Вендланд

Слова Ярослава вызвали настоящую панику. Теперь взахлеб расплакались оба – и Региша, и Коля. – А-а.. я не могу, я не хочу! - сквозь рыдания выкрикивала Регина. – Как ты можешь! Я два года не ползала на четвереньках, меня всюду возят! Я натру себе коленки, мои коленочки, мне будет больно, мне будет тяжело, я не могу, не могу, не могу! Я хочу домой, а-а-а! - Я не могу... - вторил ей Коля, - я... я отвык на четвереньках, давно уже, я не могу, я переел, я устал, я... я не хочу! Вы и так измучили меня! Я вспотею еще сильнее, у меня все везде зачешется, у меня и так уже чешется внизу, ай, как же вы меня вытирали, у меня зачесалась попочка, у меня... у меня же зачешется пипися, мой писюн, а-а-а! Моя пися-а-а! Вдруг в его поглощенное всеми этими ужасами сознание ворвался холодный шепот нагнувшегося к его уху Ярослава: - Послушай меня, дружочек. С сестричкой, допустим, я ничего не поделаю, но ты-то мне не сестра, ты парень, и мне пока даже не родня. Если ты немедленно не заткнешься и не поползешь, как миленький, к идолу, то ты не просто не увидишь больше Регину, может, это тебе сейчас уже и не важно в сравнении с тем, чтобы только не напрягать свои телеса... но ведь, милый, я тебе тогда твои сиси на уши натяну, а твой бесценный писюнчик, о котором ты так волнуешься, отвинчу и всажу тебе в твою необъятную попочку так, что он у тебя прямо из твоего чудного ротика выскочит, понятно? Ох, вижу, что понятно, – продолжал он чуть спокойнее, поскольку Коля, обезумев от страха и не в силах даже подумать о том, что именно в угрозах молодого купца реально, а что нет, мгновенно умолк и только давился слезами. - Значит, так, мы тебя сейчас отсюда, с этой повозки, сгружаем, и ты ползешь и подаешь пример Регине, а не справишься– ну, ты умный, ты уже понял... Прежде, чем Коля мог бы прийти в себя, Ярослав, отдав распоряжение стаскивать его с его ложа, сделал шаг к Регине. Тут он обошелся уже без всяких разговоров. Угрожать сестре он категорически не хотел, а уговоривать ее без угроз было бы сейчас пустой тратой времени. Он просто, не обращая внимания на ее рыдания и вскрикивания, сам начал с помощью крепких слуг спускать ее с ложа на ковер. Регина продолжала плакать, но сделать ничего не могла. Перегрузив – иначе не скажешь – громадные телеса голых Коли и Регины на ковер, Ярослав дал им полминуты передыщки, после чего отправил Колю в трудный путь к статуе звучным и сильным шлепком по его необъятной попе (для зарядки), а Регину, секунду спустя – понуканиями, подталкиваниями и ласковыми поглаживаниями по ее собственной, столь же необъятной попочке. Сама девушка пребывала в буре противоречивых чувств. Ее разрывал напополам, с одной стороны, ужас перед ожидавшими ее усилиями, а с другой – страх перед перспективой остаться без венчания и законного брака. В таком состоянии сопротивляться настойчивости брата она не сумела. Да и как вообще сумела бы кому-то сопротивляться избалованная девочка, привыкшая весь думать только про свою писечку и попку, ну и, конечео, про живот и все остальные свои места? Продолжая рыдать и безумно жалеть себя, Региша поневоле попробовала податься вперед и, напрягая все силы, все же смогла передвинуть ручки и ножги... Пятнадцать больших шагов пути до статуи оказалилсь для Коли и Регины чуть ли не самым ужасным переживанием, какое онидо сих пор испытывали в жизни. Перемещались жених и невеста способом, которому вообще трудно было найти название на общепринятом языке. Это была ни на что не похожая смесь движения на четвереньках, движения ползком и переваливания рывками из стороны в сторону. Казалось, что две непомерные нагие груды или горы жира – каждая гора сама состояла из многих масс, закруглений и складок – переползают и перекатываются на собственных расплывающихся подножиях, колыхаются и содрогаются, то разбухая и вздымаясь, то расползаясь и опадая в разные стороны... Иногда казалось, что по телам Коли и Регины ходят