Чтоб добрым быть, я должен быть жесток.

Мы сидим на низеньком подоконнике под лестницей в актовый зал — в глухом углу — никто не заметит и не сгонит. Аня читает почту. Тут, наконец, она с кривой улыбкой поворачивается ко мне: — Алён, посмотри, что прислали сокурсники, — старый видос, известная актриса прошлого в какой-то комедии. Правда, на нашу директрису похожа? На видео пожилая некрасивая женщина, похожая на Нэллу, как карикатура, рядом с низеньким мужичком в белой шляпе, делает ему строгий выговор, мужчина оправдывается. Даже голос, почти как у нее — такой же противный. Вылитая: наглые глазки навыкате, только карие, нос — длиннее, чем у Нэллы, губы выпячены ну очень похоже, и такая же мерзкая ухмылочка. Кучерявые черные волосы — один к одному. — Это наверняка ее прапрабабушка. А как ее фамилия — случайно, не Фельдман? Тогда точно она. — Пишут, что в СССР ее считали самой остроумной женщиной двадцатого века. — Нэлла тоже считает себя самой остроумной здесь. Сама над нами шутит, сама же и смеется своим шуткам. А мы тихо рыдаем за кадром. Нэлле всего тридцать восемь, а эта бабка совсем — на вид лет пятьдесят, не меньше. — Какая разница? Они обе такие с детства — уже родились помесью жабы с крокодилом. — А ну, красавицы, на выход. — раздается прямо над ухом знакомый гадкий голос. О, боже, Нэлла! Она все слышала?! Катастрофа. Мы пропали. Как же она прокралась ? По лестнице что-ли? По ней же годами никто не ходит. Нэлла стоит на своих шпильках , гордо подбоченясь, выпятив аккуратное брюшко, смотрит на нас с обычной ироничной усмешкой. Как ей удалось так тихо спуститься? Не цокая. — Панкратова, ты пойдешь со мной. А Коркия идет к Людмиле Александровне переписывать контрольную по математике. Я понуро плетусь за директрисой, а она, гордо подняв голову, важно шествует впереди, звонко постукивая изящными каблучками. Мне всего тринадцать, но я уже на голову выше ее. Правда ее саму маленький рост никогда не смущал. Она смотрит на всех свысока. Когда мы заходим в ее кабинет, я совсем теряюсь. Неужели накажет? — Алёна, я тебя искала, чтобы серьезно поговорить. — Да, Нэлла Ивановна, слушаю. — отвечаю шепотом. Стою опустив глаза, покраснев. Вот что она умеет хорошо, так это всех построить по линеечке. — Мы со Спартаком Владимировичем посоветовались и решили предложить тебе участие в эксперименте: погружение, 48 год 21 века. — Но это же самое начало войны! — с удивлением воскликнула я. — Да, именно этот период крайне важен для изучения нашей истории. — У меня совсем нет подготовки, мы еще не прошли теорию. — бормочу я. — После того, как вы пройдете теорию, погружение станет обязательным элементом программы — вы всем классом переживете опыт своих прадедов. А сейчас тебе предстоит испытать другой опыт. Во первых, этот человек не является твоим прямым предком, во вторых его опыт выходит далеко за пределы школьной программы. Более того, он включает элементы запрещенного образовательными стандартами контента. — Но почему я должна в этом участвовать? — Ты подходишь по многим параметрам. Твоя темпографема почти совпадает с его. Как думаешь, почему мы всегда берем параметры ваших родственников для погружения? Спартак выбирает тех из них, чьи характеристики вам наиболее близки. Это позволяет добиться вашей максимальной эмоциональной вовлеченности в процесс. Дипсеанс теряет всякий смысл, если погружаемый не воспримет эмоции исследуемого объекта, а он их и не воспримет, если его физиология не позволит. В этом случае затраты не оправдываются — ведь погружение превращается в обычный трехмерный фильм. Зачем ради него тратить гигаватты электроэнергии, когда можно просто пойти в актовый зал и увидеть все то же самое, потратив 40 ватт? Мне и так приходится постоянно