Смеётся гора

— Пора завязывать. Вибрирующий звон стекла раздался где-то в голове между гулким стуком в висках и жухлым хрустящим шорохом опавших мыслей. Звон, звон, скажите, где он. В стеклянном бокале, который больше подходит для рекламы фруктового сока, или же в бутылке из-под соджу? «Из-под» потому, что бутылка уже пустая. Когда-то в ней было соджу. Буквально пару секунд назад, если честно. До того, как дрожащая рука повела горлышко бутылки к стакану и маленько промахнулась, ударив стекло о стекло, произведя на полуживой свет противный звон. В этот момент, глынькая, соджу променяло одну стеклянную тюрьму на другую. — С чем? Раньше стакан был до скрипа чистым. Теперь на нём жирные смазанные следы пальцев; теперь стакан залапанный. И заляпанный. — С алкоголем, — Минхо выдохнул как обычно вроде, но получилось слишком громко. Продуло голову насквозь будто. Засвербило в носу сквозняком, захолодило нос. Натёрло слизистую носа как при вечном насморке. Хреново. — Последний мой… заход, — и слово подобрать невообразимо сложно. — Почему? — Хёнджин подарил ему свой странный блестящий взгляд. Алкогольный блеск, впрочем, единственное, что Хёнджина оживляло. В последнее время Хёнджин больше походил на призрака. Возможно, он и есть призрак: умер, а Минхо и не заметил. — Я же сказал минуту… две назад, — ну, Минхо чувствовал себя относительно неплохо. Тепло и давление на виски сказывались на самочувствии не лучшим образом, но, если смотреть в целом… бывало и хуже. — Я хочу ещё ребёнка. От Джисона. Пиздец как хочу. — Зачем, — и это не прозвучало как вопрос. Хёнджин или не до конца осознал сказанное, или для него желание завести ребёнка вместе с любимым человеком являлось несусветной глупостью. Возможно, за последние пару лет его убеждения несколько изменились. И Минхо знает причину. Она спит с Чанбином на втором этаже. — Потому что хочу, — осталось только плечами пожать. Что значит «зачем», право слово. Если рассматривать этот вопрос всухую, без эмоциональной подоплёки, у Минхо найдётся куча аргументов «за». У него возраст, во-первых. Дальше тянуть нет смысла: дальше проблемы со здоровьем, дальше разница в возрасте будет только увеличиваться, а Минхо не хочет быть для своего ребёнка старым, не хочет состариться раньше, чем тот перестанет в нём нуждаться. И больше разница будет между детьми. Она не способствует сплочению. Наоборот, разграничивает сильнее. По интересам, кругу общения, потребностям, банально по интеллекту. Минхо… хочет, чтобы у Дэхви был кто-то младший. Брат или сестра. И чтобы они были друг за друга горой. И любили друг друга. Во-вторых… даже уже в-третьих, в отличие от своих зелёных двадцати с корешком, Минхо может себе это позволить без лишних заморочек. Он состоялся. У него есть постоянный партнёр, жильё, высокооплачиваемая работа, примерный сын-подросток, крепчайшие дружеские узы. И если обратиться к первому пункту, то лучшего времени не найти. Минхо созрел. Физически, психологически. Он ещё недолго будет находиться на пике. Пара лет, может, а потом всё пойдёт на убыль. И, несмотря на алкоголь в крови, смотрит на своё желание Минхо вполне трезво. А если капнуть в эти сухие факты капельку чувственного, горючего, то выйдет вот что: Минхо зажёгся идеей наполнить себя плотью от плоти Джисона, пережить это с ним — познать, как должно быть по-нормальному, — и воспитать ещё одного малыша. Минхо хочет большую и дружную семью, блядь, и плевать, что у него она уже имеется, потому что это не то. Минхо не понимает, что с ним; это его желание, хоть и подкреплено логикой, само логики лишено, потому что раньше он считал «мне хватило», «второй раз не решусь», «ебал я в рот эту течную кошку внутри себя, которая хочет набить пузо детёнышами», и, если по-честному, считать так продолжает дальше. Вопреки этому — хочет тоже. Вопреки этому — планирует. Именно та его сторона, Джисоном горящая, алчет плодиться и размножаться, до зуда между ног алчет, до взбухших сосков, до участившихся течек, с каждым разом удлиняющихся на день-другой. Следующая, если ему не повезёт, продлится недели две с половиной. Разум какого-то чёрта со всем этим соглашается, аргументы «за» подбирает, заставляет договариваться с Дахи на следующий год, к директору ходить в поклонах о планах уведомлять. Да, к Чанбину с Хёнджином Минхо пришёл в пятницу после работы. Ещё точнее — после визита к директору Мо, после крайне странного разговора; пришёл, чувствуя и унижение, и признательность. Когда Минхо сказал: «Я планирую завести ещё одного ребёнка, возьму по родам после выпуска — где-то ближе к зиме», директор Мо ответил: «И чего ты от меня ждёшь? Я знал, кого брал на работу», что было не одобрением, но разрешением (очень скупым). Большего от директора Мо ждать не стоило — тот на ля-ля не распылялся, на любезности не расшаркивался, и то, что он не стал намекать на возможное увольнение или понижение в должности, — уже успех. Да только всё равно гадко как-то. Минхо же всё обдумал, решил сделать так, чтобы не подставлять своих учеников и коллег, выходить собирался сразу, как оклемается, а не брать поверх отпуска по родам ещё и неоплачиваемый декретный на год, как тогда. То есть школа ничего не потеряет практически. И директор-то понял это всё. И мог бы как-нибудь помягче, что ли. Минхо ныне чувствительный до жути — от приёма гормонов на фоне отходняка от оральных контрацептивов, которые он впервые за тринадцать лет перестал принимать вообще. Минхо свезло немного: эструс через пару дней нагрянет, и, если всё получится, повторно он испытает счастье материнства аккурат в каникулы. Да, ещё Минхо хватило мозгов на холодный расчёт. — А Джисон? — Хёнджин поморщился: звук его собственного голоса после затяжного молчания оказался слишком резким даже для более трезвого Минхо. — Что Джисон? Джисон и дети… отдельная категория моральных оргазмов Минхо. Джисон стал ладить с племянниками: когда Минхо познакомился с ними, то каким-то образом, особо не стараясь, стал для них авторитетом. И на старшего брата Джисона Минхо произвёл хорошее впечатление (чего не сказать о родителях Джисона: те до сих пор Минхо предпочитали не замечать). Поэтому Минхо, став в доме «я теперь и твой старший брат, хе-хе» желанным гостем, имел возможность наблюдать. За тем, как ведёт себя Джисон с детьми: только-только родившейся малышкой, с дуралеями чуть помладше Дэхви; что Джисон говорит, каким взглядом смотрит. И только Джисон из них всех имел суперспособность справляться с исчадием ада Чанбина и Хёнджина в мгновение ока. Только он… никогда не говорил, что хотел бы детей — ни тогда, когда они только-только начали встречаться, ни теперь, после трёх лет брака. И они это почему-то не обсуждали. — Правильно ли я понял, — Хёнджин подполз ближе, — что Джисон даже не в курсе? Ох, боги. Правильно ли он понял? Минхо и с Дахи договорился на случай «сдвига сроков», и директору Мо доложил. И сейчас вот Хёнджину рассказал. А мужа «порадовать» забыл. Мужа. Ох, боги. Джисон. Хан Джисон — его муж. До сих пор так странно это… осознавать. То есть Минхо… замужем. Занятой человек, вполне законно занятой, и Джисон не просто забавный парень, с которым он трахается, теперь Джисон официально — ближайший к нему человек, неофициально — тоже: они спят под одним одеялом семь дней в неделю, а не «как свезёт, чёрт знает, когда расписания совпадут». Вот это вот «Джисон — мой муж» кружит вокруг Минхо, но к себе не тянет; оно как водоросли вокруг буя в этом сраном океане блядской жизни: налипло и не тревожит. Разрастается, на волнах качается, но не тревожит. А иногда — как сейчас — взглянешь и столбенеешь, насколько разрослось уже. Вся вода от берегов до горизонта зелёная, цветущая. Бульк. Бульк. Минхо сглотнул, огненной водой выдохнул, поставил стакан обратно на столик, подумал: дед в такие моменты тянул «хороше-ечно». И сам подумал: хороше-ечно. — И ты ведь не будешь брать декретный, — Хёнджин примостил