Крепкие семейные узы

      – Алан, заходи, – тихий голос отца заставил сердце младшего Хейла пропустить удар, захлебнувшись в страхе.              Так Хартлисс говорил только когда был в полнейшей ярости, когда от чувств садился голос вплоть до того, что провинившегося сына он избивал молча, не в силах произнести ни слова. И сейчас отец ждал, когда он откроет дверь и самостоятельно придёт в руки к ожидающему его монстру.              Малодушное желание пуститься наутёк Алан, сморщившись, проглотил. Сопротивление лишь сделает всё хуже, одна только мысль о нагоняющем его отце заставляла напрягшиеся ноги неметь и подгибаться. Страшно, слишком страшно. Настолько страшно, что ключи в руках мелко звенели, когда он подносил их к замочной скважине.              Два оборота, один шаг, и Алан дома, заглядывает с порога боязливо в открытую арку кухни, где сидел спиной к нему ровно и спокойно отец с пылающим алым шлейфом на голове, отбрасывающим зловещие блики по вычищенной кухонной технике. Помедлив, Хартлисс встал, неторопливо, будто бережно нёс свою злость, чтобы не расплескать ни капли по пути к вжавшемуся в холодную стену возле двери сыну. Ярко-красные глаза с глубоко залегшими вокруг тенями почти физически ощупывали худое тело, всё ещё прикрытое его собственной рубашкой, искали следы пребывания на нём человека, кощунственные свидетельства того, что его драгоценную собственность посмел поиметь какой-то малолетний ублюдок.              Старший Хейл тяжело опёрся локтем о стену над головой сына, давя на него ощущением массы крепкого, взрослого, мускулистого тела, способного разорвать бледного от страха подростка. Алан хотел отвернуться, спрятать лицо и глаза от тихой ярости отца, но не мог найти в себе силы разорвать зрительный контакт, хотя бы чуть-чуть изменить ситуацию из опасения, что и так держащийся на волоске Хартлисс сорвётся и обрушит на него всё, что копил много лет.              – Ну что, сынок, хорошо провёл время? – вкрадчиво спросил сипловатым от злости голосом отец, наклоняясь ниже к лицу отпрыска.              Его свободная рука поднялась, чтобы невесомо, ласково провести по плечу сжавшейся кометы, коснулась шеи, заставив Алана крупно вздрогнуть, провела самыми кончиками пальцев по челюсти. В горле у юного Хейла мигом пересохло, лёгкие прикосновения отдавались во всём теле, он словно уже чувствовал сжимающие его горло пальцы, удары по животу и груди, собственные выкрученные до треска запястья, привкус крови во рту.              – Я… – слова застряли в горле от того, что тёплые подушечки, самые кончики пальцев опустились на кадык, заставив его ещё раз вздрогнуть. – Пап, ну ты чего?..              Это обращение вызвало у старшего Хейла тихий смешок. Кощунственным в их отношениях словом Алан называл его редко, случайно проскальзывал в речи, забывшись, и сейчас эта попытка унять отцовский гнев выглядела наивно и нелепо. Тем не менее, Хартлисс не стал наказывать его сразу же, подхватил нежной, но неуловимо жестокой ладонью под затылок, опускаясь к напуганному лицу ниже.              – Ты прекрасно знаешь, чего я, – промурлыкал Хейл-старший, коротко вспыхивая искрами в горящей шевелюре. – Бедный Фил Миллер позвонил мне три часа назад и заикающимся голосом сообщил, что наши милые, невинные мальчики трахаются как ненормальные.              Сжавшиеся на затылке пальцы коротко проскребли кожу ногтями, и Алан перестал дышать. Причина гнева Хартлисса была ясна с самого начала, но озвученная тихим, захлёбывающимся от злости голосом, она поистине ужасала. То была ярость собственника, к игрушке которого посмел прикоснуться кто-то чужой. Посмел прикоснуться, облапать, испачкать, осквернить, что самое оскорбительное, с полного попустительства той самой игрушки.              – Ты забыл, что принадлежишь мне, Алан? – всё так же тихо спросил отец, подтягивая к себе упирающегося сына ближе. – Ты весь мой, твоя колеориза, задница, щупальце тоже мои. И касаться их никто не должен, я думал, что достаточно ясно донёс это до тебя. Видимо, нет…              Сглаженный нос старшей кометы коснулся заполошно бьющейся вены на шее, проследил её путь до самой ключицы, глубоко вдыхая воздух, нюхая Алана там, где Дирк его касался. Гладил. Целовал. Мириад пропах своим любвеобильным другом весь, даже дыхание его, казалось, отдавало горьковато-сладким вкусом Миллера, и Хартлисс это отлично чувствовал.              – Воняет. Человеком, – выдавил сквозь сжатые зубы старший комета, приподнимая голову.              – Пап, я…– сделал ещё одну попытку сгладить гнев отца младший Хейл и подавился собственными словами, до треска вжатый в стену.              – Слушай меня внимательно, сучёныш, – Хартлисс вдавил в него пальцы, оставляя на нежной коже глубокие синяки, – твоя мама наверху, может быть, ещё даже не спит, поэтому пока что я не буду тебя избивать… пока что… Но отныне и до скончания времён ты под домашним арестом. Ездить в школу будешь со мной, забирать тебя тоже буду я, а посмеешь сбежать с уроков, мне сразу же доложат. Всё остальное время в своей комнате. Понял?!              Короткое встряхивание заставило Алана лязгнуть зубами и удариться затылком о стену. Перечить отцу сейчас было чревато последствиями позже, Хартлисс не забывал ни единой дерзости и возвращал всё сторицей, и в этом случае бесить его совершенно не стоило.              – В прошлый раз тебя вытащила твоя сердобольная мама, я перечить Бусинке не стал, но в этот раз… в этот раз она согласна со мной, что такую блядь, как ты, надо держать взаперти, на цепи и в ошейнике, – на лице Хейла-старшего появилась улыбка, скорее, радостный оскал при виде шока, вызванного его словами.              – Т-ты сказал маме?! – Алан придушенно дал петуха, потрясённо глядя в довольное лицо отца.              Не впутывать маму в их личные разборки, во что бы то ни стало хранить безмятежную неосведомлённость драгоценной Бусинки было негласным правилом этой семьи. Несмотря на всё, что происходило между ним и отцом, младший Хейл и подумать не мог, что тот совершенно по-свински заложит его матери. Алан почувствовал, как к лицу прилила кровь, пощипывая щёки предательским румянцем, ужас перед отцом немного уступил место стыду и особому, тянущему чувству страха перед рассерженной мамой.              – Я не мог иначе, – голос Хартлисса был полон лживого раскаяния, он наклонил голову, с удовольствием разглядывая смятение на лице подростка. – Миллер позвонил прямо при ней и, к сожалению, она слышала каждое слово в трубке. Каждое слово, сынок…              Алан дрогнул, опустил стыдливо взгляд, представляя эту сцену и шок мамы, но Хартлисс приподнял его за подбородок, вынуждая смотреть в лицо и ненавязчиво напоминая, кто здесь является главной угрозой для провинившейся кометы.              – Ты буквально вынудил меня раскрыть ей правду о твоём непотребном поведении, – мурлыканье отца стихло, в глаза вернулась горящая сталь. – А теперь в ванную. Тебе надо хорошенько помыться.              Не дожидаясь, пока Алан поплетётся в небольшую ванную комнату самостоятельно, отец перехватил его железными пальцами за локоть и поволок через гостиную, по пути встряхивая как собака крысу, чтобы и не думал воспротивиться.              