Смеётся гора

Никогда такого не было и вот опять. Хотелось сквозь землю в огненные недра провалиться от стыда, благо свидетелем его отчаянной дурости никто не стал; в последний раз Минхо было настолько стыдно много лет назад, то был его первый эструс после начала сожительства с Сынмином, он тогда дома остался, а Сынмин на занятия ушёл. Как вернулся, увидел Минхо, разворошившего все комоды, шкафы и коробки, использовавшего для берложки всё, на чём остался запах Сынмина: носки из бельевой корзины, мочалку, все полотенца и постельные принадлежности, зимнюю обувь и зубную щётку. До этого Минхо устраивал берлогу из собственных вещей, прятался там и натуженно пыхтел, подавляя желание вырабатывать всё больше и больше привлекающего партнёров запаха. А тогда у него башню снесло: Сынмин же рядом был, Сынмин заботился, Сынмин жарил ему пулькоги и ел его самгёпсаль с маринованными овощами, Сынмин ждал его после занятий, чтобы сопроводить домой. Головой Минхо черту переступать не хотел, но тогда ему впервые пришлось противиться своему второму «я». Он проиграл. А Сынмин поступил благородно, по-королевски. Как открыл дверь в комнату, так и закрыл, вернулся с заткнутыми ватными шариками ноздрями, сел рядом, обнял. Стал гундосо вещать: «Это нормально, я был готов к подобному, ты не виноват, что таким родился. Мы справимся, Кроличья Лапка». Минхо дрожал по-крупному, судорогами взвивал руки, плетью гнулся и всё испарину пытался утереть. Сынмин возьми да испорти свой кашемировый свитер, которым стал промакивать пот и лишнюю влагу. Потом воду принёс, таблетки услужливо подал. А Минхо к тому моменту уже припрятал чужой свитер под задницу. В этот раз Минхо, блядь, поступил глупо просто из-за прихоти. Ему не составило бы труда остановить порыв засунуть руку в трусы, выключить телефон и пойти в душ, дождавшись действия мегаэффективной инъекции. А он… А он засунул руку в трусы, телефон чуть ли не на переносице устроил, и, в противовес желанию остановить ложный эструс, сделал так, что в итоге все простыни, на днях вот смененные, превратились в половые тряпки. Этот блядский Хан Джисон вообще кем себя мнит?.. И что сам Минхо творит?! Стоило ему только отправить Джисону свою электронку, как на неё упало письмецо со вложением. Минхо ожидал увидеть в нём что угодно (не на последнем месте стояло хоум-видео), но не то, что получил, совсем нет. У него из головы вылетело, что там Джисон наобещал Дэхви, Минхо поминал Джисона безответственным дурачком, а оказалось всё ровным счётом наоборот. В письме была лишь пара строк: «Я не профессиональный педагог по вокалу, поэтому, если Дэхви понравится, лучше запишите его к настоящему учителю. P.S. Я добавил тайм-коды: если ему будет трудно высидеть сорок минут, разделите урок на части». Минхо рот разинул и на вложение тапнул как одержимый. Видео начиналось со слов «здравствуй, Дэхви-я», из-за чего Минхо нелепо моргнул и подумал: это что, действительно самый настоящий сорокаминутный видеоурок лично для Дэхви? А Джисон на экране не просто сидел перед серыми панельными блоками, с каким-то навороченным синтезатором под руками. Он обращался к Дэхви. — Давно не виделись, правда? — улыбка с поджатыми губами расплылась, поднимая вверх плотные щёки. — У меня совсем нет времени встретиться с тобой лично в ближайшее время, но зато я придумал, как нам с тобой учиться музыке вместе. Внимательно слушай и запоминай. И это — необычное видео. Не только потому, что снято было для одного конкретного человека. А потому, что столько труда в него было вложено. Минхо понял бы, если бы Джисон не стал заморачиваться и все сорок минут просто пялил в камеру, перебирая пальцами клавиши. А Джисон стал. Далее, не разглагольствуя попусту, Джисон приступил к вводной лекции. С чего начинается музыка, спросил он немного застенчиво и взял паузу, словно давая время подумать и высказаться. Потом высказал собственные измышления: какой бы ни была красивой песня, если её никто не услышит, если она останется существовать лишь в чьем-то сознании, да пусть и на нотных листах — она никому ничего не подарит. «Кому ты хочешь дарить музыку, Дэхви-я?», а Минхо хотел бы узнать то же у самого Джисона. — Для меня музыка началась с семи нот. Внимательно слушай и запоминай. У каждой ноты есть своё название и полутона, о которых я расскажу тебе чуть попозже, — Джисон волной согнул пальцы, будто схватил что-то невидимое, плавно опустил кисть к клавиатуре и большим пальцем надавил на первую клавишу. Он пропел все семь вверх и вниз, подыгрывая себе правой рукой, а левую раскрыл и приподнял у плеча. В неё сверху опускались названия нот в двух вариантах: на хангыле и по общепринятой системе. Потом Джисон предупредил: самая важная часть пения — твоё дыхание, Дэхви-я, давай научимся дышать. Сменился кадр, Джисон оказался у зеркала в полный рост. Он приступил к разминке, основные его советы по ходу повествования появлялись в кадре краткими пунктами, сжатые в простые для понимания фразы. — Уделяй дыхательной гимнастике несколько минут в день, неважно, будешь ты заниматься или нет. Нужно развить в себе привычку, дыхательная гимнастика укрепит твоё тело и поможет быстрее освоить базу. Снова смена ракурса, Джисон предложил в этот раз спеть вместе с ним. Камера захватила половину клавиатуры и маленькую руку с тонкими цепочками и кожаным напульсником на запястье. Джисон пропевал ноты названиями, согласными и гласными, грудью и шёпотом, рассказывал о том, что звук может рождаться в разных частях тела. Показал на себе, приложив руки к животу, груди, к подбородку и макушке. А Минхо смотрел на него во все глаза и жадно хватал каждый жест. Неосознанные поглаживания затылка, движения мышц на бицепсах, напряжение предплечий во сгибе локтя, скрюченный палец на щеке, почёсывающий родинку, круглые живые глаза, в которых горел смысл существования. Джисон составил план. Он, чёрт подери, составил план урока, признавшись, что подобным занимается впервые, он снял этот урок со множеством ракурсов, во время склейки добавил разные эффекты, вставил таблицы и картинки для лучшего понимания, не забывал о своём предполагаемом маленьком слушателе. На моральные установки Минхо не повлияло предназначение видео и постоянно произносимое имя его сына, Минхо смотрел на Джисона. Он взглядом проследил каждую прядь волос, в свободной укладке вьющихся крупными волнами, спадающих до глаз и прикрывающих уши. Облизнулся на изредка мелькающие брови — прореженные у переносицы, нечёсанные, а потому широкие на изломе, очень домашние брови, бесформенные, а потому милее выглаженных, выстриженных и выкрашенных однотипными трафаретами. А когда всё это невинное в сознании Минхо кончилось, он подумал, как приятно было бы обхватить голую шею руками, носом провести по вздутым венам от щеки и по шее вниз, под ворот забраться к ключицам, крепкой груди. Во время первой встречи у Минхо не сложилось впечатления, что под одеждой у Джисона могло скрываться такое, но фотографии в инстаграме и это видео просто кричали, чем на самом деле обладал Джисон: твёрдым животом, не пересушенным, с минимальным рельефом — как раз во вкусе Минхо, — красивыми линиями рук, начинающихся из подрёберья выпуклой грудной мышцей, перетянутой с мощной дельтой на плечо к двуглавке; Минхо мог лишь подозревать, какой только рельефной могла быть Джисонова спина — у него от воображения голова закружилась да слюнки потекли, и вот где-то на этой стадии, пока Джисон объяснял что-то про хреновы октавы, диезы и бемоли, Минхо потянулся к члену. По щели головки текло вниз, к основанию, ладонью Минхо собрал смазку и обхватил член с полузадушенным всхлипом, ему двух движений по стволу вверх-вниз хватило, чтобы в животе скрутило и камнем упало, ухнуло возбуждение; собралось внутри, где тоже текло и набухало, тупым пульсирующим стуком порождало желание напрячь все мышцы тазового дна, чтобы обхватить чей-нибудь член. Телефон Минхо бросил рядом с левым ухом, чтобы занять и вторую руку, нырнуть сложенными лодочкой пальцами в сочащееся смазкой лоно. Он, блядь, дрочил на человека, с которым разок встретился, который звал его «господин Ли», и почему-то осознание этого лишь ухудшало ситуацию — стыдливость делала самоудовлетворение порочным, горячным, ничуть Минхо не останавливала. А не поставленное на паузу видео создавало эффект присутствия Джисона где-то рядом. За стенкой его бывший, их общий сын, а Минхо не удосужился на замок закрыться, но это ему не мешало тоже. Он просто представлял кого-то чуть ниже себя, обросшего и лохматого, но сильного и со спелой смуглой кожей, кого-то, кто придавил бы его к постели и всадил поглубже, заламывая руки за спину или контролируя дыхание лежащей на глотке ладонью. Абстрактный образ перенял самые бросающиеся в глаза черты Джисона, но только не его лицо, и Минхо за это благодарен был своему подсознанию — это было бы уже слишком, за какой-то гранью дозволенного. Без лица Джисона это был обыкновенный фантом, который оказаться мог кем угодно, простая влажная фантазия, а с лицом — реальный человек, не подозревающий о том, что стал чьей-то сексуальной разрядкой. Минхо выдающимися передними зубами прижал нижнюю губу и взглядом поплыл; веки не смыкались до конца, оставляя проглядь