***
Раскрыв глаза, тот услышал потрескивающий звук и в нос ударил запах дерева. Голова была будто свинцовой, но он нашел силы её поднять и огляделся. Оказалось, он был в доме своей бабули — как сейчас, он помнил эту надпись на подставке камина, куда обычно что-то ставили: «1, 2, 3, 4, 5 — одиночество не сможет тебя предать!». Только он понимал эту фразу, и только он смог так сильно её полюбить. Следующим, что он увидел после, это образ миловидной девчушки, которая присела около него. — Вы, наконец, очнулись? — она быстро сняла с его лба горячую ткань и вновь намочила в холодной воде, после чего выжала и уложила парню на голову. Тот сладко замычал от небольшой прохлады, его то знобило, то бросало в жар. Все ещё тяжеленной головой тот медленно кивнул. — Ох, как же вас так угораздило, вы что, не местный? Хотя, чего это я, конечно, не местный, впервые за шесть лет этот дом посетил кто… — та потянулась ему в ноги, которые ощущали странную тяжесть. — Умница, девочка, если бы не ты, твой хозяин бы так и сгорел, какая умная собачка у вас, однако! Хорошенькая такая, а раскраска какая уникальная! Только чего в повязке на глазах? Слепая? Нету глазок? — залепетала она так быстро, что он даже не успевал точно уловить суть. Однако получив несколько вопросов о собаке, которой у него и в помине не было, тот проследил за её взглядом и наткнулся на черно-белую большую и достаточно пушистую сучку, она была похожа на Волкособа. Её узоры тела оставались на своих же местах, по этому собака действительно выглядела необычно. — Ох, да, Ривер… — хрипло и затуманено согласился тот. — Ривер? Красивое имя, — Юджин вновь кивнул, откинувшись и закрыв глаза ещё на предыдущей фразе. — Как вы сюда попали-то? Я слышал, ну, и думал, что тут глуш-глуши, по рассказам отца, когда он передавал мне этот дом, — через силу выдавить что-то благоразумное у него получилось, хотя он не был уверен, что сможет ясно запомнить ответ. — Ну, а как это обычно происходит? Богач прикупил участок леса, вырубил, начал расстраивать какие-то домики все дела, недалеко от вашего, я не особо разбираюсь, так что как-то так. Ну и покупать люди начали, такие, как вы, думаю, которые одиночество любят. Вот и собрались тут душевные люди, деревня в паре метров, этот дом раньше считался тем самым проклятым домом на окраине, а вишь, нет, — она вновь осмотрелась тут так, будто только-только зашла. — Миленько, будто вновь к бабушке на зиму приехала и меня ждет теплый-теплый чай с такими же согревающими разговорами! — А как вы попали…? — тот оборвался на конце фразы, сорвавшись на жуткий кашель, из-за которого девушка сразу встревожилась и налила из чайника в кружку какой-то жидкости. Она заманчиво колыхнулась в нем и имела вид черного чая, хотя запах он не почувствовал, да и насморк этому препятствовал. — Вот, держите, что-то на подобии лесного чая, оно от кашля помогает, проверенно на себе! — девичьи руки нежно оказались около него и приподняли голову, а после и подбородок, аккуратно и медленно помогая отпить из кружки. Однако после этого руку не убрала, нежно перебирала пряди. Благо этот получай полу настойка был не горячим. Парень смешно скривился от вкуса. — Ха-ха-ха, ничего-ничего, обживетесь тут, пока выздоровеете и попривыкните! Посмакуете и вах! — Вы в основном жили в селах, да? — она смутилась на этот вопрос и смущенно заправила прядь каштановых волос за ухо. Он чувствовал её теплую руку на затылке, наблюдая за другой переплетающей пряди и не смог удержаться от улыбки, скорее от теплоты, а не знания, что это именно её руки. В ногах кто-то заерзал. — Это так заметно? — Нет, просто говор я этот хорошо знаю. — Знаете? Откуда же? Вы не похожи на сельского. — У мамы такой говор иногда был, он слышен на аудиокассетах, которые мне дал отец. — На аудиокассетах? Сейчас она переучилась говорить? — на этот вопрос собака резко проворчала, сильнее пододвинувшись к парню и положив морду на его тело, да поджала уши. Девушка поняла, что это был плохой вопрос. — Нет, она уже давно умерла, очень давно, — в комнате повисло молчание, казалось, даже костер решил на пару минут перестать трескать и пыхтеть. Девушка враз замялась и поджала губы, скользнув взглядом по одеялу и зацепившись им за повернутую