Смеётся гора

— Наставник Ли! Наставник Ли, подождите! — негромкий запыханный голос окликнул из-за спины. Минхо, вздёрнувшись и навострившись, замедлил шаг и обернулся. Подсознательно теперь этот голос ассоциировался не только с непрекращающейся головной болью, но и представлял угрозу, пусть Минхо и боролся с этим: нельзя было понимать, что перед ним — его ученик, прощать его осознанно, но внутри тихонько ненавидеть и бояться. Вины Уджина в том, что Минхо с одной тычки поплохело, по сути, не было. Точно так же Минхо мог споткнуться о порог или собственные шнурки (и такое бывало, даже двойной узел иногда подводил), упасть во время разминки или тренировки, да в коридорах вон, на каждом перерыве малышня носится, на Минхо только за предыдущую неделю чуть не налетели трое. А подростковые буйства — не то, чего можно избежать в работе преподавателя. И Минхо не избегал: да, Чимин и Уджин на его памяти самые задиристые и проблемные, но это не значит, что кроме них не было и других. И Уджин нанёс вред неосознанно, ни за что бы он не поднял руку на учителя. Без разницы, знал бы о положении или нет. Уджин дрался со сверстниками, которых считал равными, но перед теми, кого уважал, всегда склонял голову, если бы — как в этот раз — пеленой ярости ему не застлало глаза. Многое об Уджине Минхо мог сказать по одному лишь его тренеру по боксу. Какие взгляды ему прививали, к выполнению каких правил подчиняли, что за мировоззрение в мысль вбивали — о, Минхо знал не хуже других, как это бывает. Он до сих пор в некотором роде был зависим от Майкла — первого и единственного наставника, который привёл его в бокс и поддерживал всё то время, пока Минхо через кулаки выпускал и горе, и плач. Майклу скоро шестьдесят, кстати говоря, и надо бы… кстати говоря, надо бы у него, наверное, спросить совета — скольких несносных сорванцов он воспитал, а? Что там, у себя, в Бруклине, что здесь — то ли в надежде отыскать нового Чи Инджина, то ли желая снискать славу тренера Наои Иноуэ, — Майкл всегда был тем самым тренером, которого постоянно окружала молодёжь. Да, надо бы купить Майклу подарок. И спросить совета. И узнать у тренера Ли из «Чёрных перчаток», какого чёрта он не назначает дисциплинарных взысканий за применение силы вне ринга. — А-а-а, Уджин-а, — заставил себя улыбнуться Минхо. Тот явно не сразу решился подойти, раз позволил Минхо дойти почти до парковки. Чанбин приехал минуту назад. Уджин выглядел типичным подростком этого десятилетия — временные тату, выбеленные волосы, модная одёжка с RGB-подсветкой, в рюкзаке за спиной металлический край суперборда — что-то слышал Минхо о том, что под них уже переписали парочку законов и правил о дорожном движении, закинув в категорию гироскутеров и скейтбордов; а на лице Уджина, помимо заживлённых точек из-под пирсинга, тлеющая вина. — В-вы в порядке? — и понуро так глазки опустил. — Ох, Уджин-а, если б ты знал, как мне остоебенило сегодня слышать эту фразу, — глаза против воли совершили круговое движение и затроили в уголках. Но всё же подтвердил: — Я в порядке, и тебе не стоит волноваться. Иди домой. Не забывай заниматься и… — Минхо оборвали на полуслове, он внезапно нашёл себя в осторожных, трепетных даже, объятиях. Уджин, волею судьбы и генетики маменьки, титулованной волейболистки, да папеньки, председателя баскетбольной ассоциации Кёнгидо, с высоты своих уверенных метр девяносто давил слёзы и хныкал, как маленький ребятёнок. И у Минхо вот это вот, что привело его в эту профессию, в эту школу, в семейную жизнь с мечтой о детях, вот оно — хлёстко взвилось, опоясало, прижало руки к телу, не позволяя ни обнять, ни вырваться, ни по спине похлопать в утешение. Оно и заставляло стоять молча, в иной раз Минхо съязвил бы: ну как так, взрослый молодой человек, по закону может и соджу пить, и на девках жениться, а всё одно — слезливо плачется и сопли пускает, сухие рыдания выхлёбывает удушливо, губы — красное кольцо эспандера — жмёт не пережмёт. Ну и как на такого сердиться? — Дурилка ты картонная, — ласково получилось, хотя в этот трагический момент Минхо стоически терпел вжатую в щёку металлическую пуговицу джинсовки. — Рыдаешь-то чего? — П-простите, н-наставник Ли, — ревел Уджин как медведи ревут и слоны трубят — кошмарная какофония надрывности и грузного дыхания; сейчас уже опорная точка пройдена, сейчас можно. Минхо чуточку отстранился, высвободив, руки на худосочную грудь положил, голову запрокинул: — Я уже не злюсь, Уджин-а, ты лучше с Чимином поговори, с ним свои разногласия уладь. Мне главное — чтобы вы доучились и выпустились без происшествий, чтобы не похерили себе жизнь своей импульсивностью. Сейчас куда ни ступи, что ни сделай — всё-ё фиксируется, каждое нарушение на лоб лепится. Я сколько раз тебе это говорил? — Много, — тише травы буркнул Уджин. — Да я знаю, но выводит он меня… а вы сами… вы точно… — Да ты издеваешься, — сконцентрировав силу в руках, Минхо оттолкнул великорослого болвана от себя, а потом наступать на него начал: — Ты что, на обе стороны тугоухий? Или тугоумный, раз слышишь, да слов не понимаешь! Это я о вас забочусь, а не вы обо мне, понятно? Вы — мои дети, я за вас в ответе, раз вы сами за себя не отвечаете. И если со мной или моим ребёнком что-то случится, то вина будет лежать только на мне. Всё уяснил? — не знал он, как по-другому донести свою мысль, его ужасно угнетали и ситуация, и обстановка, и поведение окружающих, как будто он немощем был каким. — С меня что, песок сыпется? Или я на ходу разваливаюсь? Ч-чёрт, — хотелось, конечно, побраниться от души, но Минхо и без того лишнего сказал. — Н-но как же так, а о вас тогда к-кто позаботится? — Уджин, хлюпнув распухшим покрасневшим носом, взглянул недоуменно, словно простых истин понять не мог. А Минхо тяжко вздохнул, щёку с отпечатком пуговицы потёр, сдержанно кивнул Уджину за спину: — Да вон, желающих хоть отбавляй. С парковки в их сторону уверенно шагал Чанбин, по всей видимости, ситуацию наблюдавший из машины: пришкольная территория была хорошо освещена, да и Уджина, с фонарный столб ростом, в принципе несложно заметить. Что странно, за Чанбином, отставая на полшага, шёл Джисон. С крайне угрюмым и недовольным видом. Уджин испуганно обернулся, отыскивая что-то на уровне своего взгляда, а потом комично опустил голову, потому что новоприбывшие едва ли доставали ему до плеч. — Добрый вечер, всем здравствуйте, приятно познакомиться, — с натянутой улыбкой рассыпался в приветствиях Чанбин. — Не постесняюсь спросить: есть ли у вас, господин, совесть? Задерживаете преподавателя в такое-то время. А у нас дела, между прочим. Лино-хён, не устал ещё лясы точить? Джисон же подошёл ближе, вплотную, за рукав дёрнул, как желающий добиться всестороннего внимания малышок. Обиженно губы скривил. — Иди домой, Уджин-а, — повторил своё наставление Минхо, тем самым в последний раз заявляя «всё в порядке». Кивнул для надёжности. Уджин секунды две потратил на то, чтобы внимательно оглядеть каждого из них — оценивал будто, насколько можно доверять тем, кто «позаботится о наставнике», — потом кивнул в ответ, поклонился, одной рукой придерживая рюкзак, чтобы с плеча не сполз, пробубнил очередное «простите» и ушёл. Ушёл, ссутулившись, голову склонив едва ли не ниже плеч, и видно было: его не отпустило. Минхо опять пожалел, что отстранил их с Чимином от занятий — месяц учёбы и ещё месяц каникул не располагают к душещипательным беседам, и надо бы придумать, как выровнять ситуацию со своими бестолковыми учениками за это время. — Хён, — дёрнул ещё раз Джисон. — Он тебя достаёт? — Достаёт, — подтвердил Минхо, но в подробности вдаваться не стал, чтобы не беспокоить: — Подрались у меня на уроке, извиняются вот бегают, а что поделать? Гнать взашей? Пусть извиняются, в следующий раз будут не кулаками думать. — Хочешь сказать, что он пять минут тебя лапал и лицо в картошку разрыдал только потому, что подрался? — Чанбин сощурился, недомолвки учуяв как полицейский пёс. — А может, он к тебе неравнодушен? Джисон закаменел тут же. — А может, ему стыдно? И он боится, что отстранение сулит ему немалые проблемы в будущем? — тем же тоном отразил Минхо в сторону, но глядя на Джисона. — Милый, — мягче. — Хён. Небогатый способ общаться Джисон выбрал, и, какой бы великой доля правды в шутках Бинни-Джинни о «родственных душах» ни была, в этот раз Минхо уловить смысла не мог. Не понимал ничего, вот и смотрел заискивающе, руку перехватил и в ладони сжал, убеждая. Снова. — У нас какой-то повод? — поинтересовался, потому что увидеть Джисона здесь не рассчитывал, просто Чанбину маякнул «забери»: лишней копейки на такси жаль, в метро укачивает, а у Чанбина как раз затишье перед туром. Один чёрт бездельем дома занимается, зато любой шанс сбежать оттуда за благословение считает. Минхо уверен, что у них с Джисоном будет не так. Минхо уверен — в себе и Джисоне. Он будет всё держать под контролем. — Да нет, просто Джисонни из дома выгнали, так что он у нас завис, Джинни хоть отдохнул немного, — Чанбин мотнул головой, к машине направился, заодно сигналку выключая пальцем по часам. А Минхо очень, очень неловко себя почувствовал: что значит «выгнали из дома»? Кто бы мог? Ладно старая квартира — там и госпожа Ким, и Ким Сынмин могли прийти и ненавязчиво слить Джисона — точнее, тот самоудалялся, а сейчас-то? В доме он полноправный хозяин, и… …и, похоже, это — шутка, судя по тому, с каким озорством хихикнул Чанбин, и по лучащимся улыбкой глазам Джисона. — К Дэхви пришли гости, не стал им мешать, — Джисон пожал плечами, а потом, усилив хватку в руке, поволок за собой (растерянный Минхо, не вдупляя, мог долго хмуро лупить в пространство и слюни пускать, ожидая шевеления мыслительных процессов). — Поня-ятно. На самом деле, нет. С чего бы Джисону уходить? С каких пор он стал «мешать»? Раньше Дэхви дай повод похвастаться своим крутым «дядей Джи», Джисон слишком легко находил общий язык с малышнёй (да потому что сам из штанов не вырос): музыку писал, рэп читал — круто же, а ещё он «типа свой», потому что пирсинг, тату, что там ещё у детей считается крутецким? Сленг? Завуалированные