*Великие Сорочинцы, 1819 год*
— Не стоило мне просить Вашей помощи, Господин Кравецкий, — злобного зыркнув, мужчина подходит к столу, доставая из него пачку опечатанных бумаг императорской печатью Романовых, — Вы совершили четыре убийства верховных чиновников, а теперь требуете от меня подобного? Моя вина, что я согласился на подобную аферу, но впредь, подобного не повторится, — Граф Мишкевич бросает бумаги обратно в стол, с глухим звуком закрывая дверцу, — Уведите его с глаз моих. Двое, стоявшие у дверей, подхватили под руки мужчину, который до этого не издал ни звука, и молча уволокли его в темницу, где тот пробудет до судебных разбирательств Его Императорского Величества. Дело было плохо : если Кравецкий проговорится о их сделке с графом, Мишкевича отправят в темницу вместе с ним. Но, даже так, он получил то, что хотел : колода карт Таро лежала у него на столе, в золотом сундуке. Карты, которые называли "Проклятыми", сейчас находились у него, и это заставляло графа жадно прижать сундук к груди. Вот оно — истинное сокровище, за которое не жалко проливать чужую кровь, да и собственную тоже. Карты, исполняющие желания... В коридоре послышался стук каблуков. Быстро спрятав сундучок в тайник, мужчина присел в кресло, краем глаза недовольно смотря на Императорские печати. В кабинет вошла женщина, высокая и стройная, как соломинка. Длинные черные волосы, заделанные в высокую пышную прическу, белая, как снег, кожа и пронзительные, до глубины души, глаза насыщенного карего цвета, совершенно противоположные холодным серым ее мужа — Графа Мишкевича. — Виктория, я просил тебя меня не беспокоить. Я занят, — женщина его не слушала. Подойдя к его столу, стуча при этом своими каблучками по полу, графиня бросила мужу на стол стопку писем. — Ничего не хочешь мне рассказать, дорогой муж? — сжимая конверт, женщина устало опускается на стул, стоящий рядом. — Что это? — приподняв брови, мужчина берет одно из писем и с кривой усмешкой подмечает такую раздражающую подпись : "Половецкий Михаил Александрович". — Половецкий просит руки нашей младшей дочери, — женщина желает паузу, нехотя продолжая, — Не соглашайся, прошу тебя! — Половецкий — выбор не плохой, юноша сможет наконец-то остудить пыл нашей дочери, — и спустя секунду, берет перо, — Я одобряю их брак. — Не смей, погубишь нашу дочь! — вскочив, графиня кулаком стучит по столу, глядя на мужа самым злым, но в то же время жалостливым взглядом, — Арсения ещё ребенок, ей только шестнадцать, а Половецкому за двадцать восемь! — Не мешай, иначе мне придется увести тебя, как того прислугу, если ты будешь вмешиваться, — голос мужчины холоден и беспристрастен, а в глазах все так же безразличие. — Тебе всегда было все равно на собственных детей, — и подобрав подол платья, женщина покидает кабинет, не слыша, как вещи, лежавшие на столе мужа, с грохотом падают на землю. Арсения же, дочка его, была девочкой с характером. Ко всем мужчинам, которые приглашали танцевать ее на различных приемах, кроме Императорского, она была холодна, а иногда и груба. Ко всем, кроме господина Василия Гоголя-Яновского и его жены Марии. Супружеская пара была по душе девушке, а их младший сын, Николай Васильевич, был единственным мальчикой, с которым она могла обсуждать последние новости светского мира, однако, его боязнь женщин все так же пугала ее, но не смотря на это, дружили они крепко. Десятилетний мальчик жил литературой, как и сама девушка. Николай часто рассказывал ей истории о русалках, всякой нечисти, но больше всего он любил рассказы о Вие, и говорил, что тот — существует на самом деле и он, однажды во сне, видел его. Что же, Арсения поддерживала его, ведь в своих снах она видел некого похожего, но более светлого. Да и к тому же Ольга и Анна, старшие сестры Николая, всегда приветливо встречали девушку, каждый раз приглашая на чашку чая или на