Смеётся гора

— Наставник Ли! Да подождите вы! Минхо ждать, очевидно, не хотел. Наоборот, хотел шаг ускорить или даже на бег сорваться, но, как бы ни обидно было признавать, и в лучшей форме он бы уступил. Был вынослив, не быстр. А забег до метро это всё-таки спринт, не марафон. В конце концов он решил держаться обычного темпа, слегка заторможенного утомительным трудовым днём. Программа покорялась в соответствии с планом, и замедляться он не собирался, пусть и уставал как собака: куда ему, вот-вот каникулы, а после них — два с половиной учебных месяца, после экзамены и выпуск. У Минхо нет времени на отдых и лень, нет оправданий и желания подставляться перед руководством. К нему и без того относились снисходительно, на многое директор Мо закрывал глаза. В пятницу вот Минхо заснул прямо на планёрке, усыпившись монотонным голосом Ынквана, и ему ничего не сказали, только отпустили домой пораньше под возмущённые недовольные лица других преподавателей, а сегодня утром Минхо в комнате отдыха случайно выпил кофе самого директора Мо, спутав со своим, который забыл сделать. Это ж он был готов со стыда под землю провалиться, тем более, сцену застали коллеги: особенно вредный Ынхи и бесячая сварливая Юджэ. И в этот раз директор Мо ничего не сказал, молча потёр седую щетину только и заварил себе новый кофе. О его положении в школе знали только директор, Дахи и ученики, услышавшие лишнее от маленькой паникёрши. Но за пределы группы детишки ни слова не вынесли: пусть внутренние распри возникали и исчезали так же, как прыщи на подростковом лице, с посторонними у них дела не обсуждались. Вся школа только и гадала, почему Чимин и Уджин оказались отстранены, как Сынджун ногу сломал, почему Дахи не спешит занимать полную ставку, отчего Минхо таким рассеянным стал — и пусть гадают, бабки базарные, не их ума дело. Минхо в некотором роде своими гордился, что они друг за друга всегда встанут, правда то, что друг другу и навалять могут, его несколько разочаровывало. Ещё и Уджин, блин, прилип, как воск к жопе. Для Минхо это было неожиданно. На следующий вечер после отстранения Уджин снова поджидал его вечером у ворот школы. И всё бы ничего, Минхо в тот момент такую настойчивость понимал: Уджина гложили чувство вины и стыд за вспышку гнева. Готов был, сколько потребуется, повторять: извинения ни к чему, займи своё свободное время чем-то полезным, делай уроки, готовься к экзаменам, поддерживай форму. А оказалось, что понимал неправильно… Начал Уджин тогда не с извинений, от которых Минхо уже приготовился отбиваться. — А вчера?.. Ну, тот хлюпик, это правда ваш муж? — если бы у интонации был цвет, у этой был бы цвет дерьма. Минхо неприятно стало, плечо против воли дёрнулось, что-то подсказывало ему, что таким пренебрежительным тоном Уджин едва ли Джисона восхвалять будет. — Правда, — протянул Минхо с безразличием, глядя ровно перед собой — не смотреть же ему на Уджина в самом-то деле. — Д-да!.. Да как так, — крепкий голос приятного низкого тембра противно сломался аж дважды, — да он!.. Он легче вас раза в два! Тонкий как палка! Какой из него мужчина, какой защитник? — Хочу напомнить вам, Ли Уджин, о субординации, — ох, да это самое приличное, что мог сказать Минхо! Первым делом на язык упало «заткнись к чёрту, щенок», вторым — «с чего тебе в голову взбрело, что у тебя есть право критиковать людей», а следом подтянулось и «чувство такта тебе знакомо вообще, сопляк», и «держи своё мнение при себе». Это не считая нецензурных вариантов. Головушкой, что ли, ребёнок стукнулся? Он понимал, что и кому говорит? А Уджин словно и не услышал довольно холодного ответа, что нормального человека бы к месту ледяной плитой припечатал. — Я знал, конечно, слышал, что вы… ну, у вас ребёнок и муж. И слышал про Ким Сынмина — нашёл старое интервью… Блядь. Ну неужели нельзя оставить их в покое, а? Минхо из-за Сынмина пришлось сделать абсолютно все аккаунты в соцсетях приватными, сменить личный номер и минимум на месяц забыть о метро. А всё потому, что честному до сраки Сынмину наконец-то задали правильный вопрос. До этого те, видимо, редактировались и фильтровались, а тогда прямой эфир был на радио, и то ли ведущий попался некомпетентный и тупой, то ли он грамотно развёл Сынмина на TMI. Так вся страна узнала, что открытый гей Ким Сынмин оказался не совсем геем. Настолько не совсем, что сумел ребёнка с дуалом завести. Тогда волна интернет-травли поднялась валом, хлеще было, чем когда-то из-за фанатов Чанбина. Минхо искренне не понимал людей: зачем им лезть в чужую постель? Какая разница, кто с кем спал и кто кому в рот давал? Чего им своей жизнью не живётся, а-а, а-а? Да потому что нет у них никакой жизни, сталкеры ёбаные. Мечтать — сколько угодно мечтайте, но опускаться до сортировки грязного белья — низко. Каждый имеет право на конфиденциальность личной жизни. И тот айдол, оказавшийся втайне женатым — компания не уследила, информация о девушке ушла в массы, и бедяжка не справилась, сгинула. И политик, предпочитавший женщин постарше и каждый раз разных, да какая разница, он разведённый мужчина в расцвете сил, никаких своих obbligo morale не нарушал! И Минхо, а он всего-то бывший именитого певца. Ну, и отец его сына. По-ду-ма-ешь. В мире больше нет проблем? Хм-м, наверное, Уджин если и искал факты о личной жизни Минхо, то не преуспел. Побился рогами о закрытые двери соцсетей, прочёл пару желтушных статей, ничего не нашёл о Джисоне. Джисон — личность не медийная, всегда находится за кулисами, откуда правит бал. Он пишет песни, отбирает трейни, формирует группы, преподаёт вокал, и нигде при этом не светится. Всё равно ни имя его, ни личность никому не важны: такова структура индустрии. Особого ажиотажа даже в клипе Чанбина он не вызвал; вышел, конечно, репортаж, где ушлый журналюга сопоставил имя Джисона в кредитах под клипом и под авторством треков других популярных исполнителей, но что толку? Джисон не прятался, вёл спустя рукава ютьюб-канал, где записывал каверы и исполнял когда-то загнанное в стол, иногда вёл разговорные стримы и давал советы новичкам, и… ничего из этого не сопоставимо с соплёй на воротнике макнэ BEAT2, откровенному наряду Sparkle на МАМА, неудачным дублям со съёмок дорамы Чхон Мёнгвана, бла-бла-бла… так что, да. Джисон нашёл свою зону комфорта, не нарушив при этом зону комфорта Минхо. Обоих это более чем устраивало; никто из них на обложку медиа-пространства не рвался, звездой становиться не собирался. Поэтому то, что Джисон для кого-то из учеников Минхо остался тайной, вполне нормально. Потому что к ученикам и учёбе это не относилось ни прямо, ни через пень-колоду. Однако. Никто не смел говорить гадости о его муже. — Я предупреждаю вас, ученик Ли Уджин, — Минхо резко остановился, всякое самообладание собирая в кулак. — К чему бы вы ни вели, вам стоит помнить не только о субординации, но и о том, что перед любым своим высказыванием стоит задуматься, кому оно больше нужно: вам или собеседнику. — Но он же вам совершенно не подходит! — выпалил Уджин, покраснев до кончика носа, открутить бы ему этот нос поганый, а. — И… если бы с Ким Сынмином я… — Замолчи. — …не мог бы тягаться, то… — Хватит. — То, — упрямо продолжил Уджин, заставив свой артикуляционный аппарат работать как по учебнику, — ему могу составить конкуренцию! Вот тогда-то Минхо и опешил. Его до этого будто за гарцующим конём на верёвке в пыли валяли, а потом этот конь через ущелье перепрыгнул — и Минхо, благодаря законам физики, вмазался мордой об отвесную скалу. Вот на что это похоже — его первое в учительской карьере признание ученика. Нет, и до этого маленькие глупые дети в него влюблялись, не могло того не быть: он относительно молод, симпатичен, по-своему участлив, и дети в таком возрасте в принципе склонны влюбляться в учителей, это как… обязательный фактор взросления, что ли. Но если раньше детские влюблённости в него заканчивались после идеального отыгрыша отмороженного кретина, глухого к намёкам в виде томных взглядов, непотребных одёжек и шоколадок в карман, то… то как, ради всего святого, он проворонил Уджина?! — Вы же из-за девчонки поссорились, — да, опешил Минхо настолько, что о тактике блюдения субординации напрочь забыл, позволил из-за этого неуместному любопытству вылезть. И не успел он забрать слова назад, как Уджин просветлел, словно внимательность Минхо была внимательностью к нему лично, каким-то личным интересом, являлась знаком свыше… И ответил: — Джиян — моя сестра. Чиминни влюбился в неё ещё в младших классах, а теперь, когда перестал делать вид, что она ему не… — Всё, — Минхо поднял руки и замотал головой. — Всё-всё-всё, заткнись, не впутывай меня в свою драму, я не хочу лезть не в своё дело, и очень надеюсь на то, что ты поступишь так же, оставив меня в покое. Я замужем, я жду ребёнка от любимого человека — и мой муж, и мой любимый человек, если что — одно и то же лицо. Не знаю, что привело тебя к тому, что мы сейчас имеем, но… одумайся, Уджин-а. Ты прекрасно и сам понимаешь, что ничего не выйдет, правда? — Вы нравитесь мне с самого первого дня! — упрямо поднял подбородок Уджин. — Я сразу заметил вашу доброту, меня не смущают ваши недостатки, разница в возрасте, социальное положение… Мне недолго быть учеником!.. — Да ты ё… Ты, б-блин, манхв перечитал? Дорам пересмотрел? Anata wa ore ga dareda to omoimasu ka, ha? Kosho benjo, ha-a? Achi ni, ikuyo-o! O! — каждое слово Минхо произносил всё громче, с каждым разом растягивая гласные всё сильнее и кончая их ниспадением; японский словно создан был для возмущений и брани, словно создан был для голоса Минхо — так ему сказал Джисон тем летом в метро по линии Гиндза, когда на заднице Минхо оказалась рука, не принадлежащая Джисону. Потому что обе руки Джисона лежали у Минхо на спине. — Ты рискуешь вылететь отсюда сию же минуту! Если по-человечески не понимаешь, я силой дерьмо из твоей головы выбью! — Вы даже не выслушали меня! — Уджин рискнул положить ему руки на плечи, отчего Минхо затошнило по-настоящему. Он руки с себя сбросил, резкий шаг назад сделал, рот прикрыл, от неприятности морщась. И постарался успокоиться. Нельзя нервничать. — Иди домой, Уджин, — Минхо всю