шутки про секс? Это всё Джисон давал с лихвой, поэтому в тусовку друзей Дэхви он вписывался «на изях», и никогда у него резона не было сваливать из дома. И Дэхви с радостью звал друзей домой, а Джисона — к друзьям, потому что такой человек поднимал его авторитет — он же до сих пор Джисоном крутил, как хотел, вот так и послушание «крутого взрослого» ребёнку этого самого ребёнка в глазах сверстников возвышало. Может, там что-то очень личное? Девчонка, например (о, о ней Дэхви все уши им прожужжал, но завяли помидоры, кажется, ещё до начала учебного года). Или — помилуйте, всеблагие — парень. Минхо тотально, непререкаемо против парней. Не вообще, а сейчас: двенадцать лет, сейчас всё только-только формируется, но на гормонах, а не на рациональности и взвешенных решениях. И Минхо сложно говорить о таком с сыном, сложные разговоры — не его. Во время них Минхо от неясного стыда сгорал — в пепел, он скорее общипанная курица, а не феникс, и на восстановление имеет ограниченный резерв — каждый раз «возрождаться» всё сложнее и сложнее: сначала у Минхо с Дэхви был разговор о различиях мальчиков и девочек (подглядывать за противоположным полом в четыре года — вполне нормально, можно даже сказать, что типично и соответствует половозрастному развитию), дальше — о дуалах, потому что «у папы по-другому», ещё дальше — о дуалах, полных и неполных семьях, разводах и сожительстве, ещё дальше — опять о девочках и мальчиках, но в контексте «нравится», а потом об ориентациях, самоидентификациях, половом воспитании, способах контрацепции и защите от ЗППП, и… господи, можно было Джисона попросить, но Минхо нёс какую-то родительскую ответственность, что ли. Это он только в постели такой бесстыдный (вовсе нет, если верить вулканической температуре ушей и смешкам Джисона), где любую чушь можно нести до или после того, как произойдёт контакт гениталий, там уж чего стесняться-то, а. И вот вроде во время последнего «серьёзного разговора» Дэхви всё понял, «не торопись, каждое решение взвешивай тщательно» принял к сведению, но «вроде бы» или действительно понял, покажет только время. О мальчиках говорить странно. Детская влюблённость Дэхви в Феликса исчезла пару лет назад, когда за почти целый год «расставания» Дэхви нашёл новую любовь в лице одноклассницы, а потом всё как-то «Минхёк то, Минхёк это», и Минхо слишком сложно судить, что под этим кроется: крепкое соперничество, зачатки дружбы от противного, или… или что. Дэхви ведь рос, окружённый одними мужчинами, Минхо не уверен, насколько у Дэхви правильно сформировано мнение о природе дуалов и естественности отношений таких, как у Минхо с Джисоном, как у Хёнджина и Чанбина, со стороны, как-никак, мужики да мужики, что-то может пойти не так, а говорить об этом… да, опять всё сводится к серьёзным разговорам. Минхо потянуло за Джисоном, плечо вывернуло, запястье хрустнуло, а всё из-за того, что Минхо опять в мыслях потонул. Очнувшись, он пошёл следом, нагоняя, и заодно с размаху влепил по прячущейся за полой рубашки заднице. Задница Джисона диво как хороша, у Минхо к ней свой нездоровый интерес, с годами только нарастающий, ах, если бы остаток жизни можно было провести, в неё носом уткнувшись… Чанбин сел на водительское, солнечные очки нажатием кнопки на дужке превратились в самые обычные, потому что после беременности орлиное его зрение камнем со скалы спикировало и клюв о землю разъебало, зато в остальном у него всё просто отлично: растяжек не осталось, никаких остеохондрозов не вылезло, околопиздячьих болячек тоже; страшно сказать, но Чанбин похорошел будто сам по себе. Это уже потом, когда мистер «беспринципное» чудище Хван Юль стал на пальцы его нервишки наматывать, что мойра — нити судьбы, — сдал слегка. Осунулся, чуть массы на стрессе потерял, между бровей морщину заимел. Ну разве дети — не цветы жизни? — Представь себе, — поправляя зеркало заднего вида, жизнерадостно подал голос Чанбин, — мои пацаны добровольно чёт стряпают, вроде какой-то апельсиновый пирог: то ли тарт, то ли бисквит, ну, короче, из муки, джема и апельсинов. Тебя домой закинуть или рискнёшь отведать чудо спартанской кулинарии? — из него довольство чуть ли не через поры сочилось. А Минхо от кулинарных познаний Чанбина покорёжило. — Домой, пожалуй, — очевидно же, что следовало из приглашения на чай. Начнётся допрос, посыпятся предложения выпить посреди трудовой недели, Хёнджин будет глазками стрелять, обстановку выясняя, а как выяснит, что Джисон ещё не в курсе, станет о-очень неодобрительно губы поджимать, наверняка отпустит пару намёков… Минхо сам как-нибудь разберётся, о чём и как с собственным мужем говорить. Он, развалившись на заднем, голову Джисону на плечо опустил, а тот ему стал коленку наглаживать, и было ли что лучше этой минуты на всём белом свете? Минхо унюхал простенький одеколон из флакона с жёлтым кактусом, любимую зубную пасту Хёнджина и нечто незнакомое — мятное?.. Интересно. — Чего домой? — прикрикнул Чанбин. — Чего домой, и так видимся раз в сто лет, ты за кого меня принимаешь, я терпила тебе, одно кидалово за другим терпеть? Это комплекс какой-то — абсолютно всё преувеличивать? Да вчера Минхо заезжал к ним, клубнику от родителей передавал, а позавчера, в воскресенье, весь день с Дэхви у них проторчал, а в субботу согласился с Чанбином в бассейне «поплавать», и кружение по воде на надувном гусе под фонтанами брызг — не лучшее времяпрепровождение, зато Чанбин пиздецки довольный был, что сумел его на воду вытащить. Ну, Минхо всё ещё не умел плавать. В плавучем состоянии держался худо-бедно, потому что не всегда совместное плавание с Джисоном заканчивалось на матраце или шезлонге, да и весь прошлый отпуск прошёл на лежаке под зонтом. Японское море, залив Вакаса, пятизвёздочный отель на Окинаве, а Минхо по коленочки в воду зашёл, да разок в бассейн с бортика свалился, на Джисонову спину засмотревшись. …куда бы поехать на этот раз? На острове Чеджу они были, в пусанском яхт-центре отметились, на зимнем курорте Пхёнчхан снежных ангелов вокруг всего домика наштамповали, ночёвку у водопада Тховансон пережили. Опять в Японию? Минхо понравился открытый онсэн на Идзу — вид оттуда шикарный: панорама Тихого океана и бесконечно-розовый закат. С другой стороны, лучше не торопиться пока. Хрен знает, что там будет по положению — вдруг он опять начнёт постоянно мёрзнуть и от каждого сквозняка чихать, вдруг укачивание даст метастазы в другие виды транспорта, вдруг аллергия какая вылезет, а то Чанбин, вон, до сих пор блевать от одного вида арбузов хочет — а кто не захочет-то после того, как в стационаре с внезапной острой аллергической реакцией провалялся месяц? — Хён? Уснул? — тюкнул локтем Джисон, и то ли Минхо действительно стар и разваливается, то ли Джисон охуел так сильно бить. — Думаю о том, куда мотнёмся в отпуск, — оказалось, думал Минхо с закрытыми глазами и выключенной реакцией на незначительные внешние раздражители (Чанбин бурчал, фонила музыка, Джисон сопел своим заложенным носом). — Мы никогда так заранее не думаем, — зачем-то удивился Джисон, хотя в чём прикол жить с Минхо и всё ещё удивляться его заёбам. — Просто выбираем и едем. — Да, я пришёл к тому же выводу. Рано е-е… — зевота напала внезапная, — …щё. — И… насчёт этого. Помнишь, ну, что я говорил в январе? — Джисон стал колебаться, подбирать слова, паузы нелепые делать. Как будто собирался огорчить. — Нет, дорогой, — пережив обиженный писк, Минхо затянул: — Но зато я помню всю-ю твою свадебную речь наизу-усть, — сама собою смешливая улыбка на лице образовалась; Минхо смачно хмыкнул, а плечо Джисона под щекой затряслось, выдавая и его игривый настрой. Чанбин засигналил и прошипел под нос приглушённое «блядь». Потом — когда Минхо звонко чмокнул Джисона в шею — «голубки». И — когда Минхо скрипуче выдохнул на связках, потому что с колена рука Джисона переместилась очень сильно вверх — «в этот раз тачку не одолжу — научитесь носить с собой гондоны или имейте совесть платить за мойку». Минхо поёрзал, устраиваясь поудобнее, поползновения приостановил, прочистил горло. — «Д-детка». — No-no-no-o, s-shit, заткнись, замолчи, shut the fuck up! — Джисон сквозь смех застонал и закрыл уши. — «Т-то есть, д-дорогой», — каждую запинку Минхо выделял интонационно — не стебал, а качественно воспроизводил. — «Т-теперь я официально могу тебя так называть, и-и, oh my God, это лучший день в моей жизни», — и Минхо в очередной раз умолчал о том, что с тех пор Джисон его ни разу «дорогим» не назвал, всё «хён» да «детка». Чанбин с водительского тоже захрюкал. Именно его смех на видео со свадьбы раздавался в паузах между фразами Джисона, а кое-где и поверх них. У остальных — у всех, вообще-то — нашлась совесть, и они сдержались. Даже Хёнджин. Даже Хёнджин… — «И-и-и, э-э-э, я… я… я написал лучшую речь! Но, айщ-щ, хё-ён, я её забыл…» — Минхо представилось то лицо Джисона, когда он осознал, что забыл речь, которую писал и переписывал весь месяц с разрешения от окружного управления на регистрацию брака. И до самого брака. …по наводке Феликса они арендовали небольшой зал в ресторане на севере района Содэмун. Хороший ресторан, выбранный единогласно тремя из трёх. Там окна выходили на весенний пейзаж горы Пукхан, на веранде для любования садом установлены были подвесные кресла, заказать можно было любое меню, и, самое главное — владелец всеми силами обеспечивал гостям приватность, благодаря чему Минхо ради Чанбина, Сынмина и Феликса не пришлось искать глушилку и заказывать магнитную сетку для дронов. Свадьба эта запомнилась Минхо двумя моментами: поездкой за гостями на автобусе и речью Джисона. Первое получилось как-то на случайном вдохновении. Минхо думал просто, как бы бабулю доставить и в безопасности родных убедиться, Дэхви спросил: «А почему ты сам за ней не поедешь?», а Джисон сказал: «Арендуем автобус, ну, знаешь, сейчас крутые такие — с биотуалетами, кухнями, плазмами и умными системами микроклимата, и проедемся, соберём всех», и все — это их родители и друзья. Не вышло особенного торжества, хотя у Чанбина и Хёнджина было ещё скромнее, восемь человек всего