прогулку в цветущий сад, где цвели весной вишни, а так же любимые цветы Арсении — Маргаритки. Единственным, что больше всего не любила молодая девушка — Половецкого. Этот мужчина не раз пытался предложить девушке руку и сердце, однако та постоянно отказываясь, видя в нём человека алчного и грубого, не способного на такие чувства, как "любовь". Да и вряд-ли он знал о любви. — Ты бледна сегодня, неужто случилось чего? — женщина, подбежав к гостье, радостно распахнула свои объятия, заключая юную Мишкевич в кольцо рук, после чего целует ту в щеку, отстраняясь, — Колька тебя в саду ждёт, сказал, что хочет почитать твой роман, он говорил, что отрывок его — просто чудесен, надеюсь ты после сможешь прочесть нам его за чашечкой чая? — Возможно, Мария Ивановна, но он ещё не готов, — неловко прижимая к груди книгу, девушка кланяется и прощаясь, направляется в сад, где ее ждал ее юный друг. Впрочем, Арсения была рада дружить со столь юным талантом, и обещала, что когда-нибудь он станет великим писателем. Николка же слова подруги в серьез не брал, восхищаясь Александром Сергеевичем Пушкиным, и мечтая встретиться с ним в будущем. — Полно тебе, Николай, ишь, без меня пишешь, — смеясь, девушка подбегает к Николаю, обнимая того и присаживаясь на теплое покрывало под цветущей вишней, — Я принесла роман, как ты и просил, но я не дописала ещё одну главу, но уже знаю, что там будет. — Расскажешь? — мальчишка берет в руки толстую книжечку, с удовольствием принимаясь читать ее. — Нет, сам всё узнаешь, когда я допишу, — будто заговорчески, девушка прикрывает рот ладошкой, смеясь, когда Николай слегка обидно закрывает книгу. — Это нечестно с твоей стороны, Арсения, — мальчик слегка обижается, но тут же вновь открывает книгу, принимаясь читать ее, — Бог с тобой, потом все равно почитаю. — Верный выбор, — девушка кивает, поднимая с земли рукописи Гоголя, — Диканька? Зачем тебе история этого хутора? — Просто интересно, — не отрываясь к книги Мишкевич, Гоголь садится удобнее, начиная читать в слух : " В белом плаще, с кровавым подбоем..."***
Снег ложился мягко, да и практически не падал. Лишь яркий серп висел над лесом, мягко освещая тропу, по которой шагали два силуэта. Время близилось к середине ночи, а они так и не вышли к хутору, через который протекает река Смородина. Да и дорога, кажется, путалась. — Мы точно идём в нужном направлении? — Баюн оглядывается назад, глазами осматривая изогнутые старые деревья, наводнившие мрак и страх на это место. Додола отвечает, что направление правильное, успокаивая напоминающий страх девушки. Не то, чтобы Сенька боялась, но на душе было отнюдь не спокойно. Да и к тому же ей казалось, что на них постоянно кто-то смотрит, вглядываясь из темноты. — Тропа исчезает, — тихо шепчет Арсения, слегка дергая Додолу за рукав, — Разве так и должно быть? — Нет, — Ведьма останавливается, оборачиваясь назад. Баюн была права : тропа исчезала, а деревья, своими большими корнями, ровнялись, поднимаясь из земли, и, кажется, злобно смотрели на них, — Вот же... Бежим! — и схватив Сеню за запястье, девушки убегают вперёд, когда деревья набирают ход, преследуя их. Тропа не заканчивалась и сколько бы они не бежали, кажется становилась только длиннее и запутанней. И если Додола бежала довольно быстро, то Арсения спотыкалась о корни, которые то и дело появлялись по тропе, именно на ее стороне, будто бы пытаясь поймать. И всё-таки поймали. Толстый корень ухватывает Баюн за стопу, сжимая красный сапожек своим жёстким корнем. Вскрикивая, она падает на землю, сильно ударяясь щекой о землю и царапая уже оголенную шею довольно глубоко. Боль на время заставляет потеряться, и вот, корень тянет ее обратно к самому дереву, елозя по тропе. — Арсения! — она уже не слышит крика Додолы : перед глазами стоит размытый тёмный лес, кровь, застывшая на лице и холодный, до дрожи