на бедро Минхо голову, ноги в лодыжках скрестил и кое-как закинул на подлокотник. Сложив руки на животе, закрыл глаза и губы облизнул. Распухшие, покрасневшие губы — алкоголь как аллерген красные точки вокруг этих губ выщипывал. Это почему Хёнджин в подпитии целоваться лез — у него тоже зудело. — А значит, что планируешь спихнуть этого ребёнка на Джисона сразу после трёхмесячного? Типа-а-а, как само собой разумеющееся решил, что он согласится сидеть дома с ребёнком? — Бля, — удивился Минхо. — Я чё, проебался? — Обычно ты думаешь слишком сука много. А в этот раз чего с тобой не так? — пробурчал Хёнджин, морща лоб. — Ужас, ты такой тупой, хён. — Но… разве он не согласится? — Минхо удивление поймал за петельку и ввязал его в полотно вопросов, которые надо бы решить. — А я не могу. А если я год потеряю, то пизда хуйня такая. — А Дахи? А Дахи… лучшая его выпускница, имевшая столько перспектив, что в четырёхмерном мире не разложить, зачем-то вернулась в альма-матер и заявила, что хочет стать таким же крутым учителем, как он. Похерила себе жизнь зазря, думал Минхо, но помалкивал, слушая её потрясающий рассказ, как закончила она четырёхлетку на хореографа — не проебалась, как он, сразу знала, чего хочет, выбрала не дрянной СИИ, а филиал крутого американского университета, ну, оно и понятно — у неё в школе с английским всё было замечательно. На планёрках Минхо только и слушал, как её нахваливают, от гордости раздуваясь в шар. А Минхо всё думал — где она потерялась, чего не пишет, не звонит, где её имя в списках конкурсантов на одно и другое, чего не радует она его победами по Азии и миру. Шкерилась, малая, даже о том, что с Шихёном рассталась, Минхо узнал от самого Шихёна: он возил следующее поколение в Тайвань на TaiDanFest, там и встретились. Разговорились у стойки регистрации, у Минхо само собой выскользнуло изо рта его проклятущего: «Как там Дахи», а в ответ прилетело: «Да вы чего, наставник Ли, мы с ней ещё в том году расстались». Ну, за прочим с Шихёном говорить сразу стало неинтересно. А потом она заявилась к нему. Сформировавшаяся, крепкая, хвостами своими тряхнула и спросила: «Чего стоите? Обнимать-то будете?». Директор Мо, как оказалось, пообещал ей место ещё тогда, когда она сама училась, и был это их «большой-большой секрет». Теперь Дахи — не его подопечная-смутьянка, коллега теперь, вот как. Но не доросла до того, чтобы полноценным преподавателем именоваться. И Минхо попросил её, впервые при ней смущаясь и отводя глаза, чтобы следующий набор, если он пропустит начало учебного года, за ней значился. А это не только повышенная ставка ввиду замены, но и усиленная нагрузка. Полный рабочий день, плотный график, подхалимство на планёрках и педсоветах, контроль мимических мышц при ведении занятий, ещё и бдение за студией и раздевалками. Всё, к чему она как стажёр пока что не допускалась. Нет, на всяческие собрания её таскали, мол, набирайся опыта, и занятия вести давали — кто на больничном, кто в отпуске, кто отгулы взял, — но это же совсем не то. Дахи согласилась, конечно же, «ради вас на всё согласна, наставник Ли», а он за год так и не отучил её обзываться по-формальному. Какой он ей наставник-то в самом деле. Она ещё и пообещала клятвенно: «Если что, я не дам им забыть, что я всего лишь замена, вашу фотографию повешу на зеркало и заставлю их каждый день с ней здороваться». Он тогда ещё и заматерился при ней впервые. — Она может побыть на замене, но недолго — без повышенной квалификации её никто на моё место не поставит. — Квалификации-хуификации, — передразнил Хёнджин, хотя сам-то — его тоже на всякие курсы и переподготовки отправляли, когда любая мало-мальски важная программка обновлялась до новой версии. Но вот ныть о том, что тяжела учительская доля, не забывал ежепопойственно. — Так а чё мне делать-то? — Я могу… его порасспрашивать, — уклончиво предложил Хёнджин непонятно что. Пояснил, получив шлепок по лбу: — Типа придёт. И я такой, показывая на безумно красивого сексуального тебя, от которого нельзя не хотеть детей, спрашиваю что-то вроде «ну неужели не хочешь получить модифицированную мини-версию себя», а он… а он по-любому скажет «хочу, ток стремаюсь попросить, потому что яиц хватает только бычить». И я тебе типа пиликаю, всё красивенько получится. — Хуйня какая-то. — Согласен, но у тебя что, времени вагон? Минхо подумал, что не вагон. Этим утром Джисон уже заметил, что запах стал интенсивнее и гуще, что ли. Вот когда проснулся, еле-еле уселся, свесив с кровати ноги, попросил спину почесать — тогда и заметил. Точнее, когда Минхо к нему сзади на коленях подполз, зевнул несвежим дыханием, руки на эту спину (охуеть какую, как он это сделал вообще) положил. И, раз ничего не вело к сексу, а запах был, значит, предположил Джисон, скоро начнётся, да? Да. Минхо гладил бледную спину, после крепкой зимы так и не набравшую цвета, завороженно глядел, как по тонкой шее вверх поднимаются мурашки, чувствовал, что под руками, вопреки массажу, мышцы нихрена не расслабляются, и понимал, чего добиваться будет следующую неделю. Предвкушение возбуждало почти так же сильно, как бледная спина, как отросшие волосы, на затылке собранные в короткий хвостик, как блаженное урчание в узкой глотке. Минхо утренний секс любил достаточно сильно, чтобы забить на некоторые отвращающие факторы и приближение рабочего дня. Сегодня Минхо слегка опоздал. — Ну вот и завтра, когда Бинни свалит, я наберу Джисона. Помоги, скажу, с гремлином посидеть — а то я так устал, что глаза вовнутрь закатываются, — у хёнбинов ребёнок-пиздец, в мешки под глазами Хёнджина можно мусор складывать, он провалится настолько глубоко, что даже вонять не будет. Затея дельная. — А ты с похмела лежать будешь — ну вот и останемся мы с ним тет-а-тет. А-а-ай, бля, да, тогда не смогу кивать на тебя и приговаривать «ну эти бёдра прям созданы, чтобы раздвигаться на акушерской кровати». В этот раз Минхо шлёпать ни по лбу, ни по губам не стал — пожалел и без того боженькой обделённого. Хотя тема больная — Минхо не совсем уверен, что сможет хоть что-то где-то раздвигать — в прошлый раз у него не вышло «естественным путём» вытолкать из себя малявину, под нож лёг, а куда деваться — внутри-то не оставишь. Акушер сказала, что для «ребёнка стандартного размера» у него слишком узкий таз. У него, блядь. Спорить он тогда не стал — орал что-то, плакал, жмурился до выгорания матрицы, клял, чтобы вынули поскорее. А потом спину кольнуло и сразу хорошо так стало. — Я короче к чему, — языком Хёнджин ворочал неохотно, зато членораздельное что-то получалось и осмысленное, а не как в прошлый раз, когда Чан из Японии привёз какой-то сакэ в глиняном горшочке, а Феликс сверху добавил две бутылки шерри-бренди из Испании, — да. А может ты уже залетел? — Чего? — вот такие предположения перевариваются хуже залитой соджу курочки яннём. — Почему? — Ну вы же трахаетесь, — Хёнджин аж глаза распахнул, — и ты сколько уже… ты же не пьёшь? — Ну месяца два, — Минхо неосознанно положил руку на живот, — но доктор Хан сказала что-то про то, что противозачаточные угнетают функции яичников и для восстановления им нужно какое-то время. И сказала, что вот как раз через два месяца у меня эструс, и как раз овуляция в середине цикла… я… вряд ли, — рука сжалась в кулак, сам Минхо поморщился. — Я бы почувствовал. И Хани тоже. У меня же цикл вот-вот начнётся, он же прекращае… Минхо не договорил. Потому что, блядь, в прошлый раз так и было — он залетел и не понял этого, потому что эструс пришёл почти вовремя, но кто же знал, что ложный. — Бля. А у вас есть тесты? — моргнув, Минхо обвёл взглядом гостиную, занявшую весь первый этаж. Если бы не второй, этот можно было бы прикинуть за квартиру-студию: стены только несущие, пространство по-максимуму открытое, кухонный закуток ничего не отгораживало кроме бамбуковой ширмы, установленной Хёнджиновым чувством прекрасного, только санузел от взгляда