набралось, а у Минхо с Джисоном аж четырнадцать. В общем, так и случилось: Минхо заехал сначала за друзьями, чтобы дорога до Кимпхо и обратно веселее прошла, а потом за семьёй, и скажет он вам, что никакие конфликты поколений не пересилят желание болтать, сплетничать, петь во всю глотку песни и жрать бабулей заготовленное кимчи. Бабуля вообще их всех за кимчи подкупила — раз уж Минхо и Джисон не собирались никаких традиционных ритуалов проводить, она вытребовала хотя бы пародию на пебэк: за руль усужливо уселся Чан, по очереди «молодожёны» переоделись в ханбоки, заботливой бабулей засунутые в выездную сумку сверху, а после, в народных костюмах поверх джинсов и футболок, продефелировали по автобусу туда и обратно. Несмотря на установленные Джисоном камеры для видео на память, мама Минхо снимала всё на телефон и так сильно смеялась, что наверняка за один лишь час прибавила себе пару морщин. Кому до морщин далеко — матери Джисона, которая всю дорогу сидела в своём брючном костюме, закинув ногу на ногу, и морщила тоненький нос. Но конверт с деньгами всё-таки протянула, когда бабуля настояла на молитве и поклонах. Зато как весел был отец Джисона: ему недовольство жены было совсем побоку, он всю дорогу подбадривал Джисона наравне со старшим сыном, пытался как-то с Дэхви контактировать, объяснял, например, зачем Минхо и Джисон дарят матерям друг друга керамических уточек ручной работы. Бабуля по дороге зачем-то вспомнила всё, что знает о традиционных свадьбах: заставила и на воображаемых лошадях скакать, и — вместо медной чаши — из одной бутылки пить. …дорога от дома Минхо по скоростному шоссе до родительского заняла сорок минут. А обратно — почти три часа. Вот так вот. Так что остальное упёрлось в спешку: до регистрации оставалось чуть больше получаса, гостей экстренно пришлось ссаживать прямо у ресторана, и Минхо предусмотрительность свою восхвалял, когда доставал с верхней полки автобуса их с Джисоном костюмы. В ином случае не было бы времени забежать домой и переодеться (а в планах оно было). Переодевались в прилежащих к банкетному залу гостевых комнатах (ресторан класса «люкс», вот чё), к ним обоим заглянул вездесущий Феликс со всегдаприсебешной косметичкой, помог расплывшийся макияж поправить, волосы уложить по-красивому, сетовал на то, что они даже в такой момент своих внутренних бесят усмирить не могут. Минхо слушал это, бесконечно поправляя то пуговицы, то запонки, то проверяя ширинку брюк, слышал вопящий ор Джисона за стенкой — что-то у него шло не так (но ему помогли их мамы, внезапно скооперировавшись: одна не хотела, чтобы её сын опозорил себя и её, другая хотела, чтобы её сыну достался приличный молодой человек, а не беспомощный младенец, проигравший борьбу со шнуровкой на поясе). И улыбался. Тогда Минхо улыбался — простенько, чуть расплывчиво, как будто или анестезии бахнул, или зашизил в своём воображаемом мирке. И вышел. Тогда он вышел, потому что папа пришёл стучаться и повторять «время, сынок, время». И увидел Джисона. В укороченном пиджачке с высокими остренькими плечами, и зауженных книзу слаксах. Меж ключиц, в остром вырезе крестом запахнутой шёлковой рубашки, блестела маленькая сапфировая капелька, созданная будто для бирюзового оттенка костюма. В ушах — звёздочки. И в глазах — звёздочки. И даже на зубах блестящей улыбки — звёздочки. Джисон сиял. И мялся. И суетился. И хотел подойти. Подошёл бы, но подключенный к системе регистрации граждан электронный стенд запиликал. Минхо для этой штуковины запрос отправлял, согласовывал дату и время, получил специальный код для удалённой регистрации, а владелец ресторана утром, когда Минхо в арендованном зале порядок наводил, сказал, что у него это впервые. Впервые стенд использовали не для караоке или видеоконференций. Что за полгода, как очная явка на регистрацию в муниципалитет стала необязательной вместе с бумагомаранием, этот ресторан впервые видит «роспись на удалёнке». Минхо и Джисон подошли к стенду. Активировали запуск программы. Приятный и вежливый голос озвучил условия регистрации где-то за минуту, а потом включил десятисекундный таймер на подтверждение биометрии. Они прижали руки к экрану и посмотрели в камеру. Приятный и вежливый голос поздравил их с заключением брака и ушёл, забрав с собой программу и цветные пиксели. Минхо потом проверил, засёк по видео время. Минута и пять секунд. Столько потребовалось, чтобы официально заключить брак. Минуту и пять секунд Минхо пришлось пережить, чтобы законно звать Джисона мужем. …хотя его это смущало ещё очень долго. «Дорогой» и «детка» не смущали. А «муж»… Он впервые вслух и без стеснения назвал Джисона мужем года через полтора после той минуты с пятью секундами. То был обычный рабочий день после вечера в «Ногтевом салоне четы Хан» (да, теперь к Минхо правильнее было бы обращаться как к «господину Хану», поскольку формально он находился в статусе супруги). Джисон незадолго до этого рассёк ноготь гитарной струной, и каждый вечер становился вечером маникюра — Минхо ему всякие процедуры по уходу и лечению оказывал, — и… на работу Минхо пришёл с разноцветными ногтями. Стричь и красить друг другу ногти… сие действо уже превратилось в семейный обычай; для Минхо ничего в этом странного не было. И Дэхви, и Джисон — оба, блин — постоянно измывались над его руками: грубыми, некрасивыми, как через мясорубку пропущенными, никакие лаки и стразики на срезанных до мяса ногтях не замаскируют мозоли, распухшие сухожилия, из-за которых не пальцы на руках, а криволесье; ни один увлажняющий крем сухому стёсу по коже упругости не вернёт. Мнение Минхо, правда, со мнением его любимых не совпадало: после того, как он обработал рану Джисона и заживляющим лаком обработал трещину, тот решил, что Минхо тоже нуждается в уходе. Но переборщил: одной рукой, притом левой, он умудрился каждый ноготь Минхо расчудачить по-всякому, щедро посыпая каракули, завитки и рожицы потом блёстками. И ученик… хм, кажется, это был Уджин?.. заметил (точнее, заметили все, но именно он осмелился спросить): «О, наставник Ли! Как экстравагантно, ха. У вас же сын маленький? Это он так развлекается?». Минхо не задумываясь ответил: «Не-а. Муж». Бегло и отрывисто, будто привык так отвечать. Будто ситуация обыденная. Будто погода за окном его интересовала сильнее. И с ошпаривающим изумлением Минхо понял, что так и есть. Джисон — муж, свершившийся факт, и ничего зазорного в том, что он, как дитё малое, радует себя рисованием на ногтях Минхо, нет. Но потом Минхо забывал об этом «свершившемся факте», и стабильно раз в полгода и до сих пор удивлялся. …Джисон. Минута и пять секунд, ради которых они три года друг другу на головы приседали, два месяца муниципалитет штурмовали, а потом прошли через комиссию — вот неслыханное дело, — специально для них созванную. Минхо так и не понял, что это было, но краем уха слышал новости, мол, заключённые дуалами браки не удовлетворяют запросам государства и всё такое. Разваливаются часто, то есть. И детей редковато приносят (только в прошлом году, кажется, прирост населения на чуть-чуть обогнал убыль): ишь ты, пособия им ещё выделяй. Вот и стали в частном порядке рассматривать каждое заявление. Стресс-тесты устраивали, блядь. Для этого в министерстве по вопросам гендерного равенства и семей создали специальный отдел. Выделили под него кабинетик в здании Госкомиссии по правам человека. Там Минхо три года назад и оказался. В кабинете без окон и с одной дверью — видимо, помещение когда-то под хознужды использовалось. Как подсобка или склад. Их с Джисоном в этом кабинете встретили трое, сидящие за тесным столом. Два стула стояли напротив них. Вот и вся обстановочка. Мужичок в центре стола лицом походил на кору дуба. Девчонка слева от него, как будто бы стажёр или просто молоденькая госслужащая, держала в руках планшет, словно готовилась записывать каждое слово (спойлер: именно это она и делала). А преклонных лет женщина справа губами постоянно описывала окружность, языком верхнюю десну стёсывала, как если бы жвачку жевала. Но не было у неё жвачки, была только дурная привычка. И все трое, когда дверь за Минхо и Джисоном не закрылась до конца, а потом ещё и снова распахнулась, рты пооткрывали и безмолвно возмутились — кто ж тут порядки нарушает? Юрист. Минхо захватил его с собой. Сынмин настоял. Сынмин многое для них сделал, не только одолжил своего бестолкового юриста. Из памяти Минхо вышибло почти весь разговор с комиссией, кроме самых абсурдных высказываний. Вроде: «Ваш предыдущий брак продлился всего два месяца. С точки зрения статистики вы — неблагонадёжный господин». И нескончаемый поток вопросов, призванный заебать, чтобы они сдались, Минхо вытерпел достойно. Отвечал на «зачем вам брак», «почему хотите узаконить отношения», «насколько долгосрочным, вы полагаете, будет ваш брак», только вот сдулся. Когда дуболицый мужичок, подглядывая в документы, спросил: — В чём причина вашего развода с… господином Ким Сынмином? Минхо впору бы удавиться. — Не сошлись характерами, — процедил он озлобленно, ибо в край заебали; а Сынминов юрист встепыхнулся, сверкая лысиной, воскликнул: «Ли-щщи!», и Минхо про себя фыркнул. Сынмин херово подбирал людей. Что его менеджер, что юрист — оба как близнецы. Одинаково нелепые. Ерунда какая-то происходила: Минхо хотел Джисона, ему нужно, большими красными буквами на весь олимпийский стадион. Чтобы честно, открыто. По-настоящему. Но сначала после подачи заявления они получили ответочку, мол, по вашему делу возникли вопросы. Затем их заставили прийти на эту уебланскую комиссию, где происходили чудеса бюрократии (раз за разом повторялось одно и то же, вроде бы что-то происходило, но ничего не менялось). А Минхо… — «Я тебе её потом прочитаю», — отняв ладони от ушей, Джисон продолжил, повторяя самого себя, и на секунду его счастливые глаза вернули Минхо в тот день. — «Я прочитаю и спою тебе всё, что ты захочешь, сколько угодно раз». Как и тогда, Джисон взял его за руки, одну найдя на бедре, до второй через всё тело дотянувшись; Минхо оторвал спину от спинки, за поцелуем потянулся: смотреть на