писать отчёты за перерасход — в прошлом году одна наша школа истратила больше, чем весь остальной город вместе взятый. А я то думала, что вы просто ищете самые болезненные моменты в биографии. А вы их, оказывается, не только ищете, но и трогательно заботитесь о том, чтобы подопытные мучались посильней. — Но я постеснялась сказать это Нэлле в лицо, хотя очень хотелось. — А что за запрещенный контент? - спросила я вслух. — Алёна, ты прекрасно знаешь, что сильные положительные эмоции не допустимы. Они способны вызвать непреодолимую тягу к погружениям. — А вдруг я стану наркоманкой после эксперимента? — Вряд ли. Твои характеристики похожи на характеристики объекта. Он был абсолютно устойчив к дипсеансам. — Я не знаю. А я обязана это сделать? — Нет. Всё, что выходит за рамки школьной программы, — строго добровольно. Если ты согласишься, то подпишешь соответствующую бумагу. Согласие твоих родителей мы получим, я уверена. Дело за тобой. За твоим состоянием будет следить врач. — Тогда я отказываюсь. Простите. — Подумай, Алёна. Хорошенько подумай, прежде, чем отказываться. Мы долго искали подходящего человека. У тебя почти идеальная темпографема. Возможно, ты будешь жалеть весь остаток жизни, что не согласилась увидеть это. — Не представляю, что об этом можно пожалеть. — Подобранные для школьного курса эпизоды истории рассчитаны именно на такую реакцию. Но пойми, в этом эксперименте тебе предстоит почувствовать нечто совсем другое. Ты ощутишь все многообразие эмоций и мыслеформ своего объекта, не только боль, но и счастье. — Чужое счастье! Как мило. А почему никому не приходило, и не приходит в голову, что лезть в душу к своим предкам — это, как минимум, неэтично? — Когда первые терографы начали работу, было очень много возражений подобного рода, но в ту пору главную роль играли соображения прибыли, потом вышли на первый план другие резоны глобалистов — подчинение электората своей воле и его постепенная утилизация. Поэтому тем, кто боролся за освобождение человечества, также ничего не оставалось, кроме как пренебречь вопросами этики ради общего блага. — Нэлла Ивановна, но ведь угроза для человечества давным давно миновала! Почему бы сейчас не вспомнить про соображения этики и не ограничить дипсеансы до минимума, а заодно ограничить до минимума и страдания некоторых учеников? Неужели вам ничуть не жалко их? Многие месяцами не выходят из депрессии. — Нам очень жаль всех учеников. Мы хотим, чтобы все люди на Земле были счастливы. Поверь, Алёна, если бы можно было уменьшить ваши страдания, то мы обязательно сделали бы это. Не забывай, что кроме прошлого, есть еще и будущее. Его тоже можно увидеть и просчитать. Мы обязаны обеспечить устойчивость развития. Поверь, цена за стабильность вовсе не так высока, как вам это кажется сегодня. — Но вы даже не пытались уменьшить число дипсеансов, облегчить их. — Откуда ты знаешь? Эксперименты с образовательной программой проводились и проводятся регулярно. Индивидуальные и коллективные. Только каждый эксперимент оставляет след в будущем. Прошлое не меняется, а вот будущее — оно откликается на каждый опыт, на каждый дипсеанс. И сразу меняет свой рисунок. — Каждое погружение в прошлое изменяет будущее?! — Я даже вытаращила глаза от удивления, настолько странным мне показалось это утверждение. — А ты как думала? Будущее зависит от наших действий. А наши действия зависят от наших знаний и опыта. Не в правительстве, а детских садах и школах решается сегодня судьба человечества. Эксперименты с дипсеансами доказали это наглядно. Иначе, разве разрешили бы одной средней школе на тысячу учеников тратить на терографы столько же энергии, как всему остальному пятисоттысячному городу на бытовые нужды? Ошарашенная, я молчала. Мне