для жёлтых полос света, солнцем окрашивающего спальню; пятна перед глазами вспыхивали то чернотой, то вспышками, до устали напряжённые руки доводили начатое до конца, а онемевшее бедро с крохотным синячком-уколом резко контрастировало блеклой, едва ли не обескровленной кожей. Упаковка бумажных салфеток не помогла бы устранить все последствия так, чтобы никто не догадался, чем Минхо занимался. Но он всё равно постарался стереть с себя всю влагу — она быстро высыхала и превращалась в белую шелушащуюся плёнку, если оказывалась снаружи, делала всё липким и неприятно холодила, к тому же, больше она не нужна и скоро прекратит течь. Должна, пусть Минхо и умышленно препятствовал действию инъекции. Ладно, он же всё равно пойдёт в душ, верно? Можно не переодеваться, просто натянуть повисшие на щиколотках трусы и спортивные штаны обратно, уже в ванной кинуть всё это в стирку, а после тщательной отмывки надеть чистое. Минхо с тоской взглянул на разворошённую постель. Подумал — жидкий моментальный пятновыводитель из пульверизатора справится с засохшей коркой по ткани смазкой? Не так уж он и наследил, честно. Три коротких стука в дверь. — Я думал, что ты за лекарством, — прошелестел Сынмин. — Запах стал сильнее. Тебе плохо? Да, мать твою, подумал Минхо, мне плохо, потому что только что я вздрочнул на светлый лик человека, специально записавшего для моего ребёнка урок по вокалу. Мне плохо, чёрт побери, потому что это ты, блядь, Ким Сынмин, профессиональный эстрадный исполнитель, певец с вышкой и хуевой тучей наград, почему твоего сына учит непонятный хрен, которому одной просьбы от малознакомца хватило? Почему не ты? Ты не хочешь, чтобы твой сын пошёл по твоим стопам и бросил меня, как это сделал ты? Поэтому ты не поощряешь его увлечения? Тогда нахуя ты купил эту блядскую пластмассовую клавиатуру с лампочками? Минхо не злился на Сынмина, на себя больше — в нём всё смешалось, чувства бурлили всеразрушающим торнадо, внутри всё ходуном ходило от встряски; ответа Сынмин не дождался. — Мы распаковали чемоданы. Тебе неинтересно? Что в этих чемоданах может быть интересного? Сынмин — человек, в заботе способный запоминать об окружающих даже незначительные мелочи (но отчего-то нахуй не имена милейших котиков Минхо): он знал, кто что пьёт, у кого на что аллергия, своевременно осведомлялся о смене интересов и бла-бла. Сынмин по-прежнему был практичным. Привозил то, что ждали. — Я привёз Дэхви мяч с автографом Ким Кванхёна, — добавил. — Это бейсболист. Почему-то Дэхви интересовался бейсболом; когда-то у Сынмина было время, чтобы сводить его на матч. Иногда они смотрели матчи высшей лиги, Сынмин пытался объяснить правила, а Минхо в своём-то возрасте ничего в бейсболе не смыслил; он мог напялить перчатку и половить или покидать мяч, но разве это значит разбираться в иннингах, хоум-ранах и видах подач питчера? Ким Кванхён — питчер-левша, довольно известный и в Корее, и за её пределами. Минхо знал об этом лишь потому, что Сынмин обратил на это внимание когда-то: Дэхви начал использовать левую руку как основную (Минхо гадал, потому ли это, что он сам — левша, и тем самым подал пример, дети ведь всё повторяют за взрослыми, подражают им, копируют), мать Сынмина предложила им начать переучивать Дэхви, а Сынмин сказал, что неважно, какая рука ведёт, всё остальное — суеверия. И стал показывать Дэхви игру Ким Кванхёна, хотя болел за другую команду. Это хорошо, решил Минхо. — Где Дэхви? — Говорит с Чанбинни по видео. — Это хорошо, — произнёс Минхо вслух и принялся стаскивать бельё на пол. — Я скоро выйду. Он вынул комплект домашней одежды из комода и закинул его на плечо, сгрёб с пола постельное и пошёл на выход, у двери колено поднял и снизу надавил на нажимную ручку, а потом коленом вперёд поддал. Дверь со стуком распахнулась наружу и практически сразу Минхо оказался в ванной комнате, которую для него открыл Сынмин, вероятно. Минхо сразу загрузил стиральную машинку, тихонько порадовавшись тому, что когда-то приобрёл её, такую непозволительную для студента роскошь. Мать распекала: сколько же воды на неё уходить будет, сколько места она займёт, не лучше ли руками по старинке или взять ведёрко с вибронасадками, на крайний случай в прачечную всё сдавать. Нет, не лучше. После душа Минхо машинку запустил, в зеркало взглянул на себя — как же годы берут своё, мешки под глазами слишком выделялись, резче становились морщины и грубее тени ложились на лоб, — оделся по-быстрому. Сынмин разогревал на сковороде что-то, оставшееся со вчерашнего вечера, добавив туда пару яиц, одно гнездо лапши и несколько ломтиков бекона. Получившееся блюдо получилось излишне жирным и калорийным на взгляд Минхо, вчера же он соорудил на скорую руку сбалансированный пибимпаб, где в равных долях было и мясо, и грибы с овощами, и рис. Дэхви валялся на диване с закинутыми на спинку ногами, на вытянутых руках держал телефон, ворковал в него с раздутыми щеками. Пятки на носках у него какие-то чёрно-серые, надо было тоже в стиралку кинуть, ну, ладно, потом под краном сполоснёт и на полотенцесушитель повесит. Радовать Дэхви тем, что Джисон дал о себе знать, Минхо не спешил. Было бы странно затмевать радость Дэхви от приезда второго папаши весточкой от незнакомого человека. Оно так бы и стало, почему-то решил Минхо. За ужином Минхо завёл светскую беседу — что-то его беспокоило, он не мог сформулировать, что. Всё так или иначе касалось Сынмина. — Чан заглянет в гости? — Минхо старался не разорваться, бдя над Дэхви и поглядывая, чтобы Сынмин ничего им обоим из сковороды не подложил мимоходом. — Давненько его не видел, как поживает его орешек? — Он в Австралии, — Сынмин попытался-таки подсунуть Минхо чуть обугленный слайс бекона, лавируя палочками над столом. — Мы больше не работаем вместе. — Что? Эта новость заслуживала не простого сдержанного «что?», а целого «чего нахуй блядь ты несёшь собака сутулая». — Мы разорвали сотрудничество по обоюдному согласию. Я ещё не решил, но, скорее всего, на ближайшее время возьму перерыв. И мне пока не нужны новые песни, тогда как Чан хочет экспериментировать, пробовать разные жанры и стили исполнения. Я посоветовал ему принять соглашение от одного айдольского агентства, он взял месяц отпуска и уехал домой, — Сынмин разочарованно качнул головой, то ли из-за решения Чана, то ли потому, что Минхо назло ему стал перекладывать из своей чашки всё обратно. Он знает меру и сыт. — Значит, Чанни-хён больше не будет к нам приходить? — предположил Дэхви, оторвавшись от просмотра какого-то мультфильма с ютьюб. — Это печально, с Чанни-хёном круто было играть в настолки, а ещё он поддаётся в видеоиграх. — Почему не будет? Пригласи его в гости и он придёт, когда вернётся в Корею, — закатил глаза Минхо, поднимаясь из-за стола. — И поддавки — фиговое определение хорошего хёна. Настоящий хён должен показывать, как побеждать, на собственном примере. — И поэтому у тебя нет настоящих хёнов? Никто тебя не побеждал? — шутя подметил Дэхви, поддевая Минхо чуть ли не по-настоящему. Так и было: Минхо в своём деле слишком хорош, чтобы кто-то только в силу старшинства мог его уделать. А ещё он легко приспосабливался к чему угодно, быстро схватывал на лету, поэтому редко проигрывал в чём бы то ни было. Даже в тупых играх с мячом (он привёл на летних сборах института свою команду к победе в волейболе ногами, не в сепактакрау, конечно, а в дворовой игре, но…), даже в компьютерных играх (Чанбин и Феликс вечно смеются, что он ужасен в LOL, но кто из них троих закончил последнюю катку с наилучшим KDA?), и в приставку, и в настолки — ох, иногда Минхо не умел проигрывать. — Ага, — пожал плечами Минхо и стал перекладывать посуду со стола в раковину. Заметил: в подставке для губки немного воды, сама губка слегка влажная, а Минхо с самого утра на кухне не был. Сынмин… не переставил всё по-своему? Очередная странность, которую пока не объяснить. За один день слишком много за Сынмином числилось странностей, так быть не должно: Сынмин — стабильнее всех людей в мире, его привычки возведены в абсолют им же самим, с ним спорить и переучивать пытаться бессмысленно — он стоек к истерикам, крикам и молитвенным увещеваниям. — Ждёте Чана больше, чем меня. Я должен оскорбиться? — съехидничал Сынмин. — Признайся, Лино-я, ты просто хочешь снова сообразить на четверых ваши качковские игрища, — и сбежал с Дэхви в детскую. Молча Минхо перемывал посуду, сопоставляя сегодняшнего Сынмина с тем, кого он знал десять лет, находил расхождения и каждый раз хмурился. Как проще было бы, будь Минхо бесчувственным ублюдком, забивающим хуй на близких, игнорирующим такие незначительные, казалось бы, изменения. Но он так не умел, и то, что люди рядом с ним тоже так не умели, немало приободрило. У Минхо хороший круг общения, те, кого выбрал он, те, кто выбрали его, уже прошли плечом к плечу через тысячи невзгод, с каждым годом дружба крепла, узы прочнели, и Минхо ни разу не пожалел об этих выборах, хотя, казалось бы, не каждый сумел бы пронести подобные чувства через толщу десятилетий. Многие из тех, с кем Минхо общался в школе и институте, давно его покинули. А в отношения с Сынмином и Чанбином (а потом и с Хёнджином) Минхо вкладывался с самого начала, подозревая, что