громкость потратил. Ладонь к тому же приглушала. — Последний шанс даю тебе попробовать сохранить со мной нейтральные отношения и оставить хорошее впечатление. Я понимаю тебя, твои чувства, твоё желание показаться лучше, чем ты есть. Я тоже был молод, я тоже влюблялся не в тех людей, и, поверь моему опыту, не раз жалел. Как наставник… нет, как Ли Минхо даю тебе совет: научись слушать разум. В первую очередь разум. Всегда. Чувства пройдут, ты подумаешь: какой же я был дурак. Даже если я… ответил бы на твои чувства, представь, сколько людей остались бы несчастными? Минхо и представить себе ситуации не может, в которой ответил бы на чувства ученика. Если бы у него не было детей, если бы не было Джисона, если бы он тоже был влюблён — неважно. Никогда. У Минхо есть самоуважение. Минхо не хочет разочаровываться в себе опять, не хочет, чтобы разочаровывались и другие. — Домой, Уджин-а. — А его… — Уджин запнулся, но стал отступать, показывая: этот вопрос — последний. — Его вы тоже выбрали разумом? — Нет, — Минхо собрался сказать самую пафосную чушь в своей жизни, но «последний вопрос» больно уж звучал по-дурацки, на такие нормально не отвечают. — Его я выбрал всем. Разумом, сердцем, сыном, сущностью. Джисон идеально влился в существование Минхо. Заполонил все дыры, заткнул все щели, устранил пробоины и стены утеплил. И в домике под съехавшей крышей теперь всегда можно было услышать любовные серенады, перепевки детских песенок и звуки поцелуев. И в домике под съехавшей крышей нельзя больше оправдаться, что «ветром надуло». Минхо про себя гиеной рассмеялся, придурочные мысли задушенную гайку ключом свинтили, дышать сразу легче стало, тошнота отошла на второй план. — Так что, Уджин-а, оставь. Если хочешь выразить свои чувства к своему учителю правильно, так хорошенько постарайся на экзаменах, fightin'! — Минхо сначала кулачком потряс, потом ослабил руку и уже махнул — на прощание. И пошёл дальше, к станции метро, воспитывать резист к укачиванию, тренировать, так сказать, организм, а то что это вообще такое: чихать от малейшего ветерка и блевать из-за независимого от работы ног перемещения в пространстве. Но на этом всё не кончилось: с тех пор Уджин уже третью неделю поджидает его у выхода и провожает десять минут до станции. Не пытается навязать разговор, не лезет со своим «Хан Джисон-щщи вам не подходит» (аргумент «потому что хлюпик» Минхо до сих пор смешит: да, Джисон тоненький, ножки у него маленькие, зато рельеф спины и пресса — ого-го, бицуха вообще в обхвате больше бицухи Минхо, просто без напряжения и под одеждой оно не особо видно; зато с напряжением и без одежды…). Уджин его окликает, а затем семенит следом. Надумал себе роль телохранителя, её же и придерживался. Минхо пресёк его первые попытки спуститься за ним в метро, на «да мне же по пути» покрутил у виска: он заглянул во все личные дела учеников и зазубрил их наизусть, так что прекрасно знал, где находится дом Уджина. Минхо бесился по-тихому, что Уджин тратил своё время зазря. Минхо иногда задерживался, иногда освобождался раньше, но всегда натыкался на Уджина у выхода. Ради жалких десяти минут тот разменивал минимум час. Вроде Минхо понимал зависимость от близости любимого человека, а вроде сам бы от такой настойчивости отказался, если на горизонте замаячили бы перспективы покруче. Более реальные, приземлённые. Вроде успешного поступления, например… — Опять не ждёте, — надулся Уджин, чьей судьбой Минхо был в данный момент озадачен. — С такими длинными ногами ты не только меня, но и мою смерть обгонишь, — глаза в разговорах с Уджином закатывались автоматически по десять раз в минуту, вызывая неприятное головокружение; вообще, стоило бы сходить к офтальмологу внепланово, глаза уставали не меньше ног, как будто Минхо беспрерывно двенадцать часов пялился в тусклый монитор в тёмной комнате, а зарядка для глаз облегчала давление ненадолго. Для ног хотя бы удалось купить охлаждающие жидкие стельки с ортопедическим эффектом — Минхо как раз попал на распродажу, когда забирал заказанную для Дэхви обувь со стельками. Разница небольшая, но чувствовалась. — Хотели бы быть повыше? — спросил Уджин без намёка на подкол. — Высокие живут меньше, — вспомнил Минхо недавно сказанное Дэхви. Дэхви… до сих пор с ним не разговаривал. Делал всё как всегда. Сам свою одежду в стиралку закидывал, после стирки развешивал бельё, после сушки сортировал и отпаривал. После еды мыл за собой посуду и вытирал стол. После школы сразу делал уроки и занимался своими делами. Но не обнимал. Не ложился рядом. Не звал смотреть с собой новые серии «Инквилинизма», не отправлял понравившиеся видео. Не просил послушать очередную выученную песню. Когда они сталкивались в кухонном пространстве, в коридоре или на лестнице — огибал как препятствие. Будто Минхо — не папа. А урна посреди тротуара. Минхо не лез. Давал время разобраться в себе. Примириться с мыслью, что скоро он будет не единственным ребёнком в семье. Найти душевное спокойствие. Почувствовать себя самостоятельным. Минхо замечал: Дэхви постепенно менял свою реакцию на него, всё чаще шевелил губами, словно желал начать разговор, грызливый взгляд волчонка превращался во что-то… мудрое, что ли. Дэхви стал осмыслять всякие… взрослые вещи. И с ними — взрослеть. Минхо не лез. Не смел. Хотелось. Боялся, что Дэхви что-то неверно понял, потому придёт к неверным выводам. Что Дэвхи за эти две недели обоюдоострого молчания решит, что оказался ненужным. Минхо не умел правильно выражаться, этим болел с детства. В более лёгкой форме, чем Сынмин, но не менее болезненно. Находились те, кто его понимал практически так же, как и он себя, но не все, не сразу, приходилось трудиться над собой и правильно выстраивать отношения с окружающими, если в их окружении ему нужно было проводить время. Но чаще всего Минхо не заморачивался, конечно, сосредотачивался только на по-настоящему важных людях. С годами Минхо допёр: всё то, что бесило его в Сынмине, было и в нём. Глупый юмор, неуместность высказываний, ревность ко всему своему — просто для Сынмина «своим» были кухонные губки и полки в шкафу, — лишь Джисон помог ему понять. Он сказал: неудивительно, что вы разошлись, вы слишком похожи — не можете друг друга ничем удивить и одинаково упрямые. И раньше эта мысль, расплывчато оформленная, витала где-то на задворках бессознательного, не бросалась грудью на амбразуры в пылу очередной битвы с Сынмином, не выползала мохнатой гусеничкой в периоды просветления, когда солнышко выступало из-за облаков и улыбкой Дэхви зеленило грядку души Минхо. Многое благодаря Джисону изменилось и продолжало меняться. Даже сейчас, когда его не было рядом. Утром у Джисона был вечер, и на ужин он чавкал в камеру бургером с двойным сыром. Фантомный запах фастфуда преследовал Минхо с тех самых пор: завтрак из яичницы с беконом пах хот-догами, в метро пованивало прогорклым маслом, в котором жарили картошку фри недельной давности, потные дети в школе напоминали о фиш-н-чипс, а теперь? Минхо шёл по Самсон-ро мимо холмов с гробницами Сончоннын, его станция — Соллын — названа была в честь королевских усыпальниц; с переездом маршрут пришлось перестраивать, и по этому пути теперь Минхо каждый раз натыкался на кучу забегаловок. Серьёзно, он пару раз, когда преодолевал этот отрезок пути, визуализировал в голове карту и помечал её фастфуд-точками. В последний раз их насчиталось семнадцать. Конечно, желудок страдальчески буркнул, напоминая о своей охоте фастфуда, а обострившееся чутьё поглощало каждую линию аромата, витающую в воздухе. Где-то. Жарили. Картошку. Минхо аж остановился и полной грудью вдохнул, морщась — сосредоточился на источнике запаха. Кажется, через улицу за углом. Что там? Мак вроде открыли новый? — Н-наставник! Вы чего? А Минхо об Уджине уже и думать забыл, у него в голове только «ну, если прикинуть, у Хан Джисона пять утра, значит, у меня есть целых два часа до созвона, я успею по-быстрому набить живот хрючевом и даже принять дома душ». Минхо вёл жёсткий контроль питания. Записывал в календарь ведения беременности всё, что чувствовал, что ел, даже когда в туалет ходил записывал. Умный календарь — предложенное доктором Хан приложение — давал советы, подсказки, мониторил через часы его состояние, и ещё хвалил за то, что к положению Минхо относился с ответственностью — с тех пор, как Джисон улетел, а Чанбин узнал о залёте, у Минхо во рту жухлой чипсинки не было. …похвалил бы его календарь, если бы узнал, что Минхо собрался зайти в мак, взять три порции картошки, фиш-н-чипс, а ещё большую порцию жареных манду — эксклюзив в меню корейских маков?.. Минхо считал, что может себе позволить. Да и не то чтобы он «следил за питанием» — нет, он высчитывал витамины, калории, белки и углеводы, заносил порции и граммовки в дурацкий календарь, но всё ещё позволял себе всё желаемое. Другое дело, что желал он пресную куриную грудку, пудинг, яйца и огурцы — единственное, чем он не блевал в три фонтана. А тут на тебе. Фастфуд. Нет, от такого подарка прихотливой занозы Минхо отказываться не собирался: если его не тошнило от запаха, то едва ли будет тошнить от вкуса. Его грёбаный токсикоз вообще странно работал. — Наставник Ли, вы зависли прям в шаге от проезжей части, — Уджин мягко за локоть отодвинул покорного Минхо куда-то подальше от пешеходного перехода под светофор, откуда через заграждение на дорогу вывалиться было сложнее. — На этот раз наша замечательная прогулка окончится здесь, прости, Уджин-а, я слишком сильно хочу жрать, — Минхо с закрытыми глазами повёл носом в ту сторону, откуда пахло картошкой. Слюна непроизвольно заполнила рот, ещё бы чуть-чуть и ноздрями пошла. — А чё вы нюхаете? Прётесь по бензину и выхлопным газам? — Уджин как-то неловко рядом зашевелился, а Минхо от его слов перекосило: — Какой бензин, картошкой пахнет. Из мака, — он возмущался более чем справедливо. Какой бензин, на редких АЗС остался бензин — значит, и редкая тачка подпёрдывает бензином. Да и здесь рядом нет никаких АЗС. Минхо один глаз разлепил. Поднял его на Уджина. Потом закрыл и вздохнул: растерянный ребёнок только оглядывался по сторонам и затылок почёсывал. — Если вы хотите