Дневник рашиста

Прошло уже время заботливого детства. Прошло всё хорошее и дурное, горестное и радостное, всё прошло, но осело в памяти, как свет от уже давно погибшей звезды. И только сейчас, с прошествием лет я могу хоть немного понять свой опыт, наверное, не уникальный, но от того не менее личный. В общем, я не писатель, я не умею писать красиво, но пишу честно, как слово на сердце ложится. Но обо всём по порядку. Моё первое воспоминание не датируется, но кажется, мне там уже лет пять плюс-минус год. Это было лето. Знойное до жути. В тот день я ковырялся в песочнице в тени серых многоэтажек, а мать бродила неподалёку, всё деловито с кем-то разговаривая. Бабки — присматривали за другими детьми — громко ухали, как моя мать одна справляется с ребёнком. Одна не в смысле без мужа, хотя и это тоже, а в смысле совсем одна — без семьи. У неё был только я, а у меня только моя мама. Когда я спрашивал её, почему у всех кто-то есть, а у нас никого, она избегала прямого ответа. Признаться, я не знаю, хорошо или плохо, что мать пыталась от меня это скрыть, но вышло так, как вышло. Позже я всё узнал… В тот же день мама, закончив свои дела, позвала меня обратно. Я встал и пошёл. Почему я выделил этот день особенно? Он просто есть в моей памяти, будто бы особенный, но нет. Самый обычный день, но очень показательный. Я ковырялся в песочнице сам и, уходя, ни с кем из ребят со своего двора не попрощался. Но я чувствовал спокойствие и даже меланхолическую радость, или это примешалось сейчас? Конечно, я соврал, когда сказал, что это единственное воспоминание. У меня в памяти всплывает ещё парочка картин, но они не такие чёткие. На какой-то я даже во что-то играл с соседским мальчишкой. Нам было весело... Другое воспоминание у меня ближе к восьми или девяти годам. У мамы выдался редкий выходной в начале весны, и мы сидели дома. У меня был телефон и компьютер, хоть и слабенький, поэтому и дома я мог не скучать. А мама отдыхала. Раньше я удивлялся, почему взрослые отдыхают, сидя за столом, за стаканом как-то резко пахнущей жидкости, время от времени отпивая её, и со случайной музыкальной подборкой. Теперь понимаю. Мать выпивала в выходные и слушала дешёвый драматичный поп, стараясь плакать о себе, а может и обо мне, внутрь себя. Алкоголь странно действует на человека. Кто-то становится злее, кто-то добрее, кого-то он делает разговорчивее, а кого-то, наоборот, запирает в стенках собственного сознания. Непредсказуемая и опасная вещь, но и я пристрастился к бутылке. Уже сейчас — в детстве я её боялся… Так вот, моя мама становилась сентиментальной и нежной, как расцветший лотос, от алкоголя. Ближе к вечеру я поставил игру на паузу и сел рядом с мамой. Время от времени я потаскивал закусь со стола. Мы молча сидели, и она вдруг заговорила. Я не помню, о чём она говорила, о чём рассказывала, но помню, как я вдруг спросил "А папа?". Она тогда застыла на мгновение и, будто ничего не произошло, пригубила огненной воды. — Что папа? — Расскажи о нём. Кем он был? — Он солдат… — Вау, — я, как всякий мальчишка, считал, что солдатом, воином, быть круто. — А он воевал? — Можно и так сказать. — А победил? — не унимался я. — Его убили скоро после твоего зачатия. Я замолчал. Мама взялась за стакан, но сразу же отпустила его. Что–то терзало меня внутри, её ответы меня не удовлетворили. — А с кем он сражался? — С украинцами. — Но ведь мы с тобой украинцы! — Да. Ерунда какая-то выходила. Я недоверчиво посмотрел на мать. По мрамору лица у неё шли две влажные дорожки. Мне стало дурно, и я её обнял, больше не задавая вопросов. В школе все знали, что я — сын русского солдата и украинки. Кота в мешке не утаишь. Мне уже лет 14, зима. Конечно, раны от войны были ещё свежие, но в моём детстве город был уже восстановлен, я не помню, чтобы видел разрушений. Но люди, учителя и родители других детей помнили. А я и без того рос достаточно тихим, вдумчивым мальчиком. В общем, да, травля в школе. Я не буду её описывать. Кто сталкивался, поймёт и так, а кто счастливей и избежал опыта травли, тот не поймёт, сколько не объясняй. Я понимаю, что это несравнимо с настоящей войной, но для меня это было почти так. Будто бы мой отряд оказался в окружении, будто бы из отряда остался я один в окружении и меня не атакуют, не хотят убить, а хотят вытравить, вымучить. Такое сравнение, надеюсь, поможет понять любителям войны, что война не про разрушенные здания, а про разрушенную психику и жизни. Была метель. Мело громко, зима стучала в окна. В тот день я убежал с уроков. Понятно! Мы изучали новейшую историю. Учитель меня не защищал. Домой! Домой! Дома мама! Она защитит и успокоит. Её дома нет. Точно… она ведь теперь работает на полную ставку. До самого вечера. Помню, что я тогда сидел в одиночестве до самого вечера в плохом состоянии, в раздрае. Потом пришла мама и успокоила меня. Как просто. До сих пор удивляюсь, как у матерей это получается. Лишь через неделю или больше я смог объяснить ей, что произошло. Тогда она отрицала, что солдаты не столько убивали, сколько грабили и насиловали. В школе такое не преподавали, но интернет и другие дети — да. Я ей поверил, потому что хотел. Сейчас осень. За окном моросит и окно беззвучно потеет. Солнце рассеянно осматривает мою комнату, пыльную и давно не видевшую женской руки. Мне 22 года, и я пережил свою родословную. Мама умерла от сердечной недостаточности. Смешно, как люди с самым чувственным сердцем умирают от его "недостаточности". Почему я всё это написал? В чём смысл? Недавно я узнал, что умер мой друг по переписке. Всё, что я написал — его история в той же мере, в которой и моя. И я знаю, нас таких много. И так же много выбирают после правды виселицу, пулю, яд или высоту. Я бы выбрал высоту, чтобы ощутить свободу хотя бы в последнюю секунду. Мы не вольны отказаться от прошлого, но в нашей свободе отказаться от будущего. Но только при согласии принять будущее эта свобода остаётся у нас. Парадокс. Я не знаю, кто прав: я или мой друг. Быть может, мой опыт даст хоть кому-нибудь подсказку, хоть кому-нибудь поможет жить дальше. Или наоборот.