сокрыт. И в санузле, знал Минхо, Чанбин прятал своё добро. — Зачем тебе, что это изменит? От затеи своей откажешься? Или в случае двух полосок сбрасывать пойдёшь? Забей, — Хёнджин поднялся медленно, ноги опустив, а к вискам по два пальца приложив. Вот так вот запросто рождаются и умирают надежды. Минхо подумал, что слишком самонадеян. Уже распланировал декрет, затёр до дыр зачем-то купленный бумажный календарь, создал сверхсекретную таблицу, где всё рассчитывал, пока Джисон думал, что он занят очередным составлением учебного плана. И вот мелькнула даже мысль, а что, если уже? Но ведь у него могло просто-напросто не получиться. Чанбину когда-то тоже сказали, что он здоров. Он прошёл кучу всяких тестов, невъебенно дорогой курс лечения, и что? И все его планы, подобные тем, что строил на сегодняшний день Минхо, порушились просто-напросто. Полтора года ничего не выходило, хотя в клинике продолжали утверждать, что он здоров — оба здоровы, — и технически им ничего не препятствует. А если у Минхо будет то же? — Но с Джисонни я всё же поговорю. Завтра только. Бля-я. Не хочу, чтобы завтра наступило. — Да давай дам номер хорошего детского психолога, — в очередной раз предложил Минхо. — Или педиатра. — Это всё пустое, — отмахнулся Хёнджин, — говорю же, он здоров. Просто избалован. Я… я такое ничтожество. Почему вас он слушает, а нас — нет? Кто, блядь, его родители? — Дело немного не в этом. Вы ему не отказываете — он знает, что не откажете. И что никуда вы от него не денетесь. И что сделаете всё, лишь бы он заткнулся. А мы… ну, нас он может и обидеть. Перестанем приходить, приносить ему игрушки и вкусняшки, а если не будет нас — и Морандуни тоже не будет. Из нас верёвки вить не получится. А вы… я же говорил, блин. — Легко говорить «я же говорил», — и, поняв, что ляпнул, Хёнджин выдал: — Ой. Точно. Минхо тихонько рассмеялся. — Я же каждый раз на одно и то же жалуюсь, ты каждый раз говоришь, что мы проебались и как это исправить, но мы — долбоёбы, и исправить ничего не можем, — Хёнджин тяжко вздохнул. — Ладно, знаешь. Давай мне этот свой номер. Ещё же не поздно? — Да вообще-то нет. Никогда не поздно — лет до семи, — хмыкнул Минхо, припоминая какую-то из лекций по социальной педагогике, которую слушал в феврале на аттестации, — но не думай, что тебе выдадут заклинание или книжку «Волшебные методы коррекции: сделай ребёнка идеальным за семь дней». Но ему и пяти лет нет, самое время начать что-то менять. — Ну я же не тупой, — закатил глаза Хёнджин, а потом сощурился вдруг: — А что, такая книжка существует? — Хёнджин-а-а-а, пиздов получишь, — Минхо шутливо пригрозил ему пальчиком, а потом опять задумался. В целом, нормальный ребёнок. Да, капризный и избалованный, да, Минхо бы такого не вынес — то есть вынес бы, куда деваться, просто морально сдох где-нибудь в уголочке и точно не решился бы на второго, но. Но это вина не ребёнка, а родителей — Чанбин и Хёнджин упустили то, что ситуативно-личностная форма общения и в год, и в два, и в три, и сейчас доминировала над всеми другими, и это только их вина. По-прежнему их сын общался чаще эмоциями и мимикой: криками, плачем, гримасами, ему всегда важнее было «здесь и сейчас», никаких «потом» и «завтра». Нет, в развитии не отставал, и что есть «завтра» — знал, но признавать не хотел. Мистер Хван Юль полностью оправдывал своё имя на ханча — и командовать любил, и опрометчивым был на все сто, и совсем не оправдывал ожиданий, возложенных Чанбином на одиннадцать заветных графем. Но не имя делает человека человеком. Не имя и не гороскопы, нет. Просто горькие предсказания Минхо зачем-то воплотились — сраное самосбывающееся пророчество. Чанбин не мог отказать, не мог наругать, не мог запретить, мистер «исчадие ада» Хван Юль слишком уж сильно был похож на Хёнджина в детстве — а Чанбин, эта старая кляча, и раньше, как видел фотку малыша Хёнджинни, готов был над ней до разложения слюни пускать. Что говорить про его живую, реальную копию (Минхо не устанет шутить про копировальную машину, ни за что). А Хёнджин… да там всё то же — это же как ругать самого себя, только беззащитного и крошечного. Вот у них у обоих руки и опускались. Чем их «ангелочек» и пользовался напропалую — Минхо таких истерик и не видел никогда. И представить не мог, чтобы Дэхви нечто подобное устраивал. Зато мог влезть в чужую (родную) семью и наковырять там как надо. Не лез — не потому, что его об этом не просили, не потому, что нравилось над страданиями друзей наблюдать. А потому, что не ему это исправлять. Чанбин и Хёнджин должны сами справиться, понимают же, что делают не так. Тем более, с приятным расположением духа отметил Минхо, они не запускают это дело, болт не забивают, а стараются, со всеми своими тщедушными силёнками стараются. Другое совсем, что ни черта не выходит, но в этом детский психолог и должен помочь (хотя тут помог бы семейный психолог: немало мешал и тот факт, что Юль — «выстраданный» и крайне долгожданный сын). — Ну, — Хёнджин поднялся с дивана, потому что последствия гулянки стоило бы убрать. Иначе сейчас отрубится, а утром его «любимые мальчики» будут созерцать картину «папа-алкаш — горе в семье». — Ладно. Желаю тебе удачи. И, это. Нам девчонку бы, — Хёнджин начал собирать со стола тарелки одну в другую, а потом в последнюю и два бокала втиснул. — Ха, — Минхо опять рассмеялся, но в этот раз чуть громче. — Именно это я сказал Чанбину шесть лет назад. — Правда? — М-м, — утверждающе промычал. И почему-то подумал, что шесть лет назад было лучше (или всё-таки легче?), чем сейчас. Кроме момента, где Хан Джисон — его муж. *** — Папа, — Дэхви постучал в дверь домашнего кабинета, но не зашёл. Минхо позвал его устало, снял очки, захлопнул крышку ноутбука, услышал застенчивое: — Работаешь? Дэхви за эти годы… повзрослел. Минхо диву давался каждый божий день. Его сыну уже двенадцать, он на последнем году младшей школы; значит, в этом учебном году Минхо выпускает не только своих «малышей» (восемнадцатилетних лбов, и Минхо удручает тенденция каждого нового поколения расти всё выше и выше), но и его — важный период, важный возраст, но пока… пока он не давал о себе знать. Переходный возраст — дело сложное, Минхо вспоминает себя и себе же сочувствует, потому что никак без этого не обойтись, в чём-то да проявится. Дэхви по-прежнему открытый, легко заводит друзей и всё так же увлекается музыкой. Но скоро он начнёт искать себя, если уже не начал, скоро мнение сверстников ему будет важнее отцовского, скоро начнутся разговоры на важные темы, и они всегда давались Минхо нелегко. Дэхви зашёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, хотя кому тут подслушивать — Джисон сидит в своей студии в подвале и находится в глубоком творческом процессе, его оттуда (и из подвала, и из процесса) ни пожаром, ни сексом, ни едой не вытурить, — и набрал воздух в лёгкие, как будто собирался сказать что-то важное. Минхо привык — это «важное» случается каждую неделю, и всякий раз Минхо силится не показывать, насколько детские проблемы кажутся ему смешными и надуманными. Вот именно это — плохо, очень плохо. То, что он не входит в положение, хотя прекрасно всё осознаёт, сам таким был, сам ненавидел, когда его проблемы обесценивали или с высоты возраста плевали в душу блядским «вырастешь — поймёшь». Но Минхо ничего с собой поделать не может, благо, ему пока хватает выдержки не смеяться над ерундовым «как девочку в кино пригласить» и «Минхёк на физкультуре не даёт мне играть в баскетбол». — А можно я волосы покрашу? — на одном дыхании выпалил Дэхви, а потом сделал шаг назад и упёрся пятками в небольшой порожек. — О, — Минхо со стороны выглядел, наверное, как курица со своей дёрнувшейся головой. — Я никогда не запрещал тебе красить волосы, — сказав, заморгал часто-часто (дурацкая привычка, от которой не избавиться). — Н-не… не как папа разрешает. А, ну. По-настоящему?.. — Дэхви словно нарочно взглядом