Смеётся гора

Нет, ну всё потому, что он до глубины души оскорблён! Раздраконенный, Минхо пыхнул ноздрями и пошаркал тапочками к холодильнику, чтобы остудить пыл стуженым молоком. Если бы у него был хвост, то он сейчас бы взвивался и беспокойно щёлкал. В общем-то, Минхо не совсем разозлился, просто он чувствительный и уязвимый, особенно сейчас, да и никогда он не любил подобное слышать — не от тех, кому доверяет, кому самого себя посвящает, со всеми загонами, комплексами и недостатками. — Алекса, переименуй «Щекастого» в «Юморист хуев», и по его возвращении поприветствуй его обязательно, — дождавшись звукового сигнала, Минхо начал давать новое указание: — И уведоми меня, когда… — Юморист хуев покинул систему «Дом», — не дождалась Алекса, и даже как будто бы извиняющимся тоном из-за того, что на полуслове перебила, продолжила: — Включить трекинг и актуальную информацию о местоположении? — А, да, спасибо, только что хотел попросить. И если деньги снимет — скажи, куда потратит, — Минхо открыл холодильник и молока не нашёл. Что ж, он опять забыл его купить. Или купил, но забыл, когда выпил. Вместо молока он схватил пачку питьевого йогурта, развернулся, позволяя дверце холодильника закрыться самой, и чуть не поседел. Хорошо хоть йогурт не выронил — эта кухня повидала слишком много извержений молочки за последнее время. — Ты злоупотребляешь руганью, — сказал внезапно появившийся рядом Дэхви, одетый в полосатую пижаму и готовый ко сну. Пахло ванильным молочком для умывания Джисона — ах, мелочь пронырливая, тырит Джисоново добро, пока его нет, — и зубной пастой (как бы Дэхви ни желал побыстрее повзрослеть, детскую зубную пасту с ягодными и фруктовыми вкусами он ни на что другое менять не хотел, и правильно, даже у взрослых должны быть свои «детские мелочи»). — А ты меня пугаешь на ночь глядя, — моргнул Минхо, гипнотизирующим взглядом вперившись в Дэхви. — Я тебя не заметил. Да, хватку Минхо подрастерял, да и поздновато уже — полночь, за окном — темень, а дома горит только диодная подсветка на кухонном фартуке и пара светильников на лестнице, чтобы ненароком не наебнуться; но вообще-то обидно. Минхо всегда славился своим слухом — увы, не музыкальным, — и рефлексами, а тут просто позволил какому-то шкету (это твой сын, дурак) подкрасться сзади. — Почему ты его выгнал? Ты его проверяешь? — начал допытываться Дэхви с интонациями бравого дознавателя, глядя в ответ точно так же — и у него это получалось жутко и устрашающе, потому что слишком уж он походил на Сынмина. Если бы Минхо не чувствовал родного запаха своего дитя, то наверняка неосознанно поддался бы тревоге от возможной угрозы. — Зачем ты за ним следишь? — И-и, нет, Морандуни, я уже говорил: я не буду ни в чём обвинять Джисона, пока не поговорю с ним. И-и, нет, я слежу не потому, что не доверяю. Я беспокоюсь — этот идиот, вместо того чтобы зайти домой и извиниться, свалил куда-то, представляешь? И-и-и-ди-и-ио-о-отина, — протянул Минхо, безбожно фальшивя. — Я теперь не засну, пока не узнаю, где он и что с ним. — То есть, он опять тебя расстроил? — вцепился за самое важное Дэхви. И Минхо это — усердие Дэхви, гнущего свою линию — надоело. — Почему ты… не веришь в него? Минхо поморщился, желая сказать гораздо больше. Гораздо больше, на самом деле. А помнишь, как меня отправили в Штаты по работе? Тяжело тогда было, Всемирная ассоциация уличных танцев провела много реформ: упразднила две конкурсные номинации, добавила новые, юношеское подразделение реформировала, объединив всех в одну категорию, без деления на девушек, парней и дуалов, открыла свою Аллею славы, провела первую за долгое время конференцию, где обсуждались новые критерии оценивания танцев для конкурсов, даты проведения фестивалей, где выступали мастера — от фристайла до брейка, — и где выступал я. Представляя не только свою школу, но и Корею: вместе с Дахи, Ынхи, Чанёлем и Гунылем — вот уж где не было места «кровной вражде». А ты… у тебя был выпускной из ючивона — это всегда праздник, ты прощаешься с большим детством и собираешься в школу. Я… не смог присутствовать там, потому что у меня был тринадцатичасовой перелёт в Нью-Йорк, я не смог отвести тебя в твой ючивон последний раз, держа тебя за руку. Но вместо меня… это сделали Джисонни и Сынминни, ты помнишь? Вы сделали целую кучу фотографий! На самой дорогой тебе фотографии ты с Джисоном улыбаешься щека к щеке настолько близко к камере, что я могу пересчитать твои ресницы. С этой фотографией ты засыпал, её взял с собой в первый школьный день, её повесил над столом рядом с расписанием и рисунком Хёнджина. Даже ту фотографию, где на тебе выпускная лента, а Сынмин и Джисон стоят рядом, держа тебя вместе на руках, ты не любил так же сильно. Я стоял на сцене, гордый тем, что у меня есть такие замечательные мальчики — вы с Джисонни, — которые ладят между собой и тоже гордятся — мной, потому что представляю я не только свою страну, но и вас. Это вы — моё топливо, на котором мой грудной двигатель выжигает километры вперёд, к успеху и благополучию. К счастью, за которым я однажды чуть не устал бежать. А помнишь, как Джисон впервые пришёл к тебе в школу? Когда я спросил тебя, не против ли ты, если я дам Джисону разрешение приходить вместо меня, ты не ответил. Ты вспыхнул внезапно, как бенгальский огонёк, так засиял, что я едва не ослеп. Я в твоих глазах читал сотню «да» расплесканным фейерверком, а ртом ты и слова вымолвить не мог. Ты не хотел, чтобы передо мной тебя хвалили или же наоборот, ты хотел хвастаться Джисоном и чтобы он защищал тебя. Он не хуже меня за тебя вступится, хотя ему очень неловко возражать кому-то так же открыто и нагло, как мне. Он подскажет, о чём можно мне сообщить, чего говорить не стоит, сохранит любой твой секрет, ведь ты взрослеешь и начинаешь отстаивать право на тайну. У тебя появятся девочки, которые тебе нравятся, может, ты будешь кого-то задирать или наоборот, может, ты выпалишь что-то на эмоциях и будешь стыдиться, не зная, как извиниться. Обо всём этом сложно рассказывать родителям. Но Джисонни — легко. Ты всегда бежал к нему, ведь у нас с тобой… честно говоря, слишком уж одинаковый вкус на мужчин. А помнишь… как он утешал нас с тобой? Мы тогда только-только въехали в этот дом. Ещё даже Алексу не подключили, ремонт на втором этаже не закончили… Мы с тобой полны были предвкушения: а как же, свой дом, большой, всем места хватит! Мне, тебе, Джисонни и… коту. Ах, как ты хотел завести кота, желательно белого и пушистого, как из того аниме про вневременного скитальца, ты даже договорился с Бинни-Джинни, подкупил и их своей находчивостью и хитростью, но… через два месяца, когда я уже обошёл парочку приютов — нет ли где белого пушистого кота — позвонила мама. Сказала, что Дуни не стало. Ты бросился в истерику. Ты нечасто так сходу и громогласным рёвом выплёскивал свои переживания, то внутреннее напряжение, которое копится даже если всё в порядке и ты совсем не нервничаешь. Тебе уже было десять, ты зачем-то решил, что взрослые не плачут и потому старался себя до расстройств не доводить. А тогда — рвануло и хлынуло, я не знал, что мне делать. Потому что мне было точно так же больно, как и тебе. И я тоже хотел зареветь, и если бы я был один — я так бы и сделал. Мы ведь с тобой только накануне прогуливались по торговому центру, а я решил заглянуть в магазин. Присмотреть что-нибудь для белого и пушистого. И, конечно, взял вкусняшек для Дуни и Дори, чтобы следующий визит в Кимпхо провести с подставленной для любопытных мордочек и влажных носов ладонью. А оно вот как сложилось. Ты сказал: не нужен мне никакой кот, я хочу Дуни. Как будто ты ещё не знал, что означает «смерть». Как будто тебе пять лет и ты совсем-совсем не понимаешь законов мироздания. Ты клянчил «хочу Дуни, папа, почему он ушёл?», а я… смог только тебя обнять. Джисон тогда вышел на наши крики, от которых его не спасла звукоизоляция. Он… выглядел даже хуже, чем мы — с красными носами (а ты ещё и ревел в три ручья, сопли пускал и вырывался из моих рук). Потому что растерянность Джисонни никогда не шла. А мы его озадачили, и он впервые столкнулся с нашей истерикой, настоящей, от которой душно и больно дышать. И в груди болит, рвёт лёгкие в клочья. Но он сначала оставил нас. А потом включилась музыка. Зажужжала кофеварка в режиме «какао с карамелью». И он запел, транслируя музыку из подвала в динамики всего дома. Помнишь, а? Разве не поэтому ты хочешь стать певцом? — Милый, — в конце концов Минхо совсем ничего не говорит. Он отвернулся, не зная, как продолжить, достал кружку с жирафом, налил себе йогурт. Отпил, одной рукой навалившись на край раковины. Дэхви дул щёки. Нет, с этим надо что-то делать. — Милый, почему ты… подсознательно так жаждешь его в чём-то уличить? — как будто Дэхви и правда хотел именно этого. Чтобы Джисон оказался мудаком и предателем, а не милейшим созданием на свете — туповатым, правда, но чего ещё ждать от хомяка-мутанта, — и что Минхо делать в такой ситуации? Он-то знает Джисона как облупленного, ему не нужно было этих шести лет, а. Ему месяца хватило, чтобы предугадывать некоторые его хаотичные мысли и выбирать за него позиции из меню. Единственное, когда Джисон не был очевидным — когда выливал весь поток сознания водопадом Минхо на головушку и когда… становился ожесточённым… дьяволёнком. Тёмная сторона Джисона, исключительно противоположная обыденному ему — ох, как она вообще могла существовать? Джисон, порою, от своей же тени вздрагивал, иногда ловил панические атаки в больших скоплениях людей, редко чисто для статистики выходил из дома, особенно, если не было причины, и с самого начала отношений Минхо пытался в нём это искоренить (да, теперь он мог пригласить его на концерт или в ресторан — и оба насладятся этим временем). Джисон не спорил с людьми, если это не касалось его профессиональной деятельности и музыки в целом, но… но иногда она вырывалась. С ней он мог бы покорять сцену, звёзды и саму вселенную, с ней он не боялся ничего — ни ругаться, ни грязно шутить, ни спускать зазнаек с небес на землю. Он мог быть пошлым, сексуальным и ставить на колени просто подмигнув. Мог любого соблазнить, так что… Минхо одновременно и боялся этой тёмной стороны, и ждал её, чтобы использовать по-своему. Но она не была второй личностью. Или режимом, который можно было включать и выключать щелчком тумблера. Это