Джисона, просто смотреть, невыносимо. — Январь, — напомнил Джисон прежде, чем получить губами по губам. Вмиг любой настрой на романтику испарился, Минхо лицо недовольное сделал, гротескной кривостью передавая всё, что думает об испорченных моментах. И ещё цокнул. И глаза сощурил. И, в общем, недовольство выразил, сжимая ладони Джисона, откидываясь на сиденье обратно, гадая: какого хрена, м? — Ну детка, ну чего ты, ну я же точно помню, что говорил об этом, а ты такой: «ну ладно», и не говори, что тебе память отшибло, я ведь почему больше не заводил эту тему, я же решил, что всё ок. — Да что было-то в январе? — даже Чанбин не вытерпел, бесцеремонно ворвавшись в их полуприватный диалог. — BBC Culture пригласили сняться в документалке же, — опять интонации стали заунывными, Джисон не сильно-то расстроился, что такое важное событие оставили без внимания, но зато обиделся, что Минхо всё прослушал тогда, в январе, сделав вид, что ему интересно. Минхо не помнит даже приблизительно того дня, то есть январь он помнит, но в какой конкретно момент Джисон говорил ему что-то подобное? Если когда-то около секса, то ясен пень, что Минхо не до того было. Или когда работа была в приоритете? Январь — как раз итоги прошедшего учебного года и планы на грядущий. Или в неделю суеты перед днём рождения Дэхви?.. — Ну ладно, и, — смысла нет искать на грядках памяти среди сорняков безостановочной болтовни Джисона те немногие росточки, имевшие смысл. Минхо любил болтовню Джисона; вопреки первоначальным впечатлениям, периоду притирки друг к другу, немного замкнутому на социальную среду характеру, Джисон оказался болтливым до жопы, и это — не та черта, которая бы всё поменяла в их отношениях. Болтливость наоборот стала плюсом, учитывая, как подолгу Джисон умел молчать, когда залипал в видео, усаживался за музыку или переживал свои кризисы там, периоды фрустрации и депрессивной гипоактивности. Иначе Минхо ничего бы о переживаниях Джисона не знал. И о мелочах не знал бы тоже. А Джисон не фильтровал, баланс держал между «отъебитесь, я в депру» и «сейчас я тебе всё-всё расскажу, ты вот знал, почему я не люблю синтетические носки, да конечно знал — мы же столько раз вонючие ноги обсуждали». Минхо понимал прекрасно, у него самого не то же, но похожее возникало, вроде частого острого желания поваляться без дела, иначе бы зачем ему диван-для-прокрастинации? …просто воспринимать, впитывать и осмыслять всё то, что Джисон говорил, невозможно без последствий для психического здоровья. Слишком. Много. Всего. Джисон сам это знал, продолжал болтать без умолку и никогда не требовал, чтобы Минхо обязательно реагировал. Минхо ведь не игнорировал проблемы Джисона и важные его сердцу вещи. Вообще не игнорировал, просто… не вникал глубоко. А сейчас что-то изменилось? Почему Джисона так… задело? — И сегодня режиссёр объявил о том, что начинается подготовка к съёмкам. Уже через неделю, максимум две, нам с Чаном нужно быть в Шеффилде. — Ш-шеф-что? — Документальный сериал, — Джисон самообладание себе вернул, смотрел уверенно и внимательно, говорил медленно — неужели Минхо выразил неосознанно дичайший панический ужас?.. — Про влияние корейской индустрии развлечений. Про музыку. И про людей, которые её пишут. Транслировать будут на BBC Three и парочке стриминговых платформ. Снимать — в Шеффилде, Нью-Йорке, Сиднее, Куала-Лумпур, да много где… но я всего в паре эпизодов появлюсь, так что не буду по всему миру мотаться. Я… — А ты — Кан Хёвон своего поколения, — кивнул Минхо ни капли не иронизируя. — И ты заслужил это. Эмоциональные качели порядком поднадоели, но Минхо ничего не мог с собой поделать: гормоны, его дебильный характер, близость Джисона в досягаемости поцелуя — прям всё, что нужно, чтобы солнышко крутануть. Сейчас Минхо заполонила одна только нежность. Он так горд своим Джисонни, так влюблён в него по уши, что не может оказать никакого сопротивления; не может сказать «а как же я и наш ребёнок», не может не отпустить — это как вообще? У Джисона — прорыв. Не каждый день ему предлагают всемирно известные компании сотрудничество, отказаться — непозволительная глупость. Тем более, что Джисон приглашён как специалист, как музыкант и композитор, как автор хитов, каждую неделю влетающих в горячую сотню Billboard'а, Джисон действительно заслужил, добился сам, без мам, пап и этого его ебанутого начальничка с лысиной и галстуком в сердечко. — Я горжусь тобой, — добавил Минхо осторожно, ощущая, что ладони Джисона слегка вспотели. Минхо потянул их сцепленные в замок руки к себе, поцеловал запястья Джисона — там, где бился пульс, а потом прижал их к своей груди. — Прости, что прослушал. Ты же знаешь мою невнимательность. Это не значит, что я… — Я знаю, хён, — Джисон наклонился к нему, запыхтел в щёку, носом притеревшись. — Ты тоже меня прости, надо было нормально сказать, а я момент не самый удачный выбрал… и потом не уточнил, — понесло его, тараторить начал: — А должен был: впервые у нас совместный отпуск срывается, впервые я без тебя поеду, у тебя же ещё работа, и… — Ничего страшного не случилось, — закатил глаза Минхо, улыбаясь, — слишком многое ты о себе мнишь: неужели я без тебя и пару месяцев не продержусь? А вот Чанбину за многозначительное «кхм-кхм» точно прилетит. — Мой хён без меня жизни представить не может, только обо мне денно и нощно мыслит, мной живёт, мною дышит, — с послевкусием лёгкого безумия прошептал Джисон, руки высвобождая и просовывая их Минхо за спину, под толстовку на пояснице забираясь. — Ах, так вот, почему Чанни-хён с тобой едет, — не преминул пошутить Минхо, привлекая Джисона к себе за талию, — мне начать ревновать?.. — Прекратите бесстыдство! — опять Чанбину пришлось голос повышать, потому что, да, иногда Минхо слишком увлекался… — Лино-хён, лучше расскажи, что там у вас в школе происходит, тот мелкий… — Минхо хмыкнул, — …явно не просто так к тебе обниматься полез. — Сказал же уже, подрался с дружком своим, девчонку не поделили, кажется. Я обоих отстранил после того, как разнял их, и, пока разнимал, Уджин меня малость задел, — нельзя вдаваться в подробности, иначе Минхо всё как на духу выложит, разноется, ласки потребует и утешения, а не надо Джисона тревожить: Джисон — не Сынмин, он же на всё плюнет и останется, если узнает о том, что Минхо в положении. Не надо им этого, у Джисона важный период в жизни, Джисон в тридцать два — самый высокооплачиваемый продюсер Кореи, работающий на «большую тройку», и, если Джисон хочет поехать в… Англию, видимо, чтобы дать всему миру узнать о том, что для него его творчество, то препятствовать Минхо не станет. Джисон ведь успеет вернуться, у Минхо приблизительно второй месяц начался — ничего, с чем он не справится самостоятельно. А если с чем-то и не справится, то… у него всё ещё есть друзья и родители, самостоятельный взрослый сын, который в состоянии помочь: Дэхви может приготовить или заказать еду, и дома прибраться, и знает уже, как за цветочной лоджией ухаживать. Минхо не боится больше оставлять его одного, не ищет, кто мог бы за ним присмотреть. Дэхви двенадцать, и у него период «я уже взрослый и всё могу». На новый год он уже сам придумал и реализовал подарок Хёнджину: заказал в интернете набор для сборки твёркающего Санта Клауса, забрал его из пункта выдачи, потому что карманных денег на доставку до дома не хватило, а потом одолжил инструменты Минхо, пока он был на работе, и по инструкциям из интернета сделал всё без посторонней помощи. Тогда Минхо гордился сыном ничуть не меньше, чем сейчас — мужем, и не знает он, чем заслужил их. О, Минхо так их любит… — Задел? Да я ему руки переломаю, — рыкнул Чанбин, выкручивая руль побелевшими от напряжения пальцами. — Ни стыда, ни совести у молодёжи — да чтобы в наше время дети посмели так пренебрежительно к учителям относиться… Минхо, закидывая Джисону ногу на коленку, только фыркнул — испокон веков старшее поколение младшее хаяло, и неправильно это, по себе всех судить: никогда «раньше — лучше» не было, раньше было как сейчас, только вместо лампочек над головами воск таял; у Чанбина немного искажённые представления о цикличности жизни, познакомить бы его со всякими теориями поколений… Как-нибудь потом; Джисон уже целовал Минхо, по позвонкам выкручивая узоры согретыми пальчиками, а Минхо задницей о бёдра тёрся, но… — Приехали. Эй, вы опять? — Чанбин-а, — простонал Минхо, прижимая голову Джисона, кусающего его шею, к себе ближе. — Сходи прогуляйся, а-а. Косой короткий взгляд в сторону водительского показал, что Чанбин пиздецки зол, но уже отходит, иначе бы он не потянулся к бардачку за… серьёзно? Припрятанной пачкой гандонов? Уголок картонной упаковки попал Минхо прямо в лоб, что-что, а швырялся Чанбин ловко и метко. Хлопнул дверью Чанбин почти демонстративно — в последний момент одумался, он же не изувер какой, дверной доводчик силушкой схлопывать, — и гулять пошёл, напоследок затемнив плёнку на окнах. А Джисон зубами упаковку с груди Минхо поднял, посмотрел исподлобья по-щенячьи, губы трубочкой сложил и зафырчал полудохлой белкой. Заниматься сексом в машине друга, незадолго до этого выгнав из неё самого друга — не очень «дружеский» поступок. Но Чанбин понимать должен: дома — дети, там нельзя. Чанбин и сам поступал так же (не ему, блядь, жаловаться, спасибо, дорогуша, «протестировали» новую звукоизоляцию). Самое стрёмное, что можно делать при ребёнке — трахаться. Так что Минхо просто берёг психику сына путём оставления мокрых липких отпечатков жопы на кожаном сидении. Их, в отличие от пятен на психике, можно оттереть. *** Джисона провожали всем кооперативом: мама Хёнджина настряпала кучу фруктовых мармеладок, бабуля Минхо передала «маленькому нашему Сонни» сушёных кальмаров и вяленую рыбу, Сынмин подарил дурацкий набор носков на каждый день недели — любые уговоры Минхо оказались тщетны. Джисона не будет пару месяцев — ну соскучится он по корейской кухне, так ресторанов с доставкой на любой вкус в одном из крупнейших городов Англии навалом почти наверняка, ну соскучится по ним всем — позвонит по видео, а уж купить носки и трусы можно в любом