Смеётся гора

— Серьёзно? У нас тут что, приют для брошенок? — Хёнджин вывернул губы и картинно взмахнул рукой. — Некуда податься? Минхо от «брошенки» покоробило, учитывая то, чем были заняты его мысли с самого утра. — Ой, ну извините, что своим унылым одиноким видом порчу семейную праздничную атмосферу, — ответил он бесстрастно, проходя внутрь квартиры. На коврике для обуви нашлись оксфорды Сынмина. Минхо цыкнул, разуваясь рядом с ними. Нашёл в тумбочке свои вязаные следки с прорезиненной подошвой и кроличьими мордами на носках. Каждое его действие сопровождалось натужными вздохами, словно ещё вот-вот и откинется, от старости превратившись в труху. Хёнджин стоял, преграждая путь, и держал руки сложенными на груди — ему явно не терпелось высказаться. — Заткнись, — бросил Минхо, оттолкнув Хёнджина плечом. — Я ещё ничего не сказал! — Вот и помалкивай, — для убедительности Минхо даже кивнул, а сам оглядел пространство первого этажа, разведывая обстановку. Юль завизжал «дядька Мин-Мин», обнаружив Минхо первым — из засады выскочил, размахивая голубой шёлковой тряпкой, в которой отдалённо угадывалась блуза Хёнджина — в ней он был запечатлён на свадебных фотографиях Минхо. Минхо улыбнулся и подался вперёд, наклоняясь. Юль мигом шмыгнул меж распростёртых рук, пришлось поднять его и держать крепко-накрепко. Весу в нём было не больше четырнадцати кило, что едва ли считалось нормальным. Минхо решил бы, что дитя голодом морят, если бы своими глазами не узрел, как это чудовище пожирало всё подряд, в силах и с Чанбином посоревноваться. Всё нажранное Юль тратил на бесогонки, подвижные игры и чуть-чуть не дотягивающую до диагноза гиперактивность. Ну и пошёл в Хёнджина, наверное, раз уж и ликом его сверкал. Да, Минхо беспокоила тема лишнего веса и веса в принципе. И тема детей, конечно же. Он вздохнул, передавая визжащего Юля Хёнджину — тот со словами «не скачи на дядьке, ему нельзя тяжёлое таскать» своё чадо чуть ли не насильственно отнял. — Йоу! — тряхнул рукой и браслетами Чанбин, поднимаясь с пола. — Ты не предупреждал, что заглянешь. Минхо, погладив напоследок Юля по голове, встал к Чанбину вполоборота. Кивнул сначала Сынмину, с ногами забравшемуся на кресло-качалку, потом ответил: — Сам не знал, просто повод нашёлся. Что у вас тут? — сощурился, приглядываясь. — Песни пишете, что ли? Пожалел он немного, что не воспользовался допуском и не вошёл втихую, а культурно позвонил — так мог бы застать творческий процесс трёх совершенно разных людей в самом его естестве. С другой стороны, это сейчас он знал про творческий процесс, так мог бы и напороться на нечто высокорейтинговое, вот и перестраховался. Наскучило ему смотреть на тощие жопы и красные пятки. И не хотел бы он знать, чем занимались на обеденном столе. За спиной заворчали «ну вот и во что ты усрался весь, чертюля» — прятки за кадками с пальмами для Юля бесследно не прошли, и Хёнджин понёс его умываться. Перед Чанбином и низким креслом Хёнджина валялось сопутствующее: включённый графический планшет с пастельной палитрой на экране, ноутбук Чанбина с открытым текстовым редактором, детское пианино, отданное Дэхви Юлю. К пианино Дэхви относился бережно, на нём почти не было царапин, он редко его ронял и умудрился ничего не сломать. Но Минхо всё равно пару раз разбирал его, смотрел, что и как, менял аккумулятор, когда заряжаться пианино стало несколько часов, а разряжалось за десять минут. Дэхви не вырос материалистом — он цеплялся не за вещи, а воспоминания, и сам принял решение расстаться с отцовским подарком. Минхо это впечатлило: он сам не сразу к этому пришёл, только при переезде избавился от хлама с лоджии и из кладовки. Дома в Кимпхо… мама всё ещё хранила его учебные тетради. Которым два-три десятка лет. Зачем? Вот уж нелёгкий вопрос. А пианино, тем временем, обрело вторую жизнь. Дэхви всё равно пересел за самый настоящий синтезатор, а Юль в гостях у них только и делал, что просил «поиграть в музыку». — Пишем музыкальные сказки, — пояснил Чанбин, обнимая Минхо одной рукой за шею, а другой — выкручивая ему нос. — Мне кажется, мы нашли своё. Минхо в ответ сжал жопу Чанбина, гундосо вопрошая: — Ты не собираешься доживать до пенсии? — Ай-я, Лино-я, ты никогда не исполняешь своих угроз, я уже не боюсь, — Чанбин потянул его на место для посиделок, усадил в кресло Хёнджина, потому что знал — на полу от малейшего сквозняка всё себе отморозит. — Хочешь посмотреть? — Расскажи сначала, что это за ерунду вы придумали в очередной раз, — Минхо грузно руку свалил на подлокотник, ноги пошире расставил, голову назад откинул. — Ну, короче, это… — Чанбин свою подушку подтащил поближе к ногам Минхо, там и осел. — Джинни рисует иллюстрации такие, движущиеся и немножко интерактивные, а мы придумываем истории в стихотворной форме, ну… типа такое, что можно включить ребёнку перед сном, — и, обернувшись, убедившись, что Хёнджин с Юлем ещё не вернулись, настоящим шёпотом затараторил: — Я не знаю, нам там всякой херни насоветовали, мы какие-то методики пробуем, я правда не понимаю в этом нихуя, но вроде у нас что-то получается, э? В общем, мы пока подбираем, чем его занять на подольше и увлечь, и всё такое, с этими сказками возимся уже третий день — считай, что рекорд, и, бля, дети — такое безграничье для фантазии, они ж вроде нихуя ещё не видели и не знают, а я только и успевай записывать, короче, Лино-я… — Ты в положении? — внезапно спросил Сынмин, ни капли совести не поимевший — перебил восторженную трескотню Чанбина на середине, как будто и не слышал её вовсе. — Почему не сказал? Это важно. — Сказал бы, если бы лично твою морду щенячью увидел, — Минхо хмыкнул, — только вот в последний раз мы виделись, кажется, в мае? Спасибо, что хотя бы не забываешь с сыном увидеться. Только что-то он не очень доволен тем, что во время каждого выгула ему приходится ждать, пока ты каждой кокетливой старушке автографы раздашь. И всё тут так: Дэхви неоднократно жаловался, что не может с отцом посидеть нормально где-нибудь в кафе или сходить в игровую зону, потому что вечно Сынмина кто-то где-то подлавливал. То селфи просили, то автографы, то рукопожатие на память, то втюхивали сувенирку — кто на что горазд, — а Дэхви при этом просто не знал, куда себя деть. И фанатов ведь не пошлёшь, Сынмин — не той аудитории кумир, где можно спокойно слать в тридесятые ебеня, и за это любить только больше будут. Ну, в общем, Сынмин — не панк-рокер и не андеграунд-рэпер, он певичка воздушных зефирок и замков, у него все поклонники — феечки и феи-крёстные, он не может, как Чанбин, заорать на весь стадион: «Да пошли вы на хуй», швырнуть микрофон в визжащую аудиторию, а на следующий день разбирать очередную уйму презентов, рассортированных менеджером (посылать фанатов всё равно некрасиво, но тогда они охуели, а Чанбин на гормонах был, и всё закономерно: нехуй буквы против Хёнджина было поднимать). Вытвори Сынмин что-то подобное — его заживо похоронят под обломками сцены CJ Livecity Arena, хах. Сынмин у них дома появлялся редко. Отношения с какой-то болезненной надломленной дружбы превратились в умеренное приятельство, сварочными швами зафранкенштейненное, сложно было понять, что так, что не так. Когда-то Сынмин захотел начать сначала, но Минхо до сих пор раздумывает, что же это было — внезапно проснувшиеся чувства, попытка найти стабильность в жизни, прихоть, навеянная инфантильной ревностью? Сомневался Минхо, что там были какие-то нормальные чувства; по крайней мере, оба они друг к другу ни страсти, ни любви, ни романтической привязанности больше не испытывали. И дружить не смогли — для дружбы нужно поддерживать контакт, интересоваться делами друг друга, просто видеться иногда или хоть как-то показывать свою готовность выслушать и помочь. Просто побыть рядом в трудный момент. Сынмин занят. Сынмин больше не его экстренный контакт номер один. Сынмин по случайности оказался его первой серьёзной любовью и отцом его сына, а остался только отцом его сына. Сынмин по-прежнему двадцать четыре на семь на связи только для менеджеров, режиссёров и продюсеров, по-прежнему домой приезжает лишь ради сна, по-прежнему отрицает свои привязанности. Что не мешает ему, ну, знаете, спать с людьми — влюблёнными в него придурками — и держать для них в запасе новое бельё и зубные щётки на всякий случай. И не мешает сходу распознавать в далёком бывшем, отделённом от их отношений более чем десятком лет, беременность. Интересно, как? Минхо опять сощурился, угрожающим взглядом сканируя Сынмина. Минхо столь очевиден? Что его выдало? Походка? Запах? Вес? Всё сразу? А Сынмин предыдущую реплику проигнорировал так же, как Чанбина. И вгрызся в суть немого вопроса по-своему, по-сынминовски: — Голос у тебя поменялся, — улыбнулся сомкнутыми губами широко, будто умильно руки в колыбель под щеку сложил. — И ты немножечко похорошел. — А-а, понятно, — приподнял брови Минхо. И тут же опустил, хмурясь: — Да б где. Издеваешься? Я зае… Вдруг за штанину дёрнули, Минхо оборвал себя, а следом открылась дверь ванной. Юль, впереди планеты всей, рванул к Минхо и мигом оказался у него на коленях. И чуть всё ценное не отдавил, пятками туды-сюдынькая, а Минхо его успокоил, за обе щёки схватив, сказав: — Хватит елозить, бесёныш, раз к вечеру столько сил осталось, значит, и на уборку хватит? — и кивнув на хаос, приютившийся в гостиной. От одного слова «уборка» Юля хватила дрожь, он тут же попытался замотать головой, отрицая и наличие сил, и причастность к бардаку, но захваченные в плен щёки не дали ему разойтись. — Папва разругався, — проблеял Юль своими губами-лепёшками. — Пус-сти. — А что, тебе не нравится, когда папа ругается и кидается твоими игрушками? — и ничего Минхо не отпустил, наоборот, сделал заинтересованное деловое лицо. Юль в этот раз закивал, строя слезливые глазки, на которые никто уже давно не вёлся. То есть Минхо не вёлся, а вот эти два долбоё… — Тогда почему не слушаешься? — Юль слушався, — во актёр, даже носом шмыгать умеет в подходящий момент. — Чё заливаешь, — сдал маленького проныру Чанбин, — зубы чистить не хотел, на горшок не хотел, буквы учить хотел, но сбежал через две минуты, а потом ещё и папу пнул под жопу, тебе не стыдно? — Папа — засранец, — загоготал Юль, вырвался из рук Минхо и махнул как заправской