снег, который не может, но так должен присест ее в чувства. Ладони жжет, когда она пытается ухватиться хоть за что-то, но, как на зло, ничего не получается. Сердце бешено стучит, предвкушая новый приступ боли. Вот, ещё мгновение и она окажется в пасти этого чудовища. Всего лишь мгновение... Всего лишь мгновение и ее ладони растапливают снег, впиваясь в землю, а янтарный искорки окружают ее тело, поджигая сам корень, сжимающий ее стопу. Дерево кричит, резко отпуская девушку, и, корчась от боли, падает на спину, ударяясь о соседнее дерево. Боль успокаивается, а в руках что-то тёплое греет ее ладонь. Дыхание восстанавливает и с трудом, Арсения переворачивается на спину, все ещё тяжело дыша. В ладони, практически приклеевшись к ней, лежит карта Таро, и не одна, а две — это были карты Луна и Солнце. Не сдержавшись, Арсения закрывает глаза, слегка смеясь. По коже до сих пор бегают мурашки, а всё тело горит так, будто оно сейчас расплавится. Ладони жжет, а карты лишь подливают масло в огонь. Спрятав карты в карман, девушка с трудом поднимает, вытирая рукавом горячую струйку крови, стекающую по щеке вниз, на шею, где болело больше всего, даже больше, чем ушибленная стопа. — Да, идти будет затруднительно, — прикусив губу, Баюн с горем пополам поднимается, стряхивая с себя прилипший снег, — Додола, может нам вер... Додола? Ведьмы не было нигде. Обернувшись на все триста шестьдесят градусов, девушка так и не нашла Додолу. Кажется, будто она провалилась сквозь землю, оставив Арсению один на один с лесом. С трудом передвигая правой ногой, Сеня направилась в сторону, куда они с Додолой направлялись сперва. Паника внезапно начала накрывать волной. Теперь, в полной тишине, она осталась одна, а снег уже постепенно начинал набирать ход. Метель вот-вот усилится. Сейчас Баюн жалела больше всего, ведь она и Додола не послушались Мокошь, а пошли в лес ночью, как и велел господин Перун. И теперь она была уверенна, что запутается, а то и умрёт, среди вечных холодных снегов... Дзинь-дзинь... Звук колокольчиков привлек внимание, теперь Сеня остановилась, оборачиваясь к источнику звука, но во тьме не было никого. Лишь темнота и пустота. Дзинь-дзинь... Звук повторился снова и теперь уже громче. Обернувшись на тропу, девушка поджимает губы, решаясь, как дальше поступить. Ведь если она сойдёт с тропы, то потеряет ее, а если нет, то пойдёт вперёд и возможно, выйдет на тот самый хутор, но с другой стороны... Дзинь-дзинь... Звук вновь повторился, и сжав зубы, она всё-таки сделала шаг в пустоту, сжимая кулаки от боли. Осторожно ступая вперёд, Сенька с опаской, но всё-таки держалась за стволы и ветки деревьев, шагая вперёд. Сзади послышался странный шум и, обернувшись, она заметила, что тропа, по которой она шла, исчезла и теперь она стояла посреди темного леса из глубины которого доносилась странное это : Дзинь-дзинь... Теперь уже, в пустоте, перед ней растянулся лес, а снег, то и дело, наступал ей дорогу, дабы девушка шла вперёд. Неохотно, Баюн пошла вперёд, слыша, как звук колокольчиков становится все ближе и ближе. Впереди стояла избушка, вид которой доверия не внушал. Да и к тому же, подойдя вперёд, она подметила одну странность, которая заставила сделать её несколько шагов назад. Это была избушка на курьих ножках... Дзинь-дзинь... Звук доносился изнутри. Подсознание вырисовывало страшные картинки, от которых кровь то и дело, стыла в жилах. Она знала, кто здесь живёт, знала и боялась одновременно. Постучать или нет? Этот вопрос был настолько запутанным и нерешительным, отчего девушка невольно сделала ещё один шаг назад, но уже больной ногой и внезапно боль, пронзившая ее тело, заставила ее приглушённо вскрикнуть, а избушку на курьих ножках — обернуться. Дряхлая, обросшая мхом изба, кажется, смотрела на нее, а свет в окнах, мгновенно запылал. Ее услышали и она в этом не сомневалась. Делая