"Подари мне один вечер, С неба звезды подари. Моей жизни бесконечность У тебя горит внутри"
— Моя душа полна тревоги, моя любовь горит во тьме. Сгорают в небе кучно звезды, коль месяц гаснет в вышине, — зачеркивая очередную строку, девушка отбрасывает лист бумаги в сторону, хватаясь руками за голову, — Не то всё, не то. И как ей открыть своё сердце тому, кого она толком то и не знает? Она любит его. И он знает об этом. Так зачем говорить об этом? Она не знала, а время шло и в небе медленно погасли звезды и теперь алая полоса рассвета озаряет бесконечные просторы Киева. Продать душу Молоху — было шибко плохой идеей, а тем более просить помощи у самого Дьявола — куда хуже. Впрочем, горевать уже не стоит, что будет, то будет. Это был её выбор, выбор, который изменил её жизнь. А жизнь то? Существование под крылом старшего брата. Барыня... Нет, не так — Княжна, то бишь — Царевна. Мирослава усмехнулась своим мыслям, приподнимаясь со стола, дабы подойти к зеркалу. Рассматривая штакулку с драгоценностями, она достаёт браслет, расшитый самыми большими, что ни есть, жемчужинами. Жемчуг... Ему нравится жемчуг, такой перламутровый, белый. И она надевает его каждый вечер прежде, чем покинуть свои покои. Она не верит в Бога, покланяется своим богам, которые, видимо, встали к ней спиной. Но ей было всё равно : душу уже не спасти. Да и нужно ли? Она прокляла этот мир, который проклял её в ответ. Она хочет покоя, но находит только тьму и жажду власти, которая, к слову, не нужна. Она боготворит зиму, снова и снова врываясь на холодные морозы, босиком гуляя по белому снегу. За ней идёт кровавый след, который вот-вот окропит, застеленную белыми перьями, землю. Ей всё равно. Безразличие давно поселилось в душе, пускай она и писала чувственные стихи Фаготу... Ее истиные чувства никто и никогда не увидит. Маска, надетая на лицо, была настоящей. — Фагот, — поклоняясь в знак приветствия, девушка переступает порог храма, глазами впиваясь в стоящего рыцаря. — Барыня, — его ехидный голос режет слух. Он снова видит её, здесь, каждый вечер. В церкви. Демон, нет, чёрт, оскверняющий святое место, стоял посреди него, держа в руках окровавленную шпагу, — Сегодня не лучшее время для встречи. — Но ты ждал меня, — прижимаясь к демону всем телом, девушка смеётся, словно ведьма, — А я — тебя. Чёрт не ответил, его взгляд остался непроницаемым, лишь только губы сжались в тонкую полоску. Ему действительно было не до неё. — Не сейчас. — Надо. Фагот наконец-то перевёл взгляд на неё, всматриваясь в затуманенные изумруды. Снова. Она снова смотрела на него как зачарованная. Однако пальцем он её не трогал. Не посмел бы. — Нет, — отрезает Фагот, ладонью касаясь живота девушки, — Дай ей жизнь, не губи то, что только зародилось. Мирослава дёрнула губой, вглядываясь в глаза Фаготу. Разочарование. Вот, что увидел в её глазах Фагот. Он знал, что она хотела избавиться от ребёнка, знал и не давал ей сделать этого. Пусть он и Чёрт, но не бессердечный. Тем более Мессир никогда бы не позволмл сделать это — убить собственную кровь. Его кровь. — Она родится жалкой, — убирая руки Фагота с живота, та отворачивоется, сжимая кулаки, — Этот выродок мне жизнь сломает. На слова девушки Фагот поморщился, неохотно пряча шпагу в ножны. — Но и убить я её тебе не дам. — Пожалеешь. — Никогда. Короткий диалог, а столько боли. Его безразличное выражение лица никак не отражало то, что было внутри. А говорить было о чем. Горящие болью глаза смотрели на возлюбленную, душа которой уже прогнила до последнего. Право! Он жил среди бездушных, считал их весьма привлекательными : убийцы, аферисты, мошенники — они всё были частью его работы, но не должны были быть частью его жизни. Видимо, Бегемот был прав : семья у демонов — гадкое дело. — Я люблю тебя, — говорит барыня, вновь припадая в объятия к демону, — Но ненавижу её. — Так прокляни, — резкий и холодный голос раздается сзади, заставляя девушку вздрогнуть, обернувшись назад. Фагот лишь молча кивнул. Оперевшись на трость, сам Воланд стоял у алтаря церкви, бережно кладя Библию на место. Дьявол смотрел на девушку беспристрастно, в основном то ли любуясь, то ли оценивая фрески церкви, Дьявол наконец-то посмотрел в зелёные глаза, слегка щурясь. — Разве так не легче? — его голос отбивался от стен, проникая, кажется, в самое сердце, — Проклясть собственную кровь? Обрести весь род на исчезновение? Адские муки? Вы, Барыня, гнусны и полны ненависти, что же, да будет вам уроком ваши же ярость и гнев. Девушка сжала зубы, крепче хватая чёрта за солнечное сплетение. — Не суди меня, — её голос хмур, но лёд, который отражает ее душу, Дьяволу был понятен, — Ты не Бог, чтобы судить. — Я не Бог, — подтвердил Дьявол, — Но я вправе судить тебя. Фагот не вмешивался. Он лишь молча стоял, внимательно слушая разговор мессира и возлюбленной. — Бог, не Бог, мне дела нет, — прижимая ладонь к животу, говорит Мирослава, — Но жизни ей я не дам. — Не дашь, получит другую, — отвечает Воланд, всё так же не убирая рук с Библии, — Но кровь твоя в её венах будет течь