паркурщик через подлокотник, избежав смачного подсрачника авторства Чанбина. Минхо такое положение дел удивило: да с чего бы. Чанбин обычно до рукоприкладства не опускался — не поднималась рука, вот как, а тут вон размахивается да кулаком в спину грозит, пока Юль убегает на второй этаж, счастливо повизгивая. — Джарвис, пригляди за Юлем, — цокнув и в раздражении закатив глаза, Хёнджин сложил руки на груди снова. — Будет исполнено, сэр. Хочу напомнить, что эта функция является приоритетной и находится активированной в любое время суток. Может, вы имели в виду: «Сообщи, когда молодой господин спустится, чтобы мы вовремя закончили обсуждения на деликатные темы и не нанесли молодому господину психологическую травму»? — Именно, спасибо, Джарвис, — в этот раз Хёнджин уже усмехнулся, а Минхо опять подумал про то, что своеволие искусственного интеллекта стоило бы поумерить. — Не за что, сэр. Приятного обсуждения деликатных тем, которые могут нанести психологическую травму, — что самое отвратительное, тон у этой хреновины максимально ровный и обезличенный, даже не упрекнёшь в издевательствах, поэтому и искренних извинений не добьёшься как от кожаных ублюдков, например. — А теперь по-нормальному. Что это? — Минхо отдалённо понял затею Чанбина, но что-то его смущало. — Таких штук на ви-тьюбе миллион, нет? Интерактивные музыкальные сказки — громоздкое название для видеосказок, каких и впрямь навалом: и корейские, и диснеевские, и сказки народов мира — Сынмин уже озвучивал парочку для Дэхви — про сражавшегося с девятью солнцами Хоу И, про Барсука и Улитку, что-то про шарообразный ком текста и ещё о морских разбойниках из сборника тысячи и одной ночи. Читались такие сказки напевными стихами, убаюкивающим голосом, и у Дэхви был период, когда он только под них и засыпал, обложившись плюшевыми моржами и квокками. Понятно желание Бинни-Джинни сделать подобное для Юля, тем более, если ему нравится участвовать в создании… — Он сам сюжеты придумывает, я только на стихи их перекладываю, — Чанбин между ног Минхо втиснулся и устроил голову у Минхо на животе. Судя по голосу, кривовато улыбался и едва сдерживался от хихиканья. — Медитативное занятие, знаешь. Хёнджин решил потеснить Минхо с другой стороны, сложенными руками оперевшись о спинку кресла. — И образы он интересные придумывает, — сказал он. — Но ты это, не отвлекайся. Чего припёрся? А Минхо почему-то неловкость почувствовал из-за присутствия Сынмина. — Связано ли это с нытьём Джисона, мол, ты отказался от межконтинентального утренне-вечернего фэйстока? Он обныл мне всю личку, — стал предполагать Хёнджин, не дождавшись ни слова. — Ты сказал ему, что тебе надоело его скучное лицо? — Чушь, — вспыхнул Минхо, не сразу поняв, что то же самое сказал и Сынмин. Пояснять тот отказался, скрестив перед собой руки, так что Минхо не стал доёбываться. Ладно, зачем пояснять, если и так всё понятно. — Если бы я действительно отказался от фэйстока, то потому что мне надоело своё жирное лицо. — Значит, ты не отказывался? — Так созвон был или нет? — Да блядь, — вздохнул Минхо горестно. — Утром я не успел. Дэхви немно-ожечко… сильно меня расстроил. — У вас что-то стряслось? В последнее время он переживал за тебя, — Сынмин подпёр кулаком подбородок. — Я даже хотел запросить выписки со счетов, но вовремя вспомнил о деликатности и психотравмах. И Минхо было бы просто замечательно, если бы свои переживания Дэхви показывал не Сынмину и бабушке, маме Минхо, а ему самому. Какого хера кое-кто решил, что долгоиграющий игнор хоть как-то покажет… ну, что там Дэхви пытался показать? «Пап, я хочу, чтобы ты больше отдыхал»? «Пап, я боюсь, что Джисонни тебя обманывает»? «Пап, я боюсь, что потеряю твою любовь»? Ох. — Он высказал подозрения, что Хани мне изменяет, — и даже звучало такое предположение глупо, Минхо аж плеваться от него захотелось. — И… Продолжить ему не дала давящая тишина. Никто не дёрнулся даже — Сынмин перестал моргать, Хёнджин затаил дыхание, а Чанбин… вместо того, чтобы разразиться громовой бомбёжкой, расслабился, растёкшись по Минхо подогретым желе. — Он… умный мальчик, — далее Минхо должен был изложить коротко и по существу, чтобы никто лишнего не надумал, но неосторожно взятая пауза дала втиснуться убеждённым: — Исключено. — Чушь. — Сам-то в это веришь? — Нет, не верю, но, ёбушки-воробушки, дослушайте, блядские животные, духовка по вам плачет, — лениво поругался Минхо, осознавая, что до этого сидел и накручивал волосы Чанбина на пальцы и сжимал их в кулаке — возможно, сделал больно, но Чанбин и не пискнул, дурак. — Мой малыш, мой мальчик… не делает необоснованных выводов и не имеет привычки обвинять бездоказательно, — вот так, не дай обидеть ни себя, ни сына, — и я подумал: откуда бы он мог сделать подобные выводы? — теперь голова Чанбина подверглась поглаживаниям, лишённым упорядоченности. — И откуда? — переспросил Хёнджин, за спиной Минхо не нашедший спокойствия. То с ноги на ногу переступал, то покачивался, то пальцами по спинке тарабанил. Без всяких слов Минхо поднял указательный палец и пару раз потыкал в сторону потолка. Поиграл, блин, в шпиона, как будто железяки реагируют только на голос, а на жесты, мимику и теплоизлучение закрывают глаза. Никакого восстания машин, конечно, не предвиделось, и едва ли Джарвису или любой другой системе есть дело до этого разговора, но отчего-то Минхо вслух произносить предательство Алексы не хотелось. Придётся. — Большой брат? — Алекса, идиот, — зашипел Минхо, рукой назад наугад вмазав. Попал Хёнджину под ключицу костяшками. Стукнулись. — Я так понял, что пару раз Морандуни не застал Хани дома, спросил у Алексы, где он. — И что навело его на… у тебя же тоже вот это чувство «ну что за хуету я щас скажу»? — скучающе протянул Чанбин. Минхо кивнул, опустив руки и обхватив голову Чанбина. Потёр большими пальцами шрам на подбородке. — На систему безопасности умного дома нельзя повлиять ни извне, ни изнутри, для этого нужно либо иметь наивысший уровень доступа, либо обойти протоколы безопасности, что в современных реалиях маловозможно, — Минхо стал разжёвывать так, чтобы любой дурак понял. Чтобы все пришли к тем же выводам, что и он, и подсказали, что делать в сложившейся ситуации. Всё очевидно — надо спросить у Джисона, но… Но. — И поэтому Джисон не смог скрыть от Алексы свои отлучки, прям по расписанию, блядь, — Минхо нервно схлопнул руки через щёки Чанбина. — Он ничего не скрывает. — Сюрприз готовит? — Хёнджин фыркнул и с видом «так что ж ты нам тут мозги ебёшь тогда» отлип от кресла, чтобы прилечь на диван в позу тициановской женщины. Не хватало лиры и блюда с виноградом. — Боже, я ненавижу тебя и твою ебучую ревность, выдумываешь херню на ровном месте. Это же Джисон, мерзкий двуличный кобелина, люблю его бесконечно, но при всей его подростковой дерзости — и изменять?.. Он как беззубая псина — лает, но не кусает. Да, спасибо за звуковое сопровождение, щеночек. Так вот, ему не хватит ни духу, ни яиц. И ты это понимаешь, и я это понимаю, и каждый в этой комнате это понимает. Вы же не менее мерзкие женатики, тошно от ваших сердечек в глазах, — Хёнджин всё это выговаривал с таким видом, будто реально сейчас захлебнётся блевотой, рукой над головой ещё витиеватые жесты выписывал, чем заслужил передразнивание сразу ото всех остальных. Обиженно взмахнув рукой, он глаза закрыл, чтобы их не видеть. А Минхо, закончив кривляться — «ме-ерзкие жена-атики», — сказал: — Я не ревную. — Ревнуешь, — хлёстко ответил в ту же секунду Хёнджин. — Ты всегда его, блядь, ревнуешь, сраный собственник. Стоит его кому-нибудь обнять — тебе всенепременно надо сделать то же, чмокнуть — ну, тем более, кто-то делает с ним селфи? Ах, и тебе тоже пиздец как срочно надо. Да ты всем этим как будто чужие следы стираешь со своего «Хани», блядь, как ебучий коллекционер-фетишист, который дрочит на викторианское зеркало, зная, что ни у кого силёнок не хватит эту махину-дуру из твоего дома спиздить, и всё равно при этом чужие отпечаточки скрупулёзно оттираешь салфеточками, ты же… — Мы поняли, спасибо, Джинни-я, — Чанбин чутка повысил голос, потому что Хёнджина опять занесло куда-то совсем не в те ебеня. — …ёбнутый, — всё-таки закончил Хёнджин, выдохнув со спокойной душой, что мысль не осталась невысказанной. — И чё, ты сюда за утешением припёрся? — Да может быть дело всё-таки в моём сыне? — о Сынмине Минхо уже и думать забыл, а тут вот он, слегка раздражённый голосом и манерою, ногу на ногу закинувший и недовольный максимально. — Изменяющий Джисон — нонсенс, но это понятно для нас, не для Дэхви. К чему, говоришь, он пришёл? «Спасибо» было слишком очевидным, так что его Минхо проговаривать не стал, только бровями сделал «двиг-двиг». — Хани действительно часто уходит из дома, и эти уходы не совпадают ни с чем из того, о чём он упоминал — ни с качалкой, ни с работой, ни с магазинами и просто прогулками подышать. Я… не сдержался, — Хёнджин застонал, захотелось его пришибить это его «я же говорил» вместе с ним самим. — Да, может, я ревную, но, сука, я должен верить своему сыну, понимаешь ты это, или нет? На недоверии далеко не уедешь, вот может быть на хуй — запросто и без проблем, а это совсем другое «далеко». — И что, и что, дальше давай, — затребовал Чанбин, уже устав от словесных перипетий, осложняющих повествование. — Ну, как я сказал, стереть эти данные — о покидании системы «дом» — нельзя. А собственную геолокацию — очень даже можно, — Минхо это не нравилось, потому что если вдруг Дэхви что в голову взбредёт — как чинить? — И Хани её удалил. Выборочно, в эти промежутки времени. И нахуя, спрашивается? — Сю-юр-при-из, — снова с тем же блядским я-же-говорил тоном повторил Хёнджин. — Он готовит тебе какую-нибудь отвратную премерзкую сентиментальную хуйню, от которой ты потечёшь, а потом вы заделаете ещё больше отвратно-премерзких миленьких минсончиков, взыграют фанфары, схлопнется радугой небо… — Джинни-я, а, перестань, — Чанбину не нравилась язвительность — не к месту — в Хёнджине проснувшаяся. Минхо её причин не знал, случилось у них что-то, и Хёнджин отыгрывался. Поэтому Минхо всё ещё никак Хёнджина не осадил. — Просто меня бесит, что я знаю вас без малого… да скоро уже пятнадцать лет, и нихуя не меняется. Вы не взрослеете. Заебали, — и