был тот же Джисон — каким бы он стал, если бы получил в своё время больше свободы. Если бы не прогнулся, а потом не сломался, сложившись пополам. С одной стороны мать, с другой — рамки отсталого общества. Такой Джисон интриговал, возбуждал, нарывался на наказание — и Минхо бы выпорол его за каждое «выебу» и «пошёл на хуй», брошенное ему в лицо. Джисо-он, ну какого хрена мы сейчас не в нашей кровати, не занимаемся сексом, не обнимаемся и не щупаем друг друга за всякие интересные места, а? И хватило ж тебе ума с порога ляпнуть ну просто кощунственную тупую шутку. Минхо уже сто раз пожалел, что вспылил, и что Джисон — чёрт бы его побрал — и впрямь бесхребетный и жалкий, потерянный ребёнок, который не смеет возразить тому, кого считает авторитетнее. Иногда Джисону не хватало мужественности, которую Минхо искал в мужчинах. Но ни в одном так и не нашёл, блядь. Нахуй всё, почему он просто не мог замутить с Чанбином? Тот, принцесса Диснейленда ёбаная, нарочито мужественным не был — хотя маскулинность показывать не забывал, — но при этом мог показать калёную сталь, мог настоять и… а, нет, не мог, Минхо резко вдруг вспомнил всё, что касалась Чанбина в отношениях и семье, и моментально передумал. Чанбин, едва дело доходило до Хёнджина и Юля, становился тряпкой. Сдувался, как надувная свинка, выпустившая из себя весь воздух лёгкими. Это вне близкого круга Чанбин звенел своими стальными яйцами и на шеё носил ожерелье из горошинок поверженных вражин. Боженьки, Минхо что, не знал ни одного мужика, у которого мозг не превратился в плавленный сырок под воздействием глазированной любви? Потерев губы ободком кружки, Минхо допил свой йогурт, так внятного ответа от Дэхви и не получив. — Просто скажи. Сколько раз мне нужно говорить и показывать, что ты для меня важнее всего и всех? И что я не выставлю тебя дураком, не стану насмехаться, а выслушаю и… и постараюсь вникнуть в суть возникшей проблемы, — прочистив горло, в итоге сказал Минхо. — Ты и мне не доверяешь? Дэхви опять загасился. — Я должен знать, что именно он сказал или сделал. Что ты увидел или услышал. Почему ты… так себя ведёшь. Я не понимаю, я не умею читать мысли, я, лакричные носки тебе в жопу, не Дамблдор, не Аня и не Хао — господи, Морандуни, и я так устал, и ты так выматываешь, почему-у, почему-у-у-у, почему ты меня выматываешь? — Минхо всё ещё держал пальцы продетыми через ручку кружки, но сама кружка стояла на столешнице. Из-за йогурта во рту стало вязко, а тошнота вновь дала о себе знать — чем больше он нервничал, тем быстрее она вылезала, поганая, и оставалось только терпеть горечь в глотке. Подняв низко опущенную голову, Минхо чуть повернулся, чтобы встретить проблему лицом к лицу. А Дэхви — его маленькая любимая проблема — опять молчал. — Ладно. Я обещал, что поговорю с ним, и я поговорю с ним. Тишина. — Он не может, не он, не мне, он… и если я прав, а ты ошибся, то тебе придётся извиниться перед ним. Понимаешь? — Я просто не хочу, чтобы он тебя обидел, — выдал, наконец, Дэхви, окончательно поникший. Сбитая спесь с него осыпалась каменной крошкой и каплями слёз. Минхо ненавидел слёзы. Что за семейка нытиков, а. Почему они все такие… головушкой пришибленные? — И не хочу разочаровываться в человеке, который для меня… очень важен. Что мне де-елать, если он уйдё-ёт, — захныкал Дэхви, догоняя слёзы. — А если он оста-авит меня, и тебя-я, и мой… мой Джисо-о-онни-и-и-и!.. — и бросился к Минхо, обнимая всей своей двенадцатилетней придурью. А Минхо снова ничегошеньки не понимал, что за смена полюсов, что за брошенный в геомагнитный разлом компас? Стрелка всё крутится и крутится, дрожит, не находит себе места, а ведь раньше всегда было понятно, куда она показывает. Минхо растерянно стал гладить Дэхви по голове, пережидая сотрясающиеся рыдания. Хлюпающий нос Дэхви больно давил на чувствительную грудь, и Минхо стоически пережидал этот малый дискомфорт, пресекая мысли про то, что зудящее кое-кто этой ночью мог бы и почесать. — Слушай, я всё ещё не умею читать мысли, всё ещё не гадаю на таро и в будущее не заглядываю. Но почему-то я уверен, что Джисонни нас не бросит. И тебя он любит вряд ли меньше, чем ты его. Помнишь, ты в прошлый раз сказал… ах, «я вырос из чемоданов», а я сказал «да я затолкаю тебя туда меньше, чем за минуту», а что тогда сказал Джисонни?.. Что люди стремятся поскорее вырасти, как следует не наслаждаясь тем, что может приносить радость только в определённое время, а потом скучают по этому — а обратно-то не воротишь. Дети вырастают, становятся взрослыми. А взрослые уже не смогут стать детьми. Ну, если не доживут до деменции, конечно. — Да конечно, — этот насмешливый тон был со всех сторон растерзан сиплыми вдохами и надрывной тряской, — вы до сих пор ведёте себя как дети. — Ай, — взвыл Минхо, — ты ранил меня в самое сердце! — а потом чуть серьёзнее добавил: — Дети не платят налоги. Дэхви легонечко наступил ему на ногу, мол, пап, ну ты совсем дурак? — Ты переименовал Джисонни по-плохому и поучаешь мен-н… меня тут, — Дэхви утихал, но голос ещё срывался, — и з-заманиваешь чем-чемоданами, это гр-рязная игра, за такое жёлтые карточки дают. — Давай, попробуй меня дисквалифицировать, сопляк, — хмыкнул Минхо, — я тебя в газон закатаю. — Ладно, — чуть подумав, ответил Дэхви. После минуты тишины он очень тихонько спросил, боясь нарушить нечто важное, залезть глубоко в личное: — А п-почему тогда ты выгнал Джисонни? — Да потому что он юморист ху… божечки-кошечки, чему я тебя вообще учу? — действительно пришибленные. А в следующем Минхо признаваться бы не хотелось. — Я… он пошутил неудачно. Сказал, что меня разнесло. Дэхви отпрянул резко, буквально оттолкнулся, использовав Минхо как опору, и такие глаза ошарашенные выкатил, что Минхо впервые за долгое время раскраснелся ещё и щеками. — Па-а-ап, ты… ты чё, идиот? — Дэхви разом позабыл и о том, что минуту назад всеми лицевыми дырками воду лил, и о том, что то ли обижался на Джисона, то ли нет. И даже о том, что хамить отцу не надо бы — обо всём. — Ну, слышать «идиот» не так обидно, как «ну и отъелся ты у бабули, голодом она тебя точно не морила», — покривлялся Минхо, понижая голос, чтобы больше на Джисона походить. — Т-ты!.. — задохнулся возмущением Дэхви, — б-блин, вот сейчас достаточно уместное время для ругательств? — Более чем, — согласился Минхо. — Сегодня я закрою на это глаза. — П-п-пиздец, — попробовал на вкус ругань в присутствии папы Дэхви. И ему как будто понравилось, но Минхо тут же вскинул руку и пригрозил, мол, не-не, больше — нельзя. — И ты выгнал его на улицу, потому что он пошутил точно так же, как и всегда, когда мы приезжаем от бабули? — В этот раз я по-настоящему растолстел, — качнул головой Минхо, — и поэтому стало обидно. — Ты не растолстел, ты беременный, папа! Ты!.. Ты… — Дэхви шлёпнул себя по лбу с липучим звоном, развернулся на пятках. — Я иду спать. И действительно ушёл спать. А Минхо остался, слегка ошарашенный, так и не выпустивший кружку с жирафом из руки. Это что сейчас такое было?.. право слово, дети такие непредсказуемые… Не мог же Минхо объяснить Дэхви, что, закрывая перед Джисоном дверь, рассчитывал совсем на другой итог. И тут проснулась Алекса. Она зашептала почему-то из динамика наручных часов, как будто Минхо свои поручения засекретил: — Юморист Хуев находится на остановке «Начальная школа Гундам». Снятие со счетов, — короткая вибрация, — оплата: такси, от «начальная точка: Начальная школа Гундам», до «конечная точка: River's Gold Hotel»; оплата: одноместный номер, одна ночь, River's Gold Hotel, номер брони один-три-один-восемь, регистрация… запрос отклонён. Алекса склонна полагать, что Юморист Хуев был зарегистрирован с помощью удостоверения личности. Запрос отклонён. Электронный помощник администрации River's Gold Hotel передаёт: запрос отклонён, конфиденциальная информация. — Спасибо, мне большего и не нужно, — наконец, выдохнул Минхо своё беспокойство. За придурка — нет, ну это ж надо было, выйти за такого… Сполоснув кружку под сильной струёй горячей воды, Минхо поднялся к себе, недоумевая, как он вообще докатился до жизни такой. *** Как они докатились до жизни такой? Дело вот в чём: Минхо спал не очень хорошо. Он в последнее время только так и спал, мучимый изменениями в своём организме, температурой в помещении, червивыми мыслями и Джисоном, которого дождаться не мог, а потом сам же за дверь и выставил. Эта ночь была не лучше предыдущих, и не только потому, что он ходил в туалет каждые полтора часа. Он тупо не мог заснуть, ворочался как в полубреду, только-только навевало сном, как что-то выдирало его оттуда, словно он был рыбой, попавшейся на крючок. Он просыпался, когда тело само дёргалось, пронзённое невидимыми лесками, какой-то не очень удачливый рыбак Минхо попался, ни оставить спокойно не мог, ни выловить уже, наконец. И, раз уж ему пришлось вернуться к работе, второе утро подряд его пополамила дилемма. Встать на полчаса раньше, чтобы походить с освежающей маской и на пять минут дольше постоять под холодным душем, или же встать как обычно — то есть поспать, в надежде что ценные минуты сна ему зачтутся и разгладят лицо хоть на полпроцента. Минхо не повёрнут на своей внешности. Ему хочется выглядеть красиво, да, поэтому чаще всего он рад подаркам с качественной косметикой — спасибо, что Хёнджин и Феликс существуют, — и ему нравится, когда он кому-то нравится. Он гордится своей внешностью — спасибо, что мама и папа славно постарались, — и он уверен, что все его дети получатся красивыми. Но помимо этого он озабочен и тем, как к нему будут относиться. Ему не нужна жалость — а его врождённые чёрные круги под глазами зачастую заставляют вопрошать, хорошо ли он спал и не стоит ли ему отдохнуть. Ему не нужно, чтобы кто-то строил догадки о его жизни вне работы: коллеги любят посудачить, почему сегодня Гаюн пришла ненакрашенная, а Ынкван выбрал слипоны вместо бодрящих берцев, и им вообще всё равно, что преподаватели сразу же переобуваются, и нет никакого смысла думать над уличной обувью перед началом рабочего дня. Дети… дети вообще, вчера как только его увидели, так поголовно встали с раскрытыми ртами, и Минхо пожалел, что не догадался купить какой-нибудь деликатес вроде сушёных тараканов или жареных личинок — в каждый рот бы затолкал. По нему же даже особо не видно, что он в положении — конец четвёртого месяца, живот