с ними будет непросто, но оно того будет стоить. Изложить проблематику поведения Сынмина в первую очередь стоило Хёнджину, конечно же. Тот, вся из себя натура тонкая, показушный эдакий страдалец, неплохо разбирался в людях (что не отменяло того, что себе оценку точную Хёнджин дать никогда не мог, он вообще вёл себя презабавно, типа «заметьте кто-нибудь мою сложную душевную организацию, мои внутренние переживания и хрупкость моего разума художника», требовал внимания к своим пиздостраданиям, хотя цена им была в две с половиной воны, ему действительно следовало родиться на несколько лет пораньше, он великолепно вписался бы в субкультуру эмо-боев и иже с ними). Хёнджин был лучшим другом Сынмина со школьной скамьи (что оба отрицали яростно, сначала показушно отфыркиваясь друг от друга, а через минуту под одним одеялом залипая на спидпеинты). Но перед Хёнджином стоял ещё один человек, в чьих силах было прояснить ситуацию. Сам Чан. Минхо перед сном отправил ему сообщение, а Чан моментально начал записывать голосовое. Чан — птичка ночная, борется со своим режимом с подросткового возраста, но всё равно продуктивнее работает ночью, и к своему крепкому тридцатнику уже смирился с нереально абьюзерскими биоритмами собственного организма. Говорил, мол, дальше видно будет, не могу же я до пенсии игнорировать существование в сутках промежутка от пяти до одиннадцати утра. Наверняка организм Чана был упрямее его самого, посмеивался Минхо. Голосовые Чана Минхо любил более остальных. Тот был чёток, лаконичен, иногда пускался в интересные рассуждения, но не забывал о своей изначальной цели: донести некую информацию. С Чанбином или Хёнджином было проще созвониться, нежели выцепить из потока слабо связного текста нужное. Чан долго изводить Минхо не стал, прислал не самое длинное голосовое. — Сынминни первый предложил развести пути, у меня сложилось впечатление, что он соскучился по своему месту. Ты уходишь на работу и возвращаешься домой, а он уезжает и живёт на работе. Это здорово, пока ты амбициозен и молод, а потом смотришь на расписание и думаешь: мне тридцать лет, oh-my-gosh, я как в окно ни захочу выглянуть, а за шторкой — иллюминатор! Надо бы что-то менять. Сынминни плотно по стране, Таю, Японии и Филлипинам уже семь лет колесит. Я думаю, он просто устал, Лино-я. И я устал, так что считай это отпуском — сколько уже у Сынминни его не было? Я был бы рад, появись у него постоянные отношения, дом, всё такое, что делает человека счастливым. Сынминни не самодостаточный, ему для счастья нужно то же, что и всем нам. Дэйву от меня кулачок отбей, вам щенка не нужно, кстати? — У меня уже есть один щенок. Ненавижу, блядь, собак, — процедил Минхо в нижний правый угол телефона. *** Снились горы, чистые ручьи и жёлтая палатка у костра. Воздух в горах всегда приятнее и свежее, от насыщенности кружилась голова и слегка укачивало. Место — не конкретное, скорее собранное из осколков воспоминаний в нечто новое, манящее, во что хотелось бы окунуться с головой, изведать и вышить сверкающим шёлком на подкорках; Минхо не ощущал себя единым, он был сразу повсюду, каждой прожилкой на горьком дубовом листочке, каждым остриём пихтовых раскидистых лап, он был в радужных отблесках брызг, преломляющимся сквозь прозрачные капли светом, был тишиной и благодатью. Ему редко снились сны, ещё реже он помнил их, но иногда они появлялись и давали то, чего требовалось рассудку: когда он был один, вокруг него трещали поленья камина и оборачивали воздушный нежный плед, лоснящийся и ласкающий пушок на щеках, когда он хотел убежать далеко-далеко, петли рельс возвращали его в пункт отправления; когда он жаждал любви, сны пожирали его пузырящимся розовым желе, пробиравшимся сквозь уши и ноздри вовнутрь, под кожу — через поры, оно наполняло собою лёгкие, но не мешало дышать, оно согревало снаружи и с изнанки, оно мягко вибрировало и массировало затылок, обжигало губы нежно. Как трактовать этот сон Минхо сказал бы точно, если бы спросили. Никто не спросил, а у него мелькнуло в голове одно лишь «надо освежить голову и развеяться». Минхо противной рожей скривился, потому что хотел бы единения с природой и самим собой на минуточку подольше, но не сложилось; проснулся он из-за шума на тончайшей грани слышимости, хотя имел за собой обыкновение спать крепко и вырубаться где угодно, если устал (пока необходимые телу ресурсы не пополнятся, лёгкого пробуждения от него ждать не стоило). Но Минхо был отцом, для него бессознательное состояние не преграда тому, чтобы подскочить по малейшему сигналу тревоги, пусть он и сливался с фоном, едва доносился из-за закрытой двери. Сынмин кашлял. Сухо, с каким-то надрывом, будто что-то мешало ему дышать; Сынмин ворочался на диване в гостиной, держа свои вечно прохладные ладони на лбу. Минхо не помнил, чтобы Сынмин решал остаться здесь. Он или оставался у Дэхви, вымученный то тысячью колыбельных, то собранными со всех уголков планеты сказками, то долгими рассудительными беседами, или приходил к Минхо и занимал свою законную половину двуспалки. У Минхо рука бы не поднялась выгонять его в гостиную, тем более, если Сынмин заболел бы. Раньше — выгонял, в три шеи гнал, насмешки бросал в спину, не обманываясь наигранными обидами, потом понимал свою мелочность и долго заснуть не мог. Теперь он попустился бы своими нравами, повзрослел ведь, и что, что неправильно это с какой-то точки зрения, постель делить с человеком, кто тебе не супруг, не родитель и не ребёнок. Тем более, свою постель — не общажную койку, не спальник в походе, не армейскую скамью у пропускного пункта. Но Минхо был взглядов свежих, трезвых, современных, он не видел ничего плохого в том, чтобы спать с друзьями или бывшим. Спать же, а не трахаться (хотя трахаться с другом или бывшим — не то, чего Минхо никогда не делал, пусть в роли друга или бывшего оба раза выступал Сынмин). Слепо вщурившись в давно полуночную темную атмосферу спящей квартиры, Минхо нашёл циферблат на умной колонке, прикинул, что уже без разницы, встать сейчас или доспать пару жалких часов, прежде чем проснутся остальные домашние, постоял над Сынмином с минуту, ожидая новых приступов кашля и пытаясь разобрать, есть ли хрипы на вдохе или выдохе. Осознал, что это Сынмин так поступает: стоит и пялит на спящих. А ещё Сынмин может подкарауливать у дверцы в душевую кабинку, подлавливать за углом, чтобы сделать свои «бу-га-га», всё в таком духе — Минхо до такого уровня опускаться не хотел, так что вышел в коридор, соединяющий все двери, арки в кухню и гостиную, прихожую да жалюзийную дверцу в гардероб. А потом сделал подлость — полез в портмоне Сынмина. Он залезал в него уже много раз, с ведомом Сынмина и без, у обоих скрывать друг от друга нечего; тайными счетами и любовниками они никогда и не обзаводились. Зато и так знали айди друг друга, номера карт, телефонов и не самых важных документов. У Сынмина, блядь, доступ к календарю Минхо со всеми его циклами, обследованиями у писькиных докторов, графиком зарплаты и идеями для уёбских подарков Хёнджину на день рождения. Так что ничего потенциально нового Минхо в портмоне находить не собирался. Просто подумал: если Сынмину есть, что скрывать, то в таком легкодоступном месте он свои тайны не оставит, а если скрывать нечего — то почему бы и не взглянуть лишний раз. В портмоне всё по-старому. Под прозрачным пластиком левой корки семейная фотография: Дэхви, Сынмин и Минхо на картинге. В левой корке портрет четы Ким под свёрнутым вдвое листком из блокнота. Сначала — банковская и скидочные карты (хотя все давно уже пользовались онлайн-кошельками и NFC), визитки, экстренные номера телефонов, старая кредитка. В самом последнем слоте ещё одна бумажка, белая, не линованная. Тоже сложенная. Оказавшаяся рецептурным бланком. Муколитики и то ли противовирусные, то ли антибиотики. В пять утра Минхо слабо соображал, вспомнить по названию предназначение выписанного Сынмину препарата не получалось. Но название знакомое — может, ему когда-то выписывали, может, матери, может и Дэхви. Подхвативший простуду Сынмин Минхо не удивил, поэтому он затолкал бланк обратно, портмоне вернул во внутренний карман пальто. Зевнул для проформы (но он правда не выспался). Сынмин болел чаще, чем Минхо хотелось бы (хотелось бы, чтобы не болел совсем), у него здоровье тепличное, не закалённое кэмпингами под Соллаль, ночёвками на твёрдой промёрзлой земле. Но никогда Сынмину раньше не было настолько хреново, что он предпочитал никого не беспокоить и сваливал в гостиную на диван-для-прокрастинации. Минхо его соплюшки были не страшны — это беспечно, конечно, но по-серьёзному простудными он болел ещё в школе, а с насморком любой сложности справлялся обычным ксилометазолином. И Сынмин знал, что Минхо лучше бы пережил заложенность носа и лёгкое першение в горле, но имел его под боком. Минхо уже не двадцать. А Сынмин снова поступил как-то не так, убравшись на диван и ворочаясь на нём, неразложенном, узком. Это компактные Минхо с Чанбином на нём укладывались тетрисом, для Дэхви местечко оставалось, разваливайтесь хоть вдоль, хоть поперёк, а лишние десять (по отношению к Минхо) сантиметров Сынмину изрядно мешали (забавно, но при знакомстве они были практически одинакового