в мак… м-можно я с вами? — заискивающе попросил Уджин наконец после минуты неловкого молчания. — Через два дня каникулы, я… до сентября вас не увижу. О да, Минхо тому и рад: может, за месяцок Уджин остынет как-нибудь. И лично он, и другие дети Минхо осточертели. Все вокруг только и делали, что доставали его и грузили хернёй. Проваленными контрольными срезами, конфликтами с учителями английского, забытой сменкой, сломанным шкафчиком в раздевалке, просьбами быть помягче. Минхо ни капли не изменился с тех пор, как начал преподавать — ни в манере, собственно, преподавать, ни в общении с учениками, у него даже под сопереживание для детей был отведён определённый лимит. Нельзя слишком сближаться, погружаться так, что о себе забудешь. Минхо знал таких — выгоревших. Он сам когда-то едва не выгорел. Он знал, что всякое дерьмо случается, и что человек о многом из того, что происходит прямо под носом, даже не подозревает. — Уджин-а-а-а-а, — заунывно начал Минхо, — в печёнках сидишь. — И я отстану, — Уджин сложил кулак, оттопырив мизинец и большой. М-да. Обещание на пальчиках. Чума просто. — Ты вообще-то и так отстанешь, — Минхо как от отвращения вжал голову в шею, — как ты и сказал, через два дня каникулы, и я подмёл все хвосты, так что скоро свободно уеду отдыхать. А с вами теперь разбирается… на кого вас там повесили?.. Минхо знал, спросил так, для риторики. — На учителя Чона, — невесело ответил Уджин, потому что «учитель Чон» — ёбаный говнюк, высокомерная зараза, вот бы его собаки за жопу покусали. — Пожалуйста, наставник Ли. Я… вы сказали сделать вид, что того разговора не было… — Но ты не можешь? — ладно уж, Минхо махнул рукой, позвав за собой, и направился к пешеходному переходу. — Не могу. Смотрю на вас и думаю: откуда вы взялись такой прекрасный. И почему я появился так поздно, не успел даже попытаться, — Уджин заговорил очень тихо, и правильно — нельзя такие вещи громко говорить, и не потому что они на улице, где всё ещё в разношёрстной толпе можно встретить кого-то знакомого, а потому что такие вещи для шёпота и интимной обстановки. Не в их случае по обоим пунктам, вот Уджин и выкручивался как мог. — И я спросил о вас у Дахи-нуны, о вас и Хан Джисоне… Так, что-то подобное Минхо уже слышал. Желая как можно глубже всадить заступ в одну почву, им сначала порыхлили другую — на соседней грядке. Когда-то и Дахи так делала: ворошила коллег Минхо, чтобы побольше узнать о нём самом. Теперь Уджин ворошил Дахи как коллегу Минхо, и круг замкнулся. — Она сказала, что с его появлением вы… стали счастливым, поэтому… да, неважно, каким он выглядит и что я о нём думаю, — решился сказать Уджин то, что должен был сказать сразу же после того, как объебался (раз уж промолчать не смог), и без допросов Дахи, а дойти своим умом. — Я рад за вас. — Можешь так не напрягаться, я всё равно за тебя заплачу, — хмыкнул Минхо, сводя всё к шутке. Честно говоря, тема Джисона из уст Уджина его невероятно напрягала. Потому что нихуяшеньки Уджин не знал. Ни о Минхо, ни о Джисоне, ни об их отношениях. Стал ли Минхо счастливее? Несомненно. Изменилась ли его жизнь? Кардинально. Когда они стали встречаться, Уджин был возраста Дэхви — а что дети знают об отношениях в двенадцать лет? Сам Минхо о них ничего не знал до двадцати восьми, потому что всё, что у него было до этого — «глухой телефон» и кратковременные интрижки. Джисон научил Минхо быть любимым. И не чувствовать себя виноватым за то, что его приходится любить. До этого Минхо считал, что любовь — что-то тяжкое, что-то жертвенное, отказ во благо, а оказалось, что любовь — это просто. — Ладно, я понял, вы не хотите об этом говорить, — половину фразы заглушили сигналы проезжающих мимо машин, но Минхо понял суть. Переход кончился, и за угол они уже повернули. Ещё сотню метров пройти и он у цели. — Прошу меня простить, — Уджин обогнал его на пару шагов, чтобы на ходу поклониться. — Я в любом случае рад, что встретил вас, что вы стали моей первой любовью и моим учителем. — Если уж в тебе так много слов, что не знаешь, куда их деть — готовься к эссе по корейской литературе, у вас после каникул пробники, — Минхо даже злиться не стал. Пихнул руки в карманы. Зря, подумал, наушники дома оставил. Разрядились, а ему лень было утром искать кейс для зарядки. Куда он только делся? Токкеби, что ли, завёлся? И за какие плохие поступки пакостит тогда? — Вы всё об одном и том же: учёба, экзамены… — заворчал басисто Уджин, чем-то напомнив Феликса, когда тот погружался в онлайн-игры, проигрывал, а потом врывался в голосовой чат и начинал вот таким же басом крыть матом своих тиммейтов. — Неучем остаться хочешь? Ничего не имею против: рабочий класс всегда нужен, мир ещё не докатился до абсолютной автоматизации рабочих процессов. Потому что мир — квадрат, — изрёк Минхо мудрую мысль, выцарапанную из сырой лирики Чанбина, которую тот мучил последний месяц. Уджин прыснул, рукой прикрыв лицо. До мака дошли уже без лишних разговоров, Минхо заказал, как и планировал, три порции картошки фри и порцию фиш-н-чипс, Уджин ограничился охлаждённой газировкой и рожком мороженого, пожаловавшись, что от такой духоты не спасают даже кондиционеры, и как Минхо вообще может выглядеть таким довольным: картошечка-то с пылу с жару. Минхо пожал на это плечами, не разглашая своей мерзлячести (и это вдобавок к вечно холодным рукам и ногам), повтыкал в телефон, пока ждал свой заказ — и за это время Уджин в один присест схомячил маленький рожок гигантским ртом. И началось что-то странное. Зазудело где-то, как залетевший в комнату комар (такое с Минхо давно уже не случалось, вот жучки-паучки в дом изредка заползали, и он, как единственный мужчина в семье, героически спасал домашних под крики и визги), противно ощущение: что-то неприятное совсем рядом. Комара-то хрен заметишь, пока он прямо на глаза не попадётся, да и уследить за ним проблема, комары «рябят», благодаря своему тельцу и окрасу запросто исчезают в реальности. Но жужжащий звук при этом продолжает мозолить. Здесь было то же, и Минхо внимательно прислушался к себе, но ничего не понял. Слишком много всяческой информации: из-за очереди у терминалов кто-то диктует заказ кассиру, шумная компания бесстыдно гогочет на всё заведение, над головой натужно работает система климат-контроля, за соседним столом громко чавкает дедуля в кепке, за окном постоянно мелькают яркие пятна машин и футболок. Обстоятельства отвлекали. Минхо головой потряс, надеясь стряхнуть и непонятное ощущение, и идиотские мысли, и как раз замигал экран прибора, встроенного в стол — заказ готов. Поднявшись с быстрым «ой-ой-ой», Минхо устремился к точке выдачи. И, о чудо, ощущение перестало свербить в носу под переносицей. Его вытеснил масляный аромат жареной картошки. Тот, кто придумал ломтики картофеля окунать в кипящее масло, настоящий гений. Что забавно, Минхо так считал, не будучи истинным фанатом картофеля — ни обычного, ни сладкого. Это Чанбин за милую душу уплетал картофель в любом виде: варёном, жареном, тёртом, пюре, в пицце и воке, в коктейле и в салате с говядиной, с острыми крылышками и под медовым соусом. Минхо начал есть сразу же после дезинфекции рук салфетками на спиртовой основе — лениво было в уборную заглядывать. Хрустящая снаружи, мягкая внутри. Божественно, просто божественно. Минхо стал подумывать о фритюрнице, но боялся соблазниться ежедневной картошкой фри — без диеты его быстро разнесёт, никакие физнагрузки не помогут. Да и сердечко «спасибо» не скажет, что уж говорить о других органах. Уджин сидел напротив, широко расставив свои длинные ноги — видимо, так, чтобы не касаться ног Минхо, в ином случае столкновение было бы неизбежно, — и скрючившись над столом, за которым ему, несомненно, было тесно. Наблюдал с полуублыбкой. Минхо упустил это. Повспоминав, осознал: Уджин действительно всегда наблюдал. Не отрывал от Минхо глаз во время занятий. Заходя в студию, всегда сперва находил именно его. В зеркале их взгляды постоянно пересекались. Но ни на какую любовь Минхо подозрений не бросал. Потому что во всех взглядах Уджина было только восхищение. Танцем, думал Минхо, ведь если бы восхищался Уджин им как учителем или личностью, то не подставлял бы постоянно драками, конфликтами, неуспеваемостью. А Уджин — маленький и вспыльчивый. Расти ему и расти. Странно. Чем больше съедал Минхо — а он почти всё прикончил, осталась одна порция картошки фри, — тем сильнее ему чувствовалось, что что-то не так. Зудеть начало уже внаглую вокруг головы, Минхо подумал — может, это позабытые мысли? С физической отдачей под ложечку и переносицу? И о чем он позабыл? Ах. — Надо взять маффины, — Минхо случайно проболтался вслух, голову обращая к стенду с меню и прайсом. Маффины, маффины. Шоколадные, шоколадно-черничные, яблочно-коричные, клубнично-ванильные. — Хотите сладкого? Давайте я возьму, — о, эта бесячая манера умиляться с любой херни Минхо из себя выводила — он тут не эгьё корчил, а как будто бы: Уджин лицо ладонями обхватил и до ушей залыбился, гад. — Нет. Сын… Сын их любит, — зачем-то пояснил Минхо, и прозвучало оно как оправдание. — И себе возьму, ладно. Рядом с домом и школой Дэхви, на удивление, маков не было совсем, а кулинарные пробы Минхо Дэхви все отвергал; то есть съедал, хвалил, однако было «не то, но в этот раз у тебя получилось лучше, пап, спасибо». Так что маффинами обычно их снабжал Джисон, когда не ленился выходить из дома и прогуляться до магазина или качалки. Как бы Минхо Джисона ни любил, тот… тот — придурок. Не последний бытовой инвалид, конечно, но неряха ещё та — благо хоть что за собой следил. Носки по всему дому, фантики, упаковки и коробки на каждой поверхности, разводы засохшей зубной пасты на раковине и воды — на зеркале, Джисон… не игнорировал просьбы Минхо убирать за собой. Он о них тупо забывал, как забывал всё на свете — и важное, и не очень. Потом вымаливал прощение, конечно, пару дней вёл себя образцово, а дальше — опять по-новой. Ладно, Минхо не видел ничего страшного в носках под диваном. В отличие от ношенных носков Чанбина, они не воняли, за гигиеной ног Джисон следил на высоком уровне. А вот сырость и упаковки из-под еды могли обернуться