супермаркете. Однако все провожали Джисона так, будто не смогут встретиться с ним лет пять — дурость, Шеффилд всего-то на другом конце материка, что для современного человека восемь тысяч километров? Подумаешь, жить будет на девять часов раньше, сейчас созвоны не по карточкам из автоматов. Да и долго ему быть в этом Шеффилде? Минхо узнал об этой «командировке» всё: маршрут Джисона, места съёмок, даже количество его реплик. После Шеффилда — Нью-Йорк (тринадцать часов тоже не преграда), штаб-квартира Billboard, и дальше по Америке — Сиэтл, Ньюарк и Чикаго с их стадионами, где подопечные Джисона давали свои концерты, параллельно с этим Чан поедет в Сидней и Мельбурн: всего съёмочных групп, оказывается, три. И пересекаются они только в стартовой точке. Как понял Минхо, голос Кореи — её жанр, покоривший мир, — переживает новое возрождение, поэтому документалка от BBC, назвавших культуру к-поп «контрактным рабством» (о, Минхо нравился их репортаж про «тёмную сторону к-поп»), это некоторое извинение за нападки в прошлом и символ примирения, что ли. А в какой, чёрт побери, индустрии, нет «тёмных сторон»? Минхо политику не любил и сознательно в неё не лез, но не жил же он в абсолютном вакууме: на западе скандалов с артистами тоже хватало во все времена, везде есть коррупционеры, свихнувшиеся сталкеры и домогающиеся старпёры. В любом случае, в сценарии не было ничего предосудительного, ничто не очерняло ни Джисона, ни других работников индустрии, всё максимально прозрачно и по фактам. Минхо устроило. А не устроило бы — заставлять отказываться Джисона он всё равно не стал бы, намекнул только, видит ли Джисон то же, что и он, и согласен ли, а там бы уже и посмотрели, решили — вместе. Но, конечно, Минхо всё равно расстроился. Самую малость. Джисон и раньше уезжал, но никогда больше, чем на неделю. Будь между концертами хоть крошечный перерыв, за который можно успеть туда-обратно и плюс поспать (переспать), Джисон, не раздумывая, брал билеты. И не то чтобы ему нравилось летать. Особенно долгими часами. Он всё равно возвращался. К Минхо и Дэхви. Что Минхо просто разбаловало до жути; но неудивительно, с его-то предыдущим опытом. Раньше ради тебя мужчина минутки не находил, месяцами дома не появляясь, хотя всю страну за сутки мог целиком объехать. Теперь твой мужчина целые океаны пересекает, лишь бы провести лишний день в твоей постели. Но и туры подопечных Джисона всё равно были явлением редким. Джисон им требовался раз в квартал, а то и в полугодие — он же ничего не решал, он, знай, сиди да песни пиши, а настраивать аппаратуру под акустику конкретных площадок могли и другие люди, поэтому Минхо не представлял, как переживёт эти два месяца. Джисон сказал, что может, больше, может, меньше. А может у него, как и во время туров, будет время, чтобы вернуться домой. Но тревоги Минхо не показывал — Джисон и без того в своём решении уверен не был: из-за этой документалки он пропустит их отпуск. А отпуск для них обоих многое значил — ритмы их жизни звучали в унисон гораздо реже, чем хотелось бы. Джисон всегда дома на удалёнке, а Минхо пять дней в неделю работает с утра до вечера, иногда и выходные пропускает, если нужно пройти медосмотр там или переаттестацию, или отконвоировать детей на конкурсы и фестивали; в качалке по воскресным утрам друг другу тоже много времени не уделишь, в выходные вообще слишком часто приходится тратиться на каждого значимого человека, которого игнорировать не то что нельзя — не хочется. А значимых людей у них обоих много. Поэтому, да. Спасибо, что ты есть, хёндэ Чанбина. Спасибо, Сынмин, что оставляешь свою геолокацию и доступ к своей квартире. Спасибо, разбитый надвое отпуск. Часть которого в этом году Минхо проведёт без Джисона — ничего страшного, что ж, когда-нибудь это случилось бы. За шесть лет Минхо должен был насытиться, но всё ему было мало, тут и логика, и чувства бессильны — да, Сынмин недодавал ему любви, но отношения с ним ни в каком смысле и рядом не стояли с этими, где Джисон всегда рядом; и с Джисоном Минхо уже столько, что тот короткий период «кажется, я влюблён в дурака Ким Сынмина» кажется какой-то несмешной шуткой. Шесть лет бок о бок — это большая часть сознательной жизни Дэхви, а у Минхо — целых два выпуска в школе. За шесть лет многое произошло: уходили близкие, рождались на свет новые: папа, наконец, ушёл на пенсию, дедуля и Дуни — на тот свет, у Джисона родилась племянница, у Чанбина — вредный сын, Сынмин на своём поприще достиг пика и определился с будущим, а у Хёнджина, наоборот, с работой не клеилось — современные технологии потихоньку выбивали с рабочих мест простых трудяг: зачем платить дизайнеру за красивую картинку, если можно всё сделать самостоятельно с помощью нового софта и нейросетей? Хёнджин именитым дизайнером не стал, дворцы культуры и олимпийские стадионы не проектировал, ну и… как-то так. Вся его работа свелась к рутине, пространства для творчества не оставив — заказчики просто озвучивали проекты умным помощникам или сами вбивали параметры на сайте, а нейросеть генерировала им желаемое в десятках вариаций. Хёнджину и его коллегам только и оставалось мелочёвку править; чудо, что их фирма до сих пор на плаву держалась, но надолго ли — вопрос спорный. Минхо предложил Хёнджину переучиться, напомнив, что ему всего тридцать два и учиться никогда не поздно, а тот отмахнулся только, сказав, что в крайнем случае станет домохозяином, деньги есть, старость бедной не будет. Ну-у, для Минхо это было за пределами понимания: это как же жить и ничего не делать? В двадцать лет Минхо придерживался той же позиции, ведь из трудовой семьи вышел, и всегда у всех было, чем заняться: если не работой, то фермой и теплицами, и с ранних лет каждого к труду приучали, даже Дэхви на выходных у бабушки пристроен был к делу — то жучков собирал, то со шлангом грядки поливал, то дорожки подметал. Сейчас, если честно, Минхо, оставивший о детстве и юности лишь приятные воспоминания, размышлял иначе, но вывод оставался тем же. Человека человеком делает труд. На сегодняшний день у него тоже есть возможность не работать, но сколько ещё будет так? Всякая дрянь когда угодно приключится, а он не готов; а если кризис какой, война, стихии разбушуются, да мало ли глобальных катастроф, локальных куда больше… …думать о грустном не хотелось очень. Минхо и перестал, заняв себя другим. Джисон написал: «я заселился в отель и уже скучаю. хочу спать, а здесь ещё день, ненавижу часовые пояса». Хёнджин написал: «ты собираешься сказать малому, но джисонни ещё не сказал, ну вот честно: ты ебанутый?». Первому Минхо ответил «Зашторь окна и ложись, не насилуй себя, отдыхай, милый», а второму — «На хуй иди, моралист хренов». От Джисона посыпались смайлики и стикеры с сердечками и котиками, а Хёнджин позвонил. — Не, ну вот чё ты ему скажешь, когда он вернётся? — Что сам ещё не знал, а что же ещё? — задолбался Минхо уже перед ним оправдываться, он же не лез к другим со своим ебать каким авторитетным мнением. — «Сам не знал»? Джисонни совсем дебил, по-твоему? — повышая голос до писка, Хёнджин возмущённо захлебнулся словами. — Ты ж залететь на таблетках не можешь совсем, ты ж не баба, у вас же контрацепция стопроцентная, сам вспомни, как в прошлый раз было — залетел сразу же, как таблетки проебал, ещё и без течки. И в этот раз… чё ты ему скажешь? Что опять по невнимательности не те таблетосы купил? — Не стопроцентная, — упёрся рогом Минхо, — шансы есть, после анализов доктор Хан сказала, что я чудом до сих пор не залетел на одних таблетках и без гондонов. У Хани, оказывается, столько живчиков… — Так, бля. А на это ты его как уговорил? — Он каждый год проходит полное обследование, — Минхо заинтересовался своими ногтями и большим пальцем принялся на остальных кутикулы ковырять, — и правильно делает, я тебе скажу. Но знаешь что, я ему пиздеть не стану. Спросит — отвечу. Ну извинюсь, что без него всё решил. Ну дважды извинюсь — ещё и за то, что проебал момент про его документалку. От меня убудет что ли? Сложилось так, но у меня вся жизнь сложилась из таких «сложилось». Тем более, Хани рационалист, для него мои аргументы весомее всего остального будут. — Ну ты и урод, Лино-я, — расхохотался вдруг Хёнджин, а потом очень резко замолк и спешно попрощался: — Пока-пока, айм со сорри. За миллисекунду, пока Хёнджин отключался, Минхо успел услышать громогласное Чанбиново «какого хуя». И пожалеть, что обсуждал свою личную жизнь не с глазу на глаз, а вот так, совсем позабыв про бдительность. Дома тоже небезопасно: Дэхви мог вернуться в любой момент, они с Тэуком во дворе вертолёты запускали и домой забегали постоянно то в туалет, то попить, то полежать на холодном полу, спасаясь от сурового душного июля. Кстати, да, мама Тэука попросила посадить его на такси часов в восемь, а сейчас… без пятнадцати. Минхо поднялся с дивана, старчески похлопывая себя по бёдрам и кряхтя, вдел босые ноги в бумажные тапки — мало того, что сами по себе начали отекать, так ещё и лето блядское, — пошёл к задним дверям. Дэхви и Тэук валялись голова к голове на траве, стрижкой которой занимался Джисон, а теперь, видимо, придётся Минхо, — и вполголоса что-то обсуждали. Когда двери разъехались, Минхо сразу обозначил своё присутствие, не желая даже одномоментно услышать что-то, для своих ушей не предназначенное — он, в отличие от некоторых, тактичен с обеих сторон. — Подъём, малышня! — командирским голосом дал приказ Минхо, упирая руки в бока. — Булки разогрелись, пейте чай и по домам. — Па-ап, — лениво протянул Дэхви, не открывая глаз, — а почему нельзя оставить Тэука с нами? — Потому что его дома ждёт мама, — отвечать приходилось сдерживая смех: вот уж чего не хватало, так это ещё одного ребёнка под крыло. — И вам завтра в школу. — Не хочу-у-у, — протянули два голоса. — Ничего-ничего, каникулы через две недели, потерпите уж, — щурясь, Минхо опустил взгляд. — Давайте, иначе я сам эти булки сожру. Сорванцы тут же подорвались и побежали в дом, по бокам огибая стоящего в дверях Минхо, а он вздохнул только и улыбнулся немного растерянно: куда ему эти булки, от