роста). Сейчас Сынмин лоб в лоб шёл с Хёнджином, когда Минхо усох и едва ли был выше Чана. Но Минхо больше забавлял не рост, а комплекции их разношёрстной компании, все вместе, рядом друг с другом, они походили на набор персонажей для отомэ-игры. Тут вам и подкачанный коренастый пошлый папочка, и длинный изящный романтик с припудренным чувством прекрасного, и коротконогий бугай, от которого ждёшь агрессии, а он самое милое создание на свете. Всё это являлось бессмертным предметом локальных шуток, а засранец Хёнджин сделал каждому по стикерпаку. Так что длинноногий дэнди-бой, занявший диван скрюченным кренделем, у Минхо вызвал чувство необходимости запечатления момента с последующим созданием нового стикера для важных переговоров. Проснулся Сынмин рановато, сверкнул опухшей рожей и широкой улыбкой, скрылся в ванной, оставляя позади себя шлейф облачённого в одёжки бедняка принца. Не зная, выдастся ли ещё минутка без Сынмина в радиусе десяти метров от него до конца дня, Минхо опять поступил по-скотски, набрав Чана. Часовой пояс, как он знал, у Кореи и Австралии одинаковый. А полуночник, засыпавший ближе к утру, явно не хотел бы проснуться от настойчивого звонка в седьмом часу. — Чан-а-а, — чванно затянул Минхо, — ничего не хочешь мне сказать? — Whatta hell do you want, — прогудел Чан сплющенным подушкой голосом. — What's wrong? — У вас что-то случилось? Ну, не рядовое. — Всё как обычно, что не так, Лино-я? Я где-то ошибся? Я следил за Сынминни в оба глаза. — «Как обычно» это как? Вы никуда не опаздывали? Не было ошибок? Конфликтов с кем-то из персонала? Или со зрителями во время концерта? — Минхо перечислял всё, что могло стать для Сынмина триггером. — Ты же столько лет с ним работал, для щеночка всё, что не по плану, — «не так». — Если с такой точки зрения, то в счёт пойдёт только перенос выступления. Возникли проблемы с оборудованием, — Чан причмокнул, завозился, пролаяла собака. — Но это не наша ошибка — техническая, тем более это были съёмки для ТВ, а не живой концерт, поэтому с нашей стороны убытков не было, мы скорее выступили пострадавшей стороной, но канал оплатил скоростной из Пусана в Тэчжон, у нас там… — Он нормально выступил? Температура, кашель, тик?.. — Я знаю, как он нервничает, Лино-я, я бдил… — тоном «да за кого ты меня принимаешь» перебили. — Кашель был, но не долго — Сынминни сказал, что в поезде сзади кто-то открыл окно. Но он подлечился — я бы услышал, станься что-то с голосом. Подожди, ты хочешь сказать… — Он решил взять перерыв, спал на диване и кашлял как дряхлый пёс. Не нужно быть гением, чтобы сложить два и два. Он точно может петь? — Да, мы три дня назад были на радио, — подтвердил Чан слишком бодро для того, кто полусонно мямлил весь диалог. — Я позвоню менеджеру и проверю больничный лист, но я был рядом почти всё время, у Сынминни не было времени прятать что-то настолько серьёзное. — Ладно, — вздохнул Минхо. — Бывай, Чан-а, хорошо кушай и сладко спи, — сбросил, не дожидаясь возмущений по поводу «сладко спи» или критики в сторону вида заботы, привычного для Минхо. Минхо заботился исподтишка. Во сто крат приятнее, когда твою заботу обнаруживают внезапно — подложенной в ланчбокс дополнительной тонкацу или оставленным на прикроватной тумбочке антипохмельным коктейлем. Да и когда в лоб спрашиваешь «чего надо? чё беспокоит?», почему-то никто, как правило, правдиво не отвечает. Так что Минхо втихую подсовывает своим ученикам мотки тейпа в шкафчики, «случайно» оставляет в раздевалке зарядку для телефонов, и только для своих вытаскивает переносной кулер с водой, чтобы на брендированные бутылки из автоматов не тратились. В семье делает так же, только все уже знают, что во всех благах виноват он. Только с Дэхви Минхо другой — он не вызванивает воспитателей с целью уточнить, почему его ребёнок расстроен, почему швыряет дневник в стену или отказывается учить стих для выступления на день ребёнка (а он уже в конце этой недели), Минхо учится с ним говорить. Дэхви должен знать, что на его чувства не наплевать, что папа рядом и со всем разберётся, что на папу можно рассчитывать, что не нужно бояться рассказывать о чём бы то ни было. Их отношения должны быть доверительными — это к подростковому периоду Минхо будет готов вернуться к «заботе из тени», потому что подростки — чёртовски сложные, и лишний раз на глаза им лучше не попадаться, пока они пытаются разобраться в механизме окружающего мира. Так поступала его мама. Она не отступалась, если он сам к ней подходил, но предлагала для этого момент. «Знай, что я тут», и никакой навязчивости, никакого давления. Минхо даже не рассчитывал, что Дэхви сложный период подростковых мучений минует, готовился заранее. Психологически. Сынмину душ и утренние процедуры пошли на пользу. Зарумянились щёки, заблестели глаза, губы приобрели соблазнительный припухший вид, и Минхо вспомнил, почему влюбился в него в свои зелёные года. Сынмин красивый, как кавалер — галантный, как друг — не менее заботливый чем Минхо (но в том самом практичном смысле, когда знаешь, на что аллергия, а имена котиков — излишек), внимательный к экзистенциальному балансу. В нём хорошего в разы больше, чем плохого. Но плохое перевесило под гнётом обстоятельств. Минхо почти не жалел, что не сложилось. Зато улыбаться искренне стало проще. Он включил чайник и достал из стратегических запасов набор вкуснейших печенюшек из пекарни рядом с домом Чанбина, потом облокотился на барную стойку напротив оседлавшего стул Сынмина. — Мама пригласила на следующие выходные в гости. Поедешь? — Конечно, давно её не видел. У них всё хорошо? — Сынмин поднял заинтересованный взгляд, помял ладонями между ног обивку стула, обнажая кончики пальцев из-под длинных растянутых рукавов. — Ты рассказывал, что бабуля болела. — Да вот надо ж было ей за этой рыбой идти! — чуть не всплеснув руками, Минхо подавил оставшийся от страха за здоровье бабули огонёк раздражения, только губу вздёрнул. — Поскользнулась и ушиблась, неделю в кровати провалялась — хорошо хоть не перелом, старики такого могут не пережить. Ездил к ней каждый день после работы, Дэхви у ма оставлял. — Ты не рассказывал, — поджал нос Сынмин уколом неодобрения. — Я бы помог. — Помолился бы за неё в храме? — стрельнул взглядом в потолок Минхо и отвлёкся на чайник. — Всё равно не приехал бы. Для тебя «приехать пораньше» — это на пару часов. А не хотя бы дней. Не куксись, не в упрёк, у нас для неё сиделок целая семья. Тётка из Ансана на скоростном примчала, дедов племянник чуть ли не месяц у них сидел, отец взял пару отгулов. За ней было кому присмотреть. Сынмин благоразумно не стал упоминать про деньги. Просто принял горячую кружку, сев по-человечески и сведя ноги наконец (Минхо с его позиции бледные полосы бёдер под короткими шортами навевали всякое… распутное). — Расскажи, о чём ты думаешь, — попросил Сынмин. — Дэхви сказал, что вам двоим понравился господин Хан. Ты планируешь с ним встретиться? Я могу посидеть с Дэхви, если ты захочешь встретиться наедине… — О, перестань! — Минхо высыпал в пиалу печенюшки, одну — с кокосовой стружкой — затолкал за щеку. — Если уж говорить о свиданиях с «господином Ханом», то сидеть тебе придётся со мной, — и языком неосознанно прошёлся по зубам. — Дэхви ему понравился явно больше, чем я. — Это же не то, о чём я думаю? — Нет, хвала всему сущему, нет. И почему все так норовят залезть в мою личную жизнь, — Минхо налёг на левую ногу, чтобы тыльной стороной правой стопы лодыжку почесать. Взял ещё печенюшку. — Не думаю, что там вообще хоть что-то сложится, зато ещё один великовозрастной идиот в копилку к друзьям Дэхви. И какой, — и с удовольствием веками прикрыл стремящиеся вверх глаза. — Дэхви попросил его позаниматься с ним вокалом, а этот идиот — я уже упоминал, что он идиот? — взял да согласился. Сделай для меня кто такое — я бы насилу его от души оттрахал. Сынмин рассмеялся, отхлёбывая своё любимое пойло. — Дэхви превосходный малыш. Умеет очаровывать. Весь в тебя, — подначил. — Да что в этом ребёнке от меня?! — показушно ужаснулся Минхо, хватаясь за сердце. — Правый глаз и левая рука?! В остальном же он кошмарно твой сын. — Очаровывают не внешностью, — дёрнул плечом Сынмин, — поведением, эмоциями. Характером. Силой. Или смехом. Всё ещё не слышал смеха милее твоего. Чаще всего к топорным комплиментам Минхо был толстокож. Но эти — почему-то вгоняли в краску. Сынмин нередко говорил, что ему нравится этот уродливый смех — с нотками истерящего психопата, грубо-фальцетный, с проблесками гортанного «э» на вдохе (как будто он задыхался) и растянутым «а» на выдохе. А Сынмину нравились переливы (монотонный смех — это не к Минхо), и эта «а» нравилась, которой Минхо сам себя обрывал. У Сынмина на облаке целая папка с видео, снятыми на телефон или камеру, где он заставал смех Минхо. Он не был маньяком, который этот смех вырезал, компилировал и просматривал до девятого круга, просто снимал Сынмин важные моменты, обязательно радостные, которые приятно и переживать, и вспоминать, и Минхо не мог не смеяться. — У тебя просто нет вкуса. Сынмин либо молча согласился, либо счёл бесполезным разговор на эту тему. Выбрал возвращение к предыдущей: — Так и что сделал Хан Джисон? Пригласил на частные