Крепкие семейные узы

      В те дни, когда мама уезжала в командировки, Алан старался держаться от собственного дома подальше, зная то, как быстро отец начинает скучать без своей Бусинки и искать способы развлечься за счёт собственного отпрыска. Наказать Алана всегда было за что, ни возраст, ни многочисленные синяки не отучили комету держать язык за зубами, а руки при себе.       Вечер выдался неудачным, Хейл-младший успел и подраться, и побегать от полиции, и попасться на глаза учителям, поэтому домой вернулся грязный, в синяках и с мрачно тикающими часиками в голове, отмеряющими время до того, как кто-нибудь из участников происшествий свяжется с отцом и тот явится с ремнём на пороге его комнаты. И если бы только ремнём...       Впрочем, до самого отхода ко сну мрачные ожидания Алана не подтвердились. Он успел сбегать в душ, прокравшись мимо сидящего в гостиной перед телевизором отца, обработать пару глубоких царапин и лечь спать, так и не услышав ничего от дражайшего родителя, казалось, довольного лишь отсутствием в его жизни проблемного отпрыска. «Утешив» себя тем, что им займутся с утра, младший Хейл, как образцовый солдат в окопной войне, сразу же попытался выспать из оставшихся часов всё, что можно.       Спал он чутко и слышал в небольшом доме почти всё, что там происходило, изредка выплывая сознанием из сна на обыденные звуки выключившегося в гостиной телевизора и шагов в родительскую спальню. И, естественно, когда через пару часов дверь той спальни вновь открылась и шаги зазвучали в его сторону, Алан резко проснулся и уставился на дверь, ожидая, когда отец до неё дойдёт. Короткая мысль о прыжке в окно и четырёх метрах падения до земли даже показалась ему привлекательной, но оставшееся на месте тело хорошо знало, что опередить отца он не успеет.       Первым, что увидел мириад в открывшейся бесцеремонно двери, была подушка, которую отец зачем-то держал под мышкой. Глаза Алана округлились от дикой догадки, что Хартлисс всё-таки решил его задушить, чтобы не доставлял проблем, но старший Хейл, спокойно позёвывая, обошёл кровать сына и бухнул подушку рядом с его, пинком отодвинув Алана к краю, чтобы влезть к нему под одеяло, как к себе домой.       Отцовское тело со спины, так близко в личном пространстве мгновенно вызвало приступ острой паники, но дёрнуться Алану не дали, грудную клетку и живот обхватили сильные руки, блокируя и крепко прижимая к бокам его собственные.       – Не рыпайся, – холодно предупредил отец, устраиваясь поудобнее и поправляя сидящие на затылке наушники, которые Хейл-младший сперва не заметил.       Хартлисс затих, уткнувшись носом в шею едва дышащему сыну, совершенно явно придя к нему спать, чего не делал никогда. Алан всегда считал, что, несмотря на все те вещи, что творил с ним «любящий родитель», старший мириад попросту им брезговал, после каждого полового акта первым делом посещая душ. Возможно, сегодня Хартлисс настолько затосковал без укатившей на неделю жены, что согласен был на любое тело в постели вне зависимости от его, тела, согласия.       В любом случае, Алану оставалось только бояться и гадать, что происходит в голове нестабильного родителя, лёжа в его объятьях и пытаясь успокоиться. Он прекрасно чувствовал чутко улавливающие быстрый стук сердца пальцы Хартлисса на своём левом подреберье. И понимал совершенно чётко, что лежат они там не случайно, а раздражение спокойно дышащего ему в шею мириада только копится.       Юная комета медленно выдохнул, через силу расслабляя задеревеневшее от напряжения тело, вдохнул поглубже, пытаясь успокоить скачущее по грудной клетке в поисках выхода сердце, и закрыл глаза, принимая условия игры. В тишине сонной комнаты было слабо слышно музыку, которая шумела в наушниках отца. Кажется, что-то из Led Zeppelin, Хартлисс любил старый рок и строго-настрого запрещал Алану петь его любимые песни дома.       Постепенно сердце замедлило свой бег, получилось расслабиться, хоть внутри всё и протестовало против присутствия отца в его постели, Алан даже вытянул шею, устраиваясь повыше на своей подушке. Чувствительная кожа хорошо прочувствовала улыбку Хартлисса, он коротко прижался губами к пульсирующей яремной вене и прижался теснее, глубоко вздыхая.       