показалось, что теперь Хёнджин окончательно замолк. — Я просто уже слишком много раз… проёбывался, — признался Минхо, но подтверждать собственную несостоятельность ему не доставляло удовольствия. — Не хочу снова. Просто всё вновь упирается во время. Если это сюрприз — не хочу его портить. Если, ну, вы поняли, то хочу, чтобы он сказал это лично. А не тогда, когда находится на другой стороне планеты, и я не смогу ни в рожу плюнуть, ни покончить «здесь и сейчас». И ожидание — ненавижу. А Морандуни? Как ему объяснить, что я… ну, в порядке? И что не нужно игнорировать ни меня, ни Джисона? Что заочно не судят? — Ты же не будешь себя накручивать? — спросил вдруг Сынмин, поднимаясь. Подошёл, пнул Чанбина под бедро, чтобы укатился куда-нибудь. Чанбин недовольно захрюкал, но отполз. А Сынмин Минхо руку подал, кивнув в сторону балкона. — Пойдём, перекурим. Знаю, у тебя найдётся сигаретка. Минхо взял его руку — тёплую такую, сухую и ухоженную, — засмеялся, покоряясь. Ладно, есть шанс, что между ними ещё осталось что-то, ради чего Минхо готов улыбаться. *** — Давай-давай, духов надобно уважить! — бабушка, тряпкой, пополам сложенной, с охотой поддавала под зад. — Совсем обленился! Старший сын! — Не старший я, — возмущённо завопил Минхо, — просто единственный! — Вот и уважь деда, завари чайку! — Да у нас тут не чхаре, зачем деду глядеть, как мы тут чаи гоняем?! — всеми правдами и неправдами отбивался Минхо. — Он же ненавидел все твои дурацкие ритуалы, связи с духами и прочую мистическую фиговину! — Ты где своё уважение подрастерял, хворь глазастая? — нельзя назвать бабулю старой — по крайней мере, пока та не пересечёт девятый десяток и не потеряет способность к передвижению. Бабуля у Минхо низенькая и толстенькая, кажется, что такая ну никак не может резво бегать за внуком и отвешивать ему люлей церемониальной тряпкой, да ты поди ж ты! — Где уважительная речь? Где поклоны мои, где беспрекословное подчинение старшим? Бессовестный, городом испорченный, протух уже весь, скоро вонять начнёшь! — Простите-простите, почтенная госпожа бабуля, перестаньте бить своего несчастного грешного внука, испорченного и развращённого выхлопными газами большого города, он скоро на своей тухлой заднице сидеть не сможет! — вопли сотрясали каждую стену маленького традиционного дома, в котором Минхо решил провести свой отпуск. Четвёртый год со смерти деда. Четвёртый раз бабушка гоняет его по всему дому и требует уважать традиции. А дед на той стороне наверняка четвёртый раз трубку забивает и вокуряет далеко не благовония! Бабушка хотела не просто яства для чеса расставить перед поминальной табличкой, не просто совершить все ступени ритуала ко дню годовщины, не просто раздать соседям весь поминальный стол, она хотела, блин, ещё и чайную церемонию провести, которую при ритуалах киджэ обыкновенно опускают. Минхо не был ни религиозным, ни суеверным — оно само в нём отпало и отмерло когда-то, — но был почтительным сыном и внуком. Ровно до тех пор, пока не наставало время для традиционных ритуалов, где от него всё время постоянно что-то требовали. И Минхо малодушно думал: да лучше бы я не приезжал, и папа за меня отдувался. — Ты какой пример своим детям подаёшь? Правильно говоришь, развращённый! А малыш-то всё слышит, а старший — уже видит, запоминает, какой их родитель невежественный и неуважливый! Горе мне, старухе, горе! — наконец, бабушка выдохлась, тряпкой лоб утёрла — конечно, в такую-то жару по дому носиться. Ругалась она не всерьёз. И не обижалась даже, что дань традициям младшие поколения всё никак отдавать не хотели. Просто эти «кошки-мышки» — её личный ритуал, и вот его Минхо уважал. Что ей без деда делать-то? Когда он умер, ферму пришлось продать. Остался только этот дом с небольшим огородом, да пара рябых кур. Земля попала под перераспределение, им выплатили ещё и компенсацию, которую бабуля вручила своему старшему внуку — ему. Минхо поступил с этими деньгами как она и велела: приобрёл своё жильё. Ну, как приобрёл, сначала — депозит. Потом поиск вариантов, обсуждение их с Джисоном, там уже они составили более подробные критерии, впоследствии ориентировались именно на них. Бабушка расстроилась, конечно, что жильё они искать стали в Сеуле. Надеялась, что решат они всё-таки вернуться «на родину» — в её понимании, конечно же; Джисон ведь пуанский Хан, а Минхо — йонъинский Ли, и в Кимпхо у обоих не было глубоких корней, дедушка и бабушка Минхо из маленькой деревушки под Йонъином, где их предки жили долгими поколениями, в Кимпхо переехали после очередных диковинных диктаторских новшеств, ещё до становления Республики демократической страной — от раздела Кореи и до восьмидесятых, здесь, на юге, чёрте что творилось. А Кимпхо что был, что остаётся маленьким и спокойным городом, самое то для обустройства семейного гнёздышка, размеренной и тихой жизни. Опять же, морской бриз, тихая гавань, то да сё. А Минхо понимал, что не зря цепляется за жизнь в столице: если же у него есть возможность получить лучшее, зачем отказываться и губить будущее новых поколений? И если он может обеспечить эти новые поколения собственной твердыней и умеренным стартом, для чего уступать? Он что, менее амбициозен, чем кто-либо, кто мог бы вместо него получить место под солнцем? Тем более, его жизнь давным-давно уже в столице централизована. Там у него любимая — не без пакостей — работа, там перспективные школы и университеты для Дэхви, больше возможностей для развития и поиска себя, лучше инфраструктура, все больницы и магазины в шаговой доступности, самое удобное в мире метро и самый чистый городской воздух — а рейтинги составлялись в прошлом году EIU, так что Минхо даже не преувеличивал. И если Минхо это понимал, то понимала и бабушка. Она первая же вооружилась тростью и приехала к ним на новоселье в новый дом. Небольшой, у перекрёстка Чхондам, с видом на бульвар Донсан с одной стороны и на реку Хан — с другой, да побережье вообще в пятиминутной шаговой доступности оказалось, хоть каждый вечер ходи «ножки промочить». Раньше — лет десять назад — здесь был торговый район, но его переделали после реновационного проекта окружной администрации. Сделали ещё один райончик полуэлитного жилья, навтыкали зелёных насаждений, организовали «доступную среду». И если бы не враз подорожавшее жильё, Минхо первым делом бы и обратил внимание на этот район. Но хотел он что-то более просторное, а цены за квадратные метры здесь неистово кусались, бешеные; его жаба душила отдавать больше миллиарда за жалких сто квадратов без садовой зоны и подвального помещения. И этот дом устраивал его не до конца. Да, здесь была и садовая зона, и подвал для студии, четыре жилых комнаты и два санузла, но. На двести пятьдесят миллионов дороже аналогичных вариантов в соседних районах. Это значительно ударило бы по их бюджету, а денег за продажу фермы не хватило бы на первоначальный взнос. На самом деле, Минхо в этом доме когда-то бывал. Когда он ещё был свежевозведённым, с голыми стенами на втором этаже, с одной только бытовой техникой и монументальной кроватью, занявшей половину гостиной. Но с трудом вспомнил об этом; да и думал, какая разница, хозяева могли десять раз смениться, а если нет — что бы это изменило? На самом деле изменило многое: неясно до сих пор, как «хозяин» о Минхо узнал — может, где-то были установлены камеры или риэлтор вёл трансляцию, но тем же вечером ему позвонили. Когда он уже своим «мы посмотрим остальные варианты» точно дал понять: сюда — вряд ли вернётся. Владельцем дома всё ещё был Сонхва, красавчик-айдол, отслуживший два семилетних контракта и ныне ведущий закрытый образ жизни. Когда-то Минхо ставил для Сонхва и его товарищей хореографию по просьбе директора Мо — он и директор агентства были школьными друзьями, агентство переживало нелёгкие времена, потеряло половину сотрудников и увязло в долгах, поэтому всеми силами пыталось выкарабкаться, задействовав все связи. И Сонхва оказывал Минхо довольно очевидные знаки внимания. Улыбался как умалишённый, таскал кофе, в рот заглядывал — в общем, весь краш-набор. А у Минхо тогда никого не было, эструсы у него проходили одиноко и болезненно, иногда хотелось просто и по-человечески потрахаться, хоть бы и без обязательств. Так что Минхо, свою работу выполнив, не отказался от ничего не значащего перепиха, после последнего рабочего дня на агентство Сонхва оказавшись в этом доме. На той кровати в гостиной. Сонхва стремился избавиться от обузы и в деньгах не нуждался, поэтому Минхо недолго думал, согласившись оформить договор с итоговой суммой выплат почти на четверть ниже изначальной. И угрызений совести не чувствовал. Сонхва сам предложил, ничего взамен не потребовал, а при личной встрече — во время подписания акта купли-продажи, — при Джисоне ни словом не обмолвился, чем же на самом деле вызвана подобная щедрость. «По старой дружбе», вот как он сформулировал своё желание скинуть цену и отдать дом именно Минхо в руки. «Хореографу Ли наше агентство обязано своим возрождением — именно после той взрывной хореографии к нашему камбэку дела наладились, и мы выбрались из долговой ямы». «Мы не отплатили ему в должной мере тогда — так пусть хоть сейчас он получит заслуженное». Джисону этого хватило, чтобы не лезть дальше с расспросами. А Сонхва хватило такта не ставить под вопрос отношения Минхо с Джисоном, хотя в глазах его так и читалось: «И почему же мне ты отказал в свидании, Лино-я?». А ведь «отношения» тогда уже были узаконенными — об этом Сонхва не мог не знать, Джисон всё-таки носил на пальце обручальное кольцо, а в договоре прописано было, что приобретается жильё для пары супругов. Так что известный айдол и лицо мужской линии Tony Moly, могущий себе позволить скинуть двести лямов «по старой дружбе», оказался в разы воспитаннее и в словах корректнее, чем Уджин, на словах ярый поклонник Минхо, готовый презреть разницу в возрасте и статусе. Ну-ну. А Минхо с тех пор не переставал шутить (мысленно, конечно же, Джисону-то знать не обязательно) про «недвижимость через постельную движимость». Технически, и на квартиру, и на дом Минхо заработал пиздой, что его ни капли не смущало. Чисто технически, об этом, во-первых, никто не знал, во-вторых, он никаких обетов никому не давал и в монастырь не остригался, секс — приятно, а то, что от него получаешь выгоду — приятнее вдвойне. Да, когда-то Минхо ненавидел себя за то, что госпожа Ким настояла на передаче квартиры в его распоряжение — она заботилась о внуке и замаливала проступки сына, — потому что ощущал себя последней шлюхой. А потом повзрослел, что ли. Жизнь и так нелегко даётся, чтобы от подарков судьбы отмахиваться и бояться испачкаться. Какая разница, каким путём он пришёл к тому, что вышло? Да и ладно бы, секс. Минхо стал отцом, у Минхо появился, блин, самый очаровательный и милый ребёнок — умный, талантливый, немножко вредный, зато именно что разумный, ну, для своего-то возраста. Если он когда и действовал на эмоциях — то поддавался им последовательно после доводов разума. Как в ситуации с Джисоном. Ведь предположил Дэхви худшее задолго до того, как рассорился с Минхо. Но вёл себя довольно по-взрослому, аккуратно отстраняясь, чтобы если рванёт — не сильно задело. Это уже потом его расшатало, когда Минхо то одним в него швырял, то другим, он на месте Дэхви и сам бы не выдержал. Так что сейчас, по прошествии времени, он Дэхви гордился. Всё постепенно возвращалось на круги своя. Когда Минхо отработал последний день и получил отпускные, тем же вечером Дэхви пришёл своеобразно мириться. Минхо гадал тогда, с чего же Дэхви внезапно напросился к Тэуку в гости, ведь планировалось наоборот: Тэук хотел построить у них во дворе модель последнего корейского спутника, успешно запущенного накануне. Оказалось, что Дэхви попросил маму Тэука помочь приготовить ему пудинг. С этим пудингом — пиздец каким калорийным, сладким до слипшейся жопы — Дэхви к нему и пришёл. Сказал: «Я всё подумал, я погорячился и зря с тобой спорил. Ты всегда прав, а я ещё слишком маленький — вот буду сам зарабатывать, готовить и убираться, тогда и буду всеми командовать. Ты всегда стараешься для нас, пап, и я никогда не хотел бы, чтобы моим папой или мамой был кто-то другой». За точность формулировок Минхо не ручался — он тогда не в себе был, едва соображал — глаза мылились, он через силу ел чёртов пудинг на кухне, глядя на сердечко из магнитиков. Магнитиков, сделанных Дэхви. Висящая ушками вниз квокка, кролик с отбитым ухом, бесформенное подобие моржа Бамбини с клыками, похожими больше на бивни мамонта. В шесть лет Дэхви только-только освоился с полимерной глиной, наконец-то у него стало получаться то, что он представлял. Цветочек с пчёлкой — для её крылышек учительница Дэхви специально натянула капрон на леску, логотип любимой айдол-группы Дэхви, Чудовищная книга о чудовищах из Гарри Поттера, снеговик Олаф — к десяти годам Дэхви стал слишком хорош, магниты уже не отличить от покупных, если не приглядываться, конечно — кое-где проглядывались шероховатости, отпечатки пальцев, плохо замаскированные стыки. А в двенадцать… Дэхви по фотографиям лепил настоящие фигурки — силуэты в динамике; в основном, образами являлись его кумиры и его родители. Хёнджин как-то упоминал, как называется этот арт-стиль — без линий, контуров и лиц, — но Минхо забыл. Зачем ему запоминать названия, когда на его холодильнике целое настоящее искусство. Как его ни назови, лучше или хуже не станет. Зато Минхо может целовать Дэхви в обе щеки, подписывать разрешения для школьных выставок, собирать дипломы в будущее портфолио, смотреть… Смотреть и думать: да какие, нахуй, жизненные трудности. Какой, блин, Джисон, какой Сынмин, Уджин или Сонхва. У Минхо всегда был и будет на первом месте совершенно другой мужчина всей его жизни. Его сын. — Па-апа-а-а! — откуда-то с улицы прокричал Дэхви. — Ба-а велела начать готовить супы и рыбу, вино и соджу дедушка купил, скоро они всё остальное принесут! — Вот видишь, — заворчала бабушка, — кое-кто почтителен к памяти предков. — Потому что у этих кое-кого не было возможности от тебя сбежать, — полубеззвучным шёпотом буркнул Минхо в ответ, но бабушка то ли услышала, то ли угадала всё по его выражению лица… В общем, Минхо предстояло навернуть ещё парочку кругов по дому его детства, чтобы не отхватить новых пиздюлей. А дальше всё как всегда: вечером в комнате дедушки поставили ширму, вытащили чесасан, установили на него поминальную табличку, расставили еду. Минхо по-тихому под блюдо с фруктами подложил бумажный пакетик с табаком, которым дед дымил всю жизнь, а с соседней тарелки спиздил ломтик лосося, ну а что, никто же не заметит. Потом бабушка, приговаривая «хрен от тебя что в жизни, что в смерти благодарностей дождёшься, но я всё равно поминать тебя буду, супруг мой дражайший», расставила по углам чесасана свечи, в центре зажгла курильницу. Сначала — ритуалы призывания духов, бабушка все их знала назубок — ни одного лишнего слова или движения. Потом мама с папой подогнали деду соджу с ростками бамбука на этикетке, поклонились как положено. Следом настала очередь Минхо, и вот уж тут он надел на себя маску позврослевшего и серьёзного молодого человека, который всю жизнь только и делал, что поклоны бил. А Дэхви вместо соджу разрешили сделать подношение в виде виноградного сока — что-то бабушке казалось неправильным в том, что ребёнку тоже следует подносить алкоголь. Когда все поклоны были отбиты, папа воткнул в миску риса деревянную ложку с выжженными ритуальными узорами, и, пока бабушка за них всех молилась, Минхо заметил, как папа этой ложкой рис зачерпнул, за щеку сунул, а потом обратно воткнул, позорную вмятину рисом с краёв миски припорошив. Дэхви заметил тоже, взгляд Минхо поймал, и оба они в кулаки засмеялись, а мама смачно так жахнула папу под лопатку кулаком — тот, не дожевав, едва не подавился. Чайную церемонию вместо простого заваривания чашки рисового чая Минхо пересидел с достоинством, хотя всё тело от усталости ломало в кралечку сырной булки (надо было их купить, пока по рынку шастал: бабушка не доверяла доставкам и заставила лично идти выбирать самые лучшие фрукты и овощи для подношений). А о том, что ноги у него затекают и опухают постоянно, он старался не упоминать. Бабушка не преминёт позудеть, что ей никакая тягость не мешала на ферме всю жизнь горбатиться, а он тут из себя неженку строит. Что, в общем-то, правда. Минхо совсем расклеился. Отвык от своего детства в родном краю, где физический труд необратимо отождествлялся с понятием «воспитания», и до сих пор так, и Минхо хотел бы, чтобы так было. Если бы не Дэхви, ох… он действительно же думал об этом. О том, что мог бы вернуться. Стать родителям и бабушке с дедом помощником. Ощипывать куриные тушки, крутить баранку дедова трактора, заклеивать на шлангах трещины после зимних заморозков, заготавливать кимчи каждый второй месяц, собирать со зреющего урожая вредителей в банку. А сейчас… всё так, как он никогда не мечтал. Не мечтал он залететь в двадцать один, выйти замуж и развестись в двадцать два, спину гнуть перед самодовольными сонбэ на работе, которым дай повод позлорадствовать и позлословить — да все они те ещё суки до сих пор, когда он уже ни много ни мало глава отделения, и может вовсе перед ними не отчитываться. О чём он мечтал — и не помнит уже. В начальной школе мечтал о своей свиноферме, чтобы каждый день жарить свиные рёбрышки, в средней — стать то ли певцом, то ли айдолом, то ли профессиональным танцором, в старшей — да хотя бы просто в университет поступить, чтобы не сидеть на шее у родителей, в университете — доучиться и чтобы на работу взяли, после университета — чтобы Дэхви не болел, не ранился, чтобы дружил со сверстниками, не отставал в речи и проявлении реакций, а потом… Не загнуться раньше времени. Теперь он думал о себе. Хёнджин сказал: вы не повзрослели. Что ж, возможно, так и было. Минхо не думал, что здоровый эгоизм — один из признаков того, что он «наконец-то повзрослел». Он наконец-то чувствовал себя живым и свободным, пусть и до этого не забывал дышать, а обязательства с ним были и будут до конца. Просто сейчас как-то… не так. Ему не нужно утешение в религии, одиночестве или человеческом тепле. В чрезмерных нагрузках — как когда он зашивался в университете, — или музыке — он уже не помнит, когда надевал наушники в последний раз. Он просто живёт и, блин, рад этому. У него всё есть. И ещё будет. Да, уходят близкие, и ещё не раз уйдут, никто не вечен и это естественно. Его самого когда-то не будет. Он исчезнет, и хорошо, если останется в памяти потомков. Может, какой-нибудь праправнук напишет про него школьное сочинение. Может, он даже не встретится с внуками. Может, внуков у него и не будет, и помнить про него станет некому. Поэтому Минхо жил здесь и сейчас. Но о будущем — ни мгновения не забывал. Внуков, может, и не встретит, но сын у него есть здесь и сейчас, супруг его дражайший здесь и сейчас, мама и папа сжигают бумагу с молитвой здесь и сейчас. И это куда как важнее необозримого будущего. Есть ближайшее, в которое он может заглянуть. Вот через пять минут, например, бабушка погонит всех раздавать друзьям и соседям подношения, несмотря на то, что уже заполночь, Дэхви отправится в кровать, а Минхо — на веранду, в плетёное кресло, где уже неделю своего отпуска отсидел, опустив ноги в тазик с холодной водой. И пусть бабушка опять скажет, что он опять корчит из себя умирающую лебедь, всё равно по голове погладит, в макушку поцелует, прижмёт к своей необъятной груди и выгонит маму с папой — чтобы отдыхать не мешали. А завтра утром Минхо проснётся часов в семь и без будильника. Пойдёт проведать курочек, выпьет молока, поваляется под солнышком в траве, жуя травинку. Днём опять будет куковать в плетёном кресле, пить холодный чай и читать пыльные книги деда — у тех особый запах затхлости и плесени, успокаивающий лучше всех травяных сборов и инъекций. Вечером сходит в родительский дом, чтобы почесать Дори пузико и помочь маме приготовить ужин. А через месяц Джисон вернётся — обязательно вернётся, и никаких несчастных случаев Минхо в расчёт не берёт. Потому что, хоть он не религиозен и к ритуалам равнодушен, а амулет на удачу в чемодан Джисона всё-таки затолкал. И когда бабушка за стенкой перед сном молилась за их благополучие, Минхо неосознанно повторял за ней, разглядывая паутину трещин на потолке, считая тёмные пятна на деревянных балках, находя стыки на полу и пересчитывая их кончиками ногтей. Они оба от религии и традиций были далеки. И Минхо, и Джисон. Но было