уроки к себе домой? Записал в лучшую школу искусств? — Он сделал гораздо проще. Просто видео записал. Но это ж додуматься надо, смонтировать и всё такое, — Минхо до сих пор удивлялся фантазии и энтузиазму Джисона. — Я вряд ли бы расстарался ради чужого ребёнка. — Расстарался бы, если бы сам захотел ему угодить. А ты просто чужих детей не рассматриваешь как тех, с кем нужно сблизиться именно тебе. Для тебя дети или потенциальная социальная сфера для Дэхви, или пример для анализа воспитательных моментов. — Значит, я — херовый человек? Потому что люблю только своего ребёнка и хочу нравиться только ему? — «понимающе» подвёл итог Минхо. — Ага, понятно. — Нет, значит, что Джисон — не такой, как ты. И всё. Ты же не считаешь странным отношение Бинни-Джинни к Дэхви? — Но Бинни-Джинни были с Дэхви ещё когда он представлял из себя кучку плодящихся клеток. Когда он впервые взглянул на мир, заговорил, начал ходить. — Постоянное присутствие — не залог и не причина любви. Ровно наоборот, отсутствие — не признак нелюбви. Я люблю Дэхви так же, как и ты, но… — не договорил. Минхо не нужно пояснение к оставшемуся за кадром. — К тому же, есть родители, которые не любят своих детей. Родители, а не чужаки. У людей нет родительских инстинктов, чтобы дети становились смыслом их жизни безусловно. Что приводит нас к тому, что для Бинни-Джинни любовь к Дэхви — не привитое временем или постоянством чувство. Значит, и для Джисона время и постоянство — не помеха. Сынмин рассуждал максимально логично, Минхо не мог не согласиться. С этой стороны он никогда не рассматривал связь «взрослый — ребёнок», а понятие «любви» неясное само по себе, оно не слишком уж точно объясняется биологией, химией или глубоким психоанализом. Любовь можно привить насильно, любовь может случиться от «поломки» менталки — как у жертв стокгольмского синдрома, — любовь может вспыхнуть неожиданно и быстро сгореть, как не долетевший до земли метеор, пеплом раскрошенный в атмосфере. Почему кто-то любит своих детей, кто-то — нет? Почему кто-то готов отдаваться любви до безумия, оставляя стабильную жизнь и обеспеченность в сторонке? Сколько людей бросали своих супругов или детей ради мимолётных чувств, и были ли те любовью вообще? — Я не понимаю, почему мы вообще говорим о Джисоне. — Потому что он тебе нравится? — Сынмин-а, мы же не в детском саду, «нравится», «не нравится», одна встреча и хорошее отношение к Дэхви — разве этого достаточно, чтобы я… рассматривал его как мужчину для себя? Я не могу просто так взять, бросить всё и броситься в попытки завоевать его. Сначала ведь нужно сойтись во вкусах хоть каких-то, в хозяйстве, во взглядах, а если он не идёт на контакт — рассматривать его как потенциальную пару чистой воды идиотизм. — Не идёт на контакт? Он нашёл подход к твоему ребёнку, Лино-я. Дэхви — ключик к твоему сердцу, твоему миру, всей твоей жизни. Глупости всё говоришь, даже Чан такими стариковскими замашками не разбрасывается. Позови его на свидание. Слово в слово Чанбина транслирует! До чего докатились! — Чана? Позову, — нашёл лазейку Минхо и премерзко ухмыльнулся, вновь силком отрывая взгляд от нежной и безумно ранимой кожи Сынмина — по ней достаточно пальцем провести, чтобы оставить след. — И я не желаю ничего слышать от того, кто сам до сих пор крутится в холостяцком колесе. Как давно ты был на свидании, щеночек? Давай и я тебе кого-нибудь подберу. Ты же помнишь про «dispatch»-друга Бинни? — Чон Уён и его «тысяча и одно досье»? — разулыбался Сынмин, наверняка вспомнив студенческие годы, когда Уён решил, что их институту не хватает студенческой газеты, и начал из-под полы штамповать такую желтуху, какую Пак Субин и не видывал. — Пока нет. Не думаю об этом. Не уверен, что хочу — мне далеки твои ценности, Лино-я. Не хочу провалиться снова — где я вообще найду кого-то лучше тебя? — Бля, как скажешь — хоть стой, хоть падай, — Минхо коснулся лба кончиками пальцев и головой качнул. — Тебе не нужен кто-то как я или лучше, тебе совсем других надо. Покладистых, не психованных, которые прогнутся, а не качать права будут. Пока ты хоть в чём-то не уступаешь, с сильным характером не сойдёшься. Зря, наверное, Минхо в больное ткнул — но оно Сынмина никогда не задевало, как ни пытался Минхо донести до него свой посыл. — Спасибо за ценный совет, — дразняще выплевал выпученными губами Сынмин, — приму к сведению. И дальше уткнулся в кружку. Минхо взглянул на часы. — Во сколько он лёг? Почему ещё не встал? — Около одиннадцати. Не знаю, — ответили по порядку. — Что мне сделать, чтобы он почувствовал себя любимым? — склонив голову. — Парк, аттракционы, монорельс, скалолазание? Нужно было взять его на матч? — жалобно. — Он отдаляется. Раньше я знал, чем порадовать. — Просто будь рядом, — ляпнул Минхо первое, что пришло в голову, а потом постарался развить мысль: — Нет, серьёзно. Раздели увлечение — например, по понедельникам у них в группе дополнительные занятия, лепка. Родители могут участвовать. Посмотри, поддержи, похвали. Помощь предложи. Он любит воздушный пластилин, я заказал на амазоне две коробки по двадцать цветов, так он их почти прикончил. У Хёнджина был день рождения в марте, если не забыл, — опять намёк на то, что Сынмин пропустил всё на свете, — Морандуни слепил из полимерной глины какую-то то ли ламу, то ли альпаку, то ли овцежирафа — я запёк в духовке, получился брелок здоровский. На обычный пластилин не смотри, он ему не нравится. На солнце один раз оставили — растаял, столько рыданий было. — Я тоже хочу брелок, — заявил Сынмин со всей серьёзностью. — Пододвинь моё рождение на пару месяцев пораньше. — Могу пододвинуть тебе только нос, — Минхо ласково сощурился и обогнул барную стойку, чтобы на Сынмина со спины залезть и обнять под мышками за грудь. — Какой ещё совет пожелаете? У вас тариф на три совета в день, ваш персональный джинн может дать ещё один, с четвёртого и далее оплата производится по общему тарифу. — М-м, дай мне совет, куда сводить тебя на свидание. — У-м-м, — промурчал Минхо, — ты же знаешь, что я люблю, — мягонько прикусил за ухо и потянул на себя. Потом отпустил Сынмина, напоследок хлопнул его по выпяченной заднице, — караоке и ты исполняешь тот танец с выпускного. Сынмин развернулся, подмигнул игриво, а Минхо пошёл будить Дэхви. Сначала — костяшками постучал осторожно, не дождавшись ответа, дверь открыл. И с порога едва не разразился ругательствами. Максимально сдерживая раздражение, Минхо упёр руки в бока и спросил: — Морандуни! Что я говорил про телефоны и наушники? Дэхви лежал на животе, под подбородком устроив взбитую подушку, в ушах — беспроводные капельки, перед лицом — телефон в чехле-книжке. Учуяв, что кто-то вошёл (может, услышал через низкую громкость, может, периферическим зрением уловил), Дэхви вскинул голову и рот растянул виноватой «О». — С добрым утром. Вытащив наушники, Дэхви попросил повторить. Ну, Минхо и повторил, готовясь слушать незрелую отповедь. — Телефон только после завтрака, долго в наушниках не сидеть. Пап, я не хотел мешать, — сморщил кнопочный нос. — Чему? — Вашему флирту, — и хлопнул своими ресничками, незнамо от кого понабравшись. Где Минхо совершил ошибку? В постановке вопроса? Эта мелочь, если хотела, могла сострить каким угодно образом. Ну, точно, от осинки не родятся апельсинки, а за языком следить четверым мужикам перед мелочью удавалось не всегда. Да и в детских садах каких только детей нет… Дэхви не в вакууме растёт, со всех сторон не уберечь. — Марш умываться, чистить зубы, жрать витамины и пить отвар. Мы как с тобой договорились? Ты не нарушаешь правила, я не делаю расписание для пользования телефоном. Если не хочешь свободного пользования, не можешь контролировать себя и тренируешься в остроумии — пожалуйста, телефон мне в тумбочку и выбирай время, когда тебе его выдавать. — Вот и забирай, — Дэхви такой же принципиальный, как его папаша, только это помножено на возраст и слабый эмоциональный контроль. Он не любил уступать, а если уж считал себя невиновным, то ёршился и выставлял себя жертвой наказания. Как сейчас: подчинился правилам Минхо с таким оскорблённым видом, будто это Минхо тут несмышлёная козявка, и чтобы её утихомирить приходится поддаваться на её дурацкие условия. — Уверен? И видеосообщение от твоего щекастого дружка тебе не нужно? — не упустил шанса поиздеваться Минхо. Нет, ну почему над ним издеваться можно, а ему — нет? Кто сказал, что язвящим детям нельзя язвить? Пусть знают своё место, тягаться с Минхо в хитровыебанности и возрастным-то чудикам не стоит. — Как жаль, а Хан Джисон так расстарался для тебя. — Папа! Почему не сказал? — чуть ли не визгом. — Что он написал? Вот, говорю сейчас. — А когда он написал? — подскочил с кровати мигом Дэхви и уже вместо оскорблёнки обиженку из себя сделал. — Ты обещал, что дашь знать! — Я обещания не нарушил. Я сказал, что если он позвонит тебе, а ты будешь спать — я разбужу. Он не звонил, а ты не спал, ну и где тут нарушение уговора? Морандуни, — усталость от количества морально тяжёлых разговоров срубила Минхо, он опустился на корточки и раздосадованно выдохнул, находя зрительный контакт, — вчера приехал Сынмо, и он очень-очень хотел провести с тобой время. Ты думаешь, я поступил неправильно? Сынмо