к ней морду собаки, будто она выжидала что-то. Младшая таки отозвалась. — Мне очень жаль, извините, — от чего Юджину не стало легче, однако тот выдал смешок. — Вы так и не ответили на мой вопрос: как вы сюда попали-то?.. — Ох, да, очень просто — ваша собака показала, где можно найти ключ. Мы хотели вас отнести в один из наших домиков, но вы начали протестовать и мычать что-то, а собака лаять и привлекать к себе внимание слишком сильно, чтобы мы игнорировали это, — она пожала плечами и потянулась к животному, поглаживая по голове. Бросив на неё взгляд, тот видел, как Ривер не горит желанием позволять ей это, но то-ли из вежливости, то-ли чтобы не быть раскрытой, терпела. — «Мы»? А где же ваш спутник? — На другой солнечной системе! — её сразу изменившееся на скептицизм лицо его рассмешило, точь-в-точь как у Ривер, ей-богу. — Как только мы зашли в дом и уложили вас на кровать, да разожгли костер, тот начал руки распускать, представляете?! То одно подержит, по разглядывает с интересом, то другое, а как на место поставить — так нетушки! Так ваша собака так на него кинулась — что даже я испугалась, а ведь я всю жизнь плечо в плечо с ними! — её жестикуляция заставила его расплыться в обессиленной улыбке. Она так напоминала ему девичью натурку в его ногах. Ривер заерзала там, но он не обратил внимание. 16 летняя вновь заменила ткань на лбу. — Как вас зовут? — Юджин от приятной прохлады прикрыл глаза. — Я? Ох, ну, Эмма… Эмма Дак де Ривьеро, француженка, — она неловко пожала плечами и тихо захохотала, — а ведь фамилия, почти что как кличка вашей собаки! — А ведь и правда. И да, у Ривер имя, попрошу. Имя, не кличка, договорились? — он хотел было потянуться к обговариваемой, однако быстро понял, что не сможет достать. Заметив это, та сделала сама пару шагов на встречу, но случайно наступила на живот и тот болезненно простонал, оскалившись и зажмурив глаза. Та сразу заскулила, поспешно уткнувшись носом в его руку, извиняясь. — Нет, девочка! Ты слишком большая, а-ну с кровати! Ты ему больно делаешь! — на этот вскрик обеспокоенной парень не успел и ответить, как собака, оскалившись, зарычала, да клацнула зубами, от чего девушка отшатнулась. Он хрипло рассмеялся. — Тише, Ривер, все хорошо, — он таки смог дотянуться хотя бы до её лапы и погладил пальцем, от чего она сразу же повернулась к нему. Его рука поднялась, приглашая обняться и призрак аккуратно, но быстро прильнула, да положила голову на грудь. Тот с удовольствием поглаживал мягкую шерстку. — Ух, только вас слушается, ха-ха. Насчет имени, по рукам! Вы действительно очень мил, Юджин! — Откуда вы знаете мое имя…? — На вашем экране блокировки в телефоне: «Не умри сегодня, Юджин. П.С. кто мне ещё будет это писать, кроме меня…?». — О боги, я так и не убрал эту надпись со своих пятнадцати…?! — тот вновь закашлялся и девушка повторила прошлую процедуру с помощью вкушения чудесного снадобья. — Может на ты, мистер «я-умру-и-об-этом-никто-не-узнает»? — они посмеялись. — На ты, — он поудобнее уложился в постели. Может, все не так плохо, как ему кажется?***
Последующие дни летели быстро. Он лежал на постели под теплым одеялом около красивых переплетающихся языков пламени, которые строили из себя небольшие зарисовки на музыку, из потрескивания и шипения. Зачем она зажигает камин он так и не понял, ибо даже будь он здоров ему было бы жарко и без него, а сейчас, подпитываемый жаром ему совсем было не до камина, однако успокаивающие волны опасного огня действовали, как успокоительное и потрескивания, впрочем, тоже. Как Эмма и говорила, совсем скоро он попривык к чаю, даже не догадываясь, что одна хитрая особа одолжила у одного магазинчика банку меда. Нет! Не украла! Сделав копию денег в призрачном мире, та оставила примерную сумму, и прошмыгнула обратно домой, оставив мед на одной из полок. Эмма, хоть и удивилась совсем свежему меду, начала также добавлять его в чай, абы он был послаще. Несмотря ни на что компания у него всегда находилась, будь то Ривер, в любой из форм, (каково было наслаждение, когда Эмма уходила в магазин и она могла превращаться обратно) сама Эм или друзья, чьи силуэты мелькали быстро и то, не в этой комнате. Но тот был спокоен, ибо черное тельце сразу не отходило от