выпирает еле-еле, в обхват талии не больше пяти сантиметров прибавилось (ну или он себе льстит), а дети как будто ждали, что за месяц его раздует в девять раз, и в класс не зайдёт, а влетит Порко Россо (чёрные велосипедки у него уже есть, а вот усы ему не отрастить — увы, с волосатостью у него было вяло, что за минус он не считал). А когда зашёл он, обычный он, в футболке под расстёгнутой рубашкой, то разочаровались. А когда он разминался или танцевал, что неизменно приводило к очерчиванию округлений, снова открывали рты. Вот, думал Минхо, к чему приводит политика «нахуй нам деликатно вводить качественное половое воспитание в школах, основы расскажем и забудем, интернет есть у всех, захотят подробностей — спросят у Naver». И вот, думал Минхо, к чему приводит политика «минимизируем показ дуальных мужчин по ТВ и в массмедиа, их всё равно ничтожно мало, что о них говорить — заботиться надо о большинстве». Хорошо хоть, что люди становились раскрепощённее и откровеннее. Перестали стесняться себя и своей сущности. Да, женщина может заглянуть в секс-шоп и купить себе секс-игрушки, да, мужчина может зайти в гей-клуб, да, беременным дуалам иногда нужен магазин для беременных, вау, вот это новость, не правда ли? Минхо очень удивился, когда увидел рекламу одного магазина для беременных в метро. И решил прогуляться дотуда после отпуска в Кимпхо. Как минимум потому, что этот магазин приглашал не «будущих мам», а «будущих родителей», и на логотипе по бокам от названия стояли пузатые фигуры — в них отчётливо узнавались женщина и мужчина. Минхо успел выцепить QR-код в рекламе и сразу же перейти в ка-ток, проверить ассортимент. Лучше уж он не закажет бельё через интернет, а поддержит того, кто решился на подобную авантюру: надо же, мало того, что кто-то отгрохал мужской (дуальный?..) отдел в магазине для беременных, так ещё и выкупил недешёвую рекламу в метро почти что в час-пик. А сколько там вообще интересно нашлось целевой аудитории? Кроме самого Минхо?.. Наверняка владелец понёс такие убытки, что даже если Минхо будет каждый день рвать трусы и рожать безостановочно до самой менопаузы, то не сумеет восполнить образовавшуюся финансовую дыру, закупаясь в этом магазине. В любом случае, Минхо собирался туда. И хотел прихватить Джисона, когда расскажет ему… или покажет на худой конец. Да только Джисон такой же недалёкий, как и Минхо, они — два сапога пара, ужас какой, какой ребёнок, им нужно запретить даже домашних питомцев заводить! Кстати говоря, надо бы уже ему позвонить, наверн… …ое. Минхо не успел вынести ногу за порог. Так и замер цаплей, пока такой же растрёпанный и сонный Дэхви за его спиной пытался влезть в свои кеды. Делал он это с перекинутой через шею сумкой, которая туда-сюда болталась и постоянно перевешивала, отчего Дэхви бормотал всякое «достало, ненавижу школу, хочу спать, где мой Бамбини». — Тс-с, — низко прошептал Минхо, отворяя дверь шире. И аккуратно наступая на настил крыльца — остался с сезона дождей, они уезжали и забыли убрать. Слева, в промежутке между дверью и ограждением крыльца, на все-е эти просторные полметра вмещён был командировочный чемодан Джисона. Не без хозяина — тот нашёлся тут же, полусидящий на этом чемодане, прислонившийся спиной к стене и звонко храпящий со сложенными на груди руками. Джисон за эти два месяца ни капли не изменился, отметил Минхо. Будто над ним не колдовали стилисты, будто за это лето он нигде не успел поплавать и позагорать. Подумал: как и в его случае, по ежедневным видеозвонкам сложно заметить присутствие или отсутствие изменений, но Джисон… Джисон выглядел так же, как когда уезжал — словно он и не уезжал вовсе. Те же слегка волнистые волосы до плеч, та же розовая заколка Дэхви с цветочком, фиксирующая прядь за ухом, та же серо-голубая ветровка с большими квадратными карманами на груди. Кольцо на пальце. Джисон сложил руки так, что левая, на которой он носил кольцо, оказалась наверху как напоказ. Смотрите, у него, господина Хана, есть свой господин Хан. Что вообще случилось, а? Он же снял номер в отеле. Он точно доехал? Что, поспал пару часов и вернулся караулить? Или никуда не уезжал, дальше остановки не продвинувшись? Его же не могли выселить — он не буянит, мало пьёт, а после перелёта (и не одного) наверняка совсем без ног был. — Па-ап, — зевнул Дэхви, едва прикрыв рот. — Чё застряли? Пробка? — Как видишь, — Минхо сделал ещё полшажочка и присел на корточки, оказываясь в полуметре от такого знакомого и любимого лица. Джисон хмурился во сне, поджимал губы и беззвучно ими булькал. Родинки на его лице еле-еле выделялись, но Минхо нашёл бы их вслепую. Щека, веко, рядом с ухом, ниже — на шее, груди, под мышкой, на рёбрах, две рядышком на зубчатой, а-а-а, перестань, Ли Минхо. Все знают (духи предков, гусеницы на старом грушевом дереве, муравьи под крыльцом, даже твой сын, наблюдающий за тобой расплывающимися глазами), что ты очень хочешь сейчас к Джисону прикоснуться. Почувствовать тепло под подушечками пальцев, нежную кожу оцарапать легонько, ладошкой пошкрябаться о трёхдневную щетину, почему-то скидывающую возраст — Джисон выглядел юным, подростком, желающим казаться взрослее из-за растительности на лице. Он как будто молодел, преодолев силы природы и механизмы старения. Юным, но уставшим — не одного Минхо это лето помотало. Бедняжка, столько смен часовых поясов, это невероятная нагрузка на тело и менталку, даже подготовленный человек может не выдержать. — Дорогой, — ласково позвал Минхо, протянув руку, но замерев практически у самой щеки. Сцена повторяется. Мир цикличен, жизнь циклична, всё есть круг. Осень. Минхо, повязывая галстук, громко кричит так, чтобы виновники торжества услышали, как сильно он негодует по поводу «да хули, у меня весь сентябрь в бухле, не могли, что ли, придурочные, выбрать любой другой месяц». Джисон, Феликс, Сынмин, папа, а теперь ещё и свадьба двух сучьих ублюдков, которых он зачем-то нарёк лучшими друзьями. Иногда и Чхусок на сентябрь выпадал — ему что, разорваться?.. Громко играет музыка. Джэхи подливает каждому непонятно откуда берущийся алкоголь. Прячет ли она под юбкой сорокаградусный пояс смертника? Как знать. Хёнджин проливает на себя шоколадный коктейль. Идёт оттирать пятно с рубашки в туалет. Сынмин, его верная подружка, сопровождает. Мама Хёнджина подкладывает еду Чанбину. Корейские свадьбы долго не длятся — банкет для друзей и родственников обычно час-два, а Минхо волей-неволей иногда на подобных мероприятиях приходится присутствовать, и он радуется, что после двух-трёх стопок может отчаливать, никто и не выскажет. Не здесь. Не сегодня. Хёнджин и Чанбин решают выжать из этого дня всё: сначала всей толпой в администрацию, и Минхо недоумевает, как их не запалили журналисты и безумные фанатки Чанбина, пока все они вместе фотографировались друг с другом во всех возможных комбинациях. Потом банкетный зал, по-скромному, но всё-таки украшенный привередливым вкусом Хёнджина: сиреневый, оранжевый, тёмно-фиолетовый, все одеты по случаю, не уродуя эстетическую сторону и образовывая цельную, приятную глазу картинку. Мама сшила Дэхви берет из ткани, посланной Минхо курьерской доставкой — Хёнджин сказал, как называется цвет и фасон, Минхо купил. Минхо красивый. Но Джисон ещё краше. Джисону идёт оранжевый — ему идёт всё, к нему идёт всё, Джэхи, алкоголь, остановить, пьёт, пьянеет. Их всех всё-таки ловят — после банкета, когда они собираются в караоке. Девчонка с розовыми неоновыми дредами и бейсболке пытается запрыгнуть в их автобус, нанятая охрана разворачивает, крики, назавтра газеты гласят: «Уток хлебом не корми, всё в клювы долбятся»: живая легенда рэпа SpearB и Ким Сынмин, мистер Трот и открытый гей, попались на тайной свадьбе!.. Неужели SpearB отказался от своего непримечательного спутника жизни в пользу другой знаменитости? Правда ли, что Ким Сынмин в жизни такой же романтик, как и на сцене, и готов сыграть «фальшивую» свадьбу со своим мужчиной, не имея возможности получить законную печать? Или же настоящая невеста пряталась в тени двух ярких звёзд, ведь в компании SpearB и Ким Сынмина были замечены дамы с незаурядным вкусом?.. Об этом и многом читайте только на POPTAKE! Минхо смеётся и вопит: «Так и знал, у вас всё через жопу, товарищи знаменитости, без собственного сасэна из дома выходить — моветон», Джисон ругается: «Хён, веди себя прилич-о, ин-че я отпр-лю тебя д-мой», Дэхви повторяет: «Па-ап, ты стра-анный, я… что такое, я устал, ножки мои, па-апа-а», Сынмин забирает Дэхви и уезжает с ним домой: «Думаю, мы достаточно повеселились, правда, малыш? Подарки подарили, вкусно покушали, наших любимых Бинни и Джинни поздравили, фотографий наделали кучу, теперь можно и спать, верно?», Минхо опять смеётся: «Когда ты стал хорошим отцом, Ким Сынмин?», Джисон бьёт его, обозначая, что не время и не место. В караоке весело. Джисон красивый. Джисон поёт, у него такая шея, и Минхо лижет её, сцеженные капли пота растворяя на языке, Джисон всё ещё поёт, а Минхо стоит сзади, обнимая, покачивается в такт музыке, Чанбин визжит, довольный, Хёнджин снимает их и жалуется, что «эти балбесы перетянули всё внимание на себя», Джэхи в уголке беседует с мамой Хёнджина, им там тоже весело, пусть они и не скачут на своих километровых шпильках. Вшестером в кабинке тесно: Минхо выходит проветриться и продышаться. Возвращается. У Хёнджина во рту сигареты с запахом вишни. Джэхи держит пустую бутылку виски. Наверное, думает Минхо, половина бутылки на Джисоне, другая половина — в. Джисон налакался. Джисон спит, сидя на полу кабинки в караоке, прислонившись к стене спиной и сложив руки на груди. Минхо тянет к Джисону руку, а тот… — Не злись, — пробормотал Джисон, напрягая брови сильнее. Тогда Минхо почти сразу вырубился рядом с Джисоном, а после этого они оба ходили месяц на массаж. Если бы не алкоголь, Минхо не смог бы так уснуть. Столько лет прошло, он не успевал поражаться: Джисон может спать где угодно. Сейчас Джисону следовало бы поберечь себя. Не спать на улице ночью, ещё и так — почему. Почему-у всё всегда идёт через три пизды?! Щека под пальцами холодная. — Дорогой, — предпринял ещё одну попытку разжалобленный Минхо. — Просыпайся, дава-ай же, ну-у, — чуть-чуть подняв голос. — Я люллю тебя, х-н, не п-ним-ю, почему ты зол, — выдал Джисон и всхрапнул на всю улицу. Минхо потряс его за плечо, под ресницами