скользнул по стене с фотографиями. Хёнджин с розовыми хвостиками обнимает Чанбина под цветущими вишнями в отпуске, в Японии — знаменитое любование сакурой. Снова Хёнджин, уже с ёжистым персиком, показывающий в камеру кольцо на пальце, а где-то на фоне Минхо ржёт до одури и проливает на себя бокал вина. Чанбин, это предложение сделавший, на свадьбу заявился с пепельным андеркатом — клип на днях снимали, стилисты из лейбла настояли. И Джисон, поменявший имидж ровно по той же причине: подпевал Чанбину в титульном треке последнего сольника и точно так же попал в загребущие ручонки стилистов, сдуру согласившись «добавить синего» (но тогда он не знал, что не краской из баллончика: его посадят в парикмахерское кресло и не выпустят оттуда даже в туалет и позвонить Минхо, чтобы тот прервал экзекуцию), и вроде краска крепко взяла, не вымывалась никак, но всё постельное Минхо пришлось подбирать в тёмных тонах, заебался он белые наволочки в химчистку уносить. А сам-то Минхо… вот они, легендарные фото с выступления «purple passion», как называл их Хёнджин. Сделанные рукой самого Сынмина — это единственный конкурс (да и выступление в целом, если института не считать), куда Сынмин пришёл. Да, живых примеров хоть отбавляй. Минхо оторвал от фотографий взгляд ровно тогда, когда это сделал Дэхви. — Ладно, — без пререканий согласился он, кивнув. — В какой? — Правда? — у Дэхви аж челюсть отвисла. — А Минхёк сказал, что ты не разрешишь. — Во-первых, с чего бы этот Минхёк знает меня лучше, чем ты? — пожал плечами Минхо. — А во-вторых — с чего бы его мнение тебе вообще важно? Он же тебя задирает. — Не задирает, — Дэхви опустил голову, — только на физкультуре не берёт в команду, потому что я коротышка, — и застыдился своих слов, краснея сильно-сильно. — Прости, пап, но я низкий. — Ты целых сто сорок сантиметров! — с преувеличенным восхищением стал утверждать Минхо. — Вот был бы ты сантиметров на пять ниже, вот тогда я бы задумался, не наложили ли на тебя проклятие карликовости. А так — только и успеваю тебе одежду покупать, ты помнишь, что раньше мы покупали её раз в год? Теперь — минимум два, всё из штанов вырастаешь! — Но Минхёк уже сто пятьдесят пять! — Дэхви вроде как захотелось возмутиться, а вроде как подыграть Минхо и вместе с ним посмеяться над ситуацией. И от этого разрыва он побагровел весь, не зная, смеяться или плакать. — Так это не ты низкий, это он тот ещё дылда. Такими темпами он и Хёнджина перерастёт, ну и кому такой нужен будет? Вырастет и будет ходить с вечной шишкой на лбу, потому что целоваться станет с каждой дверью. К тому же… — вот здесь шутливый тон Минхо отмёл, — слишком быстрый рост — тоже плохо. Тело не успевает привыкнуть к нагрузке, кости из-за того, что растут постоянно, слабее. А ещё высокие люди более предрасположены ко всяким болячкам и живут меньше. Так Минхёку и передай, — Минхо по крышке закрытого ноутбука указательным пальцем постучал, потому что да, эту информацию проверить в интернете может каждый. А сам он её знал банально по-профессиональному, и как педагог, и как танцор. — Правда, что ли? — лицо Дэхви просветлело. А Минхо внутри от радости танцевал и скакал, вскидывал кулачки в небо и орал: «Прокатило!», потому что на тему роста у него заранее было подготовлено несколько аргументов и фактов, которые он и собирался использовать вот в таких вот разговорах. И этот — третий по счёту — реально прокатил. Хорошо-хорошо, просто великолепно, ему не нужно, чтобы на фоне роста у Дэхви развивались ненужные комплексы (вместо этого развивались они у Минхо: по правде говоря, Дэхви действительно ростом был ниже среднего. Пришлось составлять генеалогическую схему, выпросив у бабушек Дэхви школьные дневники с ростом и весом его отцов, ну, ради интереса. И если говорить про генетические предрасположенности… в этом возрасте Дэхви реально низковат, но можно понадеяться на гормональный «бум»). — Ага, а волосы-то в какой хочешь? — напомнил тему обращения Минхо, ему очень сильно хотелось, чтобы Дэхви сейчас хлопнул в ладоши, выбежал из кабинета и выкрикнул на ходу «а уже не надо». Но Дэхви твёрдо выдал: — В фиолетовый. — Это… — Минхо на мгновение задумался. — Это сложно. Придётся в салон идти. Мы не будем портить тебе волосы дома. Хочешь со мной сходить или позовёшь Джисонни? — С тобой, — зачем-то вздёрнул нос Дэхви, Минхо умилился: всё чаще и чаще выбирали его. А раньше «Джисонни то», «Джисонни сё», и музыкой они занимались вместе, и рисовать учились, и на лепку ходили тоже, оставив Минхо за бортом. Это его никоим образом не ущемляло — оставалось больше времени на отдых, не приходилось постоянно выдёргивать маму или парочку неразлучников, у которых своих забот хватало; Сынмин с Чаном что-то вроде как-то решил, стали они спонсировать какую-то школу исполнительских искусств, и даже выездная деятельность Сынмина не отнимала у него так много времени, как все ворсом топорщащиеся административные вопросы, сколько ни приглаживай — всё лезут и лезут. Так что Дэхви всё внимание направил на Джисона, таскал его везде и всюду, лет до восьми звал его на «ночёвки» к себе в комнату, и с одной стороны — круто, Минхо хоть высыпался нормально. С другой — трахаться ему хотелось не раз в год по праздникам. Благо, что это прошло. У Минхо внутри по утрам горячий член, а по вечерам чужое плечо вместо подушки. Хороше-ечно. — Окей, — Минхо победно ухмыльнулся, ручкой на прощание помахал организации мероприятия ко Дню Конституции, которое в этом году спихнули на их отделение. Худо-бедно презентацию Минхо слепил, Дахи написала торжественную речь, Хёнсо взял на себя «декор» и погнал своих в выходной развешивать по зданию школы флаги и распечатки с «занимательными фактами о конституции», Юнджэ вызвался заполнять бумажки и писать отчёты о подготовке и проведении. Только к этому всё равно придётся вернуться и вызвать «сокомандников» на видеосозвон, чтобы всё утвердить и обговорить. Но можно оставить и на потом. — Однако! — вспомнил вдруг Минхо уже на пороге. — Давай договоримся кое о чём. А Дэхви уже спустил ногу на ступеньку и взялся за перила. — О чём? — Краска убивает волосы. За волосами нужно хорошенько ухаживать, и ты будешь выполнять все инструкции по уходу, окей? И… и если захочется покраситься ещё, то раз в год, максимум — два, ладно? — почти все установки Минхо всегда звучали как вопросы, на которые можно ответить «нет». Но обычно и это «прокатывало». Разрешения, озвученные вслух, Минхо никогда не отзывал, поэтому от любых условий Дэхви действительно мог отказываться. Но он соглашался — в благодарность за то, что Минхо всегда в чём-то уступает и всегда оправдывает ожидания. Дэхви ведь понимал, что его не пытаются обмануть, что Минхо херни не скажет; вот это и значило — быть авторитетом. При доверительных, вообще-то, отношениях. И кто скажет «да легко это, быть хорошим родителем» — пойдёт кое-куда и надолго. Минхо въебал в воспитание сына не просто все свои силы — все моральные силы, что во сто крат сложнее, чем просто дать конфетку за послушание или купить подарок на день рождения. Минхо обдумывал каждое слово, каждое действие, размышляя, какие последствия это даст, старался сочетать в воспитании несколько принципиально разных педагогических концепций, выбирая из них самые лучшие методики, подстраивая под конкретные ситуации, под конкретного ребёнка, научился сына в первую очередь понимать: не досконально, но на том уровне, когда уже знаешь, что небольшие ошибки не причинят вреда. Они почти не ссорились. Ну, кроме того раза, когда Дэхви заявил, что хочет стать айдолом, и попросил Джисона помочь ему написать песню для прослушивания. Минхо мог бы предвидеть всё это: не мог вспомнить он, когда Дэхви не подпевал популярным песням по телевизору, не разучивал простенькие движения из челленджей в тиктоке, не смотрел широко распахнутыми глазами на сияющие-сверкающие кукольные личики и не мечтал о сцене. — Всё, как ты