незнакомцев ни на шаг и «приглядывало» за ними в оба глаза из-под повязки. А заботились о нем просто: чайки, настойки, какие-то самодельные лекарства и прочее, и прочее, и прочее! Его это даже немного напрягало, но что ему оставалось делать? Лишь принимать чужую помощь, ведь больницы тут нет, как и квалифицированных врачей. Совсем скоро Юджину стало лучше и тот даже мог выбираться из жаркой постели, походить по дому и приготовить себе чай, а также пошутить с Ривер, сидя за кухонным столом, пока его нянька все также исчезала на недолгое время. Он, как сейчас, помнил, что их разговор начался с обычного обсуждения его жалкого вида на постели с температурой, а с фразочками: «— Ой, да ладно тебе, я тебя так-то и не в таком виде видела! — И в каком же ещё виде ты меня видела?» — шутливо спросил тот, не ожидая последующего: «—Ха-ха, хочешь узнать? Тебе что, показать нужно, плохой мальчик?» — она улыбалась, как всегда, своей улыбкой и на его кивок элегантно и даже демонстративно плавно и медленно подобралась к нему, упершись коленом в скрипнувший деревянный стул и схватив одной рукой за край свитера, а другой за ремень. «— Решай: с чего начнем?» — такова её фраза заставила его закусить губу и это даже закончилось бы пошлым шуточным вызовом и проверкой на храбрую наглость, однако резко девушка отвлеклась, громко цыкнула и превратилась в пса, после чего входная дверь хлопнула и даже сам парень в этот момент готов был встретить её недовольным лицом. Впрочем, так он и сделал, однако долго оно не задержалось: Эмма сразу крепко обняла парня, приговаривая что-то о том, что он отлично сегодня выглядит и он растаял, также обняв её в ответ. Что поделать с этой неимоверно приятной аурой чего-то родного и нежного? Сопротивляться было выше его сил! Она же буквально проводила все свое время с ним, лишь отходя для каких-то важных дел. Обхаживала, поправляла подушечку, готовила чай и еду, постоянно болтала с ним, а ещё очень, очень много использовала тактильного контакта, что, будем честны, ой как бесило призрака, но она старалась не подавать виду. Ему был приятен контакт с Эмми, тот даже сначала не замечал порывов черно-белого тельца в уголку. Какому взрослому парню не понравится постоянный контакт с привлекательной взрослой девицей, (ведь, как оказалось, ей было 22)? Он не испытывал к ней сексуального влечения, однако от обнимашек был совсем не прочь. Более того, сам часто подходил и обнимал со спины, хоть и делал это в основном тогда, когда ему нужно было что-то или требовалось опереться на что-то, чтоб не грохнуться, как было в первые дни. Тем не менее, несмотря на прекрасную дневную погоду, вечера ему нравились намного больше, ибо прохлада мелкими когтями проникала под теплое одеяло и холодила разгоряченное тело парня, а вот жара лета никак этому не способствовала и в то время, когда он ещё не имел право снимать с себя одеяльце, высокая температура в воздухе буквально плавила его. От холода же жар с него немного спадал, на свое удивление, обычно длинная болезнь быстро покидала его и в один из дней, ему даже было позволено пойти прогуляться на целую улицу! Вечером! Это было просто великим удовольствием! Залежавшиеся мышцы приятно потянуло в первые мгновения и в глазах даже потемнело, разукрасив эту темноту белыми мелкими звездочками, после чего зрение вернулось. Он накинул на себя курточку, как и просила Эмма, хотя потребности в этом и вовсе не ощущал. Та обеспокоенно лепетала что-то, постоянно держа Юджина за руку и указательным пальцем другой поучала о всех и вся в этом мире. Как бы тот не хотел ещё немного послушать, что было неправдой, все равно отпустил её руку и скрылся в завесе леса с Ривер, которая, почувствовав, что её никто не увидит, сразу же обернулась обратно в человека и сладко простонала, выгибая спину и разминая мышцы. Он задержал взгляд на выгнутой спине дольше, чем подобает другу. — Вау, ты вроде бы и не лежала на одном месте, а потягиваешься даже больше меня, — посмеялся парень и легонько толкнул её локтем. — Ты просто не представляешь как тяжело держаться в этой идиотской форме! Я потратила столько энергии, сколько не тратила за лет так пять! — У-у-у-у, какая мученица, а тебе, кстати, идет, — он игриво улыбнулся и