мелькнул влажный блеск. — За что ты злишься, н-н м-ня, я люллю тебя, х-н, не зл-сь, — нос поморщил и опять куда-то в сон выпал. — Морандуни, — горестно выдохнул Минхо. — Надеюсь, тебе не надо ничего объяснять? Даже не думай об отношениях с идиотами. Не смей связываться с идиотами. — Какие отношения, пап, — как-то имитируя такой же горестный выдох по-взрослому сказал Дэхви, — я же стану айдолом, а у айдолов не должно быть отношений. Минхо чуть не захохотал, но вовремя одёрнулся: его пугливый бельчонок от резкого звука мог и обделаться. Не стоит ему нервишки портить. — Эй, бестолочь патлатая, подъё-ём, — вместо криков Минхо затормошил Джисона за плечо, и расфокусированные глаза наконец показались из-под поднятых ресниц, усыпанных крохами сонушек. — Домой иди, спи в кровати, ты обещал меня на руках носить, вообще-то. Если ты в тридцать будешь кичиться полиартритом или застуженной поясницей, я куплю тебе ходунки и колёсики на задние лапы, и выкручивайся как хочешь. — А? — каркнул Джисон и опять закрыл глаза. Через мгновение снова их разомкнул, но теперь в его глазах отыскалась осознанность. — Д-детка, я… я… — и забрыкался, пытаясь как-то распутаться и встать. — Слушай, я… — Мне нужно на работу, всё потом, давай, наша кровать явно удобнее… того, что ты тут устроил, — Минхо помог подняться, придерживая под локоть, Дэхви любезно дал пройти, Джисону бросив «привет, Джисонни», не выдавая искренних чувств, какими бы они ни были. — Люблю, я п-дожду, — еле перебирая ногами и языком пообещал Джисон. — Дождусь. Теперь Минхо сделал обратное: втолкнул Джисона в дом, следом выставляя в прихожую его чемодан и сумку. Джисон неповоротливо развернулся и попытался найти его глаза своими. А Дэхви, что ж ему всё неладно, дверь начал закрывать. Как раз, когда Джисон открыл было рот, чтобы сказать что-то ещё, но остановился, потому что раздалось приветливое: — Добро пожаловать домой, Юморист Ху… Хлоп. — Ну, — Дэхви довольно отряхнул ладошки друг о друга и бодрым шагом пошёл к калитке. — Пойдём, па, а то опоздаем. *** И вновь всё слилось в рутину, которая до отвратительного привычна: буднее утро, он едет в метро, отрешённо нездешним взглядом рассматривая невольных попутчиков, где-то там, дома, в кровати спит Джисон и хрена с два он встанет раньше полудня; в наушниках лёгкий, пузырящий настроение, бит. Он так и не ответил на сообщения от Чанбина — совестливо, сообщения же от Хёнджина проигнорированы сознательно и с удовольствием; Сынмин спрашивал насчёт выходных с Дэхви, а Минхо заебался напоминать, что стоит спрашивать у самого Дэхви, он не собирался быть посредником между отцом и сыном; Алекса, на которую Минхо зол с того момента, как обнаружил Джисона перед дверью, запоздало скинула историю передвижений, оправдавшись сбоем сети. Работа не приносит удовольствия: кто-то сверху приезжает, все хлопочут, имитируя бурную деятельность, срочно вдруг понадобилось выставить школу с лучшей стороны и повыбирать по парочке детей из каждого класса, чтобы они перед чинушами и камерами местного ТВ показали, как чтят традиции, учась готовить блюда на Чхусок. Минхо это не касалось ровно никак — это проблемы головного корпуса, обычных учителей и классруков, а чего их предпрофессиональное отделение вдруг засуетили он совсем не въехал, но директор Мо расхаживал весь день по коридорам, сложив руки за спиной, заглядывал в каждый класс, будто был неспокоен и проверял, у всех ли всё клеится. У Минхо не клеилось. Все его классы — и первый, малышня Ынквана, и второй, его выпускники, — сегодня как с цепи сорвались. Припёрлись взбудораженные, любую паузу использовали для того, чтобы пошушукаться и попищать, что-то краем уха Минхо услышал о том, что на следующей неделе всех соберут на линейке в спортзале, айдолы какие-то приедут, шоу снимать будут. И то ли айдолы популярные, то ли ажиотаж вызван тем, что давненько развлекалова не устраивали, или же дети не теряли надежды найти себе звёздных друзей, парней и девушек — да плевать, — всё это Минхо вообще не волновало. Его волновало только то, что никто не хотел заниматься. Он сам не хотел, да, но и не мог позволить глупым мерзким детишкам влиять на него мерзкими эманациями разлагающейся протухшей мотивации! Зато он наконец-то принял индивидуальный зачёт у Гынхи, Чимина и Уджина, вычеркнув наконец-то этот долг из списка вопросов, которые нужно решить. По ходу заполнил на планшете типовой бланк оценивания на всех троих, развалившись на стуле и вытянув ноги в белоснежных массивных эйсиксах. Недовольным был. Гынхи же предупреждали: раз два твоих товарища отстранены, ты должен был наблюдать за другими учениками, сдавшими этот зачёт, учесть замечания и критику, а во время каникул скооперироваться с Уджином и Чимином и отточить свою хорягу до идеала! А в итоге что? Напротив каждого критерия то и дело появлялся минус, Минхо устало потирал виски, просил показать то же самое в третий раз, никак происходящее не комментируя. А потом перерыв кончился, надо было чем-то занять всю группу, а не позволять им шастать по студии и раздевалке и верещать не по теме. Так что Минхо просто перерисовал парочку минусов в плюсы, чтобы программа заботливо подсчитало общее количество баллов. Шестьдесят один. На один больше проходного. Он махнул на них рукой — отвратительно, ужасный преподаватель, но видеть этих троих на отработках он бы не хотел. Пусть уж… догоняют остальных по основной программе, им нужно выучить ещё три хореографии до конца года. Уж три полноценки за два месяца-то они осилят, правда? Правда же, да?.. И, чёрт, индивидуальные же ещё… Минхо попросил: повторяйте пока, я кое-что гляну. И глянул, все ли ему всё сбросили, все ли определились, что ему вообще делать? По программе надо добивать элементы брейка… В общем, Минхо сказал Дживону, что ждёт от них информации до конца недели. Что они будут показывать на Дне открытых дверей, что — на фестивале, что — на отчётном концерте. Разрешил выбирать самим: каверы ли, или поставят сами, у Дживона вообще-то неплохие задатки хореографа, он не только хорошо копирует и с точностью воспроизводит, но может сообразить сам, как совместить разные элементы, как обыграть бит, где лучше брать чисто техникой, а где отказаться от точности в угоду выразительности и впечатления. Он единственный и радовал Минхо — если бы не его вечные, блядь, опоздания, ну как так-то… Домой Минхо поторопился, минуя учительскую — что-то ему подсказывало, появляться там не стоит, пока пересуды не утихнут: вчера проще было назвать тех, кто не обозвал его хамом в тех или иных формулировках… И что он у директора Мо на содержании, и что ничего он не стоит, зато выёбистости и надменности в нём как слона в удаве — от рта и до жопы. Но он что-то не помнил, чтобы альма-матер приглашала Юна или Ынквана лекции читать и вечерние курсы вести. Нет-нет, они не посредственности, а Минхо — не крутой скилованный профи, но на его счету за десять лет преподавания гораздо больше успешных выпускников, чем у Ынквана за почти двадцать. О чём-то это же говорит?.. Дэхви написал: «задиржусь мы с тэуком и донхёном остались на кансультацию помнишь я тебе говорил что скоро алимпиада по естественым наукам? донхён хочет учавствовать». Минхо написал: «Почему ты игнорируешь коррекцию, когда у тебя вся строка ввода красная?». Дэхви заспамил возмущёнными злыми стикерами. Ладно, подумал Минхо, зато «стихосложение», «ритмический рисунок» и «терцквартаккорд» ты без ошибок написать, значит, можешь, да? И вышел в меню диалогов было, чтобы Джисона попросить позаниматься с Дэхви родным языком в кои-то веки. Но… забыл. Забыл, что ждал Джисона долго, очень долго, что дождался, но эту встречу — не обдумал. Именно эту, предстоящую, во время которой он не может просто взять и накинуться на Джисона с объятиями и поцелуями, хотя так завалить ту дуру хочется без объяснений — а объясняться придётся, Джисону надо до всего доебаться, всё по полочкам разложить, он… Минхо не даст. Вот так вот, блин. Джисон с неотвеченными вопросами жить не в состоянии, его разум настолько редко безмятежно пуст, что национальные праздники празднуются чаще. Вечно роятся и шуршат, грызут кору, множатся в извилинах, все серые ресурсы обращают в коричневые. Настолько эти вопросы ему житья спокойного не давали, что в последний раз, когда его член находился в Минхо, рот его рассуждал про размножение уховёрток, действительно, блядь, как же им живётся-то с двумя членами? Минхо сдуру предложил пришить Джисону ещё один и попробовать — ну а хули, с одним-то он уже прекрасно справляется! Джисон… и о его чувствах Минхо не подумал. Каково ему было, когда его выставили за порог после почти двух месяцев отсутствия? Не завели в дом, не раздели, за стол не усадили, после двух перелётов не накормили, спать не уложили, а? А просто вытолкали прочь и дверь закрыли? Да, закрыли, но не заперли, можно было и попытаться ещё разок, а Джисон… что же он подумал-то, блин? Джисон… Минхо нравился и одновременно не нравился их район. Дело вот в чём: это север Каннама. Здесь в двух шагах элитная школа, где половина учащихся поголовно или трейни, или уже айдолы. А ещё пара офисов SM Entertainment, откуда и куда спешат их «звёдочки» по делам, так что встретить на улице своего кумира вовсе не проблема. Особенно на улице, этим кумирам посвящённой. Куча магазинов, музеев и кафе от светил индустрии; официальные и фанатские шопы, выставки и бутики, всё это… мешало и отвлекало. Минхо сталкивался со знакомыми, чьих имён не помнил даже, Минхо оттаскивал Дэхви от очередной витрины с «эксклюзивной продукцией», Минхо уставал плутать по пешеходным улочками от метро до дома двадцать минут. Зато здесь было всё для удобной и комфортной жизни. Да, не домик в пригороде, где пятнадцать соток простора, а особнячок, обнесённый полутораметровым забором в двух метрах от внешних стен, потому что если бы не он, то с соседями можно было бы образовать коммуну, но… практически через улицу на втором этаже офисного здания стоматологический кабинет, в квартале на юг — школа Дэхви, до которой раньше приходилось ехать сорок пять минут, и можно было бы выбрать другую школу, тогда, когда они ещё жили в Сонпа, но Минхо хотел для Дэхви лучшего. И лучшим оказалась порекомендованная Хёнджином школа искусств. А ещё здесь — на развалинах торгового района — можно было максимально быстро найти всё необходимое