так по тебе соскучился, а если бы ты не захотел ждать и сразу же начал заливаться о своей квокке? Представь, как ему было бы обидно. Тем более, Хан Джисон не против подождать. Даже наоборот, он не ждёт скорого ответа, потому что… его видеосообщение немного необычное. — Что там? — тут же сверкнул глазами Дэхви. А потом осадил себя: — А-а-а, вот оно что. Я понял, папа. Что заливался бы про квокку и про Сынмо, — и это удивительно. Не то, что он верно использовал редкое для своей повседневной речи слово, а то, что слушал настолько внимательно, на ходу успел обработать текст, не обращаясь к времени для дачи ответа. Минхо хоть и пояснял по-простому, но не разжёвывал, поэтому вовсе уверен не был в том, сколько смысла его речей дойдёт до получателя. Он не надеялся на настоящее понимание, которое ожидалось бы от более сознательной, сформированной личности. Минхо любил Дэхви и считал его умницей — иначе и быть не могло, — только это относилось к его родительским чувствам, а не объективной оценке. Объективную оценку составляли специалисты, существовали тысячи видов диагностических тестов, и Минхо получал их результаты раз в неделю-две — в подготовительной группе на протяжении всего года работали психологи. Учитывая тяжёлую ситуацию с уровнем роста населения, государство выделило не один миллиард вон на то, чтобы хотя бы уже то малое количество рождённых детей получало своевременную диагностику, проходило профилактику физических и психических заболеваний. Так сказать, решило брать не количеством, а качеством. Поэтому Минхо, наслушавшись рассказов матери и бабушки о том, как в их-то молодости на их детей всем было плевать, главное, чтобы находились рабочие руки, испытывал невероятное облегчение каждый раз, когда смотрел новости или получал уведомление от системы регистрации граждан. За последние десять лет немало изменилось в общем-то, Минхо получал льготы как отец-одиночка, как дуал (наконец-то в законодательстве укрепили новый термин, «амбифилия» звучало как болезнь, а от «амбифил» веяло отклонениями), как работающий родитель — буквально на его глазах мир менялся в лучшую сторону. И вот, все диагностики Дэхви показывали крайне утешительные результаты. Да, подозрения Минхо оказывались верными — Дэхви и впрямь опережает сверстников. В каких-то отдельных моментах. Но — настолько? Минхо не уверен был, что будь старше Дэхви хоть в два раза, заметил бы за собой косяк и тут же бы его исправил. — Он хочет, чтобы я звал его папой? — после минуты размышленческого молчания уточнил Дэхви. — Спроси его сам, — Минхо, по правде говоря, и сам не знал. — Так что насчёт правил? — Больше не буду. Почищу зубы, выпью витамины и траву бабушкину. Поем даже омлет, — а омлет он не любил, — и только тогда посмотрю, что прислал кокка Хан. Мир? — и в примирительном жесте пальцы сложил. — Мир, — кивнул Минхо. — Зарядку сделать не забудь! — кинул в спину пронёссшегося на сверхзвуковой скорости вихря. Детки — цветы жизни, мамкина радость и всё такое, но разрази его гром, если он решится на второго. *** Смехота в том, что когда много лет живёшь без секса, почти перестаёшь ощущать в нём потребность. Она отключается, уходит в спящий режим, а ты член в руку берёшь только для того, чтобы поссать. Минхо любил секс, он его обожал, но давно смирился с тем, что обстоятельства ему не благоволят. Сначала всё шло прекрасно — когда Минхо и Сынмин съехались, проверили друг друга на прочность, подумали такие: «Ну почему бы и не потрахаться? Дружбу сексом не испортишь», настала та буйная пора юношеских гормонов, трахаться хотелось всегда — аж на подкорках зудело, поверхности использовались любые, не только горизонтальные, а сколько карманных денег Сынмин тратил на смазку, презервативы и новое нижнее бельё (они были тощими, неловкими, острыми в плечах и коленях, а Минхо ещё и нетерпеливым), представить страшно было. Забавно, но Сынмин, несмотря на свои заморочки в бытовом плане (где у каждой вещи своё место, вот про это), не стал традиционно тащить Минхо в кровать при каждом удобном случае. Он брал его на стиральной машинке, опрокинутого через спинку дивана, на полу и вжатого лицом в открытый встроенный гардероб, на барной стойке и в ванной — пара перестановок и ремонт до сих пор не выветрили из головы Минхо пошляцкие образы его развратной юности. А потом Минхо случайно купил контрацептивы для женщин. Они, в общем-то, со своей ролью не справились — Минхо же не женщина, у него весь организм по-другому функционирует, — и если на него как-то и повлияли, то он этого не заметил. Вот тогда-то и можно было смело с сексом прощаться. Сначала — гиперсексуальность, невероятное влечение к члену Сынмина, который жаловался, что скоро у него в штанах всё сотрётся, ему уже кончать нечем, потом первый ложный эструс (не давший понять, что с ним что-то не так, Минхо-то думал это его цикл, просто на недельку пораньше пришёл, такое случалось), и Сынмин ну никак в помощи отказать не мог, хотя уже тогда вместо института чаще ездил на телевидение; а потом токсикоз, тесты, обследования, результаты — Минхо в тот момент о будущем не думал. Не думал, что его любовь к нижайшим плотским желаниям могла его вот так вот глупо подставить. Он… он, может быть, и сделал бы аборт (мелькали у него подобные мыслишки, за которые он искренне себя ненавидел), если бы не было эструса, который отложил «симптомы» беременности и растянулся настолько, что для аборта возникла парочка противопоказаний. И вот, надо как-то до родов дожить, потом пережить колики и бессонные ночи, потом — прорезающиеся зубы, потом вековую усталость, у детей что, в жопе батарейки?! — и так медленно, но верно, Минхо пришёл к тому, что ну совсем ему не до этого. Не то что не до партнёров, даже не до их поиска. Сынмин оказывал ему услугу, пару раз Минхо спал с кем-то из своей рабочей сферы (один раз это был какой-то айдол, Минхо по просьбе коллеги ставил им хореографию, другой раз — такой же как он преподаватель с конференции, были ещё кто-то, настолько неважные, что ни лиц, ни имён их в памяти у Минхо не осталось), и на этом все телесные радости у него кончились. Он уже вышел из возраста стояков по утрам, чувства возбуждения — такого, что нужно было немедленно уединиться, он стал… скучным тридцатилетним дядькой. В душе он может ещё ого-го, да где и с кем себя реализовывать? У него почти не оставалось свободного времени на свиданки и отношения, работа-дом-работа-дом, когда Чанбин и Хёнджин из конуры вытащат за ошейник да ослабят его чуть-чуть, чтобы дышалось чуть легче, когда Дэхви у бабушек-дедушек-друзей — ну, окей, но этого же не хватало. Минхо не хотел становиться фригидным, ребёнок не будет ребёнком вечно, скоро школа, самостоятельность, увлечения, понимание — да оно уже есть, не зря Дэхви только поддерживал Минхо в его желании найти кого по сердцу и вольно высказывался о кандидатах, давая понять, с кем стоит если не начинать отношения, то хотя бы задуматься, что ли. Минхо задумался, когда понял, что фригидность ему в ближайшее время точно не светит. Он же не подросток, блядь, который мог запросто спустить в штаны от одних только фантазий или какой-нибудь наигранной порнушки. Но при этом сейчас он сидел на диване и всячески прикрывал промежность — сначала натянул пониже домашнюю кофту, потом подушку между скрещенных и поджатых под себя ног устроил, молясь всячески и всем, кого мог вспомнить — Будде, Христу, Брахме, — чтобы никто ничего не заметил. Дэхви ведь, чёрт подери, не соврал — он позавтракал прилежно, не торопясь, не раскрошил хлеба, не пролил чай. Почистил зубы не на отвали — в умеренном темпе, как по учебнику, и с внешней стороны, и с внутренней. Зарядку сделал — пять упражнений по три минуты каждое, — приобщив к оздоровительной деятельности Сынмина и попросив Алексу включить «музыку для тренировок». И началось — давай посмотрим, что там кокка Хан прислал. А Минхо уже видел! А Сынмин — знал будто, как именно Минхо видел, шакалёныш. …Дэхви решил, почему бы не в гостиной — действительно, почему бы не — и сам притащил жёлтый столик на колёсиках. Минхо сказал ему: — Он прислал тебе музыкальный урок. Ты хотел петь? Тогда учись. И после этого на столике оказалось розовое пианино, вынесенное из детской, а ещё альбом и стакан с разноцветными фломастерами (Дэхви знал будто, что ему придётся всем этим пренепременно воспользоваться). Сынмин изначально хотел в кресле устроиться и ТВ посмотреть (какая-то дорама с его любимой актрисой как раз транслируется по субботним утрам), но быстро передумал, заняв позицию наблюдателя и развернув кресло на девяносто градусов, полубоком к телевизору, чтобы пялить в обе стороны — и на Дэхви с Минхо, и на экран, куда Минхо подключил ретрансляцию изображения с телефона, подцепленного к приставке. Наведённый кипиш ни в коем разе Минхо не устраивал — ему бы на пробежку по-хорошему, а потом к Майклу на тренировку (редко когда Майкл приезжает в страну, боксировать с ним — одно удовольствие), потом и за обед надо приниматься, вечером придут Хёнджин с Чанбином, потому что они всегда все вместе собираются на выходных, столько дел, столько хлопот, а тут уклад привычный срывается, ну что поделать. На экране телевизора развернулась заставка видео — Хан