было трудно принять решение. Она не убедила меня, но то, что я сейчас услышала, казалось, перевернуло мои представления о мире. — Ладно, Панкратова. Можешь подумать несколько дней. Посоветуйся с родителями. Они учились не так давно, пусть подскажут тебе верное решение. Нэлла со странной улыбкой смотрела на меня. Прямо как мой папа. Они оба, как-будто ждут от меня чего-то. Только чего? Что я приму их сторону? Загорюсь энтузиазмом Спартака? Потом она хитро подмигнула мне и достала из ящика стола электронную рамку с фотографией. На ней я увидела ту самую некрасивую старинную артистку. Здесь она была совсем старушкой с седыми волосами, и смотрела на зрителя с какой-то несмелой виноватой улыбкой. — Я ведь была с ней, погружалась в ее жизнь. И ни капли не жалею об этом. Наши темпографемы совпали почти точно. А вот ты можешь потом очень пожалеть, что отказалась от возможности увидеть жизнь великого человека его глазами. Такое выпадает дай бог одному из тысячи. Вечером, когда родители вернулись домой, я задумчиво жевала салат, а мама, ласково глядя на меня, вдруг спросила участливо: — Ну как? Согласилась? — На что? — На сеанс. — А вы откуда знаете? — Сначала спросили у нас. Но мы с папой всё отдали тебе на откуп. Решай уж сама — чай не маленькая. — Поэтому папа так загадочно хмыкал вчера? Он всё знал! — Да, но не нам тебя убеждать или отговаривать. Каждый сам вершит свою судьбу. — Я не хотела соглашаться. Но потом она рассказала, что наши погружения в прошлое меняют и будущее. Это настолько странно. В голове не укладывается. — Вы с детского сада регулярно погружаетесь в прошлое. Основы основ нашей цивилизации для тебя, оказывается, новость. — Такого нам еще никто не рассказывал. В детском саду и до пятого класса мы на дипсеансах просто бродили по лесу, плавали в лодке, копались в земле, собирали урожай, плели лапти, делали мебель, пекли пироги. Иногда было страшно, но всегда всё кончалось хорошо. Было даже весело, когда удавалось вместе с прабабушкой сшить новую шубку дочке , собрать урожай, или убежать от медведя. Откуда ж нам знать, что мы меняем будущее, когда следим за нашими предками? — Значит, расскажут в следующем классе. Нэлла опередила программу всего на полгода. Вас щадили раньше, а сейчас, когда вы повзрослели, вам дают самые тяжелые уроки — вы уже готовы к ним. Разве тебе не хочется самой всё попробовать — испытать новые ощущения? Я не верю, что ты боишься. — Нет, не боюсь. Мне никогда не бывало даже близко так противно, как Ане или её ненаглядному Герке. Если бы я не видела, как они плачут после сеансов, то вообще бы не переживала — даже местами интересно, хоть и нудно, когда тобой месяцами в гнилых окопах вшей кормят. Почему-то чаще меня в мужчин подселяли, а они не так страдают наверное. — У тебя темпографемы видимо ближе к предкам мужчинам. Лучше их опыт доходит. Так бывает. Это не значит, что у тебя мужская психика. Просто реакции нервной системы передались по мужской линии. Кстати, а Герка — он кто? — Гераклит или Гермес? — Герман. Титов. Подумав пару дней, я согласилась на их эксперимент. Не смогла удержаться. Вдруг пропущу самое интересное. Теперь я буду целыми днями сидеть в терографе, облепленная электродами, а домой меня отпустят только ночевать. В лаборатории истории Спартак посадил меня в огромное кресло — оно обволакивало с головы до ног — все части тела были обернуты мягкой упругой подкладкой, пристегнул ремнем безопасности, надел электроды. Раньше, на уроках мы сидели по сорок минут в обычных компьютерных креслах, правда тоже с ремнями. — Сим-салабим, Ахаляй-махаляй, Абракадабра, ляськи-масяськи! С Богом! — ну, Лёля—передавай Мише привет! Я открываю глаза и вижу над головой бездонное черное небо . Оно все усыпано звездами.