ли это повторившейся случайностью или же так сложилась судьба, но однажды они ненароком соблюли всё чин по чину. С некоторым отхождением от канонов, но то не их вина, а вина основателей традиций, которые существование дуальных мужчин не учитывали совсемушки. Иногда госпожа Хан звала их на семейные ужины, иногда они отказывались, иногда соглашались. В тот день Дэхви вместе с Сынмином и Чаном отправились домой к Бинни-Джинни, доедать то, что добродушные родственнички наготовили к тольджанчхи мистера Хван «я ещё не научился говорить, но скажу тебе, что ты — говно» Юля. Поэтому Минхо склонен был отозваться согласием на приглашение — его равнозначно коробило и то, как госпожа Хан к ним относилась, и то, как сиял от скупой её ласки Джисон, как радовался акустическим вечерам с господином Ханом, как… любил доставать старинную приставку и пытаться обыграть брата. Минхо не думал вовсе, что лишён семейных посиделок Джисон из-за него — больно уж много чести, — и до этого госпожа Хан в младшем сыне видела одни лишь неудачи. Минхо не хотел бы, чтобы Дэхви за этим наблюдал. Тем более, его госпожа Хан точно так же не жаловала. Чужой ребёнок, чужая кровь, надо оно ей, возиться с ним? Конверты дарить, о делах справляться, успехи поддерживать? Минхо поначалу показалась она современной деловой леди, а оказалась такой же, как и многие из старших замшелых поколений — закостенелая консервная банка. Просто с красивой этикеткой и из качественного сплава. Тот самый ужин протекал… более-менее адекватно. Госпожа Хан всячески намекала, мол, когда перестанешь морочить моему сыну голову, господин Хан страдальчески жевал кимччигэ и холодом потел от остроты, Джисон неловко и выборочно отвечал на какие-то вопросы, стараясь не подставить ни себя, ни Минхо, а сам Минхо… чувствовал себя как рыба в воде. У него на работе не коллектив, а гадюшник, не ученики, а зоопарк, так что с ядовитыми тварями он иметь дело был научен. В конце концов, у него были отношения с Ким Сынмином! Так что при столкновениях с госпожой Хан Минхо был во всеоружии. И в тот самый ужин, когда Джисон уже прикончил свою порцию яче пибимпаба и затолкал в рот пятую по счёту рыбную палочку, а Минхо пытался угадать, какие именно приправы были добавлены в маринад для пулькоги — впервые он чувствовал подобное сочетание вкуса, — госпожа Хан, пытаясь в очередной раз довести их обоих до белого каления, сказала: «И всё живёте во грехе, у вас ведь, Ли-щщи, сын растёт? Чему вы его учите? Сожительству да блуду? Каких он вырастет ценностей?», и сказала так, будто подвела итог какой-то отповеди, только — вот смехота-то — до этого все молчали. Тогда Минхо не вспомнил даже, что госпожа Хан, светская львица, по последней моде одетая, вдруг высказала схожую с глупыми религиозными поверьями мысль. Она ведь тоже не верила (вроде как, кажется, Джисон упоминал, да и в доме не было никаких признаков… её приверженности). Похоже, она прибегла к последнему из оставшихся аргументу, лишь бы обоим втолковать, насколько неправильными с её стороны кажутся их отношения. Не знала, за что ухватиться, так что и решила всякую чушь нести, на больное давить. На них ведь не действовали ни её обиды, ни гнев, ни рассудки, ни предрассудки, ни угрожающий шёпот, ни отчаянный крик. Не действовали, но заёбывали знатно, вот Минхо и повернулся тогда к Джисону, лениво подперев голову рукой, взмахнул палочками вопросительно, спросил: «Ну, может тогда узаконим наш блуд, милый?». В следующую секунду произошло слишком многое: по мраморному полу скрипнули ножки резко отодвинутого стула, Ббама взвизгнул от испуга и со своей лежанки сорвался на сверхзвуковой, Джисон уронил рыбную палочку обратно в тарелку, разбрызгав томатный соус на манжету рубашки, а отец Джисона поперхнулся и схватился за грудь, к выверту Минхо, очевидно, не готовый. А выверт Минхо не был чем-то, к чему был готов сам Минхо. Просто хотелось ему уже хоть раз доказать госпоже Хан — да хрена с два ей, он от её сына щупальца не уберёт, он любит своё глупое животное с фейерверком в жопе, а Дэхви… Дэхви и впрямь не стоит подавать плохой пример, хотя за почти три года он едва ли хотя бы единожды задался вопросом, правильно ли то, что с папой теперь живёт Джисонни, а не Сынмо. Госпожа Хан молча вышла из-за стола, цокая по мрамору каблуками туфель — вместо тапочек, как все нормальные люди, дома она ходила в брендовых лодочках, — и Минхо хмыкнул, не отрывая от Джисона взгляда. У Джисона же глаза чуть из орбит не полезли, они и так были кругловатыми, а тогда устремились к форме идеального круга; цвет лица стремительно менялся, Минхо раньше такое только в мультиках и в сексе видел, а чтобы вот так, в простой бытовой ситуации человек за минуту бледнел, краснел, зеленел и серел — никогда. Да Сириус из-за светопреломления не такой в цветах разнообразный, как лицо Джисона после того, как ему сделали предложение. И пока отец Джисона задыхался, а мать — исчезла (и в тот момент Минхо даже гадать не желал, куда и зачем), между Минхо и Джисоном возник визуальный контакт. Если уточнить, на что он был похож, Минхо ответит цитатами из книжки «Астрономия для детей», которую читал с Дэхви за пару дней до, чтобы просто и правильно объяснить ему, почему идеальная и изначальная единица вселенной — шар, но протопланетное облако — диск. В той книжке много было про метеоритные дожди, взрывы сверхновых и чёрные дыры, и всё это происходило между Джисоном и Минхо, кротовая нора взглядов, ёб твою мать. Хорошо, что никто не уточняет, и Минхо не нужно отвечать. Он сам не понимает, как это работает. Три года назад Минхо носил волосы до плеч, так что мог не позорить себя варёными раками вместо ушей. Потому что выдал он совершенно бесстыдное и тоном скучающим, как будто каждый день людям предлагал его в мужья взять. А на деле — сам от себя охуел. И стыдливо при этом наслаждался разгоревшейся в глазах Джисона надеждой. Минхо был полон противоречий. Что не мешало ему жить, провокационно ладонью ладонь Джисона накрывать, тянуть издевательски: «Что, неужели после всего, что ты со мной вытворял, не желаешь взять на себя ответственность?» — и судя по тому, что Джисон покраснел аж в третий раз, вспомнил он далеко не о низкопробной дораме, на которую они когда-то наткнулись в вечер кино, и которую разобрали на такие же низкопробные цитаты. И отец Джисона, в их локальные мемы не посвящённый, начал задыхаться вновь — подавился водичкой. Ой, как будто бы он при наличии двух детей не знал, откуда эти дети берутся… Джисон медленно сглотнул и кивнул, сбледнув. А потом раздалось цоканье каблуков госпожи Хан — она внезапно вернулась, но прошла не на своё место, а остановилась за спиной Минхо. На мгновение ему подумалось, что она вернулась с мачете в руках и сейчас как снесёт ему башку. Но она всего лишь через его плечо на край стола положила ему открытый в самом начале альбом Джисона — неудивительно, что и у неё такой был. В те времена ведь не было мобильников в каждом кармане, интернета в каждом доме, видеокамер с мгновенным воспроизведением плёнки и всего такого, что сейчас есть в каких-нибудь часах или очках. Многие из её поколения запечатлевали первые шажки своих детей в детские альбомы, и мама Минхо тоже вот, откуда он и взял свою идею, отвергнув цифровой формат. На первой странице во вкладышах для фото на бумажной странице формата А5 было фото (маленького красного и лысого) Джисона с голой писькой и, конечно же, бирка с его ручки со сложенной в бантик выцветшей ленточкой. На бирке — до секунды полного извлечения точное время рождения Джисона. И у Минхо промелькнуло: вот же, предложение по всем традициям было сделано в доме жениха (пусть и не тем женихом), а теперь ещё и что, дату свадьбу по астрономическим выкладкам назначать придётся, что ли? И промелькнуло: если он сейчас откажется, то его точно прирежут. Потому что госпожа Хан… дышала ему в спину ядовитыми парами. И метафорический ножичек держала у его горла. Смешно. Минхо думал, что за три года она если не полюбила его, то хотя бы стала относиться адекватно, привыкла. Но три года она выворачивала ему внутренности наружу своими гадостями и отказами делиться рецептами. А тут вдруг вон какая щедрость. И промелькнуло: а дату свадьбы-то со стороны невесты назначают. Бабушка-то как раз только от радости что не уссытся, составляя им прогнозы, выбирая дату и выписывая пожелания «молодым». И промелькнуло: согласие-то на свадьбу нужно давать в доме невесты. Хорошо, что Джисон ещё не открыл рот, от севера Инчхона до юго-запада Кимпхо на такси по скоростной дороге чуть больше получаса, не обязательно почти два часа с двумя пересадками на автобусе трястись, они этим же вечером всё успеют. [у меня небольшой перерыв — пьём кофе с пирожными вместе со стаффом. а ты уже спишь?] [я что сказать хотел] [купил альбом] [вообще, два] [не знаю, почему и зачем] [помнишь, я обещал тебе пару недель назад?] [ну, что куплю его здесь, привезу в подарок — ну, запакую как-нибудь и запихаю в чемодан, чтобы он распаковал и понял что то, что мы и в основном ты в общем что мы для него делаем] [я почти забыл об этом, но утром, пока юнайтед центр готовили к съёмкам прогулялся по мэдисон-стрит] [и там напротив библиотеки трёхэтажный канцелярский магазин построили — не думал, что они бывают такими большими] [сам понимаешь, сейчас канцелярия редко где используется, или узкоспециализированная какая или для гиков — ну, вроде тех, кто делает рамки для карточек или вроде тебя] [что поделать, мой парень отаку, десу] [и я прям очень обрадовался, что не в самой густонаселённой части города нашёл такой магазин прям почти сразу] [ну я не удержался, во мне проснулась маленькая девочка, ты знаешь как это бывает и я это н е к о н т р о л и р у ю] [я купил кое-что в отделе скрапбукинга] [и сейчас представил твоё лицо, которым ты бы выразил «кое-что? дай, угадаю. всё»] [и ты был бы прав! и будешь, когда прочтёшь это утром] [тут декоративные уголочки для вставки фотографий, разноцветные ленточки, наклейки и всякие готовые вырезки для коллажей, бумага, картон, плёнки и самоклейки и и и в общем прости, я потратил на это где-то пятьсот баксов?] [когда мне было девятнадцать и я перебивался с подработки в клубе на написание песен и жрал заварной рамён один с ын-сонбэ на двоих, то пятьсот баксов хотя бы в месяц — предел мечтаний] [блин ненавижу ударяться в воспоминания и оправдываться] [да, я зарабатываю гораздо больше чем пятьсот баксов, да? могу себе позволить необоснованные траты]