засмеялся. — Вау, не знала, что ты у нас зоофил, — скептически проговорила та, закатив глаза. — Обиженная какая, — Юджин легко скользнул по её плечам руками вниз и обнял девушку. Та попыталась вырваться и парень резко прижал к дереву, схватив за руки и также впечатал в кору немного выше головы. Она знала к чему это. Знала, что он просто идиот, который каждый раз этим просто выводит её на эмоции, на игру, которой его научила она же сама, будь она неладна. Та, пользуясь привилегиями призрака бесшумно вздыхает сквозь зубы, как только чувствует легкое касание губ к шее. Ривер знает — он не целует, просто прижимается губами, чтобы вызвать ответную реакцию, хоть что-нибудь, от чего они вновь, как малые дети начнут просто валять дурака. А ей не хочется. Она выросла с игр. Нет. Даже не так. Это он вырос. Вырос и бросает ей её же монету, как горячую картошку перебрасывает ей обратно, и раньше она делала точно также, а сейчас кусает губы, не выпускает и жжет себе руки. Да потому что не хочется. Перед ней рослый молодой человек дружба с которым ей осточертела, до каждой пропитавшейся этим ниточке души. Она знает его и корит себя за то, что смогла привязаться к нему в неправильном плане. У неё не было детей, она не смогла познать материнского инстинкта и клялась, что он проснулся, когда как мать оберегала его сон в его 15-16. Да только оказалось, что у её материнского инстинкта был срок годности, и совсем скоро, когда ему исполнилось 18-20 — она не знала точно, когда это произошло, не уследила — он вышел и смотреть на него, как на мальчика, отнюдь больше не получалось. Что-то отвратное для неё самой лезло в душу и видя, как тот слегка накручивает волосы на палец, приближается к лицу и что-то с шуткой шепчет, она давилась самой собой и в панике бросала ту самую горячую картошку и ещё даже не знала, что этим говорит: «лови, мой милый, учись уловкам, которые потом войдут у тебя в привычку, а я потом когда-то сяду на пень, держась за голову и буду себя клясть за то, что шея сжимается, да душонка греховная дрогнет, когда она приземляется на руки из шутки, а я держать буду и жмурить невидные тебе глаза, в надежде на то, что подняв их вновь я посмеюсь и брошу её, как друг, обратно, а не пытаясь скрыть то, что душу гложет, те греховные мысли, когда я снова чувствую твои руки или губы на себе.» Самое отвратное, когда он играет с ней. Когда вот так, как сейчас, прикасается губами туда, куда обычной девушке точно нельзя, точно никогда бы не полез. Но она же — друг с которым все можно! Она клянет это, жмуриться, подавляя трепещущие ощущения на шее и терпит. Знает: не будет реакции и ему станет не интересно, потому что и она так делала, потому что она его научила. — Оу-у-у, — разочаровано тянет тот, отстраняясь и глядит на неё. — а где же наше извечное брыкание и вопросы: «ты что творишь?!» или «тебя что, дурачок, научить?», — она слышит это и еле сдерживается от поджатия губ, помнит, что он назвал правильную хронологию. Сначала она отрицала, а потом провоцировала, а когда он шутливо соглашался, лишь смеялась. Сейчас она также засмеялась. Смех — удобная штука, никто и никогда за ним не видит ничего, ведь раз смеются, значит беззаботны, правильно? — Идиот, лучше бы вечером насладился, а не старых тетушек в деревья вжимал! — Не старая ты, между прочим, — тянет одной рукой к себе, и — (медом ему что-ли там намазано?!), — утыкается в шею. — Извини, я действительно за шутками достаточную грубость не заметил. Ей нужно гладить его волосы — также приучила сама, это был знак прощения. Та выполнила это требование. Запустила руку в волосы и стала то поглаживать, то перебирать пряди. Он прижался сильнее и сладко промычал, пока в душе её лишь играло: «Не мучай». Та отстранилась и задорно по привычке приподнялась в воздухе, слегка нагнувшись и сложив ручки за спиной. — Однако, ты все равно должен погулять да оглядеться, кто знает, когда ещё этот надзиратель отпустит тебя вновь! — он согласно кивнул, не услышав какие-то излишне повышенные нотки в сторону названной, и пошел дальше по лесу, о чем то беззаботно болтая. Совсем скоро тот умолк, наконец начав вглядываться в летний ночной лес. Со всей вежливостью незаметная прохлада утешала его потревоженное уже спавшим