ещё один шаг назад, Сеня с трудом схватилась за ствол дерева, слыша, как скрипит деревянная дверь. Мягкий янтарный свет озарил ее, отчего Баюн слегка прикрывает глаза, хмурясь. На пороге, держась за ручку двери, стоит старуха, одетая, на удивление чисто и красиво, но как-то по летнему, и смотрит... Смотрит прямо на нее своими болотными глазами, слегка сдав зубы. — И кто посмел потревожить меня посреди ночи? — слегка дребезжащим голосом, отдаленно похожим на голос Фагота, когда тот по-козлинному, разговаривал с библиотекарем. — Пр-простите, — шепот, кажется, стал сиплым, и делая ещё шаг назад, девушка падает, споткнувшись о корень. — Ишь, человек, ты что здесь делаешь? — странно щурясь, старуха ухмыляется, спрыгивая с избушки, дабы подойти поближе, — Какой однако, интересный экземпляр, — старуха хищно ухмыляется, и доставая из кармана фартука пузырек, открывает его, — Будешь прекрасным пополнением в моей коллекции, — смеясь, старуха дует странный зелёный порошок в ее сторону, отчего итак застывшая от ужаса девушка, дрожит. Веки непроизвольно закрываются и Баюн уже не чувствует ничего, кроме так темноты, мгновенно окружавшей ее.***
Он смотрел на нее своими глазами и не мог понять, что с этой женщиной было не так. Да, он всегда знал, что женщины — самый трудный народ из всех, но эта... Эта была не такой, но в то же время с ней было труднее всего. Уже несколько дней она не находила себе место, проклиная всех и вся, а он... А он лишь насмехался над ней, иногда надавливая на ее самые тяжкие грехи и напоминая ей, что он, в первую очередь — Демон. — Ты до невозможности отвратителен, — она в очередной раз пьет бокал вина, уставшая и раздраженная до чертиков, сидит у окна, ожидая, когда наконец-то Фагот, Бегемот и, в частности, Арсения с Агафьей, вернутся, — Исчезни наконец-то с глаз моих. Азазелло молчал, продолжая сидеть напротив Анастасии Валерьевны, сверля ее своими глазами, в частности — бельмом. Его копна огненно-рыжих волос ее раздражала и он это знал, на зло ей сняв свой излюбленный головной убор. — Я не твоя совесть, чтобы исчезать, когда вздумается, — кривая усмешка ползёт по его лицу, а она лишь раздражённо ведёт плечом в сторону, невольно оголяя малую часть, тем самым приковывая хмурый взгляд Демона . — Хоть и на том спасибо, — она залпом выпивает бокал вина и смеётся, падая головой на руки, — Я ужасная мать и тетя, Азазелло. Я не смогла проследить за детьми, что ещё ты хочешь сказать? Что? Будешь сейчас давить на меня своими речами, что я — отвратительна? Ты прав. Я такая и есть. — Тебе надо больше пить, — Демон усмехается, наливая ей ещё вина, впрочем, как и себе, — Так ты становишься до чертиков правильной и твоя душенка наконец-то обретает покой. — И ты-то мне говоришь о покое? — она скептически приподнимает бровь, смеясь. Искренно и честно, — Ты чёртов демон, Азазелло. Ты ничего не знаешь о покое, — и выпив бокал вина, женщина уходит, оставляя Азазелло одного. Верно, он ничего не знает о покое...***
Запах трав витал в воздухе. И как бы Сеня не старалась, открыть глаза у нее получилось далеко не с первой попытки. Первое, что увидела девушка был потолок, из которого медленно капали маленькие капельки воды, но где-то в углу и приглушённо. На удивление, холодно не было, отнюдь, было слишком тепло, я бы даже сказала, жарко. А ещё... А ещё что-то большое и тяжёлое давило на грудь, лёжа прямо на девушке клубочком. И это был Кот. Огромный чёрный кот, ростом, возможно с Бегемота. Он мурчал, иногда виляя хвостом прямо по лицу девушки. — Бегемот? — хрипло, но это было единственное, на что хватило сил. Говорить было трудно, но Сеня держалась до последнего, хоть изнутри все горело. Да и где она вообще? Последние события плохо запомнились, кроме того ужасного живого дерева... — Не Бегемот, но могу им быть! — кот, видимо, проснувшись, когтями впивается в