Джисон собственной персоной щекасто улыбался в камеру и раскрытыми ладонями указывал на изогнутое дугой название: «Сорок Минут Вокала от Квокки для Дэхви». Сынмин о-очень уж заинтересованно разглядывал Джисона и как-то понимающе, что ли, кивнул, переводя взгляд на Минхо и давя отвратительную лыбу. Минхо в него запустил бы чем-нибудь — тапком или подушкой (подушку не стал, она стратегически пригодилась уже через пару минут), или рот ему заткнул бы (маленький ребёнок в доме, тут на каждом углу рассованы упаковки влажных салфеток), но стерпел. Ничего, Сынмин, думал он, придёт и твоё время. Всё, как Минхо помнил, только лучше. Акустическая система у него не из дешёвых (причин приобрести такую было множество: во-первых, он танцевал даже дома, во-вторых, почти вся их компания страдала киноманией, а хорошая акустика к хорошему кино делает чуть ли не половину атмосферы, в-третьих, слушать музыку просто приятно, и во время посиделок, и во время лежбищ на диване-для-прокрастинации), качество картинки тоже ничего себе так (у него-то не навороченный телефон, он не обновлялся каждый год подобно Чанбину, поэтому все эти 4к-8к-12к FullMegaTopHD для него были пустым звуком) — и в глаза бросалось гораздо больше деталей. Например, когда Джисон повернулся к камере на три четверти и чуть приподнял голову, Минхо заметил волосы у него в носу, заметил и кучу проколов на ушах (он их видел и до этого, конечно, особенно на фото в инстаграме, во время фотосессий Джисон чем только уши не обвешивал), пушок по линии лица на свету выделялся чётче, в общем… Минхо видел у Джисона как изъяны, так и достоинства. Волнистые волосы никуда не делись, оказалось, что они легко пушились и электризовались; а ещё у Джисона больше родинок, чем Минхо смог заметить в прошлый раз, сама кожа на теле удивительно чистая — ни растяжек, ни шрамов, ни прыщей или сыпи, только на плече следы от прививок в ряд (от каких только, интересно — от давно схлынувшей короны? Минхо не видел никого с такими же следами, у его мамы был похожий рубец от БЦЖ, но больше и один, а тут такие маленькие, не напряги зрение — не заметишь). А ещё Джисон голосом обладал странным. Повседневный — обыкновенный, ничем особо не примечательный, не такой уж и запоминающийся, у Минхо вообще было мало знакомых, чей голос врезался в память бы с первого звука (…только Чанбин, пожалуй?), но стоило Джисону добавить некой… музыкальности или вроде того, как голос этот звучал по-новому. В него добавлялась сила и звонкость, он сиреной очаровывал и влёк, посади кто Джисона на скалы средь морей, петь заставь — и неминуемо беды нагрянут. Минхо в полглаза за Сынмином следил: как отреагируешь, птичка певчая? Сынмин как будто настроен был положительно. Едких комментариев не опускал, не фыркал себе под нос, как когда чью-то некомпетентность заставал, делал, как и Минхо — слушал и смотрел. Дэхви же был в полном восторге. Он с энтузиазмом отвечал на вопросы Джисона, будто тот его слышал, приступил к дыхательной гимнастике без возражений, хотя десятью минутами ранее делал зарядку, которую всей душой ненавидел (и это благо, что сегодня не ворчал и показушно нос не задирал), как Джисон до клавиш добрался, так и Дэхви к своим полез. — Звучит же похоже? — стал донимать Дэхви Сынмина, повторив «до», «ре» и «ми». — Правда ведь, правда? — Мгм, — согласился Сынмин, предложив новую форму игры, пока Джисон на экране замер в команде «Алекса, поставь на паузу». — Давай я спою ноту, а ты сыграешь и сам убедишься, насколько созвучно получится? А потом споём вместе, а? Минхо в этот момент отключился как-то. Снова нехорошие мысли пришли и поднасрали ему на лужайку. Вроде: «И почему ты не делал этого раньше, Сынмин?», вроде: «Не видишь, что ли, как рад твой сын?», вроде: «А если бы не Джисон — когда б ты снизошёл до того, чтобы спеть с Дэхви?». Не помогало и то, сколь хорошо Минхо знал Сынмина, его поведенческие паттерны, последовательные реакции и логику размышлений. Сынмина Минхо мог оправдать по каждому пункту, но всё равно каждый раз злился на то, что Сынмин не такой. Не такой как все, не образцовый муж, не влиятельный отец, не надёжнейший друг, не… не тот, в кого стоило влюбляться без памяти. Звоночки-то были уже тогда, а Минхо проигнорировал их. Впервые, когда Сынмин обманул его насчёт аренды, потом, во второй раз, когда оказался зацикленным на порядке бытовым доминантом (не моющим, блядь, за собой посуду), в третий, когда поцеловал, а Минхо за ним чувств никаких не ощутил. Когда предложил расписаться, а Минхо уже разродился и держал на руках вычищенную от крови и слизи малявку, раздутую от околоплодных вод, опухшую как алкаши в истинном запое, сине-желтушную местами, местами красную, где-то в крапинку, где-то в складочку. Сынмин выжидал ведь — как будто до конца не верил, что так рано станет отцом. Сомнения по поводу отцовства у него тоже отсутствовали, а Минхо готов был хоть на тридцать тестов дать согласие, если б случилось наоборот. Так вот, Сынмин, поступивший именно так — не перед родами, не перед сохранением, а уже после, когда отступать действительно некуда, и у Дэхви в семейном реестре уже есть имя и фамилия не по отцу, а по матери, — неясно чего ждал вообще. Но ждал чего-то. И с чего Минхо согласился вообще на этот глупый брак, они ж как его заключили во время первой встречи после рождения Дэхви, так и расторгли во время второй, потому что Сынмин заявил, что исполнительскую деятельность бросать не намерен, у него вообще-то сейчас первый крупный контракт на подходе, его пригласили участвовать в перезапуске «Мистер Трот» и вообще «Неужели тебе так необходимо именно моё присутствие? Я попрошу маму или сестру, они будут приходить, приносить продукты, готовить, брать Дэхви на прогулки и давать тебе отдых», а Минхо тогда устроил настоящую истерику. Никогда бы себя так не повёл, если бы не скачущие гормоны и послеродовой психоз. Первый и последний раз, когда он игнорировал плач Дэхви, единственный раз, когда ударил Сынмина — всего-то пощёчину влепил, но до этого, как бы ни хотелось отмутузить этого засранца, всегда сдерживался. Сорвал голос, все слёзы выплакал, демонстративно в одеяло окуклился и заперся в ванной на полу. Хрен знает, сколько времени так просидел, но Сынмин просидел столько же по ту сторону двери, успокоивший Дэхви и покормивший его детской смесью. Минхо ненавидел себя часто тогда — едва ли не каждый день, и неожиданно для него самого его вытащил Хёнджин. С которым они не особо-то и общались, он тогда был другом Сынмина, странным и придурочным идиотом, верящим в зодиаки и гадания, тем самым учеником из SOPA, что блевал в толчок Сынмина и потом перевёлся на дизайнерское отделение в СИИ. Минхо с Хёнджином не ладил максимально — настолько, что не хотелось ни шлёпать, ни просто мацать его шикарную, так-то, задницу. И не потому, что до Хёнджина когда-то домогались, а Минхо тем самым бы ему об этом напомнил. Просто его от Хёнджина воротило, он был весь такой эфемерный, то ли феечка, то ли принцесска, вот ему наличие вагины между ног подошло бы больше, чем Минхо, что за ирония. Минхо не любил, когда страдания напоказ выполняли, а Хёнджина задевало как будто всё на свете: опоздал на автобус, и в инстаграме появлялась тут же вереница постов с зернистым чёрно-белым фильтром и грустными цитатками, забыл взять зонт — и вот десять селфи на фоне размытого окна с подписью: «жду...грущу....спасите принца из беды». И ладно бы он страдал этой хуйнёй только в интернете, но нет — ИРЛ тащил, приходил к Сынмину плакаться о неудачах, грустные серые абстракции маслом по холсту вазюкал. Минхо тогда не понимал, почему Хёнджин себя так вёл. Сейчас безоблачного дня яснее — да Хёнджин просто отсекал внутренние переживания и выталкивал их вовне, чтобы не копить уныние и не депрессовать по-настоящему. Ему плевать было, насколько это глупо со стороны, как реагируют скептики вроде Минхо (а на деле не скептики, а те придурки «мне похуй на тебя, но дай я всем видом выскажу, как мне похуй и как на самом деле я тебя презираю»), Хёнджин своё внутреннее балансил так, как умел. Забавно, что это понимали все, кроме Минхо. Минхо, не пережившего бы без Хёнджина этот отрезок от двадцати двух до двадцати трёх. Наверняка потерявшего бы друзей и работу. Так удачно совпало, что Хёнджин после выпуска пробился в какую-то средненькую фирму, где ему дозволялось работать на удалёнке, в головном офисе он появлялся от силы раз-два в месяц, чтобы с шефом что-то там согласовать, в планёрке поучаствовать и на совещаниях мордой лица посветить. Но он всё равно вставал часов в шесть-семь, приводил себя в порядок, снаряжался в путь — ноутбук в кейс, сменную одежду в сумку, садился в метро, выходил за две станции от дома Сынмина и Минхо, чтобы взять кофе на вынос из «Mouse Rabbit» в фирменном белом стаканчике с позолоченным текстом «Keep calm and love…» (вариантов принтов на стаканчиках в кофейне было много, но Хёнджин всегда просил тот, где фраза заканчивалась словом «yourself»). Ключи ему оставил Сынмин, поэтому в квартиру Хёнджин проникал беспрепятственно. Ставил ноут на зарядку, все свои баулы сваливал на диван, принимался… оказывать психологическую поддержку. Впихивал Минхо этот чёртов кофе. К которому он