одного их вида блевать тянет. Токсикоз уже две недели мучит, примерно с той самой идиотской драки (как же вспоминать её не хочется, чёртов Уджин), и за эти две недели до сегодняшнего отъезда Джисона Минхо ныкался как мог. Ел через силу — пищевые привычки, изменившиеся враз, могли с головой выдать, — старался дышать ртом, от тошноты принимал проверенные (и рекомендованные доктором) таблетки, но помогало через раз. Ну хоть теперь можно потворствовать своему организму и жрать что захочется — в пределах разумного, конечно же, а то дай волю, и никакой здоровой пищи его желудок сто лет в обед не увидит. Свежий воздух. Вдохнув поглубже, Минхо почувствовал прилив сил. И захотел устроить задницу на прогретой солнцем террасе, чтобы и тело, и лицо тоже прогрело. Именно о такой веранде он и мечтал, когда на подвесном кресле сидел, закатом любуясь и обнимая сидящего на его коленях Джисона. Она совсем не похожа на энгавы, по которым тосковала Киоко-сан, но, находясь здесь, Минхо почему-то всегда о ней вспоминал. И в память о ней в самом углу небольшого двора он, вместе с Дэхви, выложил небольшой сад камней. Времени рассиживаться не было: кухня гремела, подорванная энтузиазмом двух подростков, а Минхо предстоял очередной серьёзный разговор — откладывать его смысла не было. Стоит запихать Тэука в такси, и отчитаться его матери. Она тоже за сыном предпочитала не следить, не навешивала на него сотню трекеров, но не потому, что была беспечной; Тэук их просто «терял» постоянно, а на телефоне родительский контроль у него почему-то магическим образом исчезал. Он всеми силами не желал быть подконтрольным. И это нормально. Дэхви перенимал от Тэука свободолюбивость, так что Минхо пришлось клясться честно-пречестно, что не будет он за Дэхви следить, и данными трекеров пользоваться только при форс-мажорах. Таковых ещё не возникало, и Минхо узнавал о том, где и с кем Дэхви, у него самого. Как раньше жили-то? Возможно, дело в том, что чем больше у человека возможностей, тем больше страхов: не существовали бы GPS-трекеры, не существовало бы такое количество паникующих родителей, устанавливающих над детьми тотальный контроль. У мамы Минхо не было возможности следить за каждым его шагом, так что едва ли она сидела по вечерам на кухне и грызла ногти, перебирая варианты, куда бы он мог пойти, или обзванивая всех его друзей и знакомых. Ну задержался в школе и ладно, придёт скоро. Не придёт — у друга наверное ночует. А теперь сам Минхо, на месте родителя оказавшись, лёгкий подлёт паники испытывал, если представлял, что Дэхви где-то, а он не знает, где. Пока Минхо предавался тяжёлым думам, Тэук за обе щеки захомячил булочки, выпил пол-литровую кружку молочного чая, наобещал Дэхви всяких шалостей, которыми они займутся на каникулах, и сам себе такси вызвал. Минхо только проводил его до калитки взглядом из-за шторы, а потом вернулся на диван. Холодный пот по лбу вдарил отчего-то, а ноги, использованные по назначению в течение жалких десяти минут, отказались функционировать. Минхо выпустил из себя воздух с тихим гортанным «э», завернулся в лёгкий флисовый плед, хотя ещё совсем недавно жаловался на жару, и крикнул: — Моранду-уни-и-и, принеси водички. Дэхви тут же высунулся из комнаты. — Ты же только что вставал, чего сам себе не налил, — беззлобно поворчал, но прошлёпал в кухонный уголок. — Я забы-ыл. — Забыл, что хочешь пить? — Забыл, что всё могу сам. Почтительный сын меня разбаловал, — Минхо глупо захихикал, ворочаясь. — Да ладно тебе, иди сюда. Мне… надо кое о чём с тобой поговорить. На собранном диване места едва хватало для двоих, но Дэхви всё ещё был маленьким и тощим, а Минхо мог и на бок лечь — всё равно, чтобы выпить, надо приподняться. Он с благодарностью во взгляде принял стакан воды и выдул её, родимую, залпом. Холодная до жжения, аж зубы свело, зато новый приступ тошноты от запаха булок на время купирован. Дэхви почему-то ложиться к нему не стал — любил же ведь в обнимку валяться, — а сел на колени перед ним, чинно уложив руки на бёдра, подбородок вздёрнул, словно продолжал игру в почтительного сына. — Дэхви-я, — начал Минхо, обращаясь к нему как ко взрослому, но неформально. Дэхви не очень нравилось его детское прозвище, то есть, нравилось, но оно его смущало, так что при посторонних и в таких вот серьёзных разговорах Минхо приходилось прикусывать язык. — Я… я долго думал, и, в общем… я люблю Джисонни, ты… — да что за напасть, почему вдруг робостью подкосило? — Пап, ты не сможешь выйти за него ещё раз, — таким же серьёзным тоном перебил Дэхви, нахально улыбаясь. — И у тебя уже есть моё… э, сыновье вот это. — М-м-м-да, — кивнул Минхо. — Дело не в этом. Я люблю Джисонни, люблю тебя, но… — Но если ты с ним разведёшься — я останусь с тобой, — снова попытался предугадать Дэхви, в этот раз смешка не скрывая: бесёныш знает, в кого расти. — Он тебя и не усыновлял, чтобы ты мог с ним остаться, папка твой пока ещё Сынмин, сочувствую, — и радовало Минхо ещё то, что в свои двенадцать Дэхви созрел для словесных пикировок и осмысленных подъёбов, и не обижался, как маленькая нюня, когда Минхо испытывал на нём остроязычие. — Да не об этом я. Но спасибо. Что разрядил пучок высоковольтного напряжения. — Так вот, я люблю тебя и Джисонни, но мне… хочется любить кого-то третьего, понимаешь? Дэхви задумался, потом качнул головой — не понимал. Да Минхо и сам от своих формулировок хотел на стенку лезть — шведскую, а то звучало так, будто он хочет завести семью — шведскую. — Я хочу, чтобы у нас с Джисонни… был ребёнок, вот, — и, не обеспечив ни себе, ни Дэхви передышки, выпалил: — Я в положении, и у тебя будет брат. Или сестра. Надеюсь, не всё сразу. — Что? — Дэхви моргнул. Да, ресницы ему не от Минхо достались. Минхо из положения боком на локте переместился в сидячее. Потому что вода в желудке как будто обратно в пищевод вытечь собралась. И этот приступ тошноты Минхо поборол глубоким сглатыванием. Возможно, оно ещё помогло от сухости во рту из-за нервов, но это не точно. — Ну, ты будешь старшим братом. Круто же? — кажется, возвращаться к легкомысленному общению не стоило: Дэхви на это лишь побагровел, губы нитью вытянув, пухлые щёчки напряг, становясь похожим мимикой на Джисона в упрямости, и выдал: — Нет. — Что-что, прости? — не ослышался ли? — Не круто. Я не хочу, — и снова головой замотал, быстрее и сильнее, как собака отряхивалась — всё такой же яркий фиолетовый замелькал перед глазами и самочувствию не поспособствовал. — Нет! — даже выкрикнул. — Почему? Руки опустились. — Но!.. Мне двенадцать! — сказал Дэхви будто это всё объясняло. — Я уже слишком старый, чтобы быть братом, а ты слишком старый, чтобы детей рожать! В лицо как кислотой лимонной брызнуло; засвербело в носу, Минхо чихнул. Это или от температурной карусели, в которой участвовали его тело, погода на улице и кондиционеры в доме, или он вот-вот внезапно расплачется. — Ты… понимаешь, что обижаешь меня такими словами? — поразительно, что при этом голос обиды не выражал, наоборот — в Минхо восстала та сила, с помощью которой он расправлялся с обидчиками в юности. Слово — оружие, интонация — патрон, и пассивный навык «сучьих уёбков» включился сам собой: соблюдены условия активации. Не думал только, что придётся использовать его против своего же сына, однако… называть его, блядь, старым? Ему тридцать три! — Ты боишься, что перестанешь быть для меня любимым и единственным? Или чувствуешь себя преданным из-за моего решения завести ещё одного ребёнка, а не вкладываться в уже имеющегося? Или думаешь, что я посягну на твоё личное время и пространство, буду навязывать мелочь и требовать с тебя, как со старшего? Похоже, Минхо сразу попал. Все три раза. Дальше добивать смысла не было, хотя ещё парочка предположений у него имелась. Дэхви только делал вид, что держится, на самом деле кипел весь и яростную дрожь сдерживал: знал, злиться и кричать бессмысленно. Плохо: детям нужно злиться и кричать. — Дэхви-я, пойми: ничего не изменится, — сучьи интонации убрать, вернуться в режим заботливого родителя, — думаешь, без тебя у меня не получится?.. — не то. — Я живу ради тебя, чтобы ты вырос умным, красивым, чтобы ни в чём не нуждался, милый, и ты не будешь. И ты ничем мне не обязан. Меня порадует, если ты захочешь помочь мне с мелочью, но заставлять не буду ни за что. Дэхви упорно смотрел в пол перед собой. — Я… мечтал о семье, понимаешь? Когда появился ты, я… — но он не успел поделиться сокровенным. Своими переживаниями тех лет, гложащими до сих пор. Что он не осилит. Не поднимет на ноги. Будет херовым отцом. Никогда не найдет кого-то, с кем захочет дожить до старости, зациклившись лишь на сыне. Дэхви вскочил тут же, кулаками футболку по бокам вниз потянув. Минхо как будто под ним огоньку дал, вот и закипел, только крышки и звенели, вот ядом и ошпарило: — Это потому что я — «залётный», да? Не вовремя, случайно? И папу ты не любишь! И не любил никогда! — всё громче и громче, не оставляя и шанса вставить слова, усиливая долбёжку пульса по вискам. Дэхви высказался, топнул, низко опустив голову, что под волосами глаз не видно, и сбежал. А Минхо не мог за ним — потому что Дэхви имел право на злость, обиду и крик. И на свой собственный уголок в доме, куда без спроса заходить нельзя, как бы ни хотелось. Подростки склонны драматизировать. Уж Минхо-то знает. И знает, что и это нормально. Ему приходится понимать и принимать, даже если не понимается и принимать не желается. Потому что вглубь чужой души не влезть, механизмы чужой психики не разобрать подетально — не часы с кукушкой ведь. Другой человек, в котором всё по-другому, пусть и кажется, что так же. Минхо воспитывал так, как воспитывали его. Но у него всегда был рядом отец, родители не расходились и не находили других, ему не говорили, что вскоре у мамы и папы он будет не один («говорили»? Ха. Ставили перед фактом). И Дэхви — мальчик, а не ебическая хтонь. Этого всего и на один процент различий не наберётся. Люди не делаются под копирку (если «копировальной машиной» не выступал Со Чанбин), вот и понимать друг друга крайне тяжело, иначе какой в