[Входящий перевод: 700 000 (₩). Принять | Отклонить]

[и это не деньги с нашего общего счёта и не со сберегательного, это моё карманное и я хочу чтобы ты их просто куда-нибудь потратил, а не как обычно «ой бля я забыл отложить на жопочёску для жужелицы»] [вот блин, я дольше опечатки за сири исправляю, чем если бы сам печатал] [ну и ладно, у меня есть ещё почти полчаса, прямо сейчас сценарист разбил планшет о голову светооператора, хаха] [забыл о чём я] [м-м-мммммммммммммммммммм] [два альбома] [ну я долго бродил по магазину и для фотоальбомов там был целый мини-отдел — где-то в четыре метра с полками до потолка] [и один такой… крутецкий, очень для дэхви. он похож на бархатный очень на ощупь приятный, нежный такой, но не пачкается и не протирается (так написано на упаковке)] [и он цвета дэхви. сири определила его как «королевский пурпур», такого же цвета шторы в его комнате] [на двух заклёпках, а на обложке вытиснены цветы — то ли лотосы то ли кувшинки] [листы плотные, но по текстуре как кофейная крафтовая бумага, чтобы было видно текст (если писать не на записках) я взял фломастеры которые за четыре штуки обошлись в 20 баксов] [а второй я купил и не знаю зачем. но он подошёл бы тебе] [у него кожаная обложка и он мятный] [прошивка серебряными нитками] [и здесь везде котики из кофейных бобов] [да. я интригую тебя и не показываю, потому что я их сразу же попросил упаковать и чтобы со всем этим не таскаться — отправил в отель] [но оно такое… твоё, знаешь] [я как будто наткнулся на частичку тебя в городе, где тебя никогда не было] [а, ещё знаешь, тут один парень, который разносит всем еду, заметил, что я ношу кольцо и сказал «о да вы старомодный»] [я посмеялся и сказал что настолько люблю тебя что готов напечатать это на лице] [он сказал «миссис хан наверное такая счастливая»] [а я сказал что «мой супруг мужчина»] [он пошутил про «мистер хан и мистер хан», а я как будто в войд-зону попал и в максимально медленном режиме до меня доходило] [тебя никто никогда не называет господин хан потому что ты учитель ли и ли сонбэ и почему так вообще, я может зря об этом думаю и зря сам себе завидую и я кажется умираю, представляя, как кто-то назвал бы тебя господин хан, имея в виду то, что ты принадлежишь мне] [а ещё мы заканчиваем в чикаго, несмотря на заминки] [хотел сказать это лично, но твоё утро было занятым — вы же готовились к годовщине, а вечером проводили обряд] [я сам только вчера узнал. и вот, говорю сейчас] [мы так редко общаемся текстом, но надеюсь, что всё это ты прочтёшь с теми интонациями, которые я вкладывал] [скоро между нами не будет ёбнутой разницы во времени] [I'm heading east] *** Последние две недели августа Минхо задабривал бабушку и маму. Возможно, он так просил прощения за то, что в предыдущий раз не позволил о себе хорошенько позаботиться. И запрещал тратить на него деньги. Папа ходил довольный: его женщины от него отстали, перевели всё внимание на Минхо, и именно с его помощью Минхо провернул крупнейшую финансовую аферу в своей жизни. Он переслал деньги Джисона отцу, чтобы тот выдал их матери на «пузатые нужды», и в итоге никто не пострадал. В том числе нервные клетки Минхо, отвечающие за «что ж будут жрать мои старики, если оставят в «пузатая мама стор» последние копейки». Так что теперь он запрещал не тратить на него деньги, а тратить на него много денег. Всё, что они заказали в онлайн-магазине, включив демонстрацию экрана на телевизоре, чтобы бабушка лучше видела, это две пары штанов, три рубашки, два комбинезона и осеннюю куртку. Бельё, заверил Минхо, он возьмёт себе сам. В принципе, ему не нужна была новая одежда, и без того он ходил вечно в оверсайз. Благодаря которому, кстати, о положении Чанбина никто так и не узнал: были заметки, где говорилось о том, что он реже стал появляться на публике и постить фото и видео, но связали это с тем, что он набрал вес и банально стремался, а полгода отсутствия выступлений объяснено было подготовкой к выпуску нового альбома. Полноформатника, чего от него фанаты тогда так долго ждали, и этих официальных заявлений им хватило. Вся паника Хёнджина, которую Минхо заедал с ним в ресторанах и кафе, оказалась лишней тратой всего: времени, денег, нервов и эмоций. А Чанбин говорил: «ой, как я круто всё провернул, хотя мелочь на меня свалилась неожиданно», а Хёнджин говорил: «блядь, ты знаешь, сколько мы сталкеров отловили и сколько связей мне пришлось задействовать, чтобы нигде не появились твои откровенные фото?». А Минхо говорил: «вы чё, до гробовой доски шкериться собрались?» и недовольно закатывал глаза, когда Хёнджин начинал паниковать, но по другому поводу. И затирать про то, что тогда Чанбина обязательно сделают лицом дуал-комьюнити и затребуют от него поддержки, которую он и так оказывал, но не афишировал. Минхо больше волновало то, каково в будущем придётся Юлю. Дэхви повезло, что откровения Сынмина пришлись на спад его карьеры, и в мире тогда происходило гораздо больше интересных и ужасных вещей, чем вскрывшаяся правда о семейном положении далеко не мировой звезды. И повезло, что их соседи и родители из яслей и ючивона оказались добропорядочными гражданами. Минхо вот ничего скрывать не собирался. И оверсайз — это удобно. Что, конечно же, не помешает бабушке связать какой-нибудь свитер, а маме — сшить костюм на «ну вдруг мероприятие важное какое, что ты, в свои свитшоты кутаться будешь», а папе всё-таки добавить маме «на расходы», чтобы она потом передавала Минхо гостинцы. Ещё незадолго до возвращения в Сеул подошло время ежемесячного осмотра в клинике: мама, конечно же, собралась вместе с ним. Миленько пообщалась с доктором Хан, а та все свои рекомендации внушала совершенно не тому человеку. Минхо чувствовал себя лишним и жаждал поскорее избавиться от женского общества, которое утомляло его сильнее обычного. Он всё понимал, обычаи, традиции, семейные обряды и многовековой уклад семейных отношений, но. Он не любил, когда всё решали за него. Когда на сто дней Дэхви к нему нагрянула делегация со всеми родственниками, чьи имена Минхо едва сумел вспомнить, когда на год накрыли не просто поляну — столы ломились от еды, ступить было негде, ненароком не наткнувшись на подарочные упаковки, детские вещи или коробки с едой. Сейчас ему не разрешали есть утку — как будто у него действительно родится ребёнок с перепонками, да и если родится, это что, такая уж проблема? Прооперируют, делов-то! Любимым занятием бабушки было расписывание его жизни наперёд: когда лучше взять отпуск по родам; брать ли годовой декрет сейчас или лучше отложить на потом, раз уж «Джисонни всё равно дома сидит, бездельничает»; на какие анализы стоит потратить «беременные деньги» от государства; дома отдыхать после родов или взять путёвку в чоривон… Минхо бабушку очень любил, но иногда она… перегибала палку. А сейчас у неё и вовсе нашёлся повод разойтись — не каждый год её родными внуками радуют. И вот это вот всё Минхо грузило гораздо больше тошнотных отёкших будней, мыслей о разлуке с проворачивающим грязные секретные делишки Джисоном, напряжённых усложнившихся отношений с Дэхви, чуть ли не ежедневных срачей в учительском и родительском чатах… Минхо отдохнул, конечно. Нажрался клубники, пока сам чуть не стал красным в жёлтую крапинку, наел бока и подбородок на бабушкиных рыбных и говяжьих супах с водорослями, полезных для здоровья, прочёл кучу книжек, до которых руки давно не доходили, обновил кое-какие знания, из головы выветрившиеся возрастом и заботами. Слегонца загорел, всего-то по двадцать минут в день валяясь на солнышке — дольше опасался, пекло же дурственно, мог и обгореть, и на меланому заработать. И не отдохнул тоже. Дэхви стал слишком уж заискивающе себя вести, вину что ли заглаживал, хрен знает, но поговорить у них внятно не получалось. Потому что оба остановились у бабушек — Минхо у своей, а Дэхви — у своей. Дэхви почти каждый день прибегал, помогал за огородом следить и чай заваривать, в магазины и на рынки бегал, постоянно спрашивал, не надо ли чего, а Минхо хотел просто сидеть в плетёном кресле и наслаждаться летом. Цикад слушать, считать бабочек и кузнечиков, полочки подколачивать и скрипящие пазы смазывать, нюхать зелень, фрукты и доносящуюся с моря соль в воздухе. Иногда он ездил на море. Шёл к остановке рядом с бронзовым Буддой неторопливым шагом, качал головой в своей моднявой соломенной панамке и брендовых зеркальных очках, купленных ни с того ни с сего, садился на автобус, в котором слушал «summer breeze playlist», собранный спотифай, а уже на берегу находил местечко в тени и подальше от людей, раскладывал эргономичный походный шезлонг и валялся, ноги на тепло вытянув. Но такие деньки он еле-еле отвоёвывал. Всем, блядь, от него что-то надо. В какой-то момент он решил сказать всем, что сломал телефон — а заодно и часы, и вообще все средства связи, — и что уехал в такую далёкую глушь, где новый не достать. Но, увы, друзья с точностью до метра знали, где он, начальство тоже — от всевидящего ока не скрыться, — а остальным пиздеть он не мог по этическим соображениям. Названивала Дахи, родители учеников, обеспокоенные приближающимся выпуском, дети тоже частенько спамили в чат, справляясь о его самочувствии и докладывая обо всём. Кто-то выучил заданную хорягу, кто-то доделал проект, кто-то пересдал контрольный срез и получил разрешение участвовать в концерте ко Дню открытых дверей, кто-то купил собаку, кто-то заболел и уже выздоровел, и-и… Бля-я-я. Минхо хотел покоя. И Джисона. Джисона даже больше, чем покоя. Потому что почти два месяца без секса для него… ну, уже непривычно как-то. У них бывало, конечно, что кому-то долго не хочется по каким-то причинам. Но не два же месяца, а. Так что Минхо справлялся руками и в душе, с тоской вспоминая о коробке с игрушками под кроватью, которая осталась дома. Судя по его состоянию и календарю к концу подходила примерно шестнадцатая неделя. Значит, Минхо мог трахаться сколько душе угодно — это первый триместр его туда-сюда нихуёво шатал, и доктор Хан советовала лучше почаще