полчищами насекомых в доме: Минхо не брезгливый, провёл бы дезинсекцию и дезинфекцию, а вот сам бы Джисон страдал. Он от маленького муравьишки чуть ли не до потолка подскакивает, что бы с ним случилось от таракана? — А он… ваш сын, он… ему?.. — Уджин разволновался, по щекам вниз загибая мизинцы, потом вовсе руки на щёки опустил. Плохое предчувствие Минхо возросло. Подступило к горлу. Там — застряло комом. — Ему нравится ваш муж? Минхо открыл рот, намереваясь резануть крепким «да», потому что какие вообще могут быть сомнения? Но зачем-то взял паузу. Дэхви оттаивал — к Минхо. Ещё чуть-чуть, как будто бы, и пойдёт на контакт. Так почему ни разу за всё это время — а Минхо и Джисон созванивались дважды в день — Дэхви не откликнулся на зов Джисона? А зов был, да не один: Джисон интересовался его делами постоянно, спрашивал об учёбе, настроении, только вот Дэхви из своей комнаты не выходил, и на все вопросы отвечать приходилось Минхо. Что не просто странно, глупо — обижен-то Дэхви был на Минхо, а Джисон тут при чём? — Думаю, — говорил Минхо медленно пережёвывая буквы, — да. Недавно… мы с ним не сошлись во мнениях. И, думаю, это отразилось на их отношениях. Подростки считались бы взрослыми, если бы не раздували из мухи слона, — Минхо крепко зажмурил глаза. И опять попытался найти источник раздражения. К своей мысли он хотел добавить что-то ещё, но из головы вылетело. Он услышал, как ухнул пуфик сидения напротив, затрясся стол, Уджин поднялся на полусогнутых и наклонился, осторожно положив Минхо руку на лоб и спросив: — Вас что-то беспокоит? Вам плохо? Развеять подозрения Минхо уже не смог. Оно толкнулось наружу с противным чувство соскребаемой вверх по рукам и ногам кожей. Пробрало крепкой дрожью, желудок скрутило, а Минхо рванул с места. Два шага до первой двери, три шага до следующей — единственной открытой, — и Минхо упёрся коленями в условно чистый пол (теперь спортивки придётся стирать, блин). Он едва успел зажать одной рукой нос, а второй ухватиться за поручень, протянутый по стенке туалетной кабинки. Уджин не знал же, Уджин поступил как джентльмен — прошёл за ним, прикрыл дверь в кабинку — на прикрытие тылов у Минхо не хватило времени, — сказал: «я подожду вас в зале, сделаю пока заказ». Молодец, Уджин-а, мысленно похвалил его Минхо впервые за целый месяц, правильно понял: после такого представления Минхо задерживаться здесь не собирается. И доедать — тоже. И вряд ли ждать заказ — хорошая идея. Картошечка, милая картошечка превратилась в пережёванную мягкую массу, перемешанную с рыбкой и чипсами — уже не понять, где что. И всплывала, высплывала, а ещё как получала прибавление — брызгами поднималась и плевала Минхо в лицо. Что максимально отвратительно. Отчего блевать хотелось только сильнее — верхняя часть кишечника заколола, под рёбрами вообще вакханалия какая-то, а желудок пируэты выкручивал, пульсировал и щемил, исторгая из себя съеденное. Ресницы дрожали. Дрожал он весь. Под загривком холодный пот собрался, и на лбу выступил противной плёнкой. Коленки ныли и скрипели. Блядство, блядство. Минхо ненавидел, когда его так сильно выворачивало. Приступ кончился внезапно. И пошёл на спад вообще-то ещё тогда, когда желудок оставался наполовину полон. Дальше блевал Минхо уже рефлекторно, ну и от отвращения, да. Поэтому, когда еда в нём кончилась, Минхо обождал секунд двадцать. Собирал горькую и жгущую полость рта слюну и успокаивал сознание. Сплюнув хорошенько несколько раз, поднял голову повыше, нос разжал. На пробу попытался подышать — вроде у него получилось, по глотке вверх в носовую полость не дало — ну, хоть в носу ничего не зудело и не жгло, забило только. Первым делом Минхо встал с колен и нажал на педаль, чтобы смыть неудачный вредный ужин. Пока-пока, картошечка. Вторым — руки салфетками вытер, чтобы потом утереть лицо. Только после этого вышел и нормально умылся, оценив свою помятую рожу в зеркале. Веки опухли, нос из-за зажима раскраснелся и тоже опух, а губы… как будто он взаправду «целовался с толчком». От нехватки воздуха лицо пятнами, багрово-синюшное. Нужно домой. Минхо уверил поджидающего на выходе из туалета менеджера, что ему поплохело не из-за некачественной еды. Нет, всё вкусно, ничего не испортилось, я даже чаевые оставлю, только отстаньте, а. Уджина уверил в том, что провожать его не надо. Забрал только из его рук картонный пакет, снизу доверху наполненный маффинами — откуда же мальчишке было знать, что и сколько покупать. И наказал, пальцем пригрозив: этого тоже не было. Я забываю про твои выходки, ты — про мой позор. Договорились? Уджин собирался отказаться от такого щедрого предложения. Он губы закусывал и мялся туда-сюда. Явно хотел допрос устроить. А что Минхо? Не мог же Минхо сказать своему ученику что-то вроде «прости, милый, просто меня тошнит от одного твоего запаха». Однозначно не мог. *** — Детка, тебе нужно поспать, — настойчиво повторил Джисон, обеспокоенно разглядывая лицо Минхо. И вот что он там выискивал? Да, чуть за тридцать — не приговор, но никто не молодеет. Даже Джисона, вечного ребёнка, за ребёнка уже не выдашь: пусть выглядит значительно моложе своих лет (нет, нет, Минхо, не смей вспоминать шутки про белковый омолаживающий коктейль), но и у него на коже протаптываются борозды морщинок, особенно на улыбочных местах. Что говорить про Минхо, он с рождения мучился плохой кожей, значительная часть зарплаты улетала на уходовую косметику — крема всякие, маски, молочко, — и иногда он ходил на процедуры. С возрастом рябь на щеках и широкие поры становились всё заметнее, тоже появлялись морщины, проще стало получить отёки и синяки под глазами. Так что Минхо держал себя в тонусе, стал реже пить алкоголь, соблюдал режим, не жрал всё подряд, давал себе достаточно отдыха. Жаль, что всё это — полный отстой в сравнении с гормональной перестройкой, которой невероятно похуй на все усилия владельца тела. Спать двенадцать часов в сутки? Картошка фри? Кофе в два часа ночи? Сыпь на жопе? Закупоренные поры, и, как следствие, куча прыщей на лбу и носу? Да пожалуйста! …Минхо правда выглядел хуёво. Правда устал — он пришёл домой в восьмом часу, полчаса вытерпев час пик в метро на ногах, и спасло его только то, что в каждом вагоне стояли автоматы с медицинскими масками. Но с тех пор он отмылся от общественного толчка, вонючих людей и летней жары душем и жёсткой мочалкой, умылся холодной водой, выпил минералки без газа и даже успел полежать с пакетом льда на лице. Джисон всё равно увидел. И второй раз посоветовал идти в кровать, а на часах только половина девятого. — Я же сказал, — заканючил Минхо, — не хочу, не хочу! Не смей скрывать за заботой слова «ты настолько отвратителен, что глазам больно», — и стал тараторить: — Нет ничего зазорного в том, что ты не хочешь флиртовать с мужем, который не в форме, я что, осуждать буду? Это ты свеженький, только из душа — ещё головушка не обсохла, а у меня сегодня долгий рабочий день, ни минутки присесть не было, а потом я блевал в туалете мака, потому что меня преследовал чёртов Ли Уджин, а у него такой отвратительный запах, ты бы знал! А ещё метро это ебучее, вот не зашёл бы в сраный мак — успел бы до толкучки, но нет, картошечки, видите ли, захотел… Минхо жаловался свободно, не боясь себя выдать: чем больше он утаивает, тем подозрительнее (Джисон легко уличит его растянутым «хё-ён, да ты обманываешь»), а в его сжатом изложении в принципе ничего таинственного не было. Стошнило? Минхо — дуал, у него обоняние обострённое, а Уджин — подросток, значит, вонючий. И тридцатиградусная жара-духота, и фастфуд — в общем, всё складывалось так, что тошнота странной не выглядела. Однако в первую очередь подумал Джисон, как оказалось, не об этом. — Он всё ещё тебя донимает? — Джисон надул губы. — Его бы упорство да в правильное русло. Или измором берёт? Feather by feather a goose is plucked, — качнул головой. — Почему сразу не сказал, что плохо себя чувствуешь? — когда нервничал, Джисон всегда волосы — даже идеально уложенные — пятернёй назад зачёсывал. Как вот сейчас. Смешок тоже получился нервным: — Но, кажется, мне не стоит волноваться о том, что somebody encroaching on my goose. О, детка, я так соскучился… — глоток, странноватый взгляд. — Я должен был оставить больше одежды? — Да, много одежды, — Минхо пару раз моргнул, следя за затвердевшей шеей с оформившимся жилами и выступом кадыка. Рельеф гусиной кожи Джисона в солнечных рассветных лучах подсвечивался оранжевым и тенил ганашем — тот даже застывал такими же узорами. — Почему на тебе так много одежды? Джисон приподнял бровь, засмеявшись глазами. — Детка, на мне только бельё и распахнутый халат — тебе этого мало? — Мне этого много, — рыкнул Минхо, провожая очередную упавшую со влажных волос каплю за нижний край экрана. Даже там сырость разводит! Ну что ему высушить голову и вытереть тело? — В прошлый раз ты был недоволен, потому что я был голым?.. — полуутвердительно-полувопросительно. — В прошлый раз ты сидел на толчке! Хан Джисон, Хан Джисо-он, почему ты просто не можешь чуть-чуть пофлиртовать со мной, чтобы я почувствовал, что ещё чего-то стою? — Ах, а ты, значит, не уверен, что чего-то стоишь? — Джисон приблизился к веб-камере лэптопа левым глазом. Задерзил: — Самоутверждение за счёт молоденьких юношей тебя уже не устраивает? — Уж прости, что ценю внимание своего альфы выше, чем внимание вонючего ученика, — Минхо только поджал подбородок и глаза закатил. Идиотизм. — Я… оу. Так в этом плане «вонючий»? — резко отпрянув, Джисон схватился обеими руками за полы халата на груди. И то ли запахнуться посильнее вздумал от неуютности, то ли раздеться — для уверенности. Так сразу и не поймёшь. Но руки замерли, Джисон уточняющим голосом спросил: — Я нужен тебе… как альфа? Мне вернуться? «Да, да, вернись, свей мне гнёздышко, а я высижу в нём нашего малыша» Минхо из речевой связки отмотал и тесаком рассудка отсёк — к херам. Потому что ну что он как этот в самом деле. Ему нужен Джисон, но не жизненно необходим, есть в мире вещи поважнее низменных желаний конкретных людей, и есть вещи, на которые повлиять нельзя. Или можно, но лучше не надо. Джисон заслуживает понимающего