огромные жировые волны, иногда сами эти тела казались сгустившимися до состояния дрожащего желе нагромождениями таких волн, перетекающих одна в другую. «Они ползут, как будто опара поднимается» - сказала одна служанка. Другая прошептала, что так могли бы выглядеть моря или озера жира, если бы внезапно взошли, как та самая опара, и начали, ходя ходуном, перетекать с место на место. После почти каждого движения и рывка Коля и Региша то останавливались, то ложились на живот, то оседали вправо или влево, чтобы передохнуть. Даже когда кому-то из них удавалось привстать на четвереньки, живот у него продолжал всей своей массой налегать на пол, так что им приходилось буквально тащить за собой свои необяътные животы по ковру волоком. Выглядело это так, что даже привстав на «четыре точки» и двигаясь на четвереньках, они в то же время ползают на животах. Слуга, побывавший на севере, заметил шепотом, что примерно так передвигаются самые разжиревшие и перекормленные тюлени – содрогаясь и переталкивая себя по земле. – У тюленей хоть хвост есть, а наши ангелочки даже ползут враскорячку, - ответил ему кто-то точно таким же шепотом. Действительно, у каждого из влюбленных огромное полукружие нижней части живота свешивалось на пол, вернее, просто лежало на полу и выпирало назад между их широко расставленными коленями, как будто им туда подвязали огромные мягкие мешки, полные жира. При движении каждому из них приходилось буквально проталкивать каждую ногу поочередно мимо этой жировой массы вбок и вперед, и больше даже вбок, не вперед, чтобы продвинуть по ковру колено. При этом ляжки у каждого все равно не могли оторваться не только от нижнего массива живота, но и, в своих верхних частях, друг от дружки - это уже из-за огромных размеров самих ляжек и массивных складок жира на их внутренних сторонах. Непроглядно смыкающимися оставались у них и их непомерные ягодицы - при каждом движении попы у них тряслись, как округленные горы застывшего студня, но из-за своей невиданной величины разъехаться не могли ни на миг даже при этом. За первые пятнадцать минут своего путешествия Коля и Регина едва одолели пять больших шагов (конечно, большую часть этого времени они провели, останавливаясь и переводя дух, пока новый окрик Ярослава не заставлял их двинуться дальше). Обнаженные тела Коли и Регины блестели от полностью покрывшего их пота; он лил с них так, что уже через несколько минут они начали оставлять за собой на ковре все более широкую потемневшую дорожку, - ручейки их пота впитывались в него. От влюбленных разносился непрекращающийся многообразный шум - плач, всхлипы, вскрикивания, кряхтение и пыхтение, и, наконец, звук выходящих у них то и дело газов. Регина пукала то протяжно, то мелко и дробно чуть не при каждом втором движении. У Коли – все же он был парнем – это происходило реже, но громче Ярослав молился в душе об одном: чтобы никому из них не захотелось опять по своим делам, особенно по большим делам - терпеть они, по сути, отвыкли уже давно, а уж в таком состоянии и при таком напряжении, как теперь, сдержаться тем более не смогли бы. Еще минуты, еще шаги... Продвигаясь вперед, Коля и Регина почти не переставали плакать, жаловаться и умолять. «А-а-а, я больше не могу, я устала, помогите мне, я не могу, я хочу домой! – вскрикивала и выдыхала Регина. – Мне тяжело, мне больно коленочкам, ай, я пукаю, ай, моя попа, а-ах, я натираю себе ляженьки о живот, а-а, у меня под сисями уже чешется, ай, я вся мокрая, ай, у меня сейчас зачешется в попе, ай, я не могу больше, ай, моя писечка, а-ах, у меня сейчас зачешется в писе, ай, моя пипися, моя щелочка, а-ах!» Почти такие же стоны, правда, пореже и большей частью без слов, издавал Коля. Как бы то ни было, но при всех остановках и жалобах голые влюбленные мало-помалу двигались вперед и были уже недалеко от своей цели – подножия статуи. Вдруг Регина замерла и взвизгнула: «А-а, я хочу какать... ай, я какаю! Ай, моя