жаром тело, обволакивая и будто залечивая невидные раны. Деревья переплетали свои ветви, как влюбленная пара пальцы и возвышались даже, казалось, тянулись к небесам ввысь, пытаясь достать до самых звезд и рассказать им о своих мечтах и желания, горечи и счастье. А они бы, скрытые в их пышных от листьев ветвях шептались и бестолково кивали на все желания, обещая их обязательно исполнить. А потом скрылись бы за ближайшей тучкой и унеслись далеко-далеко, оставив вместо себя там кого-то других, ничего не знающих, тем самым заставляя сомкнуться этому кругу вечных мечт переданных жарким шепотом листьев через братца ветра, новым звездам, а те унесутся на ближайшей туче, предоставив шепоту новых кандидатов на его мелодичность. И благо никто, кроме деревьев, больше не понимает его, не может услышать и разобрать, чтобы, не дай бог, не проболтаться кому-то еще или не высмеять такое простое желание быть такими же свободными, как братец ветер, такими же сильными, как скалы и смелыми, как солнце, ежедневно дающее им тепло, и да будут они такими же добрыми, как вода, отдающая частичку себя каждому, кто в этом нуждается и поддерживая жизнь, а также спасающая их от пожаров, вызванных солнцем, впрочем, именно по этому оно не такое доброе как вода. Они бы похихикали на это, позволяя ветру разнести этот хохот-шелест по всему лесу, по незнанию того, что именно благодаря ему они могут так шептаться. Именно благодаря ему привычная жара развеивалась и становилась для всех легче. Болтаясь меж деревьями, путаясь в этом лабиринте черных тянущихся к небу рук, он поддавался потокам ветра и шел вслед ему, будто пытаясь угнаться за иллюзорной свободой. Лес был красив и пышен, к сожалению, ночь скрыла от его глаз цветущие на редких мелких проплешинах цветы, однако тому он не печалился, а лишь разглядывал мох, траву, и другую растительность, балуя себя и этим, давно позабытым чувством ностальгии по собиранию грибов. Многое бы он сейчас отдал, чтобы бродить в башмачках по сырой земле, как следопыт ища вёшенки, синеножки, и других в своем дождевике под любящим взглядом бабушки. Он представил, как было бы приятно оказаться осенью в лесу и точно также беззаботно собирать грибы с любящими людьми. Несмотря ни на что он был уверен, что, пригласи хотя бы одну особу, та без зазрений совести согласилась бы и они провели отличное время вместе, после чего. — Хей, Юджи, — он вышел из беспамятства, оглянувшись на девушку, которая сразу кивнула, намекая, что тот обязан проследовать за ней и развернулась. Поддавшись вперед она пролетела густую область леса и тот кое-как пробираясь сквозь неё последовал за ней. Совсем скоро лесная чаща расступилась пред спуском вниз, где лес был прерван рекой. Спуск был достаточно резок и пляжа не было, он просто под углом врезался в реку, хотя на его области был один примечательный выступ у самой поверхности воды. Та протянула ему руку. — Веришь мне? — Ещё бы я тебе не верил, — тот схватился за неё и она легко притянула к себе, обхватив тело, да спустилась на выступ. — Как ты его нашла то? Летала по всему лесу без меня? А я то думал, моя нянечка за мной приглядывает, чтобы с маленьким мальчиком ничего не случилось… — Ещё этого мне не хватало, может ещё сменить подгузники этому мальчику? — они хохотнули, но увидев, что парень начал снимать штаны, та даже напряглась. — Уточнение — я пошутила. Парень рассмеялся. — Я хочу просто опустить ноги в воду, а эти, выше колен, знаешь ли, не подкатишь, — он пожал плечами. — Ты уверен, все-таки ты ещё не полностью выздоровел?.. Да и знаешь, — та хитро улыбнулась. — Мавки, все дела, я тебя от них спасать не стану! — Единственная мавка, которая тут есть — сейчас со мной болтает! — он таки сбросил джинсы и опустил ноги в воду. Однако очень удивился, когда девушка вдруг резко сняла с него курточку. — Встань, хоть на холодном не сиди в одних трусах, простудишь самое сокровенное, потом будешь оправдываться перед девушками, что это он просто расслаблен, ты не импотент, все норм! — Ха-ха, — скептически протянул тот, но на курточку таки сел, да накрыл ляжки настолько, насколько смог. Девушка, в свою очередь, также поступила, опустив конечности в воду. — Всегда так тащилась от этого, вот так сидеть ночью