партнёра, уважающего его достижения, а не сопливую истеричку, идущую на поводу у своего «хочу». Минхо натянуто улыбнулся: — И трёх недель не прошло, а ты уже соскучился? — Не представляешь, как, — наконец, Джисон опустил руки и страдальчески заломил брови. Полы халата опять разъехались и обнажили плотно сбитую упругую грудь. Над ней Джисон работал долго, подгоняемый Чанбином, и ею гордился. А Минхо-то что, ему — больше пространства для манёвров, больше места для поцелуев и всяческих отметин — стыдновато перед Дэхви укусами и засосами сверкать. — Мы в Нью-Йорке почти закончили, послезавтра — Сиэтл, это на запад через всю страну, с одного побережья на другое, и опять… Опять, понимал Минхо, разница сдвинется в большую сторону. Придётся укладываться в один звонок в сутки. — Сейчас в самолётах — м-м, классно, не то что раньше, мне нравится летать и видеть небо — ох, хён, ты бы видел это небо своими глазами, но, блин, устал уже — любоваться небом я мог бы и с тобой, и ради этого даже забрался на твою дурацкую гору, или в лес бы выехал куда-нибудь от светового загрязнения подальше, я не понимаю, почему мне вообще раньше нравилось смотреть на звёзды в одиночку, если когда есть ты — от одиночества душу рвёт, и я вспоминаю все те глупые фразы про «под одним небом», но даже небо у нас разное, потому что когда у меня — звёзды, ты с Дахи на обеде пудинг жрёшь. — Твоё широкое небо становится ещё шире, чтобы дотянуться до тебя. Под «о-о-о» Джисон стрельнул в него рукой-пистолетиком. Что ж. Упоротые признания в чувствах от Джисона — что-то с чем-то, и не было их ничего милее, потому что сумбурный поток сознания всегда честнее заготовленных речей (Минхо всегда от этого мок, и всегда после этого у него был лучший в жизни секс, Джисону стоило бы поблагодарить своё косноязычие). А упоротые ответы от Минхо, у которого эмоциональные сложности с принятием приятных слов — признаний и комплиментов — вторая половинка одной жопы. Они друг друга стоят. — Как Дэхви? — отсмеявшись, Джисон перешёл к следующей волнующей ум теме. — Всё так же дуется? — Если бы что-то изменилось, ты бы узнал об этом в первую очередь, — поморщился Минхо, приподнявшись с кровати на локте и глянув на закрытую дверь спальни. Дэхви за весь вечер так и не попался ему на глаза, но зато успел сделать пару мелочей по хозяйству: запустил посудомойку и разобрал пакеты с продуктами, привезённые Чанбином. Узнав о том, что Минхо — мудак (и восхищённо называя его так каждый раз при встрече), Чанбин взял на себя обязанность следить за Минхо в оба глаза. В качалке на своё усмотрение регулировал каждый тренажёр, на какие-то даже заглядываться запрещал, следил за всем и умильно дул щёки. О Джисоне не выспрашивал, в отличие от своей швабры, даже не заикался, потому что мог пораскинуть мозгами и допереть, к чему пришёл сам Минхо, без всяких подстрекательств. И еду вот покупал, потому что зачем тратиться на доставку или самому таскать тяжёлые пакеты, если есть он. У Чанбина сейчас перерыв. Он пишет свой последний альбом и отдыхает перед последним туром. Так, во всяком случае, всем говорит. Минхо не допрашивал Чанбина по поводу, тоже прикинул: скорее всего, Чанбин дошёл до стадии «всех денег не заработаешь» и «почти не вижу сына», и повторение судьбы Бобби из iKON его более чем устраивало. Чанбин хотел чего-то попроще: может, открыть своё агентство, может, заняться чисто руководством лейбла, может, пустить в эфир какое-нибудь новое шоу. Или откатить назад, остаться свободным исполнителем без гильотины над головой, писать и петь о чём хочется, сменить формат — ну, или не так радикально, а просто попробовать новое. Чанбин уже на том уровне, когда после исчезновения его не забудут, а через несколько лет будут рады видеть снова, и не только из-за «положительных отзывов» критиков и слушателей, не из-за весомых пожертвований и сотрудничества с благотворительными организациями, не по эпизодической, но важной роли в оскароносном сценарии Хан Джинвона. Или Чанбин думал о том же, о чем думал Минхо. Что Хёнджину нужно выбраться, наконец, из четырёх стен, перестать стагнировать, найти что-то по душе — ладно, не обязательно даже образование или новую работу. Чанбин… подготавливал почву для стабильной жизни. Минхо надо бы озаботиться тем же. Он же с чего-то решил, что Джисон совершенно не против будет сидеть дома с ребёнком, наверное, потому что у Хёнджина и Чанбина было так. Хёнджин на удалёнке, а Чанбин заколачивает бабки, ну и кому тут проще было «осесть»? А если Джисон тоже превратится… в чайку-алкоголичку? — Кря. Или утку? Минхо моргнул. — Чего? — Говорю, спросил я зря, — улыбнулся Джисон. — Опять в себя ушёл. Тебя настолько это беспокоит? Пойдёшь к доктору Киму? — И что он скажет такого, чего я сам не знаю? — раздражённо цыкнул Минхо, падая опять головой на подушку. — У вашего сына переходный возраст, дайте ему больше личного пространства? — Что кто-то должен сделать шаг к примирению… Ты так и не сказал, почему вы поссорились, — Джисон спрашивал в сотый раз, но вот здесь Минхо сдаваться не собирался. Почему-то Джисону ни один придуманный подлог фактов не нравился как правдивый. Он, наверное, слишком хорошо знал Дэхви. «Этот ребёнок ни за что бы по такой ерунде тебе бойкот не устроил». — Блин, Хани, не нужно… этого, — неопределённо крутнул головой Минхо. — Нет, в этой семье нет ничего, что тебя бы «не касалось» — по правде говоря, это очень даже тебя касается. И ты прав — ты имеешь право знать, что между мной и Дэхви, ну, если это не «личное», поскольку у нас у всех есть право на личное. Но пойми, а. — Понял-понял, — Джисон поднял руки перед собой. — Но потом-то ты скажешь? — Да. Просто чуть-чуть попозже. У нас с ним всё хорошо, правда, это же не первая ссора, просто… я беспокоюсь чуть больше обычного из-за… продолжительности? Не знаю, неудивительно, что он такой упёртый, у нас же не стая, а стадо баранов, — и Минхо язык прикусил, поняв, что вместо «семья» сказал «стая». Для него это немного разные понятия, и во втором радиус ближнего круга чуть больше. И раз он сказал «стая», то имел в виду не только себя, Джисона и Дэхви. Минхо замаскировать ошибку попытался, переиначив: — Если бы он только от меня своё упёрство брал — я бы знал, как с ним работать. А он ото всех и понемногу. Тут отщипнул, там отщипнул, а в итоге гремучая смесь какая-то. — Papa-goose and son of papa-goose, — рассмеялся Джисон, рядом с гладковыбритой щекой сложив руку в щипковый жест. Минхо за этот непрекращающийся фееричный парад гусей Джисона вот прям щас бы таким жестом отщипнул ему кое-что важное. — I'm sorry, baby. — Don't be a jerk, — вот такие фразы на примитивном уровне Минхо мог выдавать без подготовки и штудирования словаря. Чтобы вонючка-Джисон не забывался и не мнил о себе всякое. — Every Goose must have his Jerk, — мечтательно пропел Джисон с прикрытыми глазами. — Блин, думал, как зарифмовать «goose» и «chose», но почему-то ничего в голову не приходит. — Слышь, твой гусь сейчас зарифмует «развод» и «идиот», — сначала Минхо кулаком пригрозил, нижнюю челюсть выпятив, а потом тоже рассмеялся, тыльной стороной ладони глаза прикрыв. — А-а-ах, ну точно животное. — Твоё? Всратое? — где-то зафырчал Джисон. — Моё, всратое, — согласился Минхо, волей-неволей вспомнив древний мем, уже лет пять на поверхность интернета не всплывающий. Пару минут помолчали. Джисон пялился на него и попивал свой кофе, Минхо вслушивался в каждый «сюрп» и старался не заснуть (да, Минхо — мудак, это уже и так все знают; когда Джисон отправлял его отдыхать, Минхо действительно хотел отдыхать). — В первый же день, — внезапно даже для себя стал признаваться Минхо, — я положил ему под дверь его альбом. Мне показалось это хорошей идеей, — и начал ждать одобрения. Хоть какого-то. — Ну… — Джисон вздохнул, — наш малыш всё равно должен был его вскоре получить… Ох, Минхо промычал что-то невразумительное, стиснул бёдра покрепче, одну ногу на другую закинув, в щиколотках скрестив. «Наш малыш» из уст Джисона… отодвинуло сон на второй план, раззадорило, плеснуло водичкой на раскалённые камни — Минхо паром обдало; сердце защемило и сжалось, пропустив пару ударов, а потом забилось ускоренно, подгоняя кровь к ушам, щекам и груди. И куда-то в штаны, где и без того уже горячо и мокро. — …и что он ответил? — Ничего, — с придыханием выжал из себя Минхо, на мгновение зажмурившись, но и после этого Джисон перед глазами чётче не стал. — Утром он показательно унёс альбом в гостиную, положил на полку к другому хламу. — Эй! Не называй хламом, — Джисон принял оскорблённый вид, будто альбом — национальное достояние. Или его личная заслуга. Нет, Джисон привнёс немало: после одобрения Минхо вклеил туда пару записок от себя, расписал пустые места строчками из песен, подходящих по смыслу и случаю, вклеил открытки из мест, где они вместе побывали, а со школьной поры ещё и начал вставлять результаты учебного года Дэхви. Ну и что, эй. Минхо — инициатор и создатель, он имеет право называть своё детище как угодно. — Если он оказался на полке с хламом — значит, хлам. — А может он тебе в нём что-то написал? — проигнорировал предыдущую реплику Джисон, не желая спорить. — Ты хотя бы пролистал? — Ничего не написал. Минхо это предположение в голову пришло первым, так что он каждую страничку как под микроскопом изучил, пару раз всплакнул, переживая заново все те моменты, благодаря которым появлялись новые записи, однако не нашёл ни одной лишней буквы. — Ладно, — подытожил Джисон. — Ладно, — повторил, сминая губы нервозными движениями, а после облизывая их. — Подумаю, что можно сделать. И постараюсь не думать о причине ваших разногласий — раз уж ты пошёл на крайние меры… Я… хотел бы вручить его вместе с тобой. Но. Ладно, Дэхви — твой сын, и тебе, конечно, важнее наладить с ним отношения, я… не расстроен, нет! — предупредительно вскинул руки, стоило Минхо приоткрыть рот. — Просто из-за этих съёмок я пропустил… такой важный момент, и… не знаю, хочу ли пропускать их и дальше, oh, shit. Скучаю по вам, — улыбнулся печально. — Я поищу здесь какой-нибудь крутой альбом. В этом ведь кончаются страницы, да? — М-м, — Минхо любил этого человека до одури. — И