скажешь, — заверил Дэхви и молнией ринулся вниз, стуча по ступеням костлявыми пятками. К посещению ортодонта на каникулах Минхо мысленно добавил пункт «заглянуть к ортопеду и подобрать стельки или обувь», а то что-то Дэхви жаловаться начал, что обувь быстро натирает и долго разнашивается. Хотя до этого всё было в порядке, а теперь… витаминов не хватает, что ли? Или где-то переполучает порцию физических нагрузок? Надо спросить, чем он занимается в школе. Минхо, прежде чем спуститься, пошёл в спальню, чтобы переодеться, а то он как проснулся, то сразу накинул на себя первое, что под руку попалось (древнюю растянутую футболку Джисона с принтом какой-то рок-группы и его же выстиранные до серого спортивки), и это настолько в привычку вошло — надевать не глядя — что впору призадуматься, есть ли хоть что-то в жизни Минхо, чего он ещё не разделил с Джисоном. Даже мамину любовь разделил — Джисон теперь тоже «сынок», а Дори, когда они все приезжают к родителям, только у Джисона на коленях и спит, маленький шерстяной предатель. Переодевшись, Минхо взял с собой и очки «парадные», в тонкой золотой оправе и на тоненькой золотой цепочке — подарок Джисона (подглядел, зараза, как Минхо на сайте оптики форму заказа заполнял для домашних компьютерных очков, ух), Минхо надевал их нечасто, но с удовольствием. И сейчас, если он собирался принять с Дэхви совместное участие в получении жизненного опыта, ему нужно всё как следует разглядеть. Ловить, так сказать, момент. С его стороны кровати, в тумбочке, рядом с футляром лежала пустая коробка из-под теста. *** — Как себя чувствуете? — Дахи выпрыгнула из-за спины и тут же пошла шаг в шаг рядом, сложив руки за спиной. Минхо ни капли не испугался — топот её берцев был слышен с тех самых пор, как она вышмыгнула из общей комнаты отдыха. — Замечательно, — и носом не повёл Минхо, хотя как раз носом повести и стоило — они прошли мимо раздевалок учеников Ынквана, дверь откуда распахнулась и явила на свет кучку вонючих подростков. Повезло, подумал Минхо, что у его направления своя студия, которую ни с кем делить не приходится, и свои же раздевалки внутри, а вот современникам нужно было туда-сюда по этажам шастать и благоухать на всю школу. — Врёте вы всё, — цокнула Дахи и скосила глаза вверх, явно переняв у него несколько манер поведения. — Весь обед вы у себя в кабинете просидели, потому что у нас воняло слишком. Но скажу честно, «парфюм» Ынхи то ещё чудо — это если сокращать от «чудовищно». — Просто захотел посидеть в одиночестве. — А вы в больнице уже были? — невинно хлопнула ресничками Дахи, пытаясь подловить его, а Минхо только губы поджал, сказал после недолгой паузы: — Всё идёт хорошо. — О! О-о-о, о, значит, я уже могу вас поздравить? — Ты занята? — проигнорировал очередную пакость Минхо, перейдя к делам насущным. — Если нет, то помоги мне с моими. Дахи глянула на свои часы, прикинув, видимо, расписание — да, после обеда у Минхо первые два занятия были у первогодок: сначала лекция по нью-скулу, а потом отработка крампа, к чему он был совершенно не готов. То есть он знал, что стоит в расписании, он сам свои учебные планы составлял, но тут скорее про душевное самочувствие. А вот теперь у него «свои», его выпускники, которые уже готовились к итоговой аттестации для, собственно, выпуска. Значит, каждому надо поставить сольник по направлению, общую хореографию на выбор, а потом отработать все элементы для зачётов у Юна по брейку и Ынквана по модерну. Вообще, деление по направлениям у них в школе условное и грубое: современники, стрит-дэнс и народники. К современникам директор Мо отнёс класс современного танца, джаз-модерн и хаус, к стрит-дэнсу — по классике — хип-хоп, паппинг, локинг и брейк (смысла делить, казалось Минхо, не было вовсе: всё миксуется, одно без другого не существует, на «чистых» элементах базы не вывезти; вот крамп например: он в программе есть у всех, минимум тридцать часов на курс, так и почему нельзя упразднить это условное разделение, оставить три направления, а учить всему и понемногу первые два года?). А народники… группа у них одна, небольшая, да и направление в принципе не самое популярное, однако оно есть, потому что спонсирование министерства культуры, сотрудничество с театром Чхунэнджон и «скрепы», да-а… — Тогда вы за меня расписание на праздничную неделю переделаете, — хитренько улыбнулась Дахи, — и втолкнёте куда-нибудь сокращённые часы — не понимаю я, куда их девать. — А то ты не знала, куда шла, — Минхо и сам не знал тогда, в свои двадцать один. — Да знал бы я сам, что вместо танцев мне придётся бумагу марать и зрение за монитором садить — пошёл бы дворы мести. — Что это вы такое говорите, наставник Ли, — возмутилась Дахи, прибавив шаг, чтобы перед ним дверь открыть — какой «любезный» жест, — очень даже знала и совсем не против. Я если в этом году в ноябре поеду на курсы в Тэгу, то в следующем уже смогу вести занятия на постоянной основе! Кураторство мне не дадут, конечно, но… — А к нам зачем? В любом другом месте к непосредственно работе ты приступила бы сразу же. А здесь… разве не рассказывал я, как меня директор Мо гонял? — Что у вас с памятью, наставник Ли? Точь-в-точь самого себя полтора года назад повторяете, — совсем уж некрасиво захихикала Дахи, и, не будь она его «коллегой», он бы вставил ей по первое число за нахальность (ложь, ничего не сделал бы: он ужасно мягкотелый, когда дело касается его младших). — Рыбка. У них ещё оставалось десять минут на чай попить, у Минхо как раз в холодильнике две жестянки зелёного с мелиссой — от него ссать, правда, хочется, но, если что, у него будет возможность отойти, раз Дахи поприсутствует. Да и без этого грёбанного чая он в каждый перерыв в туалет мотается… — А какая неделя? — вновь стала буйствовать Дахи, закрыв за ними двери в личный кабинет Минхо. — Пятая… вроде бы, — а чего скрывать, правда же, он ведь сам к ней два с половиной месяца назад подходил и о планах сообщил; ей что стоит факты сопоставить? Минхо и правда вчера отпросился в больницу — с самого утра и до позднего вечера анализы сдавал всякие, коагулограмму, УЗИ органов малого таза пришлось делать. Он не хотел вообще-то, просто когда позвонил в йонъинскую клинику для консультации, его соединили с лечащим врачом. Доктор Хан наблюдала его ёб ты ж сколько лет и настояла на том, чтобы он приехал обязательно и срочно, наругала даже, что раньше не сообщил, определила эту самую пятую неделю и выпнула по кабинетам шастать. Успокоила потом, что молодец он — правильный образ жизни ведёт, вредных привычек не имеет, в тонусе себя держит, сексом регулярным занимается и при этом травм никаких не имеет (чёрт бы побрал травмоопасный секс, наслушался он уже о том, как люди в себя драконьи члены заталкивают), — и рекомендации дала. Сказала: набегался от меня, теперь приезжай раз в две недели — пока что, дальше посмотрим. Сказала: отрадно видеть, что сейчас ты сам сделал выбор и доволен им — ненавижу я мужские слёзы. Ну и да, отгул для обследования в клинике, разговоры о возможной замене, побег от вонючего одеколона Ынхи — всё в сумме даёт одну вполне себе обычную беременность. — А вам уже нельзя же! — нахмурилась Дахи, принимая жестянку с чаем. Минхо свою поставил на стол, холодильник закрыл и полез за печеньем. Молча. — Ну, тяжести поднимать, а танцевать — тем более, как же вы вести-то будете? — Молча, — поднял он голос. — Эта штука… с кончик моего пальца, — для показательности кольцом до покраснения сжал дистальную фалангу указательного. — Чуть больше горошины. И она не повлияет на мою работоспособность, я знаю свои пределы! — Ну и ладно, — Дахи надула щёки, — я всё равно вам скакать не позволю. — Я и не буду, я что, дурак совсем? — против воли Минхо улыбнулся, усаживаясь в своё кресло и вытягивая затёкшие ноги. — А тошнит? А Минхо тошнило от одного слова «тошнит». Не сильно, и уж точно не от зелёного чая с печеньем. Так что он с