кожу девушки, мурлыча. Не больно, но неприятно, — Тили-тили, трали-вали, мы с тобою спать устали, тили-тили, трали-бум! Ты попался, милый друг! Кот мурлыкал, что-то рассказывая, пел песни, из-за чего голова девушки итак буквально начала разрываться на части, пока он не остановился. — Прекращай песни свои петь, а ну, на печку иди, паразит! — старческий голос заставил Кота замолчать и слезть с гостьи. — Кот Баюн, к Вашим услугам, — встав на задние лапы, Кот поклонился, а после ловко запрыгнул на печку, одновременно с тем, хватая со стола рюмку, видимо, с водкой. — Проснулась, наконец-то, человечишка, — старуха, подойдя к ещё ослабленной Арсении, резко воткнула топор в деревяшку и презрительным тоном начала расспрашивать саму Баюн. Признаться, она была удивлена, узнав, что Баба-Яга и Кот Баюн живут вместе, так ещё он является ее фамильяром... А вот сама Арсения... Она рассказала Яге не всё, но та и не просила. Старуха лишь бросила ей на кровать зелье, сказав растереть его на печати, дабы больше не чувствовать боли, а сама принялась рассказывать, где можно найти Морену, ведь только она может избавить девушку от печати. — Вот же засранец, так и думала, что он тебя то и отправил ко мне, — топнув костяной ногой по полу, старушка недовольно пробурчала что-то в адрес Перуна и ушла к печи, доставая из него свежевыпеченный хлеб, — Извини, конечно, но ничего другого нет. Так что, ешь, что дают. — Спасибо, — слегка с опаской, но все же с толикой благодарности, девушка берет кусок вкусного хрустящего хлеба, запивая его теплым молоком. — Откуда у тебя, милочка, Таро? — голос Яги, кажется, становится более хриплым, однако Сеня лишь кивает плечами, отвечая, что карты сами появляются у нее в разных ситуациях и откуда они берутся, она понятия не имеет, — Это старая очень колода, Кощеем клянусь, что это его Карты. — Кощея? — едва не поперхнувшись, переспрашивает Баюн, замечая, с каким изумлением старуха рассматривает карты. — Его самого, эти карты может исполнить любое желание того, кто соберёт всю колоду целиком. — Любое? — Яга кивает. — Да, они способны любого человека сделать Богом, а Богу — исцелить его душу. Это поистине великие карты! Но в то же время они очень опасны, нельзя колоде собраться целиком. Особенно, если колода окажется в руках Молоха или Сварога. Сколько у тебя карт? — Точно не скажу, они все у Фагота, — при упоминании Фагота, брови старухи поднимаются вверх, а изумление виднеется в ее болотистого цвета глазах. — Как? У самого Чёрта? — Ну, да. — Так это же в корне меняет дело, голубушка! — Баба-Яга резко вскакивает на ноги, стуча по полу своей костяной ногой, — Надо найти Чёрта поскорее и избавиться от Карт. — Как? Я же не могу покинуть мир Нави, — хмурясь, Сенька с удивлением подмечает, что Яга отмахивается, беря в руки зеркало. — Неважно, деточка, — Яга, доставая из корзины замотаное в вышиванку, зеркало, кладет его на стол, и беря красное, спелое яблочко, кладёт его сверху, колдуя, — Свет мой зеркальце скажи, да всю правду расскажи, где сейчас блуждает Чёрт, где его рога и хвост? Будто бы напевая, Яга смеётся, а Сеня удивляется, замечая в отражении Фагота, который явно был чем-то недоволен и зол. И, кажется, на нее. — Ты ба! Да он на хуторе Близ Диканьки! — Это как у Гоголя? — Совершенно верно! Сейчас рождество в самом разгаре, а это значит, что нам пора спешить. Одевайся, деточка, нам пора в путь. И смотри, полетим мы с тобой, в ступе! А Баба-Яга не соврала-то. Они и вправду полетели в ступке, вместе с котом, однако... Однако вместе старухи, рядом с Сеней летела ослепительно красивая женщина, лет тридцати пяти. Спрашивать Баюн подробности не стала, она лишь спокойно гладила Кота, который, на удивление, пришелся ей по душе. И впредь, ей стало страшно, когда ступа, исчезая из виду, вылетела из леса, паря над небольшим селом на хуторе Близ Диканьки...