помни, — в этот раз с задором. Джисон набрал воздуха и тихонечко запел: — Everything's gonna be alright, one day you gonna shine like a candle light, и когда время придёт — смейся. Минхо узнал мотив, тот плавным «на-на-на-а» закрутился снизу вверх внутри черепушки. И тут же Минхо попросил записать голосовое сообщение с этой песней, очарованный нежными высокими нотами и импровизационным вокализом Джисона в конце. Джисон смущённо потёр щёки, снова откинул волосы, с которых исчезал влажный блеск, и пообещал: сделаю сразу, как будет минутка. А больше минуток у них не было: Джисону принесли завтрак, что означало скорый выезд на съёмку. — До завтра, — сказал Минхо разочарованно. Поправил резинку штанов, которой не суждено лишний раз опуститься. — Тогда перекушу и пойду баиньки. — У меня это будет всё ещё сегодня, — Джисон сентиментально чмокнул кончики пальцев и приложил их к экрану. — Люблю тебя. — М-м, — Минхо кивнул, не отрывая головы от подушки, и сбросил звонок. *** «Ну зачем, зачем, зачем, бля, а если бы я решил ещё пару лет подождать, то совсем бы развалился нахуй?» — именно эта мысль и ещё с десяток идентичных ей проносились перед глазами бегущей строкой. Он находился в состоянии просмотра новостного канала, где вещали о катастрофах и бедствиях, и не имел возможности переключить. Всё тряслось и рушилось, а диктор монотонно вещал: «Всё будет хорошо, мы это переживём». Ну и уёбищный видок, конечно, у его внутреннего голоса. Позвоночник скрипел, устав корчиться, тошнота натянутой тетивой превращала тело Минхо в лук, но с прицелом было плоховато; если у него получится утром встать с кровати, он наградит себя… не думай о еде, никаких шоколадных медалек и японских пудингов, нет, лучше кошачье кафе или косметический салон с массажным кабинетом, да, терпи, Ли Минхо! Ты всего лишь третий раз за ночь бежишь в ванную комнату, и в промежутках уже успел поспать три часа, до подъёма успеешь поспать ещё четыре, если повезёт! А потом затрясло ещё сильнее, мир содрогнулся и затрясся пол, полудохлый вулкан опять возжелал извержения, да только в недрах его ничего не осталось. Вот он пыльной золой и пыхнул, недовольно дрожа. Жгучая лава на щеках застывала. И щипала. Стадом гусей. Минхо хрипло залаял, имитируя смех. Как же его всё это заебало. Сначала он попрощался с лёгким ужином из фруктового набора и чашки чая, потом — с водой и не успевшей до конца раствориться таблеткой, а в этот раз — с остатками желудочного сока. Он пуст. В нём ничего не осталось толком. Он срал-то в три раза реже, потому что нечем, а потом мучился запором, чуть жопу не порвал. Доктор Хан умоляла не злоупотреблять таблетками и клизмами, а Минхо с трещинами ходил. При этом, блядь, он как-то умудрялся набирать вес. Хорошо хоть Джисон не заметил этих трёх килограмм, ну, или был тактичен. Первое, скорее, они же дважды в день виделись: сложнее заметить изменения в человеке, когда видишь его постоянно. А второе в принципе маловероятно, Джисон запросто мог бы что-нибудь обидное пиздануть. Закончив со внеплановым мытьём полов в ванной, Минхо зачем-то посмотрел в зеркало. Сетка сосудов в глазах воспалённой краснотой перекрыла склеры. А во внешнем уголке правого глаза образовалось кровавое пятнышко. Если не пройдёт, то засчитается за ещё один повод сходить к офтальмологу. Минхо убрал моющее средство под раковину, снял резиновые перчатки, вымыл руки. Попросил Алексу избавиться от вони. Та приняла к сведению, зажужжала воздухоочистителями, и нагло посоветовала обратиться за медпомощью. Минхо зря сдвинул ползунок свободы воли вправо. Эти бездуховные железяки его убивают. Не только они, кстати. Его организм сам себя убивает тоже. Что самое обидное, так это то, что он подготовился. Всё рассчитал, напланировал выше крыши, реально следил за собой, а не пиздел календарю для галочки. Он считал себя готовым, психически, морально, и физически в том числе — пик формы, все дела, ага. Он гораздо меньше стрессовал, жил умеренным темпом, а не пытался везде успеть как когда-то — сначала профильные курсы, потом работа, вебинары, хозяйство на нём: пожрать, убрать, Сынмину жопку подтереть и брючки на выход выгладить. Минхо жил этим днём, когда его выросший сын мог взять на себя половину домашней работы, когда половина быта автоматизирована, когда его вторая половина не была таким же мудаком как он сам. За что ему это? Дело ведь не в Джисоне — расстояние между ними сказывалось иначе, и одну беременность без альфы он уже пережил, правда тогда — вообще, Сынмин до альфы ему не дорос. Так что если затрагивать эту особенность физиологии, опять же, сейчас должно быть легче. В доме много Джисона. Джисон рядом: в поношенных шмотках под подушкой и в видеозвонках. А-а-ах, Минхо устал. Усталость — синоним его жизни. Он устал даже думать. Как легко живётся тем, кто не умеет рефлексировать. Кто не задумывается о первопричинах, последствиях, мультивыборах и алгоритмах действий на все случаи жизни. Так что, решив не забивать свою голову хернёй, Минхо умылся прохладной водичкой ещё раз, после чего вернулся в спальню. Преодолевая два шага коридора, пожалел, что отказался от дома с полноценными санузлами в каждой спальне, решив сэкономить пару десятков лямов. Он тут своей беготнёй мог потревожить сон Дэхви или вообще его разбудить. С другой стороны с домом им и так невероятно повезло, не стоило в таких мелочах привередничать. Цены на жильё практически рядом с центром не для слабонервных, от одного взгляда на них инфаркт хватить может. Так-так-так. Что тут у нас, кроватка? М-м, свежее постельное, древняя толстовка Джисона с Аней, а ещё телефон. На который часы присылали предупреждения о критическом состоянии. Минхо все уведомления смахнул, злобно зыркнул на надпись 02:12AM Seoul/01:12PM New York, передразнил Чанбина, обнимающего их с Джисоном на заставке, улёгся. С первого раза принять удобную позу не удалось, хотя с этим обычно проблем не возникало. Минхо заворочался. Сон долго не шёл. Под одеялом было слишком жарко, а без него — холодно. Пришлось достать из шкафа плед. Раньше его текстура казалась приятной и мягкой, теперь — раздражала до чесотки. Ноги потели, фантомное ощущение скатывающихся по икрам капель отвлекало. Потом на улице соседская собака решила устроить рандеву с птицами, которые каждое утро радовали Минхо легкомысленным щебетом. Из-за её визгливого лая Алекса закрыла окно, хотя Минхо не высказал прямой просьбы, только недовольно ворчал себе под нос. Надо же, он смог даже железяку доебать. Из-за закрытого окна стало душно, из-за кондиционеров — шумно, и когда Минхо наконец сомкнул глаза, настало время их размыкать. Это был какой-то сиюминутный сон, поместившийся в мгновение моргания, голова гудела и казалась непропорционально тяжёлой. Минхо не первый раз не выспался. Во времена студенчества у него бывали дни, когда он не спал почти трое суток. Но уже к двадцати пяти подобный героизм его истощал всё сильнее и сильнее, пока всего одна бессонная ночь не заставила его уснуть, стоя в автобусе. С тех пор Минхо со сном никогда не экспериментировал, а теперь ужаснулся вдруг. Осознал кое-что важное. Дети — это антоним для такого явления как сон. — Бля-я-я, — сказал он в потолок. Он как-то забыл учесть то, что ему придётся неоднократно жертвовать сном. Ну и ладно, ну и ничего, они с Джисоном как-нибудь справятся. Джисон и его режим сна — вот где настоящий пиздец, ему самое то с младенцами возиться, раз в три часа проснулись пожрать и обратно на боковую. Шутки Минхо про то, что у него два ребёнка, уже давно не казались шутками. И наставления Киоко-сан всплывали в памяти каждый раз, когда к Джисону применяемо было слово «ребячливость», то есть практически всегда. Киоко-сан продолжала жить в голове Минхо, цитировала при случае старые японские фильмы и стихи: особенно любим ей был Сайгё, она неустанно твердила, что поистине мир в наши дни не знает покоя. Подбадривала: эй, духом не падай! Советовала искать себе опору, чтобы не жить одиноко под сенью ветвей. Когда Джисона не было, она говорила: Отчего-то сейчас Такой ненадежной кажется Равнина небес! Исчезая в сплошном тумане, Улетают дикие гуси. А когда Джисон появился, неоднократно повторяла, смешливо изгибая губы: У каждых ворот Стоят молодые сосны. Праздничный вид! Во все дома без разбора Сегодня пришла весна. У неё с Джисоном была своя какая-то тема про сосны — она вышила ему гладью сосновую ветвь, а он ей дарил благовония с запахом соснового леса. Минхо разрешил им оставить это в тайне: двое взрослых людей облачались в ореол загадочности и превращались в озорных детишек, насмотревшихся мультиков про шпионов, и при каждой встрече шушукались на свои сосновые темы. Им это доставляло удовольствие. Минхо нравилось, что Джисону удалось оживить Киоко-сан, пусть и ненадолго, Киоко-сан нравилось, что она нашла кого-то близкого по духу на старости лет, Джисону нравилось, что очаровательная престарелая соседка делилась с ними фирменными японскими рецептами, благодаря чему он мог отведать настоящей японской кухни, а не той, что под видом настоящей втюхивали туристам. В плюсе были все. Жаль, что Киоко-сан не дождалась. Ни свадьбы их, ни отзывов об отпуске на её исторической родине, в маленьком рыбацком городке на берегу океана. Ни этого маленького паразита, который ради своего благополучия исчерпывал ресурсы материнского организма. Ссать Минхо решил сидя, ноги его почти не держали, да и так был почти до нуля снижен риск обоссать все стены и пол тогда, когда глаза сами собой закроются. Решение было признано неудачным, когда вставать не захотелось. Но нужно ещё по-быстрому в душ — он насквозь пропотел — и освежающую маску налепить, чтобы не выглядеть случайно восставшим из могилы мертвецом. И за двадцать минут успеть позавтракать, выпить таблетки и витамины, одеться, потом почистить зубы и добежать до метро. Еле-еле выполнив первую половину задуманного, Минхо сполз по лестнице на первый этаж, надеясь найти в холодильнике ингредиенты для фреша. Апельсины и лаймы Чанбин купил вроде, а что насчёт свежей мяты и газированной минералки? Первое Минхо покупал сам и редко, не зная, когда его приспичит приготовить