у берега реки, только ты, ночь и вода, обволакивающая ноги, — та прижала плечи ближе к голове, и парень почти удивился, увидев мечтательную улыбку на лице старшей. — Да, неимоверное чувство. Тишина. Никто больше не начинал разговор. Девушка зачарованно смотрела на воду и на её колыхающиеся волны. Все это кружило сознание и сластило ощущение того, что она так близко к забытой жизни. Девушка легла на землю, все также оставаясь в воде снизу. Рассматривала одинокие звезды, поражаясь их безликости. Парень лишь пару мгновений рассматривал её лицо, после чего также лег и попытался увидеть то, за что зацепился такой привередливый и взбалмошный взгляд её. Сейчас, в совершенном спокойствии она выглядела по другому и он бы хотел видеть её такой чаще, да только знал он: не покажет. Как ни проси не покажет, если сама, как сейчас, не забудется где-то в кромках своего сознания и не будет там гулять до того момента, пока не очнется в очередной раз. И это печалит его. Ибо ему хочется знать её больше, настолько больше, насколько он вообще может её знать. — Они одиноки, — вдруг говорит Ривер и тот непонимающе хмурится. — звезды. Каждая находится друг от друга на таком огромном расстоянии и остается в одиночестве. Сама с собой. И все, что остается каждой из них, это молчать. Поздравлять саму себя самой, если пережил очередной метеорит, оплакивать сам себя, если что-то случилось, и никогда никому не докричаться ни к тебе, ни услышать твой крик. Ты обречен на жалкое существование на таком огромном расстоянии от кого-то понимающего, даже если и кажется другим, что вы на расстоянии руки… Он молчит и смотрит на её совершенно спокойное лицо. И понимает, что она не о звездах. Далеко не о них. Смотрит на траву меж ними — они на расстоянии руки. Ему нужно его сократить, срочно. Это кажется целой потребностью, как в воздухе, однако он не успевает вытянуть руку и схватить её. Ибо она садится и даже достает ноги из воды, она легко стекает каплями обратно к источнику. — Я сумасшедшая, ты знаешь? И мое сумасшествие, это лучшее оправдание каждого моего поступка, — она привстает и тот даже не успевает сесть, как шустрое тельце исчезает в шуме от всплеска воды, в которой оно и исчезло. Парень подрывается с места настолько быстро, насколько может, почти что в панике вытянул ноги, встав. Кажется, даже сам не понимает, почему у него вызвало это такую тревогу, будто эта фраза несла в себе прощальный подтекст. Он сглатывает и уже делает шаг в сторону обрыва, как голова с плечами девушки резко показываются из воды и та довольно проходиться по полностью мокрым волосам. Он застывает. Девушка слегка приподымается, присев в воде видимо на какой-то выступ прямо около берега и вода стекает по выглядывающему туловищу вниз. Она воодушевленно запускает руки в волосы, постоянно их поправляя и о чем то щебечет, но младший не слышит. Юджин может поклясться, что никогда не видел её такой. И, возможно, никогда и не увидит больше, по этому впитывает в себя каждую частичку этой картины, представшей пред ним. — Ты вообще меня слышишь? — выпаливает она с улыбочкой, но увидев полностью шокированного парня лишь смеется своим звонким смехом и покидает воду, спокойно ложась на землю. Вода остается на ней блистать в свете луны на её подтянутом теле и притягивает взгляд слишком сильно, чтобы этому можно было препятствовать. — Все с тобой ясно, эх, а я уже ему тут разглагольствую о том, чтобы он не переживал, что я могу повредить энергии таким образом, ибо мне пофиг. Я бы, конечно, могла сделать так, — она поднимает пальцем с небольшого участка волос воду и те становятся совершенно сухими. — но я не хочу, да и энергии много уходит, а я её и так на форму трачу. — влага опять впитывается в черный и белый. — Хочу ощутить себя так, будто я опять жива и решила окунуться в речку после тяжелой недели. Старшая снова бросает взгляд на него. — Да что с тобой? — улыбка не прячется, спокойствие ушло и осталось в прохладных водах. Она сделала это специально, где-то на задворках он понимает это. Смыла с себя то, что, как ей казалось, выставляет её глупой, и даже не позволяет себе думать, что это не так. И он может поклясться, что она также запрещает себе думать о том, что она выглядит необычно, хотя