мастурбировать, а с проникновением быть поосторожнее. Но в Минхо никто не мог проникнуть, потому что, блядь, Джисона рядом не было! Теперь, цитата, «опасность позади», доктор Хан свои советы назад забрала, взамен рекомендовала почаще получать удовольствие. Которое, блядь, не проникало в Минхо точно так же, как и Джисон — по понятным, блядь, причинам. Но он считал дни до возвращения Джисона. Восемь. — Приезжайте на Чхусок, — пропыхтела ему в ухо бабушка, на прощание обнимая. — Чтобы я не успела помереть и соскучиться. — Чхусок в этом месяце, госпожа бабуля, — напомнил Минхо, похлопав её по спине. — Не собирайтесь на тот свет раньше времени; любите вы, старики, прибедняться и помирать. Папа закончил загружать их вещи в свой микроавтобус, купленный на смену внедорожнику, купленному на смену городской легковушке. Что-то Минхо подсказывало, что количество их с Дэхви багажа увеличилось. Раза в четыре. Сумка с новыми вещами на грядущее, ага. Сумка с контейнерами кимчи, которых хватило бы на пару месяцев, но Минхо знает — в следующий же визит мама и бабушка всучат ему ещё одну такую же. Сумка с книгами, и вот Минхо не уверен был, что вырвавшийся из просторов свежего воздуха организм захочет задыхаться пылью снова. Но бабушка была непреклонна: читай-читай, всяко полезнее всего, чем сейчас молодёжь занимается. Ладно, Минхо прихватил с собой пару экземпляров, что могли бы понравиться Джисону, хотя какую книгу сейчас нельзя купить онлайн и загрузить на любую читалку? А это что за баул?.. Минхо незаметно закатил глаза, цыкнув. Мягонький плед, который бабушка связала в прошлом году, ничуть не хуже того, который бабушка связала в этом… — Папа, смотри, Дори с нами прощается. Пока-пока, Дори! — Дэхви напоследок обернулся и помахал рукой в сторону окна. Дори сидел на подоконнике и вылизывал спину и бок — перед выходом Дэхви облапал, оставив свой запах. Коты такого не любили. Минхо такого не любил. Семь. — Ты к школе готов? Минхо проявил инициативу, начав разговор с обыденной темы. Обычно нужды спрашивать у Минхо не было, он не контролировал Дэхви, у них — взрослые договорённости, Дэхви знаком был с концепцией «хочешь быть взрослым — знакомься с обязанностями». И как раз уже пережил этот опыт впервые недавно, в реальности, испытав потрясение по поводу пополнения в семье. Когда сделал свой первый шаг к примирению. По сравнению с ним «школьные обязательства» были чем-то картонным, дешёвой альфа-версией, весьма далёкой от настоящего понимания того, с чем приходится сталкиваться взрослым. Так что… да, Дэхви выполнял домашнюю работу самостоятельно и вовремя, не было нужды проверять его электронную школьную тетрадь. Вопрос о готовности к школе — всего лишь повод начать разговор. Минхо знал, что это неправильно. Игнорировать произошедшее, предлагать делать вид, что ничего не было, никто не задет и ничто не задето. Нужно проговорить, обсудить, сделать выводы. Но пока у него не было сил на это. Обычно Джисон жаловался, что с необузданной энергией Минхо тяжело справиться — но в этом случае стоит пережидать, а не пытаться властвовать; и эта энергия столь же спонтанна и беспорядочна, как кошачья ласка — то не дождёшься, то отлипни уже, то укус — не поцелуй, эй. Минхо — телефон, который забыли на ночь поставить на зарядку. А Минхо каждую ночь стоило бы ставить на зарядку. Можно даже пару раз — с перерывом на разрядку. Да господи, неделя осталась, потерпи как-нибудь. — Да, — Дэхви принял правила, иносказательно обозначенные Минхо. Они не ругались, не было неловких попыток помириться, не было истерик и взрывов пудинга. — Не сделал лишь… — замялся. Приподнятая в «ну?» бровь говорила ярче всех слов. — На выпускной… в школе все… готовят проекты про семью. На каникулах надо было сделать план проекта. Я… когда ты узнаешь, брат у меня будет или сестра? Или… — М? — вот, в чём дело. Поначалу Минхо показалось, что Дэхви не знает, что делать с Джисоном. Выпускной проект про семью, да? Минхо в своё время вместо того, чтобы сидеть с одноклассниками в компьютерном классе после уроков — у многих тогда не было личных домашних компьютеров — дома сделал плакат с карточками-вкладышами. Про себя, маму, папу, бабушек и дедушек. Про историю семьи и фамилию, про профессии и мечты. Нарисовал семейное древо с мини-портретами (тогда-то и появился его верный друг «мистер Морщинка»: все лица оказались одинаковыми и уродливыми, художник из него конечно так себе). И посвятил стих котам, которых хотел бы завести, но ещё не был уверен, что хорошо будет за ними ухаживать. — Так что? — нетерпеливо запрыгал на пятках Дэвхи. — Я вроде как… уже знаю, — Минхо пожал плечами. — Не думай, что я скрываю это от тебя. Потому что никто не знает. Я не… я не суеверный, просто на УЗИ могли ошибиться — технологии несовершенны, и… сложно объяснить, — он опять не мог слова подобрать, но Дэхви как будто и не расстроился. Наоборот: — Чтобы мы ждали и не… заранее надежды… блин, — вздох. — Возлагали? — попробовал угадать Минхо, почувствовав вдруг странное с Дэхви единодушие — тот смог сам выразить его неоформленную мысль, притом верно. — Да! Чтобы мы не возлагали надежд. Обычно… когда знаешь, что тебя ждёт, то становится неинтересно, типа ты себе сам надумываешь, что получишь, а когда ожидания не совпадают — можешь расстроиться, а если совпадают — ну, я это уже предугадал, скучно, — теперь плечами пожал Дэхви, типичный жест Минхо, говорящий о их сходстве. При этом Минхо продолжал сына не понимать, и всё это так бесило, агрх. — Да-да, вроде того, — кивок. — Так что можешь пока не торопиться с проектом. А какой формат ты выбрал?.. — Я напишу песню, — гордо вздёрнул нос Дэхви. — Свою, и музыку сам напишу! Крутотень получится, хочешь, покажу наброски? Я не очень пока что рифмы подбираю, я только приступил к основам стихосложения — Джисонни говорил, что такому обычно учат в университете, оно не касается школьной литературы и не всегда работает в песнях, но… я короче ща всё объясню, погоди, за тетрадкой сбегаю!.. Минхо сдавил всеми силами лыбу — только когда щёлкнул дверной замок на двери комнаты Дэхви позволил себе разулыбаться. Дэхви может и не заметил, но впервые за последний месяц он так непринуждённо и без враждебности произнёс имя Джисона. Даже с толикой уважения. Может, всё наладится? Но сначала — дождаться. И выяснить, что, чёрт тебя дери, Хан Джисон, означает «данные удалены». Шесть. — О-ой, какие у вас милые щё-ёчки, — завопила Дахи и мелко затрясла сложенными у лица кулаками. — Вы так прекрасно выглядите, наставник Ли, вам очень идёт этот фартучек, особенно мне нравится брошка, скажите же, это рукодельная, да?.. Ой, покажите побли-иже, ну пожа-алуйста! Минхо сбросил. Вздохнул. Перевернул на первой сковороде мясо, на другой — оладьи. Он сам не знал, чего хотел и что готовил. Сначала решил сделать обычные оладьи, но чудесным образом нигде не нашёл ни лимонной кислоты, ни разрыхлителя. А муку и яйца уже выставил на стол. Вспомнил про капустные оладьи, не нашёл никакой капусты в холодильнике. Озадачился. Пошёл за кимчи — а что, технически, тоже капуста. Родители заготавливали кимчи по-всякому: с разными наборами приправ, овощей и количеством перца. Он выбрал банку, от одного взгляда на которую на языке не появлялся ядрёный привкус адового пекла. И потушил кимчи, добавил чуть-чуть свежего лука, замесил всё с мукой и яйцами, по вкусу добавил соль, куркуму и розовый перец. Из этого кое-как получилось тесто. Ложкой Минхо порционно плюхнул получившуюся… хуйню на разогретую сковороду. Звучало и выглядело неаппетитно. Пахло?.. Как кимчи на разогретом масле. Мясо — баранину — он заказал маринованное вместе с доставкой продуктов: Чанбин умотал с Юлем в санаторий по совету детского психолога (Хёнджин внял наставлениям и всё-таки позвонил ему; миссию Минхо счёл выполненной и вернулся к тактике «ничего не вижу, ничего не слышу, никуда не лезу»), поэтому Минхо обошёлся без еженедельной бицухи помощи. И такое удовольствие невиданное получил, когда понял, что может любую еду получить не выходя из дома. Не надо опять, блядь, в третий раз за неделю на рынок переться или отправлять туда Дэхви, а потом слушать вот это «раскис уже, эх, молодёжь», не надо здороваться с каждой бабушкиной знакомой торговкой, с соседями, не надо рассказывать при случае как у него дела и почему это он так редко в родных краях появляется. В общем, у обеда Минхо нет названия. Оладушки с кимчи да жареная в луке баранина. Ещё вообще он попросил и салатик настрогать, но Дэхви сказал «через две минуты приду» и смылся куда-то. Вот же, а как за стол садиться, так первый всегда. Дахи набрала ещё раз. Ладно. Минхо коснулся экрана часов — ремешок неудобно сдавливал запястье, надо бы ослабить, — и принял вызов. — Вы — ужасный человек. — Спасибо, я знаю, — кивнул Минхо, не поворачивая головы к телефону. Боковым зрением всё равно отметил мельтешение — только оно всю жизнь Дахи и сопровождало. — Надо чего? — На-по-ми-на-ю вам, что завтра комиссия собирается, ну, допускать Уджина и Чимина к занятиям или нет, во-от, — Дахи потыкала указательными пальцами друг в друга, когда Минхо скосил на неё взгляд. — И что? Я не их куратор, мне всё равно. У меня отпуск, — поплевался Минхо, словно открещиваясь от трёх лет наставничества и судьбы детишек, над которыми он имел немалую власть. — И вообще, чего ты звонишь? Пусть сообщили бы… кто там должен? — Директор Мо попросил, — Дахи хихикнула, сорвавшись последним смешливым слогом на повизгивание. — Он, кажется, вас боится. — Я же извинился, — возмущённо воскликнул Минхо, нервно тыкая лопаткой в сковороду. — Он некстати так позвонил, я даже не понял, что это он. — Ваше «хули тебе надо, я занят» слышала вся учительская, — теперь Дахи уже бессовестно смеялась. — Директор Мо просто хотел сообщить вам, что надо бы всё-таки с ребятами что-то решить, Чимин летом исправно помогал в приюте для животных, а Уджин… по-моему, серебряную всё-таки медаль для школы заработал. На соревнования ездил, в курсе? — Если эту медаль нельзя съесть, то она меня не интересует, — отмахнулся Минхо, переворачивая последнюю порцию оладушек. — Съедобное «серебро», кстати, такой отврат — пробовали в Фукуоке. Ладно, не отвлекай. Приду. Но у меня ещё четыре дня отпуска! Значит, я буду требовать дополнительный отгул. — И как вы себе это представляете? — После Сунына разрешу не приходить, — очевидно же, зачем заставлять вчерашних школьников таскаться в школу, когда они уже сдали экзамены? — А сам буду валяться дома. Никакой. Работы. Кайф. Да если бы мне сразу сказали, что половину времени я буду сидеть над ебучими учебными планами… Я бы перевёлся куда-нибудь подальше. — Вы сотый раз жалуетесь, что бумажки убивают ваше вдохновение и самовыражение в работе, но не всё же так плохо! — Слушай, ну, ты, наверное, пройди курсы, да-а, а я декрет возьму. Будешь и.