что-нибудь эдакое, а второе никто, кроме Джисона, в доме не пил. Но на кухне, вместо мяты и минералки, неожиданно нашёлся Дэхви. Видок у него был крайне ожесточённый, он как будто специально в первый день каникул проснулся по будильнику в семь утра, чтобы с кем-нибудь поругаться или подраться. — Оно того стоит? — это первое, что сказал ему Дэхви с той ссоры. Минхо не сразу сообразил, о чём речь. У Минхо мыслительные процессы замедлены до режима полусна, да ещё и как-то реагировать на такие предъявы от собственного сына он не привык. — Мой брат, — пояснил Дэхви, носом клюнув в сторону Минхо, но порядком ниже его глаз. — Или сестра. Стоит того? Ты вообще спал? — Милый, ты тоже дался мне непросто, — вяло ответил Минхо, засовывая в холодильник голову едва ли не целиком. Сразу же морозом до пяток прошибло, зато головная боль чуточку отступила. А ещё он преувеличил. С Дэхви было гораздо, гораздо проще. Не идеально, конечно, не было такого «ой, девять месяцев пролетело, а я и не заметил», но Минхо не ощущал себя раскатанной броневозом по асфальту жабой. Его последняя надежда заключалась в том, что токсикоз скоро отступит — как-никак, триместр кончается, — и не вернётся под конец срока. — И я не прав был? Что ты слишком старый? — Ли Дэхви! — Минхо от возмущения резко вскинул голову, но забыл, что она наполовину в холодильнике. Он стукнулся о самую верхнюю полку, откуда ему в затылок прилетел пудинг. Минхо зашипел, нечленораздельно матерясь, чтобы дурной пример не подавать, и высунулся обратно, злобно глядя на Дэхви. Тот даже не улыбнулся. — Б-блин, да, окей, ты был прав — я слишком старый и всё это даётся мне нелегко. Да, и что? Неужели я н-не имею права, б-блин, сделать что-то для себя? Я мечтал приютить с десяток котов — хрен там, у моих лучших друзей аллергия. Я мечтал быть певцом — хрен там, я недочеловек, у меня и шанса не было ступить на сцену. Я мечтал построить карьеру — хрен там, какая карьера, когда тебя на год выбивают из жизни, а отца твоего сына никогда нет рядом и приходится полагаться на чужих людей? Я мечтал о большой семье — хрен там, мой сын называет меня старым, подражая своему недоумку-папаше, а я всё на тебя потратил, Морандуни! Всё, что я делал — ради тебя. Нужен мне большой дом с задним двором? Да я бы в коробке из-под холодильника поместился и жил у мусорки с бродячими котами, но у меня есть ты; я даю тебе всё, я выполняю все твои просьбы, я разрешаю тебе приводить друзей, пропускать школу и ругаться! Ты никогда ни в чём не нуждался, милый. Никогда. Моё здоровье досталось тебе. Моя молодость досталась тебе. Вся моя любовь досталась тебе. И этот дом тоже когда-нибудь достанется тебе. Что досталось мне? Упрёки, что я наконец-то стал жить для себя? Молчаливая ненависть за то, что «предаю тебя», подумав о своих желаниях? Спасибо, милый. Именно это мне и нужно, — Минхо пнул чёртов пудинг, упавший под ноги, со всей дури. Пластиковая упаковка встречи со стеной не выдержала и лопнула, пудинг забрызгал стену жирными желейными ошмётками, а в ушах Минхо повторялся раз за разом хлопок и треск. Ладно. Ладно, он впервые по-настоящему накричал на Дэхви. Со своими настоящими эмоциями. Теми, что волнами плескались в животе, предвещая шторм; и шторм случился. Минхо хлюпнул носом, упрямо вытер запястьем слёзы, пошёл за половой тряпкой и мусорным пакетом. Он бесился, блядь. Одно слово Дэхви — и не было бы в их жизни Джисона. Но Дэхви никогда не был против. Дэхви позволил их отношениям зайти так далеко. Дэхви благословил Минхо на личное счастье, а теперь упрямился, желая благословение своё отобрать назад. И всё ещё никак своё поведение не аргументировал. Не снизошёл до разговора по душам, не объяснил по-человечески, что не так. Да чем ему вообще помешает младший? Это не Дэхви вставать по ночам, кормить и укачивать, распознавать в плаче «больно», «есть», «какашки», не ему мучить соски молокоотсосом, не ему возиться в экскрементах! Минхо ненавидел, блядь, высосанные из пальца драмы. И именно поэтому никогда не доверял выбор фильма для вечера кино Хёнджину. Он сам, конечно, тоже отчасти был драматичен — но никогда всерьёз. Сейчас он не сдержал себя в руках. Перемножились друг на друга усталость, тошнота, недосып и ёбаная головная боль, а ещё обида за этот тупой беспричинный игнор от сына, в ком Минхо прежде был уверен больше всех на свете. И гормоны, да, по-любому дело в гормонах, у него понижен тестостерон и повышен эстроген. Некритично, но вкупе — неприятно. Доктор Хан сказала, что для дуалов в положении такое в порядке вещей. Организм так, мол, усмиряет либидо, которое иначе бушевало бы как в эструс, а также контролирует набор веса, чтобы обеспечить жизнеспособность плода. А как «бонус» — слабая стрессоустойчивость и чрезмерно быстрый выход на эмоции. И если с постороними Минхо не так сложно было сдерживаться, то с близкими… от близких ему всегда больнее. Потому что Минхо никогда не ставил себя на первое место. Отдавал всего себя своим любимым. И никогда не считал, что прогадал, когда отказался становиться самовлюблённым эгоистичным мудаком. Он стал просто мудаком. Который не в силах справиться с собственным сыном. Дэхви никуда не ушёл, вызывающе молчал, наблюдал свысока за тем, как Минхо расправлялся с последствиями своего гнева. Только через пять минут, когда Минхо уже наливал себе сок — даже если бы на фреш что-то и нашлось, времени на него уже не было — сказал нравоучительным тоном, стопроцентно перенятым от госпожи Ким: — Останься дома, будет лучше. — Не могу, — нос всё ещё сам по себе тёк жидкой соплёй, так что Минхо через раз хлюпал. В контексте разговора выглядело жалко. — Останься, — продолжил настаивать Дэхви. — Тебе же плохо. — Мне очень часто плохо. Если бы я каждый раз не ходил из-за этого на работу, меня бы давно уволили, — Минхо пытался говорить спокойно. Но руки дрожали. Ему сложно было вести себя как ни в чём не бывало. Внутри что-то требовало то ли извиниться, то ли запереться в ванной и рыдать под душем. Или же спрятаться в шкафу среди вещей Джисона. Ничего из этого ситуации не подходило. — Семестр кончится, они там без тебя совсем не справятся? — бросил Дэхви с вызовом. — На тебе, что ли, всё держится? — Да, — рявкнул Минхо, но тут же сбавил обороты. — Вся наша семья держится на мне. Всё отделение уличных танцев держится на мне. Мне нужно сдать отчёты на сегодняшнем педсовете, обговорить с учителем Чоном перспективы отстранённых учеников, — перечисление свелось к монотонному бубнежу, — утвердить даты отпусков, чтобы самому наконец-то выйти, сверить по больничным листам фактическое отсутствие и задокументированное, потом ревизия помещений и смета расходов… Это всё, скорее, Минхо вдалбливал себе, чтобы ничего не забыть. Да, он поставил напоминалки, и коллеги едва ли дадут упустить хоть что-то, грымзы и говнюки, но и самому надо мозгами шевелить иногда. Иначе совсем памяти не останется. — Да почему ты никогда не слушаешь, — перебил Дэхви где-то на «…и не забыть в родительский чат скинуть результаты». — Я как лучше хочу, а ты!.. Ты!.. Всё равно по-своему делаешь! Не даёшь заботиться! Я не глупый, я замечаю! Ты говоришь, что мы на равных! Но всё равно ты старший, лучше всех знаешь, а я раз ребёнок ещё, то не знаю ничего, да? Когда мой папа ходит как зомби, когда панда мордой краше, а я ничем не могу помочь! Потому что я не решаю ничего, я тоже хочу принимать решения, а не слушать, что мой любимый папа хочет ребёнка и для меня малыша от человека, который!.. — и тут Дэхви осёкся. Ладно. В этот раз Минхо не понял ничего в очередной раз и не особо-то расстроился. Мысли просились наружу и интенсивно стучались по ту сторону лба. Итак, непринятие Дэхви строилось на том, что он считал Джисона кем-то плохим. Внезапно. Минхо стал в ускоренном режиме пролистывать всё, что случалось между ними в последнее время. Дэхви отказывается идти с Джисоном в парикмахерскую, выбрав Минхо. Тогда Минхо не предположил, что дело может быть в неприязни. Значит, дальше? Дэхви не пошёл вместе с ними к Бинни-Джинни, спросив разрешения остаться дома и позвать в гости Тэука и Донхёна. Но он не сказал ничего такого, что позволило бы заподозрить: тем более, естественно желание играть и общаться со сверстниками (и не играть и общаться с вредным невоспитанным малолеткой). Ещё дальше? За месяц до отъезда Джисон заявил, что Дэхви заходил в подвал. В словах его не было упрёка: «В следующий раз позови меня, хорошо?». Дэхви стал упираться, что никуда он не заходил, ничего не трогал, а Минхо показал тогда, что больше верит Джисону: Джисон — параноик, если микрофон сдвинут на миллиметр ниже, он заметит сразу же — своё личное пространство охраняет, сука, ревностно (как и все в этом доме). Опасения Джисона Минхо понимал: Дэхви из любопытства и незнания мог где-нибудь напортачить с аппаратурой или узкопрофильными программами, поэтому, да, логично, что Джисон всегда настаивал на своём присутствии. Он обучал Дэхви музыке с ранних лет, но к знакомству с ней более тесному они приступили не так давно: до этого Дэхви всего лишь хотел петь, а желание записать песню в нём родилось в начале этого года вместе с дурацким желанием пройти прослушивание и стать трейни. Тогда-то Джисон и начал давать новые уроки про виды разъёмов, подключение аппаратуры, инпуты-аутпуты, микшеры и эквалайзеры, реверберации и автотюны. Учитывая то, что на аппаратуру Джисон никогда не скупился, а его рабочее место было оборудовано по его представлениям и запросам, Минхо и сам боялся в подвал спускаться. …а, да. Дэхви в ходе разговора бросил: «А чего ты боишься, Джисонни? Ну был я там один, и что? Тебе есть, что скрывать?», и Джисон замямлил, покраснел, Минхо подумал тогда почему-то про то, что всё провокационное и с пометкой «xxx» у Джисона на рабочем компьютере не хранится… Дальше Дэхви отказался от помощи Джисона и стал заниматься у себя в комнате, Минхо связал это с очередным приступом самостоятельности — ну, из того самого «я уже взрослый», которым Дэхви его только что обсыпал. И получается, что Минхо всё пропустил. Опять. Минхо сел. Прямо на пол в пространстве между кухонными тумбами и барной стойкой. Этого пространства как раз