большим удовольствием набил щёки. — Ты по мне диссертацию писать собралась или что? — ответил он только после того, как прожевал всё и запил холодным освежающим чайком. — Поражаюсь твоему упорству в донимании беременных. Каждого пузатого на улице видишь и мигом допрос устраиваешь? — Каждый пузатый на улице — не мой наставник, — теперь и Дахи вскрыла банку, в появившееся отверстие нос сунула, принюхалась. Только после этого отпила немного. — Вы ж для меня кумир живоплотный, материально-узримый, конгениально-хип… — Замолчи, болтушка, а, а-а, такую чушь порой несёшь, что иногда я все твои три года вспоминаю день за днём, вдруг ты когда-то головушкой брякнулась, а я не доглядел. Больная голова языком шевелит, в курсе? — Да зачем вы так со мной, — покачала «больной головой» Дахи, откидываясь на спинку детского стульчика, который облюбовала ещё с тех пор, как у него училась. — Я к вам как к солнышку тянусь, а вы… — охнула сердечно, закачавшись пуще прежнего. — Бука. — Какой есть, — в этот раз Минхо улыбнулся сам, допил свой чай, ради приличия отметил, что занятие начнётся через три минуты, вот и головой тряхнул, на выход носом ткнул, предлагая Дахи выйти уже и начать работать. С годами абсолютно ничего не меняется — Минхо всё так же заботится о своих подопечных, стараясь быть узнанным, но не уличённым, а они всё так же совсем не боятся получить выволочку, воспринимают его сердитость как нечто милое, опаздывают на пять минут… — А ну-ка, Дживон! — сейчас Минхо стоял у аудиосистемы к дверям спиной, но заметил появление мелкого говнюка, пытавшегося прошмыгнуть в раздевалку по-тихому. — Стоять! Был где? Чёртов кабель питания опять надо менять — какой сейчас год, почему ещё нет кабелей с нормальной защитой от перегиба? В одном и том же месте, сука! Если отодвинуть аудиосистему от стены, то опять какой-нибудь придурочный распахнёт дверь его кабинета со всей дури и зарядит по недурственной технике, снова чинить придётся. А Минхо не хочет снова в руки ни отвёртку, ни паяльник брать, не хочет ни ремонт, ни замену оплачивать. — А я-я… я… я просто опоздал, учитель! Обычно Дживон радовал его своими отмазками: то шлевком джинсов за какой-нибудь крючок зацепился и упал, то блевал латте от внезапно пробудившейся непереносимости лактозы, то зачитался новой новеллой Чугуна, то пропуск размагнитился, потому что на ночь оставлен был на холодильнике… Изощрённой фантазии Дживона Минхо удивлялся третий год, а тут «просто опоздал»? Не «не в ту штанину ногу затолкал», не «задержали по поводу дополнительных занятий», не «от такой-то жары меня так дезориентировало, что я в коридорах заплутал»? — У тебя две минуты, Алекса, засеки, — попросил, чуть склонив голову к часам, и на экране услужливо пошёл отсчёт. Дживону двух минут всегда с лихвой хватало, а поговорить с ним можно и потом. — Остальные продолжают разминку, а не пялятся куда угодно, кроме своего отражения в зеркале! — А мы будем наше выступление разбирать? — робко поинтересовались сзади. — Вы нам так ничего и не сказали. — Только после того, как прогоним его без единой ошибки, — Минхо нарочно выделил последнее так жёстко, процедив сквозь зубы, будто злился сильно. Но он не злился — не за победой ездили. Наконец, он поймал положение, в котором кабель питал аудиосистему и вроде как не отходил. Малярным скотчем замотал, чтобы от басов не отошёл. С корточек поднимался Минхо медленно, чтобы резкой болью не прошило низ живота — шутки шутками, а пятая неделя — срок опасный, Дахи права, ему не стоит напрягаться. Минхо иногда не понимал тех, кто «не замечал» свою беременность — хрен с ним, «симптомы» у всех разные, кто-то ладит с желудком, кто-то — нет, у кого-то садится зрение, кто-то — как орёл, кто-то только проснулся, а уже устал и ноги свинцовые, кто-то егозой скачет. Окей, да, Минхо всякое повидал и разное слышал. Но не могло самочувствие не меняться вовсе. Насколько нужно быть к себе же невнимательным, а? У него пятая неделя, а в нём столько изменений произошло, которые сложно не заметить и обосновать чем-то кроме. В этот раз вот он понял в тот же момент, когда на завтрак вскрыл пудинг и понял вдруг, что не хочет. Просто не хочет, без тошноты, «подмены» запаха или вкуса. А с настроением при этом всё было как всегда. Разве это уже не звоночек? Уверенности у Минхо-то никакой не было, живой пример перед глазами в лице взмыленного Чанбина, а ещё та передача с KBS+, где обсуждали приемлемый возраст для зачатия и родов. Минхо, оказалось, в старородящие впишется. Ему тридцать четыре в октябре, если считать по международному, и в большинстве стран это поздновато, даже в трудовой Корее, где заводить детей прежде, чем обустроиться по жизни — моветон. А ещё он не мог не оглядываться на прошлый раз — если, когда он был относительно юн и свеж, всё прошло охуеть как невесело, то что ж сейчас будет? В общем, да. Эта резь внизу. Это не норма, но и не повод тут же рвать на себе волосы, обзванивать всех знакомых врачей и скорую вызывать. Просто нужно поменьше неосторожных движений, отдохнуть чутка и… и чтобы Джисон свою ручонку приложил, пригладил, и… …и надо ему сказать. Сегодня. Или завтра. Ну, в крайнем случае, до конца недели. Минхо актёрствовать не собирался, не собирался притворяться, что с ним ничего не происходит и он «не заметил». Странно другое — не заметил Джисон. Он к партнёру внимательнее, чем Минхо, к запахам он более восприимчив и чует чужие грязные носки за километр, хотя ко всем своим «благовониям» более чем равнодушен (оно и понятно: свой запах привычен и мозгом фильтруется, Минхо себя тоже не чует), а запах Минхо должен начать меняться. Джисон же к его запаху как к своему не привык, нет? Чанбину сказал вот, что он «воняет железом» — ещё до того, как тот заподозрил своё положение, а для Минхо слов пожалел. Нелестные они, что ли? Иметь Дахи под рукой очень удобно — просишь её со всем разобраться, а она без подсказок всяких ошибки находит и вместо Минхо бойко объясняет, как надо. И с беспокоящим энтузиазмом всё показывает, не ленится, как будто если не займёт у детей весь фон собой, то Минхо на ноги подскочит и начнёт сам надрываться. Ну уж нет, над расписанием посидеть? Он с радостью посидит. Краешком глаза понаблюдает, с каким уважением детишки Дахи в рот заглядывают. В конце концов Дахи закончила проверять хорягу — силовую, качовую, какую сам бы Минхо танцевал с удовольствием — и раздавать советы: она уже бывалая, с этой группой в прошлом году неделю отработала, пока Минхо на больничном сидел, да и в принципе с первого же рабочего дня частенько она у Минхо трётся и в его кабинете зависает. К ней привыкли, её любили как «крутую старшую сестру», а теперь могли оценить её навыки как преподавателя и талантливого танцора. Минхо так отрадно на душе. Кое-что он сделал бы не так, конечно, но у преподавания тоже есть свои стили. Главное, что она разобрала все косяки, донесла свою мысль и подбодрила всех. И уложилась в сорок минут, хотя заставляла прогонять хорягу раз за разом, пока она не стала выглядеть цельной. Минхо дал перерыв, а Дахи села рядом и, переждав минутку отдышаться, спросила: — Вы же не могли всего этого не заметить, наверняка вы с ними всё отработали и были убеждены… — Дахи выдула из себя воздух. — Не понимаю, что с ними случилось? — Сынджун в больнице с переломом, — лениво ответил Минхо, перекатывая на губах кончик пера, которым на планшете черкал по таблице расписания. — У них дизмораль и стресс от того, что в последний момент пришлось переделывать всё — он как-никак фронтла-айн, центр, на нём всё-ё держалось. — Сынджун? — Дахи вскинулась и начала взглядом прыгать с одной головы на другую, а потом крепко призадумалась. Плечами поникла. — Точно, а я и… забыла. Как молотком из памяти вышибло! Вот я дура! — Ничего страшного, я и сам порой кого-нибудь теряю. — А как… как же он тогда аттестоваться будет? — М-м-м… нормально, — Минхо не понимал, почему её