дырочка в попе! Она делает! Ай, моя писа!» - и в тот же миг из попы у нее повалило, а из писечки полилось. Звуки, разносившиеся из какающей попы и писающей щелочки любимой, оказали на Колю самое роковое воздействие (у него, очевидно, как раз возникли те же проблемы) – едва Регина, крича, стала какать, Коля и сам вскрикнул: «Ай, Регина, Региночка, я тоже... ай, моя попа! Ай, я какаю!» - начал безудержно опорожняться и тоже пустил струю. - А-а! Моя писечка! Моя попочка пачкает мне писечку! Я.. я какаю сама себе на пиписю! На мою пипику! – закричала в следующий миг Регина, которая, не сообразив перевалиться на бок, действительно делала сама себе на ляжки и на собственную голую, непроглядно заплывшую и разбухшую женскую складку. Коля, обильно облегчаясь, точно так же пачкал себе яички, а писая, и обливал себе лобок, ноги и нижнюю массу живота, но ему было не до этого. Регина продолжала кричать: «А-а-а, мои пипися и попа! Они все делают! А-а! Моя попа, моя писа! Моя попочка делает мне на пису! Я же там вся грязная, у меня там зачешется! Помойте меня, вытрите меня! Помогите мне! Помойте мою попу и писю!» Разумеется, никто даже не двинулся в венчальную комнату ей помогать - это было бы уже совсем яаное нарушение правил. Все стояли, будто оцепенев – кроме Ярослава. Он закричал громким голосом сестре и ее жениху: «Не останавливаться! Вперед, немедленно!» - и сам рванулся в венчальную комнату, куда вообще-то не должен был проникать никто, кроме жениха, невесты и служителей храма.Ярослав, при всей своей толщине и весе, в два шага оказался рядом с рыдающими «ангелочками». Он тут же подкрепил свой приказ тем, что с силой, теперь уже не церемонясь даже с изнеженной любимой сестрой, с размаху залепил каждому ладонью по голым дрожащим горам ягодиц, - направив, однако, ладонь подальше, так сказать, от опасных мест образования и схода лавин и потоков в ущелья между этими горами... Злополучные ангелочки завизжали и пришли в такую панику, что сразу поползли дальше, не переставая какать и испускать струйки. У каждого из них продолжало литься и выходить из обоих сокровенных мест, и теперь они оставляли за собой на ковре «дорожки» не только и не столько из пота... В храме и без того постоянно курили благовония, и они по-прежнему поглощали и перебивали любые другие запахи, но ведь у присутствующих были еще глаза и уши… Маг во мгновение ока оказался рядом с Ярославом. – Нет, это уж чересчур – тихо произнес он. - Мало того, что вы ворвались сюда, почти на середину зала, и, э-эм, подбодрили их собственной рукой! Даже если не считать это за помощь, даже если не увидать осквернения обряда вот в этом... – маг указал пальцем на «дорожки», которые, кстати, по-прежнему тянулись за влюбленными: правда, те уже перестали пускать струю, но все еще продолжали облегчаться, слишком уж много они ели, чтобы утолить эту свою потребность быстрее... - Даже если закрыть глаза на все это, - продолжал маг, - остается еще одно: они же облегчаются себе прямо на признаки собственного пола! Или, чтоб было понятнее, объясню это вам на языке, принятом в вашей семье – они какают из своих нежных попочек сами себе на свои нежные пипочки - и продолжают делать это сейчас! В каком же виде они покажут богине свои места любви? Мыслимо ли, чтобы невеста показала богине свое женское место, а жених – свое мужское достоинство выпачканными в том, что вышло у них только что из задних отверстий? Полюбуйтесь на своих голубков, - маг зашел в спину влюбленным, которые под собственные громкие всхлипы продолжали переползать по направлению к статуе, и протянул руку в пренебрежительном жесте, - у них же между ногами все в произведениях, изошедших из их непомерных задов! Если теперь они все же подставят и откроют свои любовные части взорам богини, - хотя при такой толщине они, должно быть, не сумели бы справиться даже с этим - что за оскорбительное зрелище она увидит?! Остается одно - отменить обряд!