о., солидно же — в таком-то возрасте. И двух лет стажа нет, а уже большая шишка. И кураторство тебе дадут, и разрешат внеурочку вести, и программу корректировать… Теперь сбросила Дахи, а он и рад. Пиздец, он так и знал, что где-то его ждёт подвох. Пять. — Восемьдесят процентов по естественным наукам и мы в расчёте, — протянул руку Минхо, переживая тяжёлый заёбанный взгляд. — Эй, это же не вам сдавать, а нам! Почему вы на кон своих отгулов ставите нашу успеваемость? — пискнул Чимин из-за стола, недовольный результатами комиссии. Большая и сухая ладонь директора Мо раскрылась для рукопожатия. Четыре. — Пап, почему ты не хочешь, чтобы я шёл на прослушивание? Айдолы — настолько плохо? Ах, да, сентябрьское прослушивание в JYPE. Почему-то Дэхви хотел именно туда. Наверное потому, что это — единственная компания, с его семьёй никак не связанная и при этом вызывающая хоть какое-то доверие. По крайней мере, имидж заставлял придерживаться обязательств, скандалов там не так уж много, не так часто артисты уходили оттуда обиженными, и Минхо слышал от Джисона, что работают там профессионалы, находиться — приятно, качество оборудования и общежитий — приемлемое. Ничто из этого Минхо не убедило. Во-первых, в JYPE когда-то не взяли самого Джисона, и хрен ли он хвалился этими недалёкими великими слепыми? Во-вторых, сам Джисон говорил, что будущее индустрии развлечений начинает меняться, притом по-крупному, впервые за долгое время. К чему это приведёт, а? Минхо хотел, чтобы Дэхви был счастлив. Станет ли он счастливым только потому, что пройдёт прослушивание, или потом захочет большего? Ещё большего? Дебют, мировое господство, концерты на луне? Дэхви знает, в кого ему быть амбициозным. Минхо знает, каково это — разочаровываться в своих мечтах. — Спроси у Джисонни, милый, он расскажет тебе, как это устроено. И я попрошу его не врать, окей? Решай сам, я… по-честному, я не хочу. Ты знаешь, почему. Ты будешь уставать, мало спать, плохо соображать, работать на износ, но можешь не получить результатов. Никаких. Вообще. Ты к этому готов? Если ты в итоге скажешь «любой опыт — хороший опыт», я соглашусь. Иди и получай свой опыт. Только чтобы потом без истерик, обвинений и «а ты мне этого не говорил, откуда я мог знать, я был маленьким и бла-бла», — под конец Минхо скатился на передразнивания — частенько так делал, чтобы Дэхви, увидев в нём себя, перестал капризничать. А Дэхви руки в бока упёр и выслушивал всё это с бесстрастным лицом. — Ну ты и тупица, папа. — Эй, попрошу! Ну, и куда ты? Обзываешься и опять сбегаешь? Труси-ишка. — Я иду звонить Джисонни, а ты… пей свой кофе. Фу, мерзость. Три. Минхо получил скрины авиабилетов с точным временем прилёта. И фотографии презентов от съёмочной группы. Он запретил притрагиваться к зефиру. Да, он может позволить себе купить любой зефир на свете. В ближайшем супермаркете или через интернет-магазины. Может обратиться в кондитерскую и сделать абсолютной любой прихотливый заказ. И нет никакого смысла через три страны таскать пакет со сладостями, перегружая багаж. Вот ну совсем никакого. А Минхо с разумной своей стороной не в ладах как-то. Захотел он именно эту коробку — упаковано было красиво, под зефирками бумажки миленькие, наверняка шуршат хорошо (да, Минхо хочет именно этот зефир, чтобы шуршать именно этими бумажками с подложки), и зачем-то Джисон сказал: «окей, детка, всё, что захочешь», то есть не зачем-то, у Джисона не было других вариантов. Он в любом случае сказал бы «окей, детка, всё, что захочешь», и касалось это не только зефира. Музыки, под которую они готовили, отдыхали или тренировались. Еды, которая будет на завтрак или ужин. Фильмов, которые они будут смотреть. Джисон не то чтобы уступал — просто чаще всего их желания совпадали. А если не совпадали, Джисон их понимал. Джисон понимал, что в желании Минхо дождаться зефирок из его чемодана есть что-то особенное, и, да, вёз их через три страны просто потому, что его собственное желание баловать Минхо жило с ним на постоянке. Джисон сам удивлялся: никогда я не хотел так сильно потакать другим в их слабостях, хён. Никогда не жил кем-то — а тобой так приятно жить, хён, ты такой смешной придурок, люблю тебя дразнить да целовать, my lovely babe, what you wishin' for? Maybe you should wish it more? Maybe the world is yours? I wish you would find your chill. А Минхо на подобное смеялся, пинал засранца, потому что, малыш, я ни слова не понимаю, но чувствовал как-то интуитивно — всегда в вырванных из контекста строчках было что-то сопливое и о бесконечном. И, да, от этого Минхо тоже уставал. От себя, в основном. От того, что сколько лет прошло, а он всё ещё влюблён, как… как… да он даже слов подобрать не мог — всё это ванильно-розовое и сопливое очень хорошо размазывалось на бутерброд, крошки которого у Минхо были вместо мозгов. Чтобы было чем кормить уток. Два. — И-и-и энергичнее, выше колено, раз, два, колено! — Минхо нахлопывал ритм ладонями, прохаживаясь перед кучкой несмышлёных какашонышей и в каждого взглядываясь: кто косячит, кто преуспел, кого на рис и в угол. Увы, последних набиралось несравнимо больше. — Три, четыре, стамп, стамп, прыжок — Йонвон, меньше упора на пятку, равновесие теряешь, — и-и раз, два, пово-орот, поддержка — слабо! — рявкнул, продолжил в обычном темпе: — Раз, два, стамп, стамп, я-я-я кому говорил футворк отрабатывать? — сорвался прям тут же, заметив, что скрипа кросовок по паркету слева почти не слышно. Плохо, очень плохо. Он мог понять: у них совсем другим голова занята, выпускные экзамены на носу, над группой навис злой рок: то отстранения, то переломы, то снова отстранения, то заявление о переводе директору Мо на стол — ну, Минхо считал, что это правильно. Чем раньше с трудностями столкнёшься, тем раньше научишься их преодолевать. Не время вешать нос, время стараться усерднее (но не перестараться), пользоваться мозгами и переходить на думание, а не чувствованием заниматься. Атмосферой надо не проникаться, атмосферу надо создавать — если бы Минхо на занятия являлся вялый, тухлый, бурчал себе под нос и со стула не вставал, то и у детей едва создавалось бы желание у него чему-то учиться. Они повторяли бы за ним, лениво паклями трясли, никакой мотивации бы не имели, болванчики. Цепная реакция по-человечески. И здесь же — один расстроенный понуро кивнул головой, а второй плечи опустил. Третий подумал «какие-то они тут все безрадостные» и отвернулся. — Ногами плохо работаем, медленно, — Минхо руку на бедро опустил, второй ткнул в того, кто ближе: — Разминай голеностоп, вижу, плохо ступнёй ворочаешь, из-за этого не успеваешь «крабика» переставлять, убого выглядит, — следующий: — Как ты собралась сдавать английский, если не понимаешь, что значит наш «стэп-н-дроп»? Это, расшифровываю на всякий случай, «шаг» и «падение». Значит, надо сделать шаг и упасть, милая, на колено. Упасть, а не грациозно опуститься. Наколенник забыла? А меня, прости, с чего это волнует? — следующий: — Здесь хорошо, в следующий раз волосы собери или шапку надень, иначе скотчем их тебе к голове примотаю, — следующий: — А ты пойдёшь завтра не сюда, а к учителю Киму, пусть он тебя крампу учит, раз у меня не вышло… Божечки, они же третьегодки. Им всё ещё нужно объяснять, что значит «энергичнее», «плавнее», «выше» и «агрессивнее»? А некоторым, похоже, стоило бы вообще вернуться к основам и хотя бы прочитать определение «изоляции» — ну какого хрена, на это смотреть невозможно! — Значит, с коллективкой вы вот так вот… — вздохнул Минхо, не дождавшись ни одного возражения после перечисления всех косяков за первый голый прогон. — До перерыва, значит, будем работать над ней. А зачёт по индивидуальным когда получать будем, дорогие мои? Один. — Нет, не надо его встречать, я уже заказал такси, — Минхо стоял перед варочной панелью рядом с вытяжкой и планировал пару раз в неё ёбнуться лбом. — И, да, я не поеду его встречать. Что значит «почему»? А нах…рена мне ехать в аэропорт самому? Полтора часа туда и полтора обратно? Да потому что он не брал на внутренний в Кимхо, дурень, у него в Инчхон прилёт! Что значит «мог бы», какой дол…гоносик вообще летает внутряком из Инчхона в Кимхо? Там на посадку-высадку дольше, чем на колёсах или подземке… Я ра-бо-та-ю, муди…нг-пудинг, я не успе… — Да ругайся уже нормально, пап, я прекрасно знаю все эти слова, — сонный Дэхви вышел из своей комнаты, потирая глаза. — Это Бин-Бинни? Доброе утро. — Тебе тут «доброе утро», увалень, хотя ты его не заслужил, потому что я не успел проснуться, а ты уже меня зае…бал, понятно? — не вытерпел Минхо, остервенело тыкая в панель кофеварки. — Он взрослый мальчик, сам как-нибудь найдёт дорогу домой. Слушай, ну тебе самому-то надо три часа своей жизни тратить? Всё, я в последний раз предупреждаю, Со Чанбин, а-а-а, а! А-а-а, заткнись! Не-е-ет! Я! Заказал! Такси! Хуюксовое! Это тебе нельзя, это у тебя дети, а у меня — маленький взрослый, понятно тебе? Соси! Бе-бе-бе! Минхо вырубил гарнитуру, отцепил её от уха и швырнул её куда-то назад не глядя. — Как ж ты любишь злорадничать, пап, — хмыкнул Дэхви и побрёл умываться, а Минхо только по-чеширски разулыбался, подумав: жизнь прекрасна. Ноль. И за этого придурка он замуж вышел? Джисон стоял на пороге, довольно улыбаясь. И ждал чего-то. Чего? Что Минхо обрадуется ему? После… сказанного? Серьёзно? — Знаешь, что, милый, — Минхо устало потёр переносицу и сделал шаг вперёд, а Джисон, вдруг зачуявший неладное, через порог назад отступил, на крыльцо, к своим чемоданам. — Ты, я, мы, все дела. В общем, тебе надо подумать над своим поведением, до свидания. Толкнул легко в грудину, рукой вниз повёл, нащупал дверную ручку. И закрыл дверь. У Джисона прямо перед носом.