это волнует сильнее, чем его. — Уже к концу каникул он сможет спокойно стоять на обеих ногах. До Сунына я с ним отдельно буду заниматься реабилитацией, а после он всех нагонит, если не дурак, конечно, и будет все рекомендации выполнять. И не будет перенапрягаться. На отчётном он себя показать успеет, зуб даю, что никому из комиссии не придётся «принимать во внимание недавнюю травму». — А это… на нём не скажется? Перелом всё-таки, — как она посмела-то в его словах сомневаться? — Ты, моя дорогая, руку на первом году сломала, — напомнил ей Минхо. — Ведущую, на которую опираешься в спид волтах, которую выкручиваешь на полнооборотных лейзи волтах, на какую амортизируешь тело при дропе… — и если бы интонациями и фразами можно было бы давать пощёчины, лицо Дахи хлёстко горело бы уже. — Мне было пятнадцать, я была в Мансанильо, я не могла не паркурить! — хлопнула себя по бёдрам Дахи. — А вы просто злитесь, что на защите я вас опозорила. — Сколько ты будешь использовать этот аргумент против меня? Чтобы я — и злился? — Минхо деланно приподнял брови. — И ты не опозорила меня, а показала себя с наилучшей стороны. Подумаешь, навалила в аттестацию паркурчика, оставив от всего, чему я тебя научил, одну голую базу… — стыдно признаться, но он ей восхищался. Особенно тогда, когда вместо заявленной программы в последний день она всучила ему совсем другое: распечатку хоряги по элементам, распечатку новой хоряги, где от предыдущей ничего ровным счётом не осталось. Ему пришлось подписать и подать эту распечатку комиссии на стол в день аттестации. Молча сесть на передний ряд, сложить руки на груди, смотреть. Впервые — до этого репетировали с ней они совсем не то. Она… она удивила всех. И Минхо любого, кто осмелился бы возразить, что «не такому должны учить в хип-хопе», загрыз бы до смерти. — Ладно-ладно, но хватит мне уже припоминать сломанную руку. Не одна я… — Э-э, э, э! — громогласно возмутился Минхо, оторвавшись от Дахи — точнее, экстренно переключил внимание. — Разошлись, оба! Вы мне, черти, попробуйте тут мордобой устроить — обоих вышвырну без права на восстановление! Он даже не осознал, как поднялся, для безопасности и скорости подхваченный под локоть Дахи, как заломил Уджину руку за спину, как Дахи вновь проявила себя, оперативно среагировав и за плечи оттащив Чимина. У первого — побагровевшее лицо, выдавленные желваки, бледные губы и лоб в крапинку, а второй стоял со сжатыми в кулаки руками и вызывающе вскидывал подбородок. — Ума нет совсем? — рявкнул Минхо, подсекая под колено попытавшегося вырваться Уджина. — Стоять, недоумок, дёрнешься — мордой в пол ляжешь. Какого хрена вы творите во время занятия, в стенах школы, перед лицом преподавателя? Вам сколько лет, говнюки? Опять стрельнуло вниз, ну что за блядство. У Минхо силёнок на пять Уджинов хватит, пусть тот и выше, и шире, но вот сопротивление и всплеск ярости не в его пользу очки дают — поморщившись, Минхо крепче обхватил сгибом локтя чужую шею и сильнее сцепил руку вокруг предплечья. Вообще-то, крайне непедагогично использовать грубую силу на детях. Но, кажется, для урегулирования конфликтов, грозящих здоровью учащихся, можно использовать любые методы, если в итоге ученик не получит психических и физических травм. Так в уставе написано. — А хули этот подонок так про Джиян отзывается? — прорычал Уджин вроде в оправдание перед Минхо, а вроде и глядя «этому подонку» глаза в глаза. И снова предпринял попытку высвободиться. — Ты ей никто, и она не будет с тобой встречаться, ясно? Красивой рожи недостаточно, нужно и человеком хорошим быть! А ты — мразь! Чимин горделиво перетерпел все обвинения Уджина, но Минхо заметил, как дёрнулось его веко. Задело? — Биксби, фиксируй протокол нарушения. Вызови директора, — Минхо не собирался терпеть всё это, не собирался ввязываться в подростковые дрязги, когда его вот так открыто игнорируют и не уважают — оба засранца за всю его преподавательскую карьеру были самыми сложными подростками, к которым он нашёл подход, но — по отдельности. Когда они сталкивались лбами, Минхо проще было остудить их пыл угрозами всяческими: от вызова родителей, выговора, внесения замечаний в личное дело, и, как сейчас, до отчисления. Он тратил своё нерабочее время на беседы. Обоим дал личный номер. Закрывал глаза на мелкие нарушения. Но… это? Серьёзно? Драка, блядь? Голосовые ассистенты в школах, кстати говоря, «фиксировать нарушения» начинали самостоятельно, натасканная нейросеть анализировала все высказывания, выискивая угрозы и брань, звуки определяла прекрасно — а звуки стычки и без того по-особенному звучат, и всё это — безопасность. Минхо был бы против, если бы всё это записывалось и использовалось против детей, но все данные, если нарушений не было выявлено, удалялись мгновенно. Грёбанный век технологий. И, скорее всего, директор и без просьбы Минхо был на подходе. Просто она — просьба эта — была призвана угомонить. Но, почему-то, разозлила только больше. Когда дверь открылась, Минхо отвлёкся всего на секунду, чтобы найти директора Мо взглядом, а Уджин воспользовался этим, взбрыкнув, оттолкнув Минхо от себя так, что если бы он не отпустил, то потерял бы опору и не успел бы прикрыть затылок. Он отпустил. Он умеет падать. — Наставник Ли! — пискнула Дахи, ринувшись к нему и с разбегу грохаясь на колени; Минхо не сдержал стон, полный боли, не сумел сдержать и руки при себе — он прикрыл живот, скрючившись на полу, зашипел, выпуская из себя волны агонии одну за другой; неожиданно. Неприятно. Всё это и пары секунд не длилось, Минхо попытался вернуть лицо на место — не искажённое каракулей, — и призвать всех порядку тихим: — Заткнулись все. Стайка малышни (ну а кто они в его глазах? Всего лишь дети) птенчиками окружили его, шеи тянули, чирикали, и разогнать бы их… — Скорую? — Дахи чересчур взволновалась, бледными трясущимися руками помогла ему сесть, но вверх не тянула. — А если с ребёнком что? Может, мужу вашему позвонить? Он приедет? Алекса, — ну вот наглость, Минхо ладонью ей губы накрыл и голову её в сторону отвернул, размазывая тёмную помаду по горячей щеке. А Дахи всё равно выплюнула в него мычащее: — Набери Джисона-щщи, пожалуйста. Не успела Алекса из маленького динамика часов договорить «опознана экстренная ситуация, выполняется набор экстренного контакта», как Минхо отменил её ёмким: — Отбой. Никаких Джисонов, Алекса. Директор Мо! — кивнул, и вот здесь уже нужно бы встать. А директор Мо зачем-то тоже мимо драчунов прошёл, как будто не они должны интересовать его в первую очередь, и Минхо как болезную чахлость определил: с другой от Дахи стороны подняться помог, ни слова не сказав. А что ему говорить? Минхо опять проебался перед директором Мо, который, вопреки всем своим «найду тебе замену» и «чего от тебя ещё ожидать», шёл навстречу. Который удержал его место во время декрета и оформлял все его отгулы как больничные — с сохранением почасовой ставки. Как стыдно. Минхо дрожащие брови нахмурил и исподлобья взглянул на свою группу. Те едва ли панический бред Дахи восприняли как-то иначе, чем есть, и теперь испуганно жались друг к другу; Уджин враз побледнел. — Чего смотрим? — к Минхо вернулась твёрдость голоса. — Благодарю, Дахи, директор Мо. Ты, — освобождая левую руку из захвата, Минхо ткнул пальцем в Чимина, — и ты, — затем в Уджина. — Оба в кабинет директора, и плевать, какое решение он примет, но от моих занятий вы отстранены до конца семестра. Чимин медленно сглотнул, в провинности опустив голову, Уджин потрясённо хватал ртом воздух, из бледности опять краснея, но уже всем лицом — забывал дышать будто. Директор Мо одарил обоих тяжёлым взглядом, не предполагающих иных вариантов, и если сейчас хоть кто-то возразит, то Минхо ни слова в защиту не скажет. Походка у директора всегда была плавной и твёрдой, сейчас же он порывом с места взял быстрый и широкий шаг, а Чимин с Уджином поплелись следом, всё на Минхо оглядываясь