В ванную комнату младшую комету буквально закинули, Алан едва не нырнул в уже набранную ванну и успел лишь обернуться и заметить, что отец закрывается изнутри. Сильная рука старшего Хейла схватила его за ворот рубашки и приподняла, перекидывая через край, Ал не успел вдохнуть, как холодная вода сомкнулась над его головой. Паника мигом подступила к горлу, он брыкнулся задранными ногами, попытался приподняться, но Хартлисс прижимал его ко дну крепко, напряжённая, жёсткая рука казалась железной, когда дёргающийся подросток пытался сдвинуть её со своей груди. Руки бестолково шлёпали по воде, цеплялись за холодные борта, стучали по отцовскому запястью, цеплялись за его вымокшую рубашку.              Когда в глазах начало рябить и младший Хейл решил уже, что отец действительно собирается его утопить, давление на грудь исчезло, его буквально выволокло на поверхность. Алан успел фыркнуть забитым водой носом, сделать пару судорожных, шумных вдохов, как опрокинулся обратно. Сквозь покрытую рябью от его отчаянных дёрганий воду он видел искажённое злостью, покрасневшее лицо Хартлисса, его ненавидящий взгляд, вздувшийся от напряжения бицепс, облепленный тонкой мокрой тканью, хотя, казалось, ему не нужно было прилагать усилий, чтобы удержать собственного сына под водой.              Как только вода расступилась во второй раз, позволил ему вдохнуть, юный мириад вцепился в борт двумя руками в жалкой попытке удержаться над поверхностью.              – Пож… кха… пожа-ах… – невнятная мольба прорывалась между вдохами, Алан перецепился на руки отца, пытаясь донести до него просьбу, но был откинут обратно, спиной гулко встретившись с краем ванны.              Те же жестокие руки, что секунду назад топили его, принялись сдирать с судорожно дёргающегося тела мокрую одежду. Ткань липла к коже, не желала стягиваться, ещё больше раздражая порыкивающего старшего Хейла, рубашка мокрой кляксой шлёпнулась на пол, водолазка жалобно затрещала под сильными пальцами.              Алан и сам не знал, почему сопротивляется отцу, возможно, дёргался из чистого страха, мешаясь сосредоточенному взрослому руками, проливая остатки щедро покрывшей пол воды и жалобно всхлипывая, чего обычно себе не позволял, храня хотя бы для себя лицо. Но шутки точно кончились и в рваных, резких движениях Хартлисса он чувствовал желание переломать ему все кости, свернуть шею, задушить, убить посмевшего «пойти налево» подростка и это пугало до одури, до потери здравомыслия и координации.              Из стянутых двумя рывками мокрых джинс вывалился и брякнулся о дно ванны дохлый телефон, Хартлисс с ненавистью отшвырнул последний элемент одежды, перехватил сжавшегося сына сзади за шею и снова нажал, опуская под воду. Лицом вниз, давая возможность оттолкнуться двумя руками от дна, только это Алану не помогало, добавляя к животному ужасу отчаяние от собственной беспомощности. Вцепившиеся в его шею пальцы больно нажимали на связки, держали его, согнутого и беспомощно скользящего по дну ладонями, гасили любые попытки вырваться и глотнуть воздуха.              Алан вынырнул лишь тогда, когда это ему в очередной раз милостиво разрешили, глубоко вдохнул, через силу разлепляя залитые водой глаза, дёрнулся было ухватиться за что-нибудь, но Хартлисс играючи перевернул его на бок, так, как ему было нужно. Не успел комета сориентироваться, как между ног скользнула уверенно тёплая ладонь, протолкалась между рефлекторно сомкнувшихся худых бёдер. Алан дёрнулся, но крупные пальцы лишь бережно провели между створок колеоризы, двинулись вперёд и назад без сексуального подтекста.              – Давненько я тебя не мыл, Ал, – негромко заметил Хартлисс в ставшей внезапно тихой ванной, на удивление осторожно подмывая интимные места сына. Вымывая из него следы присутствия человека. – В последний раз лет в шесть, верно? Потом ты сказал, что не надо мыть тебе попу, ты уже взрослый мужик…              Старший Хейл негромко рассмеялся, услышав тихий, стыдный всхлип. Эти дурацкие ностальгические воспоминания были настолько не к месту, настолько болезненны в этот момент, что Алану стало больно почти физически. Пальцы отца ласково прошлись по нежной складке спереди и вновь скользнули глубже, трогая притихшего мириада на грани интимности. Шлейф на голове Хартлисса почти потух, вернувшись в розовато-фиолетовый цвет, сопутствующий обычному раздражению на сына, взгляд был внимательным, нечитаемым, и Алан даже пожалел, что тот не утопил его парой минут раньше, лежать в холодной ванне под тихий плеск воды от размеренных движений рукой между его ног было слишком неловко.              Наконец отец решил, что вымыл из него всё, что его не устраивало, и выпрямился, небрежно отряхивая мокрую руку. Его собственная рубашка была мокрой насквозь, от плеч до низа, но Хартлисса, кажется, это совершенно не волновало, он аккуратно поддёрнул закатанные рукава и кивнул не смеющему дёргаться раньше времени младшему.              – Вылезай, будем сушиться, – Хейл-старший протянул руку к собственному полотенцу, большому и пушистому, и приглашающе раскрыл его.              Слабая надежда Алана на то, что хоть вытереться ему дадут самостоятельно, потухла, ухваченная мягкими объятьями полотенца, за которыми угадывались железные руки домашнего тирана. Младший мириад слишком перепугался, устал и замёрз, чтобы нарываться на ещё одну взбучку, только старался не смотреть на обтирающего его отца, пока тот бережно, даже нежно вытирал влажную кожу с проявляющимися понемногу багрово-чёрными подтёками синяков.              Отцовское полотенце, такое же обманчиво-мягкое и вкусно пахнущее, как и его хозяин, обернулось вокруг плеч, подтягивая подростка ближе, чтобы Хартлисс мог наклониться к нему, прижаться губами и носом к чувствительной шее, заново вдыхая запах его тела, чистый, без всяких человеческих следов. Комета вдыхал ртом и носом, делая это по-животному, чтобы в полной мере ощутить, что от его сына больше не пахнет ничем, кроме чистоты и него самого.              Губы прошлись до ключицы, тепло выдохнули на прохладную, влажную кожу, и Алан не выдержал, дёрнулся, упёрся в широкую мокрую грудь отца ладонью, за что немедленно поплатится. Прикрытые мягким полотенцем руки вывернули его локти, выгнули его перед старшим Хейлом, заставив зайтись испуганным вздохом, сжав голые колени в бесплодной попытке прикрыть чисто вымытое место. Но рыкнувший было отец, помедлив, расслабился, опустил тонкие по сравнению с его руки.              – Не сейчас… – Хартлисс всё же отловил приоткрытые губы, легонько поцеловал, чтобы утвердить свои права, и замотал младшего в полотенце. – Иди к себе, я тут приберусь.              Желания ослушаться у Алана не возникло, юная комета буквально улетел к себе в комнату, чтобы поскорее одеться и не встречать отца, который обязательно заглянет проверить его послушание, с голой задницей. На душе у мириада скребли кошки, а этих тварей Ал с трёх лет люто ненавидел, но сделать против объединившихся родителей ничего не мог. Только сидеть и ждать, когда отец придёт наказать его по своему усмотрению.       В общем-то в домашнем аресте для Алана не было ничего нового. Предусмотрительный и сомнительно любящий родитель отобрал и так сдохший телефон, обрубил интернет и очень аккуратно собрал все соединительные кабеля в комнате, оставив несчастного отпрыска без единого шанса развлечься. В качестве альтернативы были предложены учебники и тетради.       "Станет скучно - занимайся," - резюмировал Хартлисс и захлопнул дверь так, что с неё слетел плакат рок-группы, прикрывавший подробный рисунок мириадской половой системы, заботливо вырезанный Аланом в прошлый свой "арест".       