это мягко сказано. Юджин отдал бы все, чтобы её тело, окутанное каплями, которые оставались на её теле, так игриво бросающие блики от луны, да черно-белые волосы, переплетающиеся меж собой, меняя черный и белый то там, то здесь, и так забавно спутанные и сбившиеся пряди, совершенно неконтролируемы в таком состоянии, в каждой из которой прячется какой-то её поступок, будь он греховным или праведным, и который скрывает в себе свою личную тайну представал пред ним чаще. Раскрытой. Завороженный парень не контролирует речь и с его губ срывается то, о чем он думал в этот момент быстрее, чем он смог остановиться. — Ты неимоверно к-красивая… — в сознании он стонет от вернувшегося заикания, но не смеет отводить взгляд, уж слишком притягательна и открыта сейчас. Девушка привычно улыбается, молчит, но он замечает то, как, обычно не двигающаяся грудная клетка — начала вздыматься. Она начала дышать? Такой же вопрос прозвучал и в её голове. Старшая хотела почувствовать это сладкое дежавю от жизни, окунувшись в воду, однако никак не ожидала почувствовать сами лапы жизни, услышав фразу парня. Она задышала, как при жизни, когда ещё так нужен был воздух. Более того, она чувствует, как он действительно в неё проникает, как холодит дыхательные пути и будоражит легкие. Девушка видит, как его рука медленно стремиться к ней и оказывается у неё над грудью, тот даже поглаживает большим пальцем её ключицу. — Ты дышишь… — завороженно говорит он. Рука долго там не держится, соскальзывает, а на замену ей стает голова. — Ха-ха, может ещё и сердце забилось? — в его голосе не слышна усмешка, слишком удивлен и зачарован. Она чувствует, как его пальцы останавливаются у её живота, почти что пыткой начинают водить по каплям, выстраивая такую себе дорожку, собирают их, прочерчивая несколько кругов, вызывая волну мурашек. Переходят на согнутые ноги и ведут недалеко, на середину бедер, куда достают, возвращаясь почти сразу. А потом стремятся верх, ближе к груди, проходятся по ребрам, проскальзывают меж грудью, лишь слегка её зацепив, когда обходил его же мешающую голову и стремиться к ключицам. Задерживаются. Проводят несколько сантиметров, — дальше преграда, — но так прижимая, будто пытаясь четко их прочувствовать, что заставляет её даже зажмуриться, подавляя вторую волну мурашек. После, стремятся к шее и там он уже позволяет себе с пальцев перейти на ладонь, нежно погладив её и затем попытавшись провести по щеке, но сразу отступив зарылся в волосы. Парень отстраняется от груди и утыкается в шею, слегка неудобно, но какая разница? — Юджин… — её перебивают. — Прости. Молчание. Девушка вдруг усмехается. — Хоть штаны надень, Казанова, — они оба тихо посмеиваются и парень таки выполняет просьбу. Старшая все также лежа наблюдает за ним и не может удержаться от кусания губ, когда невольно проводит параллель с тем, о чем думать ей никак нельзя, и все же она уже это сделала. Как тут не почувствуешь странное дежавю, когда будешь видеть, как парень надевает штаны, и ещё более мучительный вопрос: как не представить на секунду то, что он надевает штаны не после объятий друзей или не из-за того, что замерз? А из-за чего-то до одури личного и желаемого. Ривер двадцать девять и она не может подавить в себе желания. Будь то просто быть рядом или что-то большее. Она видит, как тот наконец застегивает ремень и в душе эгоистично думает, что это было лишним. Позволяет себя обнять и вновь запустить руку в волосы, да уткнуться в шею, на этот раз он ложиться и поудобнее. Они оба знают — «передружба, недоотношения». И оба втихую клянут себя за то, что не могут сдержать порывов. Переводят все в шутку и смеются, а потом хватаются за грудь и не понимают, почему так. Им не нравится, но что остается? То, что остается, они делают. Но иногда заходят дальше, а потом не знают, куда от этого бежать. Однако. Парень подымается, опирается локтем другой руки о землю и пару мгновений просто рассматривает такое знакомое и родное лицо. Во время этого. Скользит по чертам и рука в волосах перемещается на щеку, вторыми фалангами указательного и среднего пальца водит по ней пару мгновений, поглаживая. Они забывают думать. Она ничего не говорит, лишь скрывая глаза во тьме грехов смотрит оттуда, и