от изоленты и плоскогубцев до экзотических пряностей и дуриана. Который неделю назад Минхо припёр домой и ухомячил в обе щеки, пока Дэхви прятался на заднем дворе, пытаясь пережить газовую атаку протухшей в поношенном носке рыбины. И офис Чанбина был рядом — в получасе ходьбы на запад, напротив парка Досан. Дом, милый дом. Выглядит он довольно неплохо, светлый, снаружи кажется небольшим, но внутри вдруг внезапно оказывается просторным, главное — окна. Вот уж с чем Джисон не мог смириться; тот самый Джисон, светопоглощающей плёнкой окна в своей квартире заклеивший, а здесь — в подвал переехавший, поганка бледная. И сейчас эти окна, замер вдруг у калитки Минхо, оказались распахнутыми. Он не сразу это понял. Просто когда подходил, то задрожал внутренне: что-то было не так, что-то не укладывалось в привычную картину, и интуиции он предпочитал доверять, насторожился. Остановился. Пригляделся. Все — и на первом, и на втором этаже, то есть… свет не отражался от поверхности окон, не засвечивал — хотя в это время суток обычно на фоне белых панелей оконные проёмы заливались теплым оранжевым. Просто распахнуты, занавески отодвинуты, рулонные шторы подняты. Странно, что Алекса молчала. Могла бы и просветить — что, чёрт подери, происходит. Минхо прикасался к кодовому замку так, будто боялся, что его шарахнет током. И поднимался по ступеням так, будто они вот-вот провалятся. И дверь открывал так, будто за нею его ждут пять пальцев Шигараки. Но… За дверью его ждала музыка — дабстеп-ремикс слишком уж знакомого опенинга, — и Джисон. Полуголый и зачем-то босиком. Без тапочек и носков, что совершенно неслыханно, если вы знаете, кто такой Хан Джисон. Без верха, что совершенно не удивляет, если вы знаете, кто такой Хан Джисон. С тряпкой из микрофибры в руках, что совершенно… …нихера не объясняет. — Х-хани? — Минхо позорно споткнулся, проводя торопливый поверхностный осмотр: вроде бы всё цело. По крайней мере никаких внешних повреждений. Если Джисон где-то накосячил или что-то разбил, то уже всё убрал. — О-о, х-хён, я… Э-э, в общем, привет?.. — глаза Джисона забегали, словно он делал что-то противозаконное и прихода Минхо не ждал. А Минхо просто умилился. Джисон забрал волосы назад кислотно-розовым ободком из подаренного Феликсом набора для прихорашивания. В наборе всё было розовым: бигуди, заколки, пенка для умывания, маска для волос. От розового цвета ничего хуже не становилось, но Минхо бы себе такой не взял. Этот набор был слишком в стиле Феликса, даже пахло в коробке и от уходовых средств чем-то сладким и приторным. Дэхви нравилось, Минхо и Джисону — не очень. Об этом наборе Минхо и думать забыл — Дэхви утащил его к себе в ванную на первом этаже, куда кто-то кроме него заходил редко. Только воды набрать для влажной уборки. А Джисон… позаимствовал оттуда ободок. Джисон не носил ободки — даже если наносил маску на лицо, то волосы убирал заколками или невидимками. Джисону не нравился его открытый лоб. Джисон… Стоял перед ним. Очень-очень милый, Минхо лоб его зацеловать хотел, а потом к груди прижать, затылок ласково почёсывая. Джисон, его маленькая глупая животинка, от того, что Минхо с порога повело и потопило в нежности до самодовольной улыбки, засмущался. Невнятно лепетать стал: — Я нашёл там… в спальне, ну, твои рецепты — н-не слышал, чтобы ты заболел, так что загуглил, для чего они, а потом на кухне нашёл коробку от т-таблеток и витамины, и… я так подумал, что тебе лучше бы было, если дома бы было… свежее? — от его предположений и невысказанных вопросов Минхо захотелось смеяться. Не в насмешку, а тем глупым смехом, что от любви. Джисон переживал и… делал что? Заботился? Проявлял чувства? Не знал, куда себя деть от нервов? И лепетал так быстро, запинаясь, но на одном дыхании: — А то я глянул, а у нас столько пыли, как будто месяц не убирали — я «дружка» запустил, а он по углам плохо пылесосит, посмотрел — один воздухоочиститель забился, и ещё воняло чем-то… — резкий вдох, — а прогон же лучше не запускать — надолго и сквозняк будет, а ты и так мерзлячий, и я подумал, что раз всё равно свободен, могу как-то сделать… лучше?.. — удивлённый вопрос самому себе. — Нам?.. И нашему… малышу, — вскинутая голова, широко раскрытые глаза и безвольно отвисшая челюсть. Тихо, едва верующе: — Ес… если это наш малыш, а если ты ничего не говорил и выгнал, потому что нашёл кого-то л-лучше… то стоило сразу сказать, чтоб-б я убрался, но не в том смысле, а ушёл — то есть собрался и ушёл… Ох, ох-ох-ох, это стоило поскорее остановить, пока Джисон от своих же предположений благодаря свахе-обмороку с полом не засвиданился. — А?! — коротко и громко заорал Минхо, маску плута на себя надев. — А-а-а, чего? Наш? — возмущённо и надменно. — А ты кто такой вообще, а? Мне моего малыша сделал сам j.one, а вот кто ты такой — я понятия не имею! Хотя погоди-ка, — Минхо опустил взгляд, будто бы вчитываясь в надпись под левой грудью Джисона. — Тебя что, тоже j.one сделал? Да этот парень настоящий творец! Умеет же людей создавать… — дальше паясничать Минхо не позволили. Он как тот самый идиот, вышедший на улицу в непогоду; когда ураганные ветра снимают крыши с домов так же легко, как дыхание — парашютики одуванчиков, — когда смерч втягивает в себя всё живое, превращая его в неживое, и гудит полчищем трансформаторов, хлысткими лапами электризуя воздух. А он, тот самый идиот, понадеялся на зонт и на попадание в око бури. Буря сожрала его. Кто-то сказал бы: ха, нашёл, с чем сравнить поцелуи Джисона, а Минхо не смог бы ответить — рот занят, его штурмуют жадно и стервозно, пытаясь поглотить; Минхо бы выдохнул: «Да ты, дорогуша, голоден», только ему бы вдох сделать — нет, губы в губы напирают; когда-то Минхо очнулся с порванной губой, сжёванной в мясо, с рассечённым и кровоточащим языком, распухшим и забившим глотку, потому что Джисон совершенно не контролировал свою страсть, когда Минхо выводил его из себя издёвками-оплеухами. Джисон держал его лицо в руках жёстко, фиксатором, не разрешая шевельнуться лишний раз и отказать — Минхо еле успевал носом воздуха глотнуть, чтобы не задохнуться, и ему это нравилось, он извращенец, у него внутри звенящие бас-бочки по телу гром разносят, а он думал только, что «дыхание замерло» — красивая обёртка для «не могу из-за тебя дышать». — Вы это, а, — расплывчато, как из-под толщи воды, раздалось, — снимите уже комнату. И только потом Минхо осознал, что позади него — распахнутая дверь, и с улицы кто угодно мог увидеть, как Джисон запихивает ему руку в трусы и сжимает задницу, поднимая на ней костяшками стрейчевые горы. — Чан-а, зачем им снимать комнату, если они у себя дома? — смешливо. — А вот двери закрывать могли бы и научиться. — Пошли н-на хуй, — зашипел Джисон, прижимая Минхо к себе и не дав обернуться; Минхо покорно уронил подбородок на твёрдое напряжённое плечо, ожидая развязки. И стал наглаживать обнажённую спину, потихоньку сбивая градусы. — М-мой дом и мой муж, а в-вас никто не звал. — И мои глаза! — сардонически подхватил Сынмин. — Не думал, что ослепну в расцвете лет! — А если не ослепнешь — я тебе сейчас сам глаза выколю, — пообещал Минхо, продолжая успокаивать Джисона, разминая застывшие мышцы пальцами, разогревая — больно уж Джисон холодный, ходит тут без футболки, соблазняет всяких падких на свои бубсы и развороты плеч идиотов тщедушных. — Чего надо-то? — Вы бы знали, если бы соизволили — хоть один — прочитать или прослушать сообщения в общем чате, — едва ли таким способом Сынмин пытался их пристыдить. Их? Пристыдить? Как было верно подмечено, они вообще-то у себя дома. И незваных гостей не ждали. — Ёнбокки завтра уезжает, поэтому попросил, чтобы мы отметили заранее — всего на недельку. Бинни-хён предложил собраться у вас, сказал, вы не будете против. У нас в принципе других вариантов и нет: везде слишком тесно… — Ну так снимите уже комнату, — бросил в ответ Минхо, губами прислоняясь к основанию шеи, похлопал по лопаткам, мол, достаточно уже. Чан где-то там крякнул, забормотав извинения и «я тут ни при чём, меня заставили», Минхо только откровенно завозмущался: — Это всё? Припёрлись, поглазели? А теперь дверь с той стороны прикройте, пожалуйста. — Вернёмся с Ёнбокки и Бинни-Джинни через полчаса, — слышно было, что Сынмин развернулся и стал уходить — голос отдалялся. — Ночью не намиловались что ли? Обычно прыткие такие… — Я отсыпался, — жалобно тявкнул Джисон, потеряв весь пыл и всю ругань. — Хён, почему дверь не закрылась? — Я доводчик сломал, — похвастался Минхо, — теперь её иногда клинит. — Ma babe, — хохотнул Джисон, отлипая, наконец, от Минхо и сияя радостными глазами, в которых гугл-объектив обязательно распознает «счастье» по буквам. — Well, I've missed… us. I've missed the hell out of you and us, my dears. — Ты ведь не злишься на меня? — перехватил Минхо Джисона за плечи, немножечко трепеща — в одну ладонь ему бицепсы Джисона не обхватить, да и в две, честно говоря, тоже. И эта сила сейчас показушно напряглась от больших и до кончиков мизинцев. Минхо так же театрально скривился с «показушник» на губах, а Джисон лишь мышцами поиграл. Грудными. Минхо медленно сглотнул, забыв совершенно, что спрашивал о чём-то — блядь, больше всего на свете в данную минуту Минхо хотел вылизать тёмные скукоженные соски. — Хё-ён, — затребовал внимания Джисон и сразу же оказался перебит: — Только пиздани что-то вроде «мои глаза выше». — Я хотел сказать, что у нас есть где-то полчаса?.. — Ну так чего же мы ждём, а? — по-птичьи склонил голову Минхо, поднимая взгляд к лицу Джисона. Блин, какой он всё-таки… простой, естественный, такой красивый — Минхо вовсе не против, если и этот ребёнок от него ничего не возьмёт. Нечёсанные брови, после умывания высохшие торчком в разные стороны, прикушенная сбоку нижняя губа, выпятившая щёку, тусклые и тонкие ресницы — но длинные и частые, милые, милые, всё мило — губы эти, уже начавшие опухать в отместку — не надо было кусаться, Минхо тоже умеет. И… По коленкам с обратной стороны словно кто-то тюкнул — согнулись, Минхо свёл бёдра, ощутив прилив… возбуждения, готовности… к тому, чтобы сесть на Джисона хоть бы и на этом полу. Так он и сказал: — Я сяду на тебя, и ты меня выебешь, а потом мы, так уж и быть, поговорим, м, как тебе идея? — и приподнял пару раз бровь, криво ухмыляясь. Джисон открыл рот. И запылал щеками. Заморгал по влажным глазам — чёрт-чёрт-чёрт, ну только не это, а. — А нам вообще… можно? Ну, то есть это нормально?.. А если мы навредим… И, я имею в виду, что я когда-то слышал — не то чтобы я специально искал, ты знаешь, как это бывает, что-то взбредает тебе в голову и ты начинаешь гуглить или случайно глаз цепляется за статью, и вот ты уже… — Хан Джисон. — Ну, да, я очень хочу тебя — знал бы ты, ты такой, я в штанах не удержусь же, зато я могу отсосать, хочешь? То есть, чёрт, я хочу, и чтобы до синяков на коленках, а ты чтобы сверху вниз глядел так, как… — Заткнись нахрен, Хан Джисон, завали свой рот и снимай свои штаны сейчас же. Алекса, никого не пускай! Окна закрылись. Замки щёлкнули. *** Минхо, разморённый и в благости, укутался в бесконечно широкий мохнатый плед, куколкой свернулся у Джисона под боком, буквально втиснув его в подлокотник дивана — в капсулах сна в аэропорту места больше — и заставив перекинуть через себя руку, чтобы не расплющиться. Сынмин и Чан, как и обещали, вернулись с виновниками. Феликс притараканил с собой ёбаную кучу, в прямом смысле — на тележке нахуй кучу — пакетов и коробок, которые по-любому сам праздничными лентами оборачивал, сам лепил картонные цветочки, а теперь обещал всем вручить маленькие подарочки по поводу и на сезон вперёд: он опять не рассчитывал из-за плотного расписания возвращаться в Корею как минимум до зимы. Хёнджин, сука такая, уже был введён в курс дела Сынмином — иначе хули он такие мерзкие морды корчил и себя по жопе пошлёпывал, а? Чанбин был странно апатичен ко всему — обычно он шутливо отбивался от фанбоинга, но на каждую просьбу Феликса показать себя реагировал бурно и с готовностью. Сейчас же тих, сидел, постоянно проверяя телефон, и Минхо должен был выказать какое-нибудь там беспокойство, но он сегодня плохой родитель, муж и друг. И хозяин: последствия «уборки» Джисона — вёдра с осевшей мыльной пеной, швабры и куча тряпок — так и занимали половину коридора и гостиной, мешая проходу. Минхо сразу предупредил: к этой встрече он не готов и подзарядиться не успел, так что проходите, располагайтесь, но меня не втягивайте и в десять — край в одиннадцать — проваливайте. Феликс же потихонечку стал свои подарочки всем вручать. Чанбину на прошедшее, Джисону с Сынмином на грядущее, Минхо и Чану — на очень неблизкое грядущее, Хёнджину подарок «просто так, потому ты радуешь нас своей прелестностью», для Дэхви, потерявшегося на продлёнке, оставил аж целую стопку всякой всячины. И, хотя Минхо не был готов, что именно сегодня все припрутся портить ему настроение, готов был на ответные щедрые жесты: подарки он заказал заранее. Появилась у них какая-то нелепая традиция собираться в сентябре как-нибудь вместе в удобный день, отмечать всё и сразу, а с остальным разбираться по ходу дела. Минхо не особо любил свой день рождения, Джисон тоже сборищ предпочитал не устраивать, так что такие дни они проводили друг с другом как самые обычные — ну, вручали что-нибудь символическое, может, ходили поесть говядину «Веллингтон» или сашими, не больше. Сынмин уже давно перестал звать гостей, а до Феликса обычно добирались только электронноформатные поздравления — звонки там, сообщения в мессенджерах. И, хотя обилием дней, которые в сентябре стоило бы отметить, Минхо возмущался когда-то давно, всё равно по большей части месяц этот не отличался особой торжественностью. Хёнджин и Чанбин свою годовщину праздновали приватно, Минхо и Джисон редко вылезали из своей норы — в том числе и поддаваясь осенней лихорадке грусти, — а вот Феликс очень расстроился бы, если бы его лишили возможности встретиться со всеми лишний раз. Феликс любил дарить. Маленькие презенты он и вовсе заказывал без раздумий, просто первое приглянувшееся брал и отправлял доставкой. Мог потом даже забыть, кому, что и почему — просто в едином моменте он решал, что Хёнджин будет круто смотреться в пиджаке от Chanel, а Минхо нужен стикербук с котятками, и всё, после нажатия заветной кнопки «оплатить» его как отрубало. Но к сентябрьским посиделкам он тоже готовился загодя: тщательно планировал каждый подарок, уделял время на упаковку и написание поздравлений. И Минхо своё солнышко Боккари никак не мог оставить без того же. Только единожды его гений выдал дельную мысль, к которой теперь он прибегал каждый год. Феликс любил аксессуары и шмотки — не всё подряд, конечно, и гардероб его бесконечным не был, всё «честно заработанное» он продавал и раздавал, но однако же… Хёнджин шарил. Дико вот прям и для обычного человека сверхъестественно. Он чуял будто, как легче будет угодить Феликсу, что ему точно понравится, что… он будет носить до дыр. Поэтому Минхо на короткий промежуток времени Хёнджину объявлял перемирие, тот рисовал эскизы, а Минхо искал мастерские и оплачивал работу. И Феликс действительно занашивал до дыр — всё, что Хёнджин придумывал, его доводило до безумного восторга. Он и сегодня припёрся в свитере крупной вязки, с нашивками по заказу и приятным переливом цвета: Минхо не понимал, как оно вышло — будто сам узор градиентный, смотрелось красиво, в прошлый раз он хотя бы знал, за что платил. В этот… он не въехал, что за набор жгутиков, ремешков и верёвочек оказался в пакете. Мастер сказала «я поняла», когда он передавал эскиз. Хёнджин сказал «она поняла», дотошно проверив каждую заклёпку. Минхо — не понял. А Феликс — наверняка останется довольным. Вообще, сидели мирно. Никаких подвижностей, ленивая трескотня ни о чём. Минхо почти задремал, вмявшись щекой в плечо Джисона, краем уха цеплял, как Чанбин хаял доставку — «больше не буду там ничего заказывать», как Хёнджин ворчал на заказчиков — «я уже пятый раз проектирую одну сраную вазу для каминной полки», как Феликс не хотел уезжать — «вы все давным-давно остепенились, а мне тридцать два, и я не помню, когда в последний раз жил у себя дольше пары месяцев», как Сынмин делал «ба-а-а» и смеялся над тем, что у Чана очередной юбилей на его большо-ом носу, а Чан влюблённо хихикал и старался не слишком по-детски шутить про члены. Дэхви пришёл чуть-чуть за девять: слишком рано, чтобы ругаться на него за это, слишком поздно, чтобы Минхо не беспокоился. Иногда хотелось отменить все «взрослые» договорённости и повести себя как настоящий мудак — опыт мудачества у Минхо огромный, — запретить шляться где попало, палить по GPS и названивать каждые две минуты. Сегодня Минхо плохой отец, но обычно старался быть хорошим. Правда толку, хороший или плохой, если он всё равно с собственным сыном не в ладах — ладно бы любой другой ребёнок, но не Дэхви, с которым Минхо переживал взлёты и падения, ради которого пахал на износ, чьё слово действительно имело вес. Минхо ведь почему так загонялся: скажи ему Чанбин что-то вроде «Джисон неверен, брось его», Минхо бы и бровью не повёл. Не стал бы даже допрашивать, откуда выводы такие глупые, что за погань из его рта вытекла. Но сказал Дэхви. Страшное самое, что будь он чуточку напористей, Минхо сдался бы. Просто в этот раз он подсознательно ощущал, что Дэхви и сам в сомнениях, что ненависть его надуманная, накрученная, ненастоящая, что что-то не так и стоит попробовать договориться словами. Пока что Джисон тут. Громко хрустит чипсами над ушами, крошит на пол — вот ведь уборщик херов, — и обнимает, изредка вставляя забавные комментарии, дорифмовывая чужие строчки, старается не орать. Орать Джисон научился ой как, с кем поведёшься, как говорится. Одно дело начать петь, выражая свои чувства или в шаг своим мыслям, другое — кричать без повода или чтобы привлечь внимание, или переспорить, или доказать свою правоту; хах, а как иначе, попробуй тому же Чанбину что-то без криков докажи. Он просто не услышит. — Давай-давай к нам, Морандуни, я тебя потискаю, — зачирикал Феликс, похлопывая по полу рядом и вслепую нашаривая за собой подушку для сидения. — Я уже говорил, что тебе безу-умно идёт твой новый стиль? — Если бы я пришёл в двенадцать лет домой с такой шевелюрой — мать отпинала бы меня тапком, — поддакнул Чанбин одобрительно — ему тоже такие эксперименты нравились, но он считал, что ему уже не надо. Интересно, что он скажет, когда Юль придёт к нему с подобными заявлениями? Хочу, пап, тату. И зелёный ирокез. И глаза высветлить. Судя по тому, какой разговор Минхо с ним недавно заводил, Чанбин совсем, нахер, о будущем не задумывался. Никаких гипотетических и предполагаемых ситуаций. Эй, Бинни, что будет, когда Юль услышит твой легендарный сольник? Пошли на хуй, мудаки, в три руки с вами справлюсь: смотри, первой — подержу микрофон, видишь, сука? Вот он, заплёван слюной (или нет?), моя слюна и на тебе, подруга, ты снизу, я — высший дивизион; вторая рука пока индустрию подержит, иначе та рухнет — пока кошелёк пухнет, рух птица слона пожрёт и озабоченно ухнет; третья рука, кстати, у меня между ног — в дивизионе ниже достаточно сытный паёк, а? Мой член — эталон; покормить белком, детка? (Мне тут шёпотом передали: моя сперма целебна, хочешь, излечу твоего зада ожог?) Минхо мысленно воспроизвёл самый ужасный текст из творчества Чанбина, который прекрасен был (бы), если не вслушиваться в это дерьмо. Потому что ну в самом деле, раннее творчество Джисона не настолько ужасно, хотя там в принципе то же (дерьмо): один мат, одно «сосите, хейтеры», «я заберусь на вершину и нассу на вас, потому что у меня гигантский хер»; только если Джисона можно теоретически оправдать подростковой тупостью, то сольник Чанбина, вышедший как раз тогда, когда в моде было буллить Хёнджина (клёво наверное буллить того, чьего имени не знаешь) лишь за то, что он с Чанбином трахался. Но никто даже не знал стопроцентно, трахался или нет. Хёнджин от такого внимания аж в армию съебался. И окончательно потерял свои щёки (прискорбно). — …поэтому ты боишься хорроров? Тебя в детстве били тапками, а потом ты посмотрел «Тапок-убийца»?.. «Тапок-убийца» это от создателя «Шины-убийцы», что ли? — Сынмин-а-а-а, — грудью провибрировал Чанбин, — хорроры снимают для того, чтобы было страшно. Тебе, наверное, не понять, что цель искусства — вызвать у аудитории эмоции. — Ну, ужастики способны напугать тебя до бессознанки ещё до того, как ты начнёшь их смотреть. Значит, цель создателей хорроров можно считать перевыполненной? — присоединился к поддразниваниям Джисон, пока ещё не замечая, что Минхо потихоньку начал выпутывать из пледа руку. — А наш малыш не боится ужастиков? — вкрадчивые