веками, как и твоя, любезный Фагот. Черт кивнул, продолжая удерживать Мирослава на месте, чувствуя что-то неладное. Не будет же мессир проклинать ее? Нет, не будет. Фагот в очередной раз попытался коснуться живота девушки, чтобы вновь почувствовать то тепло, исходящее изнутри, то самое светлое чувство, чуждое тёмной душе черта — любви. Пускай она не родилась, но он уже любит её, любит так же, как и Мирославу — искренне. — Прокляну, — внезапно срываясь на крик, девушка кричит, будто сумашедшая, смеясь, — Я прокляну её, прокляну её душу! Это из-за тебя! Из-за тебя я потеряла всё! — тыкая пальцем в грудь Фагота, она смеётся, срываясь на крик. Ведьма. Перед Фаготом стояла самая настоящая ведьма, желающая убить собственного, нерождённого ребёнка. Ни в чем неповинную душу. — Продам её Молоху, как откуп! Да! Уничтожу её, убью! — и смех вновь заполняет церковь, жестокий, сумашедший смех, наполненный ненавистью и презрением. Презрением к собственной дочери. — Прекрати, — холодный тон Фагота слегка приводит её в чувства, однако та вновь смеётся, сжимая руками живот. — Нет, Фагот, нет, — резко сократив последнее жалкое расстояние между ними, она хватает его за тонкую сорочку, — Скажи мне, скажи мне, что любишь меня! Меня, а не это паскудство! Ну же, скажи! — Не скажет он, — проговаривает Сатана, пытаясь усмирить пыл ведьмы, — И ответа ты не получишь. Любовь слепа и оттого она бьет душу наповал, а ты, мой друг, погряз во лжи. Открой глаза и посмотри, — голос Воланда спокоен, а глаза не сводят взгляда с Фагота, — Кому ты отдал часть души. Фагот промолчал. Его глаза были пусты, нет, они внезапно пустели, стали холодными, как хрусталь. — Я отдал душу своей дочери, Мессир.***
— Она не хотела этого ребёнка? — удивлённая, Сеня неотрывно смотрела на Баюна, чувствуя, как по коже бегают мурашки. — Да, не хотела, — подтверждает Кот, принимая более удобную позу, — И избавилась от неё, как только родила. Чувство, охватившее Арсению, было похожим на липкое чувство ужаса. Нет, она видела совершенно другое. Но почему Баюн говорит именно так? Почему стало так много вопросов? Арсения Николаевна вряд ли найдёт сейчас на них ответы. — Почему? — кот слегка приподнял бровь, — Почему она хотела избавиться от ребенка? — Любовь слепа, Арсения Николаевна, да и к тому же девочка необычной была, чувствовала Мирослава, что душа уж больно чистой была, а Фагот то любил, как только узнал, что на свет дочка появится. Нет никого, кого бы он так любил. — Но ты сказал, что Мирослава... — Нет, его любовь к этой женщине была куда сильнее смерти, однако вскоре он понял, кого полюбил...***
— Где она? — стальной голос Фагота резал душу. Едва отправившись от родов, Мирослава сразу же сделала всё, чего хотела. — Мертва, — усмехаясь, женщина надевает ожерелье из жемчуга, смотря на возлюбленного через зеркало, — Разве тебе не всё равно, любовь моя? Мурлыча, как кошка, она подходит к, сжимающему кулаки, мужчине. — Где? Мирослава фыркает, ладонью толкая мужчину в плечо. Взгляд тут же становится резким, гневным. — Молоху отдала, продала её, прокляла! На последних словах Фагот хватает ведьму за шиворот платья, едва ли не поднимая ту над полом. Полный боли взгляд устремляется в незнакомые уже изумрудные глаза. — И где же делась та Мира, которую я полюбил? Ответа ждать долго не пришлось. — Осталась там, где та проклятая собака. Бросив женщину, Фагот отошёл на два шага, безразлично всматриваясь в насмехающийся взгляд. Не говоря ни слова, он ушёл, уже зная, где искать маленький и дорогой для него комочек тепла. И тепла ли? Капище встретило его пустотой. Тёмные коридоры давили жуткой атмосферой. Времент у него особо не было, поэтому мужчина поспешил найти ту, за которой пришёл. И нашёл. Окровавленный синий младенец лежал на алтаре, вокруг которого изрезанные из плоти символы окропляли камень. Ритуальный нож лежал рядом, буквально крича о том, что произошло. Она убила её. Частичку себя, своё хрупкое второе дыхание, свою маленькую, не успевшую познать мир, жизнь. И он проклял тот день, когда полюбил её, не зная, в какое чудовище превратится её душа. Подняв хрупкое, холодное тельце, черт ушёл, напоследок сжигая за собой алтарь и всё капище в целом. Карты таро в лихорадочном порядке выпали из алтаря. Окровавленная бумага загорелась мгновенно. — Имя твоё отныне и на века — Сенья. И исчез, оставляя после себя кровавый, пепельный след...***
— Вот так бездушная царевна погубила душу не только свою, но и своего новорождённого ребёнка. На этом сказка закончилась. Кот, удовлетворённо потянувшись, закрыл глаза, умостившись поспать. Арсения же, задумчиво потирая подбородок, думала. Она никак не могла понять почему сказка Баюна и её видения такие разные. Почему? Что правда, а что ложь? Как понять? — Не думай, слишком громко думаешь, — сказал кот, не открывая глаз, — Если хочешь — попроси Стаража, он то тебя к могиле Сеньи отведёт. Она в этом мире находится. — Зачем? —Сходи — узнаешь. И не сказав больше ни слова, Кот лёг спать, окончательно погружаясь в царство Морфея. — Страж...