Где-то в глубине души комета даже порадовался, что тщательно помылся по приходу домой, отцу явно нравилось его нюхать, уткнувшись носом в самое неприятное место, где шея переходила в плечо. А ещё лежать с ним было страшно и неудобно, Хартлисс окружал его своим телом, был слишком горячим, плотным, близким. Слишком интимным, если этот термин вообще можно было применить после всего, что происходило в этой комнате.       Хоть Алан и успокоился, чтобы не нарваться на очередное насилие, спать в таких условиях не представлялось возможным, жизнью правило чужое дыхание, стук сердца, едва слышная музыка в чужих ушах. Несколько раз Хейл проваливался в сон, утомлённый событиями предыдущего дня, но неизменно просыпался от фантомных звуков и начинающихся кошмаров. И открывшуюся вновь в комнату дверь он тоже сперва принял за наваждение, дурной сон, потому что мама не могла приехать на два дня раньше и зайти к нему в самый неподходящий для этого момент.       – Харт, что ты тут делаешь? – удивлённый голос развеял остатки сна и Алан слегка вздрогнул, распахнув глаза на стоящую на пороге мать.       Хартлисс за его спиной даже не шевельнулся, продолжая размеренно дышать. Доносящиеся из его наушников отголоски подсказали Алану, что тот даже не слышал удивлённый вопрос его Бусинки, заставшей мужа в постели сына. Крепко, надо сказать, обнимающего этого сына. Весьма неоднозначно обнимающего и прижимающегося к собственному почти взрослому отпрыску в то время, как должен был находиться на своей половине супружеской постели.       Сердце младшего мириада снова сделало попытку сбежать через рот, когда потрясённый взгляд Сесилии встретился с его собственным.       – Алан, детка, как папа тут оказался? – полный искреннего недоумения вопрос будто вбил гвоздь в крышку гроба. Его или отца, покажет время. Хотя, скорее всего, его. Родители друг друга слишком любят, чтобы не обвинить во всём дурного сына.       – Я… – Хейл-младший осёкся, когда к горлу подступила правда, целый ком жалоб, обвинений, боли, несчастья, но запнулся о растерянность на лице матери. Он обещал её не расстраивать. Он не хотел её расстраивать. – Он пришёл ночью и просто лёг. Сказал, что ему одиноко… без тебя…       Комната у Алана была маленькой, два шага и мама оказалась у самой постели, чтобы присесть рядом с сыном и нежно провести тёплой ладонью по его голове.       – Какой ты у меня добрый мальчик… – пальцы матери осторожно прошлись сквозь дымчатые волосы парня, взгляд смягчился искренней любовью. – Твой папа в последнее время много чудит, верно? Ему на работе нелегко приходится, ты не отталкивай его, ладно?       Горло вновь свело горечью и болью от того, как быстро мама нашла оправдание скотскому поведению отца, с какой лёгкостью она приняла это дурацкое объяснение, кажется, даже не задумавшись о том, чтобы осудить мужа. С трудом проглотив боль и ненависть к ним обоим, Алан сделал короткое движение головой, чтобы не потревожить мирно сопящего отца.       – Хорошо, мам, – хорошо разыгранная покорность вызвала у Сесилии нежную улыбку, метеор перевела взгляд на мужа, кивнула и встала.       Дверь за ней закрылась тихо-тихо, а шаги почти не было слышно даже навострившему уши младшему мириаду, тем не менее ровно через пять секунд Хартлисс поднял руку, чтобы сдвинуть наушник с уха.       – Что она сказала? – голос нависшего над Аланом отца был холодным и бодрым.       – Спросила, как ты тут оказался, я сказал, что пришёл и лёг, – юный мириад строптиво дёрнул плечом, чувствуя себя отвратительно рядом с лживой скотиной, являвшейся его родителем. – Сказала, что тебе на работе нелегко и всё такое. Короче, будь даже твоё щупальце у меня в заднице, поверила бы, что ты его там греешь.       Отец ударил его в зубы коротко, без замаха, чтобы не было слышно в родительской спальне, и встал, чтобы вытащить из шкафа Алана штаны побольше, как хороший адвокат, всегда заботясь об алиби. На заднице отца они сидели туговато, но не вызывали столько же вопросов, что и трусы, которыми он не собирался щеголять по коридору. За два шага до двери лицо Хартлисса переплавилось в выражении из свирепой ярости в глуповатую влюблённость и в коридор вышел сонный, тёплый и нежный мириад, кажется, слышавший во сне любимую жену и надеящийся её увидеть.       В своей постели Алан бессильно откинулся на подушку отца. Забытые им наушники пели что-то про кровать из роз и шипов, всё вокруг, его комната, одежда и кожа пахли Хартлиссом, его дорогим одеколоном с ноткой конченного мудака, смешиваясь со вкусом крови во рту, которая тоже по сути своей принадлежала его отцу. Как и он сам.