интонации Феликса заставили насторожиться ненадолго: Минхо даже один глаз приоткрыл в ответ на тихий писк Дэхви, который подвоха хоть и ожидал, но всё равно зачем-то к Феликсу подошёл. Подошёл и оказался притянут за край шортов, опрокинут прямиком Феликсу на колени, а уже там — затискан чуть ли не до рёва. От повизгиваний, громкого смеха и стучащих по полу пяток у Минхо заболела голова. Он поднялся, так свой план по жамканью Джисона тайком в исполнение не приведя — один чёрт в туалет хотелось, но он терпел, чтобы не лишать истосковавшуюся жалкую душонку комфорта и безопасности, чем и ощущались плечо Джисона, запах Джисона, тепло Джисона. Заодно пойдёт, свои лекарства выпьет, закинувшись чем-нибудь от головы и выпив стакан воды. — Куда?.. — тут же потерянно заозирался Джисон, едва не потерявшись в пространстве — Минхо ему подмигнул, по горлу пальцем застучал, и заметил это только Сынмин. Но жест понял совсем не так: — Нет, вам получаса не хватило? Чем вы всю ночь-то занимались? — Да спал я, — снова попытался отбиться Джисон, пока Минхо пробирался через дебри чужих ног, пакетов, коробок и тряпок — от дизайнерских до половых. Минное, блядь, поле. — Отсыпался после перелёта. — Ага, на коврике под дверью, — сказал зачем-то Дэхви, пытаясь отдышаться от щекоточных пыток. И зачем, а. Все ведь — Минхо чувствовал их взгляды затылком, пока наливал из фильтра прохладную, но не ледяную воду, — мигом в него вперились, будто знали, чьих рук это дело. — Я себя идиотом сочту, если не поверю в эту чудесную историю, где Лино своей прихотью заставляет Хана спать на коврике под дверью, — Сынмин слышался слишком довольным, и Минхо пожалел, что в шаговой доступности нигде не припрятал салфеток — этот рот тоже хотелось заткнуть. — Он у нас и так без царя в голове… А положение усугубляет его придурошность вдвое. — «Без царя» — это ноль, ноль, помноженный на два — всё равно ноль, — огрызнулся Минхо больше для тонуса — вишь чего, вседозволенность почуяли, стоило ему на вечерок отойти от шакальных дел? Ну нет, Минхо не тряпка, не впитывает. — Давай, расскажи парочку занимательных баек про то, как беременный я чего-то хотел, а ты бросался исполнять — я с удовольствием послушаю. А то что-то не припомню такой ни одной. — Погодите-погодите, о чём вы?.. — Феликс перехватил Дэхви покрепче, чтобы никуда не сбежал, а сам стал пытливым взглядом всех сканировать, будто в складках морщин на лбу у них штрих-коды. — Бокки-Бокки-Ёнбок, — покачал головой Минхо, — ты кроме своих крашей хоть кого-нибудь замечаешь? Или настолько деликатен, что аж невнимателен? Я разочарован. И ушёл — пусть захлопавшего ресницами Феликса кто-то другой просвещает. Минхо всё ещё нужно облегчиться: после секса ему всегда хотелось ссать чаще обычного, что сейчас и происходило; а уж о том, что мелочь давила ему куда нужно и куда не нужно, и упоминать не стоило. Он не в состоянии прожить вдали от туалета и часа, и ужасно не завидует женщинам, которым в этом плане ещё хуже. Особенно беременным женщинам. С ними же всё то же, только объём мочевого пузыря ещё меньше. Кошмар-кошмар, театрально цыкал Минхо, вываливая своё хозяйство. И шло долго: он успел даже пораскинуть мозгами над тем, что сказал Феликсу. Да, у них в компании тема веса не столько табу, сколько больная, и лучше её не поднимать, если не хочешь никого задеть. Никто не обидится, нет, пошутить можно, да, только вот знай потом, что кто-то да обязательно будет пережёвывать сказанное вместе с хрустом содранной с раны коросты. Чанбина Минхо встретил болезненно-тощим, потом — закабаневшим, потом — набравшим мышечной массы. Потом — раздутым до жути от маленькой жути, потом опять отощавшим, с мышцами дряблыми и до сих пор Чанбин вернуться не мог к тому, что считал идеалом. И хотя Минхо хотелось сказать «дурак, для Хёнджина ты везде и всегда идеал», понималось и другое: на мужиках свет клином не сошёлся. Что насчёт нравиться самому себе, а? Минхо такой же ведь. И Джисон такой — переборол врождённую лень и поддерживал форму, зная, что Минхо глубоко до пизды, даже если он себе там третью сиську отрастит. И Феликс — с его-то историей, с его-то диетами и таблетосами. И капельницами, после которых «ты похож на зомби» — комплимент, потому что хотя бы не скелет и не мумия. В общем, только Хёнджин не сильно парился. У него метаболизм отлично справлялся с наеденным, есть физнагрузки или нет, следит он за питанием или нет. Сугубо на скромный взгляд Минхо, Хёнджин слишком худой — мышц бы нарастить, сочность жопке вернуть, да только эту поломанную Рапунцель хрен из башни выволочишь — сопротивляется сковородой, падла. Минхо, в принципе, не особо парился — жизнь не кончена, может, годам к сорока, когда не нужно будет бездыханной куклой притворяться, чтобы избежать проделок Хван Юля, Хёнджин вернёт волю к… социальной жизни. Снова будет зазывать всех в сраные музеи, какие-то выставочные залы, поведёт в места, которые проектировал сам, будет хвастаться, что всё это — его работа. И Минхо пойдёт. Когда-нибудь. О чём это он вообще?.. Ах, да. Феликс. Он действительно упустил из виду то, на что обречённо смотрел по утрам Минхо? Вот эти вот отвисшие щёки, подбородок Джаббы Хатта, складочки на шее, а? Честно говоря, если память Минхо не подводила, в этот раз он выглядит гораздо лучше, несмотря на возраст и ебучий токсикоз. Наверное, потому что тело теперь сильнее. Но теперь Минхо себя не так сильно стесняется — ничего не чувствует, выходя на улицу «недостаточно защищённым». Ну, да, пузо себе отрастил небольшое — и что? Ну, да, походка слегка превращается в развалочную — сами попробуйте ходить нормально с такой-то обузой. И дома Минхо не носит закрытую многослойную одежду, его положение не заметит или слепец, или блаженный — Феликс не был ни из первых, ни из вторых. Скорее всего он решил, что Минхо «отожрался у бабушки» и тактично не стал выспрашивать подробности. Потому что «не табу, но болезненная», ага. — …ну хоть у кого-то хватило смелости сказать ему в лицо, что он — идиот. Видимо, они как раз закончили перемывать ему косточки. Ладно, Минхо не запрещал Дэхви обсуждать семейные дела вместе с теми, кто тоже считался семьёй, хоть и не по крови. Чан давным-давно свой, Феликс, Чанбин и Хёнджин появились в жизни Дэхви задолго до того, как он отбил Минхо все кишки, а Сынмин и вовсе отец. — Мне можно, — добавил к возвращению звукового сопровождения Минхо, — идиотничать. У меня слабый иммунитет, не могу сопротивляться чужой тупости, вот и заразился. — Явно не воздушно-капельным, скорее из-за аллергии на латекс, — во все зубы залыбился Сынмин, напомнив о том, что салфетки хорошо стирают самодовольные лыбы. — А мне зачем это знать, — Дэхви нахохлился, торопливо краснея, — я не хочу знать ваши взрослые штучки! — О, — только и сказал Сынмин. Забывший, что его сын, вообще-то, не в изоляции растёт и достаточно уже смышлёный, чтобы вот такие псевдозавуалированные подъёбки не понимать. — Прости. — Тебе должно быть стыдно, — дёрнул плечом Дэхви. — Я уже не ребёнок, но ещё не взрослый. Я з-знаю, что такое… чем взрослые занимаются, чтобы детей заводить, но мне н-не нужны подробности. Да-да, мысленно согласился Минхо, тебе хватит и шока от наступившего полового созревания. Так всегда: знания есть, но они не делают тебя готовыми. Что это вообще такое, просыпаешься, а в трусах липко и всё засыхает уже? А потом шевелится по любому поводу, и ходи, думай как незаметно поправить и сбавить обороты — не отпрашиваться же в туалет каждый раз, да? Минхо молчаливо сопереживал — ему в своё время испытывать пришлось двойной шок. Сверху стоит, снизу течёт, хочется чего-то, уже чего угодно, лишь бы прекратилось. Дэхви с достоинством переносил своё взросление. Минхо сравнивал его и себя, вспоминал: да я ж таким долбоёбом был, спасибо, мама, за терпение. И, в сравнении с ним, Дэхви — настоящее золото. Да, за этот месяц нервов знатно намотал, но разве ж его неумелое выражение чувств поставишь в ряд с тем, как вёл себя Минхо по любой хуйне от незаслуженно низких баллов за тест или отстранений за прогулы, до плохого настроения и самоистязаний из-за эструса? Минхо забрался с ногами на диван-для-прокрастинации, опять потеснив Джисона, ногами как пойманный заяц затрепыхался, отталкивая от себя Чанбина подальше — тот опять в телефон втыкал, только на автомате ступни Минхо перехватил, себе на колени уложил и замотал уголком пледа. — И правда, — ахнул Феликс, засюсюкал: — Ты уже не малыш, ты наш маленький мужчина. Совсем скоро вырастешь, а замуж позовёшь, а? Что это такое, ц-ц, как он смеет задирать мою козявочку, подумал Минхо, от досады подпинывая Чанбина. — Никогда-а-а! — возобновилась возня, Дэхви громко пыхтел, Феликс делал своё низкое «хы-хы-хы», Чан где-то на фоне прыснул, а потом протянул «а-а-ах, юность». — Что значит «никогда»? Что значит «никогда», хэй? А кто обещал обязательно на мне жениться? Я всё ещё жду своего принца! — Я был молод и глу-уп, меня папа не научил не разбрасываться обещаниями! — Эй! — в два голоса воскликнули Минхо и Сынмин. Потому что первый — учил, а второй — не учил, поэтому ему стало обидно и совестно. — Как это так, ты разлюбил своего «солнечного Бокки»? — делано захныкал Феликс, изображая пасмурную горечь и сокрушённо вздыхая. — Я путал любовь со слепым обожанием! — выдал Дэхви. — Солнечный Бокки ослепляет людей улыбкой! А я стану айдолом, все крутые айдолы носят… sunglasses! Пусть позанимаются родным языком, подумал Минхо. Это что творится? Нет-нет-нет, здесь даже шутки про гуманитариев и технарей неуместны; Минхо же технарь, но даже он себе такого не позволяет! «Алимпиады», «sunglasses» — ну что за..? — А вот это нужно записать, — ожил Чанбин, — запиши строчки и запиши песню, разбивающую Бокки сердце. — Неплохо звучит, моя школа, — подхватил Джисон и сразу же начал перебирать: — Что насчёт той мелодии в си миноре, где ты триоли пытался впихнуть?.. Или та, а-а, которая на-на-на-а, на-на, на-на? Или… — Не лезьте в нашу личную жизнь! Мы с Дун-Дун-и сами разберёмся! — Не разберёмся, папа, спаси-и, Бокки меня кусает! — Сам ввязался в любовную чепуху, сам из неё выпутывайся, — буркнул Минхо, уставший от несерьёзных бессмысленных перепалок. Лучше бы обсудили, кому что помогает от сыпи на жопе. Сраное лето, сраная потница, сраный сентябрь, который всё ещё август, сраная потница, всё сраное — поясница