не прикасался первую неделю — он не любил сладкий кофе, но чтобы исправить ситуацию ничего не делал. Идиотничал — Хёнджин же мысли его не читал. Минхо от постоянного присутствия кого-то в квартире понемногу расслаблялся. Оно было фактором того, что мать не сорвалась из Кимпхо, она ведь не могла проигнорировать рождение внука и приезжала раз в неделю, видела, что с Минхо творится. Если бы не Хёнджин, настояла бы — возвращайся домой, или я к тебе перееду. Минхо выползал по чуть-чуть, маленькими шажками. Хёнджин не делал ничего особенного. Забота о ребёнке по прежнему лежала на плечах Минхо, он ведь родитель, ему и пелёнки менять и соски на растерзание отдавать, ему спать укладывать и посреди ночи срываться. А Хёнджин что? Жрать заказывал, громко хохотал во время просмотра дебильных шоу и фильмов, пока Минхо в спальне под одеялом крючился, мусорил специально или невзначай, но Минхо на злости вывез — не мог терпеть, что под диваном фантики, а на столешнице куча крошек. В один далеко не прекрасный день Хёнджин сказал: — М-мда, хён, раньше я твоей фигуре завидовал, а сейчас ты похож на дряблую рухлядь. Не думал, что самоедство и жалость к себе до такого могут довести. Минхо в ответ спросил: — Ты охуел, Хван? И начал заниматься, как раньше. Подтянуть кожу, набранный вес сбросить, тонус мышцам вернуть — он придушил бы каждого, кто распространял по миру фразу, что беременность красит и здоровье улучшает, беременность — она как венец эволюции. Всё, что требуется от животных, чтобы продолжался их род, — плодиться и размножаться. Заложено так было эволюционно, хули. Потомство сдал — можешь в утиль отправляться. Ты весь нажитый опыт, всё здоровье своё, всю свою жизнь передаёшь своему ребёнку. Человек ты или собака — какая разница, кто-то изнашивается быстрее, кто-то медленнее. Минхо вот за один раз износился, и теперь вся его жизнь зациклена была вокруг одного: воспитать Дэхви, дать ему какой-то старт, в виде знаний ли или денег, без разницы. Сам от себя он уже ничего не ждал. Думал: кому я такой нужен. Сейчас я жить не для себя буду, я буду работать, чтобы обеспечить сына, я буду бдителен двадцать четыре на семь, потому что могу понадобиться ему в любой момент, дети — они ж тупые, без пригляда помереть на дню сто раз могут. Какие гулянки, какие мужчины, какая карьера. Так он думал бы и дальше, если бы Хёнджин не возвращался снова и снова, если бы Чанбин обо всём не прознал и не вернулся из Штатов, чтобы уже вместе они реанимировали менталку Минхо. Ох, каких пиздов Чанбин отвесил за то, что Минхо ему не сказал ни о Сынмине и разладе, ни о депрессии и психозе, за то, что Минхо сделал как обычно — не стал грузить близких своими проблемами. Это научило его чуточку полагаться на других, но боязнь остаться брошенным никуда не ушла. Ему не было и двадцати трёх, он всё ещё был молодым и тупым. Потом декрет кончился, а Хёнджин и Чанбин поступили не как друзья-приятели. Как семья: они, блядь, согласовали графики так, чтобы вне зависимости от графика Минхо кто-то из них мог бы остаться с Дэхви и приглядеть за ним (но чаще выходило так, что оставались оба). Шведская семья какая-то получилась. Минхо вообще стыдно было перед работодателем слегка. Он же тогда только-только выпускником был, когда устроился, меньше полугода отработал и сразу в декрет. И перед Хёнджином и Чанбином стыдно — они ему ничем обязаны не были, если Чанбина назвать приятелем можно, то Хёнджину-то почему не плевать? Хёнджин не таков, что по наказу Сынмина мог навязать свою заботу и упрочнить отношения из каких-то левых побуждений. Нет, они с Сынмином оба до интриг не доросли. Получается, Хёнджин бескорыстен был — он с Минхо и Дэхви одни убытки нёс, но не переставал покупать ежедневный кофе и приходить к восьми утра, даже если засыпал посреди ночи. Но сложилось, как сложилось. Трудности закаляют, разве нет? И трудность, которую Минхо испытывал вот прямо сейчас, должна была. Ну, закалить. — Морандуни, давай перерыв устроим, может? Ты не устал? — взглянул на часы Минхо. В ючивоне, в подготовительной группе, занятия длились двадцать пять минут. Такая себе градация, в том году двадцать, в этом двадцать пять, а в школе будет уже сорок пять. Какой-то плавности не хватало, что ли. Сейчас поставленное на паузу видео замерло на отметке в двадцать минут. Джисон, как и сказал, поделил его на четыре десятиминутные части. И в этом оказался прав. Минхо из-за выбора пути — хореограф, педагог по танцам, — должен был в своё время повысить квалификацию именно в преподавании. Он проходил возрастную психологию и знал основные возрастные особенности детей, это был критерий, не зависящий от того, какой группе Минхо собирался преподавать — дошколятам или старикам. Проходить переподготовку на педагога дополнительного образования пришлось заочно после института, и уже во время работы новый стандарт вышел: просто отучиться в СИИ было недостаточно для преподавательской деятельности, пока педагог не получит квалификацию по новым стандартам, к работе не допустится. Дополнительное образование — понятие растяжимое. И пусть Минхо преподавал юношам и изредка подросткам, всё равно знал. Дети старшего дошкольного возраста (и младшего школьного) все как один: слабое произвольное внимание (но хорошее непроизвольное, поэтому не стоит перед ними шептаться о взрослом, думая, что они ничего не услышат), недостаточность воли (ну не могут они заставить себя сидеть усидчиво и делать то, что не нравится), зато вот интерес к учёбе возрастал. Дэхви — ярчайший всему этому пример. Сейчас его интерес к уроку обоснован не только тем, что его подготовил Джисон, но и потому, что у Дэхви что-то получается, он удовлетворяется своими достижениями и радуется им, видя, что эти достижения ценят (а Сынмин не переставал Дэхви нахваливать), желает большего. — Ага. Перерыв. Пить хочу, — потёр горло Дэхви. — Налью воды. Спасибо, папа! — просиял и потянулся, чтобы поцеловать Минхо в щёку. А когда прошмыгнул на кухню за стаканом воды, Сынмин сказал с нескрываемым торжеством: — Тебе определённо стоит позвать его на свидание. — Ты у меня на коврике перед дверью спать будешь, — отбился Минхо в очередной раз и подушку на коленях поправил. — Я знаю, как его отвлечь. У тебя будет пара минут для уединения, — и бровями поиграл, заноза эдакая. — Понимаю, перед таким, — Сынмин приподнял подбородок в сторону замершего на экране телевизора Джисона, — сложно устоять. — Ким Сынмин — дурак, — протянул Минхо смешливо, — неужто думает, будто мне воли не хватит перетерпеть и усмирить пробудившегося дракона? — Ну какого дракона, так, дракончика, — прыснул Сынмин, некрасиво растягивая губы шпилькой. — Ой, ну давай не будем об этом — твоё жалкое эго может не пережить дальнейших сравнений. Сынмин смолчал лишь для того, чтобы досадить по возвращении Дэхви. Он, гнусный мелочный паршивец, предложил: — Мо-хви, малыш, а не хочешь сделать своему другу подарок и показать, что ты усердно занимаешься и тебе очень-очень нравится? — и хлопнул себя по карману. Достал телефон и продолжил: — Снимем ответное видео? Джисонни наверняка постарался, чтобы тебе понравилось, ты тоже можешь сделать ему приятно. Минхо запрокинул голову, вытянув шею и опустив плечи. Страдальческое лицо обратил к потолку, едва ли не плача. За что ему это всё — какого чёрта, чем заслужил он это, кому какое плохое зло сделал? — Думаю, папа поможет тебе уверенно держаться в кадре, — огоньку подлил. — А почему бы не наоборот? — возразил Минхо. — Я-то петь не умею, а вот у тебя достаточно навыков, чтобы не опростоволоситься. — Сыграешь на контрасте. Ну, понимаешь, наше юное дарование с чутким слухом и милейшим голоском. И ты. Минхо зарычал — да, он нихера не умеет ни петь, ни в ноты попадать (что не отменяет его любви к караоке и подпеванию классным песням), но вот настолько его ни во что не ставят, что ли? Ким Сынмин, ты — говнюк. — Давай, папа, мне нравится, — Дэхви, забравшись обратно на диван, ручку свою просунул Минхо под локоток и дёрнул. — Кокка Хан же тебе тоже полюбился. Он вкусно ест, а значит… — и не смог закончить. — Ну, и милый. Сынмо, правда ведь кокка Хан милый? — Очень, — елейным голоском согласился Сынмин. Перевернул телефон, потом цыкнул: — Ну у нас и бардак. — У нас?! А кто же вчера чемоданы распаковывал, но по полкам всё растолкать не удосужился? — Минхо оглянулся. На подоконнике подарки семье и друзьям, на полу полупустые чемоданы, под обогревателем пустые бутылки, на столе у стены стопки одежды Сынмина. И это — очередная странность, замеченная только сейчас. Сынмин — и не прибрал за собой? Не встал у шкафа с задумчивым видом, выбирая для своих рубашек нужные вешалки, не смешал спортивную одежду Минхо с домашней, лишь бы освободить себе полку под брюки и джинсы? И чемоданы ещё не на лоджии. Это… — Давай-давай, — снова попытался Дэхви. Ну, как Минхо вообще мог отказать? — Три, два, один. Снимаю! — провёл отсчёт Сынмин. — Привет, кокка Хан! — завопил Дэхви, отчаянно размахивая рукой над своей головой. — Здравствуй, Хан-а, — Минхо не стал прибегать к «господину Хану», поскольку вчера Джисон ничего по поводу перескока с формальностей на фамильярность не сказал. — Морандуни, что бы ты хотел показать Джисону в первую очередь?