жизни смысл, будь все одинаковыми. Так что Минхо с самого начала понимания не ждал. Он ведь и сам. Не понимает. Пытается. Надеется, что попытается и Дэхви. Но и реакции столь бурной Минхо не ждал тоже. Почему же, почему? О братьях и сёстрах Дэхви знал лишь положительное: сёстры Сынмина и Чанбина пусть и были теми ещё вонючками, неустанно подкалывающими младших братьев по поводу и без, но никогда они их в обиду бы не дали, монополизировав подъёбное право. На них можно было показать, что, как бы отношения ни выглядели со стороны, ближе и важнее семьи не было никого. Вот брат Джисона вечно выступал образцом какого-то титанического спокойствия — безмятежное облако от горы до горы над исподволь скачущей речушкой — и ни на что не злился, улыбался всегда и терпел любые заёбы Джисона. Двери его дома для Джисона всегда открыты, и с Минхо он для гостевания не менее желанен. Всё сводится к подростковому психу или разница в возрасте настолько великой стала? Посчитав в уме на пальцах, Минхо пришёл к тому, что Дэхви стукнет тринадцать тогда, когда… оу. Да, весомо: ему вряд ли будет интересно возиться с малышом, когда на уме девчонки и мальчишки, пение и танцы, изредка даже учёба и кружок лепки (это увлечение он сохранил до сих пор: по желанию ходил в школьную мастерскую лепить всякие интересные штуковины). Тогда не так уж Дэхви и не прав: этого ребёнка Минхо хочет для себя. В первую очередь для себя. А Минхо ведь думал об этом. Но не в таком ключе. Поэтому он действительно ошарашен: да пока младший научится внятно говорить, старший уже выпорхнет из родительского гнезда (и в последнем Минхо уверен: Дэхви очень амбициозен, едва ли его устроит план «поступить в университет рядом с домом и жить с родителями до тридцати»), и дальше что? Минхо с Джисоном и младшим играют в семью, а Дэхви преодолевает свои кризисы — а их у человека очень много, чтобы сейчас даже мысленно перечислять, — и обижается на то, что о нём забыли? Ну, так это будет казаться со стороны, ведь Минхо ни за что о Дэхви не забудет, а донести-то это как? Да и Джисон не из тех, кто о не родном, но любимом ребёнке, забудет, если родной появится. Для Джисона же Дэхви — это всё, это период откровений: он восторгался каждый раз, узнавая что-то о детской логике, психоэмоциональном развитии, Джисону пиздецки нравилось в чём-то пробовать себя вместе с Дэхви, узнавать и познавать, он переживал вместе с ним второе детство, которое у самого было не слишком уж ярким и плодотворным. Да… наверное, Минхо сглупил (о чём ему и твердили, но он останется при своём), когда Джисону не сказал, сейчас он дал бы совет. Помог, не делом — через восемь тысяч километров — так словом. Примеряя различные ситуации с Дэхви на себя, Джисон невероятно ловко разрешал едва зарождающиеся конфликты. И Минхо разрешал бы их сам — по-другому, может, не так эффективно, — но всегда уступал. Сначала чтобы понаблюдать, как его парень будет ладить с его сыном. Потом — потому что начал уставать вечно тащить всё на своём горбу. А дальше, да. «Джисонни то, Джисонни это», и логичнее было бы давать Джисону шлифовать острые края в воспитании Дэхви, раз у него получаться стало лучше. Минхо иногда даже думалось, что они полноценная, настоящая семья. Минхо в тупике. Дэхви показал характер — в своём праве, — и примирение необходимо. Но с чего начать? Они так редко ссорились, что Минхо помнит только, как Дэхви ещё соплёй зелёной пробирался к нему в комнату, залезал под одеяло и шептал: «папочка, прости», или как сам, умывшись ледяной водой и выпив что-нибудь от головы, шёл и стучался в двери, нёс всякую ерунду, пока не откроют. Что бы сделал на его месте Джисон? Да тоже под дверью сидел бы и выл ужасные песни, намеренно не попадая в ноты так, что тонкий слух Дэхви не спасли бы наушники. Или записочки бы просовывал тонкие фольгированные, потому что обычная бумага через дверную щель не влезет. В общем, Джисон бы что-нибудь придумал. А Минхо опять в своём нежелании Джисона тревожить вздумал самостоятельно разбираться. Надо перестать полагаться на него так сильно; у Минхо своя голова на плечах, это у него из них двоих вышка по педагогической деятельности, это он заложил фундамент личности в Дэхви, пусть поведение тот слизывал с непутёвого папаши и Джисона, от Минхо переняв только иглобрюхом надутое чувство юмора. И ещё левшество и одно двойное веко. Признаться честно, ничего из этого Минхо не устраивало, подкрепляя его собственные комплексы, только речь сейчас не о них. Или всё-таки о них? Он пытался не ошибаться, преуспел в этом настолько, что, когда ошибся по-крупному, не знал, как быть. И чувствовал себя дерьмово. Будто без методички по возрастной психологии никудышный, ни на что не годный. Опасаться переходного возраста стоило сильнее, но Минхо знал, что никогда не будет к этому готов. Там в голове такие процессы крутятся, что никакие методички не помогут, не существует определённого плана действий, никакой конкретики, только метод проб и ошибок. Да, хорошо, что Минхо не в воспитатели подался. Не выдержал бы. Подростки сложнее, но легче — они теперь больше сами по себе, их не переучить уже, направить только можно на исправление, а задачи Минхо не воспитательные ни в коем разе, он хорошее наружу тянет, выбивает физнагрузками дурь, к дисциплине приучает. А воспитывать раньше родители должны были, а не теперь, учителя танцев в старших классах. Всё не о том. Со своим ребёнком что делать-то? Минхо откинул плед. Босиком по холодному полу и классно, и нет. Морозно вроде, вроде отекают меньше. Опять тапки. Курс на второй этаж. Вероятно, Минхо сможет кое в чём Дэхви переубедить. Найдя искомое в своём кабинете, в металлическом ящике с магнитным замком, куда никому, кроме него, доступа не было, Минхо медленно пополз вниз, придерживаясь за стены и перила — срок ранний, но, вкупе с хороводом гормонов и витаминным курсом, а ещё с токсикозом и физически тяжёлой работой, разъёбывал в щи. …вообще, этот ящик был вмонтирован в ящик рабочего стола, и там Минхо хранил все важные документы. Да, они все были продублированы в электронном виде, но иногда бумажки выручали: как-то из-за спланированной хакерской атаки на базы данных госучреждений исчезло свидетельство о рождении Дэхви. И его восстановили с резервных серверов — спустя полгода, ага, — но Минхо оно нужно было для плановых прививок и медосмотра. Вот и пригодилось. Ещё как-то Минхо случайно удалил электронные чеки с почты, прошёл месяц, за это время корзина опустела, а по возвращении из отпуска ему нужно было предоставить эти чеки в бухгалтерию, чтобы возместили стоимость билетов. Запрос в авиакомпанию рассматривался в течение трёх рабочих дней, а Минхо надо было вот прям завтра, так что… Да, иногда макулатура спасала. Но хранить её нужно было за семью замками: Дэхви обслюнявил, пережевал и выблевал его аттестационные листы, которые Минхо специально положил на комод перед входной дверью, чтобы с утра не забыть: он тогда, недавно вышедший из декрета, долго бегал и доказывал, что может заниматься преподавательской деятельностью, что не лох и мозги не в кашу после перерыва. А рисунки на обратной стороне учебного плана были? Были. А сопли на ученических тестах? А наспех записанные ноты поверх больничного листа — ну, это уже Джисону спасибо — были? Всё было. С годами — реже, сейчас почти повсеместно цифровой «бумагооборот», Минхо не помнил даже, когда айди-карту доставал из кошелька в последний раз, да когда кошелёк-то доставал? Наличку лет семь в руках не держал, не то что не носил, скоро «кошелёк» и вовсе исчезнет из сумок и словарей за ненадобностью. С лестницей Минхо справился браво, не оступился, не запнулся, пяткой со ступени не соскользнул — уже успех, — с Дэхви было немного наоборот, то есть, с той беременностью. Её Минхо с самого начала переносил легче, пусть и заметил немного поздновато из-за ложного эструса. И да, после неё он развалился, разжирел, кожу везде растянуло, приобрёл чувствительность к сквознякам и холоду вообще, но вот во время: во время он не испытывал и половины того, о чём писали в интернетах. Что-то легче, что-то тяжелее, в общем — терпимо. Он много ходил, не забывал заниматься — умел контролировать нагрузку и силу, не страдал от отёков, а в этот раз третий месяц начался, и он никакущий. Не ходит, а шатается, не занимается, а бубликом лежит всё свободное время: живот крутит так, что хрен поваляешься в любимых позах, спазм за спазмом. Доктор Хан убеждала — нормально всё, а что ты хочешь, люди разные, всё индивидуально, выборка из первой и единственной беременности лично для тебя нерепрезентативна. Факторы внешние и внутренние учитывал? Как поменялся твой организм? Может, сказывается возраст? Род деятельности? Или гинекология — ты, мол, сам заявлял, что эструс чаще и дольше, это говорит о… Потому что анализы в норме. И опросник, который он заполнил, показал, что беременность протекает в пределах нормы. «Норма», считал Минхо, выражаться должна в благостном самочувствии. Но он так посмотрел, подумал — вокруг него куча живых примеров, кто в беременность не жил, а выживал. Он хотя бы не бегал к унитазу после каждого приёма пищи, не отказывал себе в пудинге, пусть его и не хотел, не жрал селёдку с клубникой, да и вообще как не в себя не жрал. Усталость и слабое головокружение — не то, на что можно жаловаться. А озноб… озноб с прошлого раза остался, да и хрен с ним. Есть же тапочки. Минхо всё равно ссыкотно как-то было. Что, если спазмы приведут к выкидышу? Что, если боль станет хронической и останется навсегда? Что, если он угробит здоровье окончательно — таковы механизмы «продолжения рода»? Блядь. А ведь Джисон ещё перед отъездом стал стирать только грязные, испачканные вещи, не просто ношенные. Просто ношенные он с довольным видом заталкивал не в стиралку, а обратно в шкаф, и всем своим видом говорил «я знаю, что тебе это понадобится». Блядь. Минхо, похоже, и одну ночь без Джисона — его запаха — не вытерпит. Он успокаивал. И облегчал боль. Минхо не понимал, как это работает, просто… если Джисон или его запах рядом, то все мигрени начинают кружить на