чешется пиздец, и левая булка тоже, и вообще — Джисон, почеши, а, ну почему ты не слышишь моих мыслей, я ведь так стараюсь. — Тебя вон твой ухажёр подарками обсыпает, ждёт тебя восемьсот лет, привозит письма от твоих кумиров. Я б сдался. — Врёшь, — мигом опроверг Дэхви. Сынмин добил коротким беззлобным: — Брехун. А Джисон как-то поднапрягся. И не то чтобы Минхо говорил с каким-то намёком, но… они всё ещё не распаковали чемоданы! Где. Его. Зефир. — И, тем более, ты сам говорил мне… не связываться с… — Дэхви на этом «с» зашипел, осёкшись. Ну вот если он дословно Минхо цитировать будет, то точно по шее получит. — С-с… теми, кто похож на Джисонни! — Это с идиотами, что ли? — заржал варёной кониной Хёнджин, перестав выбивать алмазики в мобильной игре. И спасибо, что ты есть, Хёнджин, — сегодня Минхо слишком уж щедрый на благодарности, — потому что из-за твоих вечных к Джисону претензий (их лавхейт стал бы лучшей кинодрамой в Каннах) у остальных возникает хохочущая штора, отделяющая сцену от закулисья. И они уже не успевают заглянуть, что же там пряталось на самом деле (да, "идиот"). Итак, Минхо пару раз обозвали материалистом, посоветовали Дэхви не брать с него пример и не искать в партнёрах личную выгоду, а потом Дэхви всё-таки отверг Феликса (ах, как же так, всего-то в десятитысячный раз), но не его подарки. Тем более, когда в них очевидно что-то ценное. Вроде физической копии альбома с макулатурой-вкладышами (эй, разве агентства не сговорились давным-давно, что не стоит в бедственных для экологии масштабах производить и впаривать своё дерьмо за бешеные бабки?), тканевых плакатов, реально писем от кумиров — в прошлый раз Феликс в Японии встретил известную поп-диву на показе и попросил черкануть пару строк «для Дайки-куна». Или китайской глины, которая после обжига хуй расколется, или цацки из вулканического стекла — бля, Минхо весь этот хлам и не упомнит уже. Нового Минхо узнал мало. Чан хорошенько отдохнул с семьёй, рассказал милую историю о том, как возил Берри в ветеринарку, а там встретил свою школьную подружку — по закону жанра они не воспылали друг к другу старыми чувствами, искры не зажглись, — и про родителей — у них без детей каждый месяц медовый, и Чану в какой-то момент стало неловко, он уехал на пару дней пораньше. А Минхо в уме пытался подсчитать, сколько ж это его родители держатся — завидовал чутка, не хотел им уступить. Джисон вяло вставил о своём: на следующей неделе ему обещали скинуть черновой смонтированный вариант первой серии документалки, а Феликс погрустил о том, что если задержался бы в Корее, то мог бы приехать на совместный просмотр. Минхо, если бы остальные за совместный просмотр проголосовали, возразил бы. Кричало в нём что-то «ну дайте мне уже побыть с моим мужчиной наедине», наружу рвалось изо всех щелей (особенно из самой главной), а эти дурачки (за-чем е-му столь-ко дру-зей) и сейчас их в покое не оставляли — на «совместном просмотре» по-любому был бы один нетфликс без чилла. Чуть-чуть после одиннадцати, когда глаза сами собой слипались, а у Минхо в воображаемом списке дел так и не был вычеркнут разговор с Джисоном по всяким важным поводам, в гостиной всё ещё находилось слишком много людей. Дэхви, едва ли не назвавший Феликса идиотом, проигрывал ему 5:2 в приставку. Ему в школу вообще-то завтра вставать — Минхо надеялся лишь, что сделал уроки на продлёнке, пока этот Донхён готовился к олимпиаде. Сынмин с Хёнджином распивали по четвёртой кружке кофе и дожёвывали ненавистный когда-то мятный шоколад. Джисон — тёпленький, дышащий (эта плавность дыхания в его груди укачивала Минхо Куросио и несла куда-то к далё-ёким берегам), сладенький (почему он всегда так вкусно пахнет, Минхо от сладости зубы сводит), — переговаривался с Чаном, они вживую обсуждали свой опыт съёмок, ну вот могли бы и потом пообсуждать. Да, блядь, Минхо — ревнивый. Даже к друзьям ревновать будет, если они… будут вести себя вот так. Дайте ему его животное. Минхо, потёршись носом о живот Джисона, выснул голову из-под его футболки (надетой специально для гостей), к лицу руку поднял. На часах 11:14. Минхо решил спросить совета у мамы. Гудок. Гудок. — А? Сынок, что-то случи… — Ма-ам, а ты, случаем, не знаешь, как ненавязчиво донести до гостей, что они загостились? — Ох, — мама взяла паузу и осторожно предположила: — М-м, ну, наверное, позвонить мне в двенадцатом часу ночи по громкой связи?.. — Ах, да-а. Спаси-ибо, мам. Отбой. — Если это, по-твоему, определение ненавязчивости — я словарь, откуда ты его взял, засуну тебе в жопу, — пообещал Чанбин, нагло сбрасывая с себя затёкшие ноги Минхо. — Джинни-я! Джинни-я-я, поехали, нам тут не очень рады! Минхо, перелёгший на спину, заметил, что Джисон начал над ним склоняться и всматриваться как-то странно — ну что ему опять не нравилось? Морщины? Жирный блеск? Чёрные круги? Мутные глаза? Или наоборот, нравилось? Что сейчас в Минхо могло нравиться вообще? Он запустил во взгляд посла с белым флагом: сдаётся. Джисон так и не побрился — не захотел или не успел. Его подбородок усыпан короткими чёрными иголками, он выглядел как дешёвый японский инди-певец, которые на обложках с укулеле и в оранжевых пляжных рубашках. На шее цепочка вон, длинные волнистые волосы, выгоревшие в каштановый, щетина эта небрежная. Ещё бы загар посильнее и шляпу какую, и Минхо купил бы билет на его концерт. За этими размышлениями Минхо пропустил весь этап прощаний — за Сынмином и Чаном давным-давно закрылась дверь, а Дэхви успел убрать гостиную и помыть за всеми посуду — немного, жрали-то из коробок доставки, только кофеёк и воду пили из кружек. Да, Минхо играл в гляделки с Джисоном минут пятнадцать. Под затылком судорожно сокращались мышцы бедра — неудобно, терпел. Минхо понимал, что теперь Джисон — весь его, с потрохами. Может, это был отчаянный ход с его стороны? Он не думал об этом ни секунды — но вдруг подсознательно хотел захомутать не только пальцы, но и руки, ноги, взгляд и каждую до единой мысль. Было бы глупо: ребёнок с Сынмином не подарил ему ничего, кроме сомнений, озлобленно обгрызенных ногтей, сухих слёз и до плавящегося ядра дошедших самокопаний — это если говорить о стороне именно отношений, а не в глобальном смысле. В глобальном смысле Минхо боготворил чудодейственную сперму Сынмина (ха-ха, заткнись, долбоёб), он уже никак не мог представить себе жизни без Дэхви, всё, что с ним случилось — ради Дэхви. Интересно, что бы с ним сталось, не случись его? Как долго до Минхо не доходило бы, что с Сынмином им не по пути? Сколько лет они друг друга мучили бы? Наверное, они расходились бы и сходились снова. Ещё и ещё, пока от разбитого сердца не осталось бы ничего, кроме пыли — и собирать нечего. Минхо рисковал бы? Видел бы во мгле и тумане хоть какие-то перспективы? Дэхви — его маяк. Джисон… Джисон — его шторм. И стоит свету маяка хоть на мгновение пропасть — Минхо падёт в пропасть, схлопнутся над головой пучины, раздавит толщею глубоких вод — мгновенная смерть. — Детка, — смерть смотрит на него ласковыми тёмными глазами — такие тёмные, что зрачков не видать. Заплутать можно, оступиться, утонуть. У Минхо сердце билось медленно. Он знал, что под ним где-то билось ещё одно. Так что если его собственное не выдержит — второе поддержит. — Детка, ты заставляешь меня чувствовать себя самым счастливым идиотом на свете, — сказала смерть его сердца. — И думать: почему я, почему ты выбрал меня. Из всех. Почему ради меня ты подписал контракт с тремя сёстрами?.. Это… целая жизнь, прикинь? И если я уйду. Если ты уйдёшь. Если мы уйдём. А она — будет. Ты ведь… специально? Ну… я опять сомневаюсь. Ты не хотел, не намекал, любой такой разговор зарубал на корню, пьяно петлял и закрывал мой рот… чем-нибудь. А я… типа?.. Ну, и не лез никогда, потому что для меня «нет» значит «нет». Я не только о том, что тяжело вынести… девять месяцев? Да хрен с ними, после них — целая жизнь! Целая жизнь, прикинь? — и никогда смерть ещё не была такой косноязыкой. — Согласиться на это? Когда уже знаешь, чего это стоит? Всё кормлюсь надеждами, надеясь на то, что они не ложные. Что ты хотел — а ты хотел? Не знаю, ведь ты столько лет… на препаратах? И если это случайность, ты мог бы просто вычеркнуть… знаешь, спилить сюжетную ветку, как… я бы не узнал даже. А я… Я ведь не спал. То есть я поспал, но пару часов, потом меня замутило, я… проснулся через пару часов, а уже там… — Боже, не будь размазнёй, Хан Джисон! — вспылил Минхо, но с улыбкой. — К чему ты ведёшь? — У нас… хён, радость моя, моя заноза в заднице, моя любовь и та ещё сука, боже, да очнись! Тебе легко? У нас будет ребёнок! Да чего ты ржёшь, говнюк?! Ты-то успел, а мне надо примириться с этой мыслью! — Примириться? Что же в ней такого воинственного? — подозрительно сощурился Минхо. — Ну, ужиться!.. — попытался Джисон ещё раз. — А она тебе житья не даёт? — Да ты всё понял, не придуривайся! Принять, принять! — А что, ты мог бы и пасануть? В глазах Джисона читалось лишь одно. And this idiot I married? *** — Хва-атит носиться со мной как курочка с золотым яичком! — Ну хён, может, вот эти? Посмотри, это популярные курсы… «Беременная йога», а? Просто посмотри хотя бы!.. Ну одним глазком! Ну хё-ё-ён, хё-ён, хён-хён-хён! — Уймись, Хан Джисон! Я работаю! Мне некогда, блядь, разгуливать по… господи боже мой, что за… — Вот видишь, ты нервничаешь и злишься! А тебе нельзя нервничать и злиться, успокойся, дыши глу-убже… и-и как раз на этих курсах йоги тебя научат правильному дыханию! Набор упражнений поможет тебе сохранить и улучшить эластичность мышц, подвижность суставов, самочувствие в конце-то концов! Смотри, врачи рекомендуют… — У меня уже есть опыт вышвыривания грызунов-вредителей из дома! — Я буду ходить с тобой, хочешь? У меня полно свободного времени! Упражнения проходят в щадящем режиме, никаких болей в пояснице из-за нагрузки на позвоночник, укрепятся мышцы тазового дна! При правильном подходе к занятиям тебя научат избавляться от токсикоза, предотвращать появление растяжек, ну… л-лишний в-вес уйдёт, и… ну, в общем и целом ты легче перенесёшь наше..! Э-это всё, вот! — Знаешь, в каком случае я плохо перенесу беременность? — В-в каком?.. — В том, где сяду за твоё хладнокровное убийство. — Хён, пожалуйста, убери нож. Э-это очень острый нож. — О, давай я уберу, если ты и его как следует мне прорекламируешь? — Хён?.. Что ты… Хён!