головой. Он глянул хмуро на меня. Я запаниковал ещё сильнее. Подозрительный мим убрал книгу, не дочитав её, что меня удивило очень сильно, учитывая его слабость того, что он не может заставить себя убрать книгу из рук, не закончив чтение её до самого конца. Поднявшись тяжело с кресла (его круглый таз приносил ему в этом случаи неудобства), он бегом побежал на меня. Выражение лица его никак не менялось, я чувствовал его внутреннюю злость, но не видел её внешне. «Мне конец!» — подумал я в ту же секунду и бросился бежать назад от страшного мима. Я хотел побежать на нижние этажи, на верхние, но сбился с пути и стал бегать кругом по десятому этажу, умоляя уборщика простить меня. Но он меня не хотел слушать. Его тоненькие ножечки перебирались с такой скоростью, что сложно было их увидеть отчётливо. Что же со мной будет?! Что творится?! Я оказался в тупике. Уборщик настигнул меня и уже стоял предо мною. Он был очень высок, но не выше директора, но выше библиотекаря. Его таз закрывал меня тёмной тенью, а самого его лица я уже не видел, меня покрыла страшная темень. — Извините меня, пожалуйста! — говорил я. — Я виновен! Виновен! Мне жаль, жаль! Не делайте мне плохо! Он схватил меня за руку и резко потащил за собою. Он ничего не говорил, молчал. Мне было очень больно, как уборщик силою тянул меня за собою. Мы вскоре пришли на место где произошло происшествие. Я хотел задать ему вопрос, но ком в горле мешал мне этого сделать. Меня сильно напрягало, что он молчал, ничего совершенно не говорил! Но потом он достал из своего кармашка верёвку, обмотал ею мою руку и привязал к перилам балкона, чтобы я никуда не убежал. Было страшно. Пот стекал со лба моего ручьями. Я не понимал, почему он так зол на меня из-за такой малой моей ошибки. — Извините меня, — снова, очень тихонько сказал я. — Я могу всё исправить? Мим задумался. Что-то обдумывая и смотря при этом на свои пятки, он хотел сказать, но не сказал ничего, вместо этого достал из кармана, где доставал верёвку, бумажку и карандаш, ими написал мне сообщение: «Ты можешь искупить вину. Но лично сам ты убирать ничего не будешь; швабра моя слишком тяжёлая для такого дохляка как ты. Лучше скажи, куда ты так спешил, что толкнул ведро с водою, что растеклась повсюду? Работы ты мне добавил ой как много…» Я сказал, как есть, решил не врать, боялся последствий. Он кивнул в ответ. Записав на бумаге следующее сообщение, он протягивает его мне, и я читаю: «Тебе идти до последнего уровня библиотеки долго. Сам не сможешь дойти. Полезай на мою спину, я тебя дотащу наверх. Если без лишний слов взойдёшь на мою спину и я тебя донесу до пункта назначения — я прошу тебя. А если же будешь сопротивляться, то я продолжу держать на тебя обиду, пожалуюсь на тебя Идритусу Эрдогана и тебе несдобровать. Я знаю, что Эрдоган на тебя косо смотрел с самого начала вашего знакомства у входа в университет. Я тебя подметил хорошо, следил до самого актового зала. И вот, теперь ты здесь, передо мною. Решай, какой из вариантов выберешь, что я тебе предложил?» Он мне предлагает неплохую сделку, которую я никак не должен потерять. Я и правда не смогу сам дойти до конца, даже он это понимает. Да и мне же будет выгодно: дойду до места назначения своего, да и этим же образом искуплю свою вину перед мимом, что уборщик университета. Я согласился. Он отвязал мою руку от перил, спрятал верёвку обратно в карман, после повернулся ко мне спиной, сел на коленки; я схватился за его огромные плечи и полез на спину. Отлично, я смог забраться! Сев по удобнее, я был готов. Он встал и побежал наверх по этажам точно с такой же дикой скоростью, с какой бежал за мной время некоторое назад. Бежал он быстро, словно конь, скача вприпрыжку да пыхтя. Из-за трясок я часто бился кончиком носа об его неровный гладкий затылок белого цвета. Страшно было, что соскочу вниз, а мы уже поднимались на двадцатые этажи — падать мне было бы долго. Именно поэтому я решил своими руками обхватить его круглый таз, что дало мне сильную опору и я больше не боялся свалиться. Спустя полтора часа мы наконец-то добрались до самого последнего этажа. Я ошибался, их тут не тридцать, а триста. Соответственно и высота библиотеки намного больше шестидесяти футов. По моим расчётам — почти две тысячи футов. Мим протягивает мне записку с очередным своим сообщением: «Пришли. Ты прощён. Не благодари меня. А я пойду обратно назад.» — Хорошо, — сказал я в ответ. Я осторожно спрыгнул с его спины и встал на ноги. Он убежал, что я даже этого и не заметил. Я осмотрелся. На самом последнем этаже не имелось света от слова совсем. Ступал я непонятно куда, делал всё на ощупь. Пол подо мною скрипел. Воздух был какой-то ну слишком уж влажный, кажется, где-то поблизости находится очиститель воздуха, я даже слышу, как он работает. Кажется, я ощущаю деревья, траву, лепестки неких цветов, что росли повсюду; они постоянно лезли мне в лицо. Пахло приторно-сладким, чувствовался ещё запах очень сырой земли. Куда я попал? Разве это тоже часть библиотеки? Почему я не могу ощупать книги на полках? А нет! Я нащупал! Это тоже уровень библиотеки, но особенный шибко. Будто в джунгли попал. Я ступал всё дальше и дальше, становилось по пути мне всё теснее и теснее, я иду куда-то, и чем дальше, тем становилось уже. Но потом я пришёл к чему-то такому, что преграждало мне путь. Я стал это ощупывать, в темноте не видно. Понял, что предо мною тогда, когда нащупал дверную ручку. Да, это была дверь. Построена была из дерева; очень старая и поломанная. Я решаюсь постучать в дверь, но, право, не ожидал услышать в ответ стук с обратной стороны…Конец главы.
Продолжение следует...