ждет того, что он решил делать. До того момента. Он обещает себе, что извинится потом сотни раз или переведет в идиотскую шутку, лишь бы сохранить то, что греет душу в их отношениях, и в последний раз кусает свои губы. Пока не становиться слишком поздно. Срывается, заглядывает в черноту глаз и сокращает расстояние меж ними, наконец целуя в губы. Рука на щеке сильнее прижимается к ней и легонько тянет на него, тот даже случайно другой рукой срывает пару травинок сильно сжав кулак в котором они находились. Звук доноситься до них притупленно, девушка поднимает руки и обнимает его, лишь одной из них соскользнув к затылку, зарывшись в волосы и не позволяя отстраниться слишком быстро. Тот разрывает поцелуй ненадолго, лишь, чтобы вдохнуть, затем приближается вновь. Юджин продолжает это делать до того момента, пока в поглощенном состоянии, когда с долгих и чувственных оба сорвались на быстрые, смазливые, зато страстные, тот начинает спускаться ниже, с губ на линию нижней челюсти, а с неё на шею. Успевает лишь пару раз смазано поцеловать, провести небольшую дорожку языком и укусить где-то за тонкую кожу, но это и становится его главной ошибкой, ибо он дал ей возможность пару раз глотнуть воздуха, успокоиться, прийти в себя и осознать то, что они делали. Они оба идиоты, он — потому что сорвался, она — потому что позволила. Ривер горько усмехнулась. — Что, решил на мне потренироваться, перед тем, как девушек совращать, м, хитрый малый? — её голос также остановил его и привел в себя. Он аналогично горько закусил губу, пока находился около шеи и она не видела. Отчасти в нем играла благодарность, старшая вышла из этой ситуации сама, от чего ему не пришлось переводить все в шутку или извиняться, однако другая его часть не хотела приходить в себя. Не хотела шутить и отмазываться. Ей надоели недосказанности, да только ей закрыли рот и усадили в темный уголок. Он посмеялся. — А что, нельзя? Ты вроде как не сопротивлялась, — он игриво перекатывает голос и ложиться напротив неё, повернув голову на собеседницу. Он улыбался с расслабленным взглядом, хоть в душе было совсем не то. — Понравилось? В его фразе была надежда, хоть голос был полностью шутлив. Они оба болели на эту надежду, да только бесполезно. Все, что им оставалось — деланно улыбаться и мириться с тем, что они в жизни не будут иметь права друг на друга. — Пошел к черту! — девушка толкает его в бок, и они смеются. Обреченно. Она привстает на локтях и с вызовом глядит на парня, такой же эмоцией наполняется и её тон. — А если и понравилось, что ты сделаешь? Поцелуешь вновь? — А если и поцелую?! — он принял вызов, также приподнялся на локтях. — Ха! Догони сначала, человечишка, я посмотрю, как ты будешь забираться по этому обрыву, пока я смогу его легко перелететь! — она поднялась в воздухе и показала язык. Глянув на обрыв, на поверхности которого иногда выглядывали корни, тот хитро улыбнулся. — Ничего-ничего, я не такой уж и недееспособный, которым ты меня считаешь! — младший также вскочил с места и начал забираться по корням наверх. Девушка оценила его сообразительность и перелетела обрыв, да подождав, пока он почти заберется, пустилась в свой побег громко смеясь. Совсем скоро послышался топот чужих ног вслед за ней и такой же несдержанный смех. Они вновь перевели все в шутку. Вновь играют друг с другом, как малые дети. Все, что им остается, таким замкнутым образом обманывать самих себя и пытаться делать вид, что ничего, кроме глупой дружбы с немного большими границами — нет. Они бегут по лесному лабиринту навстречу легкому ветру, который холодит их тела и, на печаль им обоим, их горячий всплеск вырвавшихся на выступе чувств. «Ну ничего, в следующий раз...» думает каждый из них и яро обещает, что все будет по другому. Что ветер, даже этот, проникающий в легкие или оболочку выдует откуда-то из душ те чувства и потом, когда вновь такое будет, никто больше не сорвется. Они обещают. А души стонут, как скрипучие деревья под воздействием все того же братца ветра, ибо оба не хотят остывать. Не хотят сдерживаться и уступать, хоть и понимают, что единственное, что им дозволено: действительно превращать все в шутку, а потом вот так бежать от действительности, заглушая притворным смехом боль.