выход, появляется бодрость, от которой Минхо готов к новым свершениям, все заботы кажутся такими дурацкими… Джисон — его альфа. Самая яркая звезда в его созвездии. Первая буква его алфавита. Вожак его стаи. Психотроп для его ЦНС. Alien Life Form from his Alien Productions. Минхо от Джисона зависим и это факт. Ему не обязательно говорить с ним каждый день — бывало так, что и парой слов не перекидывались, потому что молчать комфортно, хочется побыть одному, слишком много дел, чтобы тратить время на пустопорожние разговоры. Или видеть его — бывало и так, что Джисон уходил в «ночной режим», спал днём в своей студии, и Минхо круглые сутки проводил без него. И секс тоже не так уж и нужен. Если бы Джисон не хотел и никогда бы не захотел, Минхо, скорее бы, медикаментозно подавлял бы либидо. Ну, если бы они при этом были вместе, как пара, а не просто родственные души и лучшие друзья. Так что. Минхо нужно только знание, что Джисон рядом и никуда не уйдёт. Что в любой момент они могут прийти друг к другу, сесть рядом, начать жаловаться на жизнь, болячки, тупость людей вокруг, концовку нового фильма, неоправданно расхайпленного альбома любимого исполнителя. Или, опять же, молчать. Иногда слов не нужно было. Самое приятное, что между ними почти не было никаких границ. Только с Джисоном Минхо не приходилось выбирать выражения — о чём думал, тем и палил; с ним Минхо не побрезговал бы разделить одну зубную щётку. Гардероб у них тоже давно общий. Всё это… какое-то мифическое единство духа, Минхо не подозревал, что так бывает. Чанбин знал его — когда-то — лучше всех, но ни разу не заканчивал его шутки так, как было задумано. Джисону не нужно было «знать», он проникся как-то почти сразу, они стали одним целым, что ли, — и своей жизни без Джисона Минхо уже не представлял — но при этом остались самими собой, раздельными личностями, Минхо и Джисоном. Их интересы совпадали, но увлечения разнились, не всегда их точки зрения находились в одной и той же плоскости, не всегда они заказывали одинаковые позиции из меню, не всегда попадали в настроение и музыку, но при этом им не зазорно было подстроиться. Не появлялось это «а-а-а, бесишь, отстань, я хочу именно это», нет. Появлялось «ради тебя». Это было другое «ради тебя», нежели испытывал Минхо по отношению к Дэхви. Минхо трижды коротко постучал. Просто сказал этим «я здесь». Слышит ли его Дэхви или опять сидит в наушниках? В последнее время он постоянно в них, уже три пары потерял, и Минхо с тоской вспоминал о проводных наушниках, какие в школе тайком через одежду пропускал, прятал в волосах по шее и вставлял в ухо через верх ушной раковины сзади. Такие хрен распутаешь, но и хрен потеряешь, если уж совсем не раздолбай — раньше в телефонах не было функции остановки воспроизведения при исчезновении штекера из гнезда. Так что от потери наушников зачастую останавливала дурная музыка, заигравшая через динамик. А капельки эти блютузные иногда под носом не отыщешь — то в складках одежды исчезнут, то в щель какую провалятся, то смоются в толчок. Хотя сейчас уже не блютузные, но всё равно беспроводные — запросто можно проебать. Дэхви дома предпочитал колонки, верил им обоим — и Минхо, и Джисону — что от наушников портится слух, а слух ему важен, он ведь поёт и петь собирается в будущем, когда повзрослеет. Насчёт этого Минхо не совсем уверен: Джисон поведал тихонечко, что сейчас собираются раскручивать виртуальных певцов, потому что настоящие становятся проблемой. Зачем их содержать, молодить, ухаживать за их голосом и внешним видом, зачем бояться скандалов и журналистов. Можно загрузить любой трек в программу, и 3D-модельки будут исполнять его какими хочешь голосами. Стадионы всё ещё собираются, конечно. Только Джисон предположил, что скоро они станут чем-то в духе «ретро-классики». Не для каждого. Что нужно будет уродиться настоящим талантом, чтобы ради тебя люди оторвали жопы от мониторов и вышли на улицу. Чтобы для тебя арендовали стадион и организовали концерт. Ладно, плевать, если Дэхви не перерастёт детскую мечту — ничего страшного, Минхо откладывает на его будущее, и, в конце-то концов, у них вся семья музыкальная, Джисон есть, Сынмин, Чанбин и Чан, вместе они что-нибудь придумают, ещё есть связи — в том числе и у Минхо, выход найдётся. Прижав альбом к груди и закусив губу, Минхо постучался ещё трижды. Уже не слишком гневливым, но до сих пор обиженным «уходи» узналось, что Дэхви всё-таки его слышит. Минхо мог бы попросить Алексу транслировать его слова через динамик в комнате Дэхви, но было бы чересчур. Каждый в этом доме ревностно охранял своё личное пространство. — Дэхви-я, милый, просто послушай. Я не хочу оправдываться, окей? — говорить приходилось чуть громче из-за звукоизоляции, которую решено было въебать в каждую комнату, Минхо как вспомнит отчий дом, где каждый чих сквозь стенку слышно, так вздрогнет. — Ты прав: я не люблю твоего отца. Не уверен даже, что любил тогда, но мне казалось, что любил. И не уверен, что он меня любил. Мы были глупыми и молодыми, — слова давались тяжело, на корне языка загорчило. — И мы тебя и правда не планировали, ты получился случайно. Ты нежданный, но не нежеланный, знаешь? Ты ещё не родился, но я уже любил тебя, и… и у кого хочешь спроси, они ответят так же. Моя любовь к тебе до глупого очевидна, она естественна — как родитель может не любить своего ребёнка? Я такого не понимаю. И я люблю тебя, милый, Морандуни, я… — внезапно даже для себя, Минхо начал петь, подбирая самые искренние интонации: — Let me show you, сожалений нет, show and prove: в тот миг мой мир содрогнулся. А в миг, когда я напеваю эту мелодию, Все глаза и уши обращены ко мне. Покажу и докажу — вместе мы сможем взлететь ещё выше. Пришло время отправиться в долгий путь. Минхо положил альбом на пол перед дверью, продолжая напевать уже шёпотом, для себя. Это был год, когда родился Дэхви. Тогда вышла эта песня. Тогда Минхо начал вести этот альбом. Так многое подходило ему: и солнце поглотило густую тьму; и свет этот заставил его и сиять, и чувствовать себя одиноким. И молодость была горячей, это верно, и… песня совсем не об этом. Не о Минхо, не о его сыне. Совсем-совсем не про маленького одинокого мальчика, потерянного в джунглях большого города. Но Минхо цеплялся за отдельные строчки, смеялся над собой, говорил себе: эдак можно любую песню по-своему интерпретировать и на свою жизнь натянуть. А потом запинался о «волей случая, волей судьбы мы будем вместе связаны навечно», и хлебал горькие слёзы, укачивая крошечного прожорливого соню на руках. На первой странице имя, дата рождения, фотография и бирка из роддома. Записка: «Знаешь, теперь тебя зовут Ли Дэхви, и ты мой сын. Вообще, ты рождён мной, а значит, должен носить фамилию отца. Но этот придурок (не говори ему, что я о нём так отзываюсь: он это и без тебя знает) опоздал. Он пришёл вчера, а тебе уже три дня. Я считаю так: кто не успел, тот опоздал. Поэтому выбрал имя сам. У него нет записи на ханча, представляешь? Ты просто Ли Дэхви, а не какой-нибудь пафосный «солнечный свет, запутавшийся в сливовых ветвях» — а именно этого моя мама, твоя бабушка, и хотела. А твой отец хотел выбрать имя вообще по приколу, поэтому когда вырастешь, скажи спасибо, что ты просто Ли Дэхви, а не Ким Мунджамён». На второй — вклеенная таблица роста и веса за полгода, прядь волос, потому что бабуле только дай повод удариться в доисторические ритуалы, фотография, сделанная на самый первый, Сынмином подаренный, одноразовый фотоаппарат. Другая записка: «В моём животе ты был гораздо спокойнее, хе-хе, может, затолкать тебя обратно? Ты просыпаешься каждые три часа, ешь, а потом снова спишь. Иногда я рискую оставить тебя на шваброголового, чтобы отдохнуть и тоже выспаться, но всё равно как по будильнику просыпаюсь, чтобы покормить тебя. Он смеётся надо мной. Я смеюсь над тем, как он смотрит на Чанбина. О, да, эти двое — ходячая мелодрама. Вырастай поскорее, ты должен познакомиться с ними. Они — эпичная парочка, которая, как мне кажется, когда-нибудь сойдётся по-настоящему. Не знаю, рад этому или нет. Одно знаю точно: я рад тебе каждый божий день, а ещё ты наконец-то преодолел комплекс оживления! Через месяц после рождения начал прислушиваться к происходящему (но разбудить тебя всё равно нелегко, так что Хёнджин осмелел и ржёт как конь на весь дом), через полтора — делать «гу-гу-гу» и «у-у-у». А сегодня, 21.03.02, впервые осознанно улыбнулся мне. Как я это понял? А-а-а, это трудно объяснить! Я заметил, что ты заметил меня, чуть голову ко мне повернул. Пока я подходил, ты узнал меня и улыбнулся сам. А не в ответ на какое-то действие. Сложно, подрастёшь — объясню. Люблю тебя, Дэхви-я». Вся третья страница — Дэхви с бабушками и дедушками. Минхо писал об этом: «Представляешь, тебе только-только полгода, а они все ругаются друг с другом, в чьём доме устраивать тольджанчхи! И не спрашивают меня, собираюсь ли я вообще допускать эту вакханалию! Ладно, мне устраивали тольджанчхи, возможно, я уступлю при должном давлении, но почему никто не считает нужным хотя бы спросить моего мнения, а? Вот скажи: помнишь ли ты, когда тебе был год, тебя обрядили в ханбок и поккон, а потом предложили выбрать свою судьбу?». Ха, на следующей странице Минхо напишет, что Дэхви выбрал ничего не выбирать и нагадил в штанишки. И на следующей странице Минхо впервые назовёт Дэхви «Морандуни», поведает историю этого прозвища, поделившись украдкой: «На самом деле я давно тебя так зову, потому что только и могу думать о том, какой ты милый, а уродец здесь Ким Сынмин, который снова забыл приехать». В уголке странички найдутся расплывшиеся чернила. Только там — Минхо больше не позволял себе плакать по Ким Сынмину. Не ему посвящён альбом, который должен был достаться Дэхви к выпуску из старших классов. Но с появлением Джисона страницы стали заполняться быстрее, чистая осталась всего лишь одна. Перед тем, как спуститься, Минхо написал на ней только две строчки. Сегодняшнюю дату и фразу: «Сегодня ты узнал о том, что станешь старшим братом, а я — что всё ещё люблю тебя сильнее всех на свете».