с такими виноватыми взглядами, что Минхо тут же захотел их простить. Бедные дети. — Н-наставник, — поджала губы Дахи, — т-точно ничего?.. Минхо с сухой глоткой перетерпел ещё один спазм, но как будто бы точно ничего. Ему, хвала всему святому, не с чем сравнивать. И едва ли он такая развалюха, чтобы небольшое падение вызвало выкидыш. — Отпусти ты меня уже, лучше аптечку из моего кабинета принеси, — Минхо легонько отстранил Дахи от себя и, пошатываясь (с этим он ничего не смог поделать: замутило, голова закружилась — словно снежный шар, попавший непоседливому ребёнку в руки), вернулся на софу у стены. И только когда он опустил на софу свой зад, а потом отнял руку от живота — оказалось, всё это время держал там, выдавая свою слабость, — дети забегали и засуетились, мигом побросав все свои дела. Даже Юри оторвался от телефона, в котором вис всё своё свободное время — и, тем более, перерыв. — У вас ещё… — Минхо оглядел каждого на предмет невысказанных тупейших вопросов, — семь минут перерыва. Все всё успели? — приподнял бровь в очевидной издёвке. — А вы в порядке, наставник Ли? — всё же всхрабрился Дживон. — Уджин же бешеный! Он девять лет боксом занимался! А вы его хвать! Бам! И ба-а-а!.. — Заткнись, чё несёшь!.. — зашептал кто-то рядом с ним. — Не, ну правда! Вот ты бы осмелился пойти Уджина успокаивать? — и с каждым словом Дживон становился всё увереннее, всё больше восхваления добавлял — и Минхо видел прекрасно, что он делает: обстановку разряжает. С «наш учитель на полу валялся как калека»-момента на «наш учитель без проблем скрутил аж Уджина»-момент. Чтобы запомнилось хорошее. И не «наш учитель залетел»-момент. Дахи притащила ему флягу воды из холодильника и аптечку, хотя Минхо не знал, зачем последнюю вообще попросил. Какие таблетки в такой ситуации ему помогли бы? Так что он попросил Дахи и телефон принести, у аудиосистемы оставленный. Всё равно сейчас музыку включать, а с часов это делать не очень удобно, как и голосом. Перелистнуть или на паузу поставить — пожалуйста. Отмотать на нужный момент — херня собачья. — Спасибо за заботу, Дживон-а, Дахи-я, а теперь, будьте добры, помолчите секундочку. Минхо закрыл глаза, собираясь с мыслями. Но зря, наверное. Тут же захотелось завалиться назад, и чтобы под головой была подушка или рука Джисона, а за стеной распевался Дэхви в высококачественном экспромте, неотличимом от тщательно спродюсированной мелодии. И одеяло потяжелее, чтобы к кровати придавливало и не разрешало шевелиться. — Почему, — неспешно начал Минхо, а потом взял разгон, продолжая громче и громче: — Почему, почему, почему, чёрт побери, вы ведёте себя как дети? Почему я должен вас разнимать? Почему для вас «товарищество» — пустой звук? Люди, с которыми вы бок о бок учитесь третий год, начинают ругаться и колотить друг друга, — ей богу, кто бы знал, как цензурные слова выбирать сложно, — а вы стоите и смотрите, серьёзно? Вы же знаете: влетит им, влетит и вам! Но ваши товарищи, с которыми вы делите парты, раздевалки и сцену — да неужели, ч-чух-чух-чух, ваше эго вам дороже? Их проблемы — ваши проблемы, но нет, вы ж будете ждать, пока другие за вас их решат. У меня таких, как вы, ещё три группы — и что, прикажете мне со всеми нянчиться? Бесите все, — напоследок выдохся окончательно, колючей проволокой стянуло и башку, и лёгкие, и вниз опять потянуло таким же колючим спазмом. Дахи села перед ним на корточки и сама открыла аптечку — Минхо распознал это по характерному шороху её спортивок, потокам воздуха, возне и щелчку. А потом она спросила: — А какие вам вообще можно? Минхо решил, что всё-таки лучше обычный анальгетик. — Любой обезбол без адреналина, — Минхо всё же открыл глаза, флягу взял и крышку отвинтил. Дахи подала ему две таблетки ибупрофена. — Спасибо. А теперь возвращаемся к прогонам — в прошлом месяце я задавал вам поставить хорягу на троих с элементами поддержки. С кем в группах были Уджин и Чимин? — Я… я перешлю вам, — Дживон поднял руку и кивнул. Через минуту переслал сообщение из чата класса, где староста зафиксировала информацию о группах и музыке. Уджин, Чимин и Гынхи собирались использовать свою минуту под дарк техно популярного в сети битмейкера (с непонятным ником, Минхо никак не мог его прочитать — вроде латиница, а вроде закорючки какие-то на буквах и палочки лишние), и наверняка поставили что-то мощное и агрессивное. Увы, и мощь, и агрессия от них Минхо была не нужна. — Тогда Гынхи садится сюда и смотрит, — Минхо похлопал рядом с собой, не поднимая от телефона глаз. Пока он разбирался, Дахи уже утащила аптечку обратно и успела вернуться, сев на пол перед ним и вытянув ноги. Минхо невольно обратил взгляд на её затылок: из-за двух поднятых в шишки хвостов показалось её скрытое окрашивание. Приятного мятно-бирюзового цвета. Может, Минхо обустроит в таких тонах детскую? Он любил оттенки от нежной зелени до глубокой бирюзовой синевы особенной любовью, обложку альбома для Дэхви выбрал мятную (ну не мог он предвидеть, что через пять лет после рождения Дэхви воспылает к фиолетовому, пурпурному и розовому — настолько, что ещё через пять лет настоит, чтобы в его комнате были фиолетовые стены и дымчато-розовые занавески). А в бирюзовом костюме замуж выходил — в отличие от своих друзей, с цветовой гаммой для небольшого торжества и свадебных костюмов он определился быстро. Неважно, мальчик родится или девочка, всем нравится мятно-бирюзовый. И ему или ей понравится. А потом, когда определится с тем, нравится по-настоящему или потому что привычно, можно и перекрасить в случае чего — но пока что именно Минхо больше всего придётся обращать внимание на цвет и обстановку детской. У них почти весь второй этаж пустой. Из пяти комнат свободны три. Единственную жилую на первом этаже занял Дэхви (Минхо уже прикидывал, не сломал ли он ребёнку психику, раз тот сбежал аж на другой конец дома), а что разместить наверху, кроме спальни и кабинета, они не решили до сих пор. Остаток урока Минхо посвятил созерцанию. Его дети хорошо справлялись. И, что удивительно, про его задание не забыли — хотя Минхо весь месяц о нём не напоминал и не говорил, что сегодня будет проверять (он и не собирался). Значит, они занимались дополнительно. Друг с другом. Минхо позволил им самим выбирать группы, и в этом плане он нового ничего не увидел: кто с кем общался и дружил, тот с тем группу и образовал. И элементы поддержки — не самая простая вещь, тут доверие нужно — им. А Минхо нужно, чтобы ему его продемонстрировали. Три человека в группе — три поддержки, на каждого по одной, лимит в минуту, выше головы не прыгать, в акробаты не подаваться: ничего сверхъестественного, всё в рамках учебной программы. И эти рамки не стали его детям помехой. Гынхи явно чувствовал себя рядом с ними неловко. Минхо к нему не обращался даже, только расслабленно выкрикивал остальным со своего места всякое — и гадости, и похвалу, и колкие издёвочки. Зато Дахи коротко выдавала что-то вроде «сиди и впитывай», тем самым не давая Гынхи забыть о том, что ему самому придётся сдавать это задание, но от него потребуют большего — его безделье сегодня ему как фора. И ему нужно будет учесть всё сказанное. Минхо пока не знал, как будет принимать у него, Чимина и Уджина зачёт по этой теме — один и без того всегда ходит с лицом, будто съел что-то не то, и занимается не особо охотно, а два его дружка, что тянули его на буксире с самого начала, отстранены. И меж собой ещё перессорились — из-за девчонки, по всей видимости. Ну, что поделать, возраст такой. Надо будет всё это решить как-нибудь. За сорок минут обезболивающее подействовало, но Минхо всё равно в общем было хреново, тошнота не исчезла — превратилась в муть, ворочалась медленно и липко, как тесто для токпокки, и зудело где-то под челюстями желание вымыться изнутри. Вместо долгих прощаний Минхо бросил лишь «по домам» и вернулся к себе в кабинет, отказавшись от настойчивой помощи Дахи.