В комнате было скучно, тихо и жарко, чёртово окно не открывалось ни на сантиметр, не оставляя шанса свежему воздуху, а выйти из заточения можно было только до туалета и обратно. Пока что Алан мужественно терпел, исключительно из опасений, что и на унитаз отец пойдёт вместе с ним, чтобы не спускать бдительных глаз с бедового подростка. Поэтому младший Хейл развлекал себя тем, что лежал одетый и обутый на кровати и представлял, как медленно разлагается спустя пару недель безвылазного существования в восьми с половиной квадратных метрах один на один с горкой носков для онанизма под кроватью.       Безрадостные размышления прервал вкрадчивый стук в окно. Затем ещё один. И ещё. Кто-то тихонько, стараясь не всполошить остальную семью, звал Алана на разговор, точечно обстреливая его окно мелкими камушками.       Сердце радостно прыгнуло в горло, Хейл соскочил с кровати и жадно прилип к окну. Как он и думал, во дворе его дома стоял Дирк с горстью камней в руке, просыпавшихся на траву, как только человек увидел сквозь стекло знакомую рожу. В кустах неподалёку торчали разноцветные макушки остальной банды, значит, навестить арестанта пришли все трое.       "Мужик, какого хрена?!" - прочитал по губам возмущённого Миллера Ал, почти ничего не слыша сквозь плотно закрытое окно.       Комета кивнул печально в сторону замка, выразительно висящего на створках, и прочитал ещё несколько слов, в основном непечатных, по губам, а, главное, по выразительной мимике присмотревшегося получше человека. Миллер сказал ещё что-то, весьма экспрессивно, но не успел закончить своё предложение, как отвлёкся на что-то снизу.       Сердце Хейла трепыхнулось снова, но теперь от страха, на аккуратно подстриженный газон под его окном неспешно и угрожающе вышел отец, направившись прямиком к нарушителю спокойствия. Со своего ракурса Ал прекрасно видел насколько старший Хейл крупнее и сильнее ощерившегося подростка, его сжатый опущенный кулак, напрягшиеся связки на шее. Вставшие дыбом на загривке друга волоски он не видел, но отлично представлял, потому что Дирк не отступил от угрожающе выглядящего взрослого ни на сантиметр, сжал челюсти, глядя в лицо Хартлиссу, лишь переступил с ноги на ногу, расставляя их шире, устойчивее. Для возможной драки.       Старший мириад говорил что-то тихо и зло, несколько растеряв образ добродушного, законопослушного гражданина, давил на нарушившего границы его собственности подростка массой и правом, стоя к Дирку настолько близко, что человек наверняка чувствовал его дыхание на своём лице. Кусты на краю участка колыхнулись и Алан только фыркнул, увидев, как линяют его трусоватые друзья, оставляя Дирка один на один с пылающей шлейфом кометой.       В ином случае Алан счёл бы ситуацию абсурдной, если не оскорбительной, сидя наверху, в своей комнате и глядя на то, как его друг спорит с отцом, словно рыцарь, прискакавший за своей дамой сердца. Но обстановка внизу накалялась и он уже было стал искать чем обернуть руку, чтобы выбить окно и кинуться на помощь к другу, как Хартлисс сделал короткое, злое движение, заставив его тревожно замереть.       Хейл наклонился к самому лицу оскалившегося человека, сказал пару слов и после небольшой паузы Дирк всё же шагнул назад. Неохотно, не смирившись с поражением, но он сдал свои позиции, уходя с территории мириад. Только коротко глянул наверх, на друга, одними губами пообещав встретиться позже.       Напряжение схлынуло с Алана, сменившись разочарованием и досадой, комета бессильно опустил зад на кровать и потёр лицо ладонью, чувствуя себя как никогда беспомощным и слабым. Он хребтом чувствовал, что отец придёт за ним, как положено победителю в этом дурацком состязании, но не сделал ни движения, чтобы как-то номинально защитить честь и достоинство.       Даже когда тяжёлые шаги прозвучали по лестнице и стихли перед его дверью.