хватало на длину ног. Приложив стакан к готовой взорваться голове, Минхо переспросил: — «Который» что? Чем тебя обидел Хан Джисон? — Меня он не обижал, — тем не менее, сказал это Дэхви обиженным тоном. — Только если тем, что обидел тебя. — И меня он не обижал, — продолжил не понимать Минхо, — у нас с ним всё замечательно. — Об этом я и говорю, пап, ты не даёшь о себе заботиться, ты не видишь, ты не… знаешь ничего! — Дэхви сполз со стула, выпрямился, выпячивая грудь, на которой руки сложил, готовясь воевать словами. Лучше бы дрался, подумал Минхо, спрашивая: — И чего же я не знаю? Он вертел стакан в руке, пересчитывая пальцами грани — интересная форма, стаканы обычно цилиндрической формы, ну, или усечённым конусом. А тут гранёный, Минхо редко такие попадались, этот — из набора, привезённого Феликсом из какой-то поездки. Вообще-то не время для отсиживания жопы на твёрдом, перебора граней и воспоминаний. У Минхо опять не оказалось сил встать. На выходных перед каникулами он съездил домой, в Кимпхо. Проведал Дори, от стресса и разлуки с Суни и Дуни приобрётшего серебряный блеск на потускневшей шёрстке. Рассказал маме. Ах, как она расцвела! Он сделал её бабушкой в сорок четыре, когда для него она была неизменно молодой и прекрасной (сам боялся стать дедом в сорок четыре — получилось бы забавно), а теперь собирался сделать это снова, но сознательно, уже к её пятидесяти шести, когда при взгляде на неё Минхо испытывал тёплую печаль, потому что даже замутнённый сыновьей любовью взгляд отметил возраст. Возраст, наиболее подходящий для того, чтобы начать величать леди «бабушкой». Она этой высказанной мысли рассмеялась, ну какая же она леди, а Минхо точно так же на полу сидел, обнимал её колени, а она, согнувшись, гладила его по голове, ожидая его признаний. Он выложил всё: что сам решил за всех, но многого не учёл, а она похвалила его эгоизм, но оскорбила его интеллект и приказала начать, наконец, пить таблетки для улучшения памяти; он поделился с ней ситуацией с Дэхви, а она воскликнула: «Ну надо же! Я же так часто с ним разговариваю, и совсем не заметила, будто бы он зол на тебя за что-то, наоборот, когда он говорил о тебе, так переживал…»; он вымученно пересказал историю об Уджине, а она сделала вывод, что профессия преподавателя не равняется пониманию детей и их чувств. Минхо кивал ей, сопливил от сквозняка по полу, думал о том, что мама безо всяких образований, курсов по психологии и педагогике, понимала его так же, как и Джисон, совсем безо всяких усилий. Для разрешения конфликта с Дэхви она дала ему совет: поговори с ним как со взрослым. Посчитай его взрослым, а не делай вид. Ты же знаешь, как неприятно, когда принижают тебя, твои чувства и слова, только потому, что ты младше. И она не открыла ему какую-то тайну. Минхо и без того так поступал. Или пытался. Чего он после ссоры не пытался, так это поговорить. Он думал, что понимал Дэхви, и именно поэтому ждал. И дождался: Дэхви сынициировал контакт. Херовый какой-то контакт, лучше бы Минхо с пришельцами пообщался. Теми самыми, злобными и кровожадными, которые прилетели уничтожить Землю и решили начать с Америки. — Так, знаешь, — Минхо всё же поднялся, проявив чудеса ловкости и координации, — я на работу. Ещё немного — и опоздаю. А ты пока подумай, о чём хочешь мне сказать. И стоит ли оно того. Стало резко не до завтрака, и оно даже к лучшему: ему нужно пережить этот день без лишних забегов до туалета. От одного пропущенного завтрака ничего не случится, тем более Минхо не уверен, что сможет поесть — нервное утро и крайне непродуктивная ночь аппетит зарубили на корню. В голодании на нервной почве нет ничего хорошего, в еде насилу — тоже, но ему надо пережить этот день, расслабится он завтра, а послезавтра — сядет на поезд до Кимпхо. У детей каникулы, у учителей — «офисная» работа, так что Минхо влез в джинсы вместо спортивок, в прострации отметив, что это, наверное, последний раз в году когда он в принципе в них влез. А потом вылез, решив не мучить себя одеждой, стесняющей движения (снизу-то свободно, а пуговица давит). Нашёл летние хлопковые брюки на резинке, которые не носил уж точно пару лет как, оверсайз-рубашку с коротким рукавом, которую ему отдал Феликс. В ней он красовался на обложке летней коллекции японского онлайн-магазина, но была она не в его вкусе, поэтому перешла к Минхо в постоянное пользование. Феликс вообще всем подряд одежду раздавал, потому что большинство брендов поверх контрактной оплаты всучивало моделям и амбассадорам своё шмотьё. Типа «щедрый подарок», а на деле «может, наденешь в люди хоть разок и ещё разок нас прорекламишь». И если Минхо это было побоку, то Джисон — ликовал. Для него приезды Феликса, наверное, чувствовались как распаковка чемоданов для Дэхви — счастья полные трусы. Минхо шутил, что нормальных людей Феликс подкупал добротой, улыбкой и веснушками, а дуэт «тупой и ещё тупее» — тряпками. Хёнджин был падок на тряпки и цацки, о, да, а Джисон просто не перерос то самое, из детства. Вот как когда лезешь в родительский шкаф и чувствуешь себя неебаться модником; Минхо последний раз так делал лет в шесть, а Джисон — когда они ездили к его родителям на семейный ужин. Напялил палантин госпожи Хан, её же жокейку, надухарился её парфюмом от Missha, а потом папиным ремнём пытался поймать Минхо, прячущегося от него по всему второму этажу. А на первом с племянниками Джисона носился Ббама, господин Хан бренчал на гитаре, госпожа Хан сетовала, что современным детям не хватает воспитания, а Минхо смотрел на Джисона, её сына, пытавшегося петельку ремня накинуть ему на руки, и думал: «боже мой, какая глупость». В принципе. Джисон мог сделать хуйню. В этом Минхо ой как не сомневался. Это же Джисон. Тот, кто купил две винтовки с резиновыми пулями и в первый же день разбил люстру, вазу, и продырявил бумажный рулон штор. Тот, кто для первой брачной ночи под свадебный костюм надел трусы с изображением могилки Дамблдора на жопе и надписью «место для лучшей волшебной палочки». Тот, кто проколол язык и через неделю проглотил и шарик, и штангу. Тот, кто постоянно со всеми спорил, несмотря на печальную статистику побед, и то ходил в рубашке задом наперёд, то учился ездить на моноцикле, то носил скакалку на манер шарфа. До всякой косоёбани Джисон доходил всегда — неважно, самостоятельно или с посильной помощью друзей-шакалов, так что… …у Минхо слишком, слишком бедная фантазия для того, чтобы он мог себе представить, чем же именно Джисон так разозлил Дэхви. В какой-то мере Минхо опять делил чувства надвое. Хорошо, что Дэхви начал показывать характер — истинную фамильную породу Ли из Йонъина, — и что обида его была, в сущности, не на Минхо направлена. Плохо, что с какого-то хера именно он и получил на орехи! И если бы, ах, если бы, он получил действительно орехи! А получилось так, что почти три недели Минхо жил на измене в состоянии повышенной тревожности, не чувствуя себя комфортно ни в собственном доме, ни в собственном теле. Пиздец, спасибо. И если бы не работа — единственное, что отрезвляло разум — он, погребённый под снежным комом, вырыл бы себе берлогу и принялся бы зимовать неприятности. Одевшись, через шею перекинув лямку сумки, Минхо медленно поплёлся ко входной двери: надо из кроссовок в летние туфли стельки перестелить. Дэхви опять выбрал неподходящий момент. Волна негодования опять стёрла прибрежную нацарапанную совестью надпись «извинись, обмудок». — Ты когда-нибудь думал о том, чем занимается Джисонни, пока я в школе, а ты на работе? Минхо, засовывая ногу в туфлю, хрипло рассмеялся. — Пф-ф, чем он занимается? Спит, ест, пишет музыку и проигрывает в каждой из игр в своей виртуальной реальности. И едва ли Минхо где-то ошибся. Иногда Джисон, конечно, ездил в головной офис, но большую часть работы современные технологии позволяли выполнять не выходя из дома. Те же уроки вокала и прослушивания. Даже за кастингами можно наблюдать, сидя в домашнем кресле и попивая лимонад. — Тогда для кого он прихорашивается каждый четверг? — продолжил гнуть свою линию Дэхви, притопнув. Ему отчего-то так сильно хотелось доказать, что… — Милый, ты… — Минхо зарылся лицом в ладонь и медленно выдохнул. — Если я правильно понимаю, на что ты намекаешь… ты знаешь Джисонни не хуже моего. Он не такой человек. — Я его знаю! Поэтому, если он… он делает такие вещи, если он тебя оп-позорит!.. Я ему житья не дам, ясно? И если всё… правда, ты!.. Пообещай, что бросишь его! А Минхо, пока этот диалог продолжался, ни о чём не думал. Просто потому что всё это смешно. И он с лёгкой душой пообещал: — Брошу, конечно. У меня есть гордость и самоуважение, знаешь ли, — так и просилось на язык «сам спроси у дурака Ким Сынмина», но Минхо понимал, кому чего говорить не стоит. Он и так слишком часто при Дэхви ругался на его непутёвого папашу, ещё и в формулировках похлеще чем просто «непутёвый папаша». Да, Дэхви понимал — уже — что у Минхо с Сынмином будущего не было, что Сынмин не так уж и суперски проявляет себя как отец (зато суперски у него получалось хвастаться на радио), но он всё равно считал себя сыном Сынмина и его задевало. «Не называй его придурком, не хочу быть сыном придурка», ага. Может, Дэхви… боялся? Что Джисон… вот так же оставит Минхо одного с ребёнком, и брат или сестра Дэхви будут расти как и он сам?.. Видя отца по большим праздникам, в число которых не входил его день рождения. Ой-ой-ой. Минхо требовалось больше времени всё это переварить. И, как ни странно, вот теперь он от сторонней помощи бы не отказался, потому что далеко не детский психолог, не воспитатель и не учитель даже по-нормальному. Что-то где-то пошло не так. Неужели Минхо воспитал Дэхви так, что тот за Минхо — ради него — готов был ему же самому, что за невероятная чепуха, устроить бойкот? Это… типа?.. Э-э, что? Минхо вышел в дверь, двери не открыв, а потом засмеялся, потирая ушибленный лоб. — А потом он говорит мне, что может идти работать, — недовольно хмыкнул Дэхви позади, — Алекса, пожалуйста, сообщи, когда папа доедет до работы. Алекса пиликнула, одобряя запрос. В тот же день, но уже вечером, Алекса запрос отклонила: «Данные удалены приоритетным пользователем».