Смеётся гора

Минхо только-только перевели из родблока в палату. Пару часов он дремал на кушетке через стенку от операционной, пока медперсонал — всё те же лица, что и тринадцать лет назад, в такой сфере нечастая смена кадров, — вокруг него порхал и проверял состояние: нет ли кровотечения, всё ли хорошенько зашили, как организм чувствует себя после анестезии — возвращается ли чувствительность, рефлексы. Это было… изматывающе. Он потерял счёт времени. Он, кажется, на середине процесса вырубился — не помнил, как перерезали пуповину, отмывали и делали замеры, как прикладывали к груди — может ли это значить, что он ещё не видел своего ребёнка? По крайней мере сознательно? Ладно, это к лучшему — потому что ещё он не помнил, как его штопали и помогали ему поссать. Помнить всё или не помнить ничего? Вопрос несложный. Мелочь, сказали, спит в детском отделении. Принесут, когда Минхо окажется в палате, готовый ко… встрече с миром, блядь. С новым миром, потому что роды… как будто разделили прошлое и будущее пополам, настолько чётко, что Минхо сегодняшнего себя и вчерашнего ощущал по-разному. Не только себя, окружающий мир тоже чуть-чуть изменился. Он знал, что это. Почему всё такое яркое и светящееся, почему холодные синий, белый и голубой ощущаются тёплыми, почему раздражающие обычно звуки превращаются в переливы ксилофона. Минхо и бесился оттого, что впал в радужную блажь, и радовался — значит, организм работает как надо. Значит, ему не захочется оттолкнуть своё дитя. Значит, он в него влюбится с первого взгляда. Значит, сразу почувствует связь — интересно, там больше Минхо или Джисона? Ладно, пока что там больше разваренного пельменя… — …если вам что-то нужно — нажмите зелёную кнопку на пульте, — договорила медсестра, поклонившись. Все её инструкции Минхо знал назубок, от неё, как от назойливой мухи, хотелось отмахнуться. Он процедуру прощания с роддомом не только по предыдущему опыту усвоил. Весь месяц, что он лежал на сохранении, с ним беседовали. Отрастивший усы дядечка-анестезиолог, акушер-гинеколог, к которой вести беременность его отправила доктор Хан, единственный на всю клинику неонатолог, всегда в кармане таскающий пачку сладостей — Минхо он угощал пастилой и фруктовыми леденцами. Сначала ему дадут отдохнуть. Если будут жалобы и сложности с походами в туалет, то помогут. Если нет — через несколько часов предложат попробовать встать. Если стоится нормально — походить. Детей приносят на кормёжку по расписанию, потом уносят, если родителю нужно отдохнуть. Всё равно они будут спать в общем блоке, там за ними следит целый выводок медсестёр… А эта, к нему приставленная, внезапно с восторженным блеском в глазах добавила от себя: — Поздравляю! Вы хорошо справились! Она из идейных или сама по себе исполненная энтузиазма дурочка? Или у неё в прошивке обязательные скрипты? Вот уж её «хорошо справились» к месту: через пару часов после того, как человек вытолкал из себя другого человека, сорванным голосом покрывая матом всё, что попадётся в поле зрения. Минхо не стыдно: он себя не контролировал, да и по-любому их акушерские кровати и не такое видели. И слышали. …она же знала его. Ну, а. Он тут на сохранении целый месяц пролежал как-никак. Минхо криво улыбнулся с перекосом влево, чтобы не показаться совсем уж последней мразью, на кивок сил немножко не осталось. Остались лишь холод и боль в животе. Это нормально, да? Да. Что ж, ему принесли плед и одеяло с подогревом, не замёрзнет. Тем более горячие напитки уже на подставке. Дотянуться бы до них… Наверное, за дверями медперсонал наконец-то вздохнул с облегчением: осложнений вроде как нет, значит, его выпишут через три дня. — Ох, и я хотела спросить… — замялась медсестра. Да что ж такое-то, её имя убойно вылетело из головы — Минхо в принципе слабо соображает, чтобы его это мучило. И очков при себе нет, чтобы прочесть, что там у неё на бейджике. Плывёт. — Вы же знаете, что обычно мы даём нашим роженикам шестичасовой отдых для восстановления… Ага, мысленно кивнул Минхо, а потом сразу пинок под жопу, в руки — ходунки. Пребольшое спасибо. — В-ваш муж всё ещё здесь. Ему сообщили о том, что с вами всё в порядке. Он спросил, может ли зайти? Могу передать ему, что вам нужно чуть-чуть отдохнуть и покушать, а потом принесут… — О, нет-нет, — зачем-то остановил её Минхо, будто уже был согласен. Не только имя медсестры, но и то, что он успел написать Джисону после того, как врачи сказали «эти точно настоящие», позабылось. Кажется, он отправил короткое «началось». И бросил телефон на тумбочку. Телефон?.. Где он? И вообще, хотел ли он видеть Джисона?.. Хотел, конечно, но вот прямо сейчас? Минхо и выглядит, и чувствует себя неважно. Волосы насквозь пропотевшие и сталактитами обвисшие, сам он бледный весь, а губы — краснющие, в кровь искусанные, и обвисшая кожа… Ох. Минхо не знал, что с собой поделать, Джисон тысячу раз доказал — а в любви никому ничего доказывать не надо, вообще-то, — что ему абсолютно всё равно, что там Минхо о себе думает. В глазах Джисона он — прекрасен, и прекрасен любым: потным, неделю немытым, в стариковских молью проеденных вещах, с гримом и без, с прыщами и гнойниками, с плотным слоем шерсти на одежде после помощи в приюте для животных — любым. — Позовите, — слабо выдавил из себя Минхо, связки всё ещё болели, как мышцы дохляка после первой тренировки, скрипели надрывно и не позволяли звенеть привычным голосом. Очень интересно всё изменилось — всё, кроме медперсонала, конечно, — теперь посетителей пускают сразу, а не на следующие сутки. В прошлый раз Минхо это не беспокоило, к нему всё равно никто не пришёл бы, не караулил бы в коридоре врача, несущего на устах заветное «поздравляю, вы стали отцом». Сынмин приехал на третий день поздним вечером, потому что график, потому что «ты всё равно бы меня выгнал, Лино-я», а Минхо и впрямь не позволил бы видеть свою слабость. Но само знание, что он — рядом… обнадёжило бы. …всё изменилось, даже он сам. Минхо опустил взгляд на свои руки, по бокам безвольно лежащие, венами-дорогами разлинованные, попробовал сжать их в кулаки. Нервный импульс зацепил большой палец, тот чуть-чуть согнулся. Красные какие. Джисон этим рукам завидовал — мужественные и сильные, такие здорово иметь рядом, потому что смогут защитить. Как будто руки Джисона в чём-то уступают, на них узоры гораздо милее и незатейливее, у него пропорционально тонкие запястья и кривые пальчики, потому что Джисон весь кривой и изящный — иногда это даже удобно, Минхо пару раз шутил про Брахиам Эмендо, применённый к Джисону волшебником-неудачником; Джисон занимательно гнулся, то ли пластилиновый, то ли бескостный, и Минхо любил проверять эти его качества всякими способами, от постели до эскейп-румов. Боже, опять в нём это полчище невысказанных чувств к Джисону, помноженное на зашкаливающий окситоцин и разблокированный эндорфин. Минхо слишком редко по-серьёзному брал и говорил о том, что чувствует. Ему проще сделать это через игру (когда он проиграл в последний раз Хёнджину, тот заставил признаваться Джисону в любви пять минут без остановки, и Минхо не смутило: зато он засмущал «Хани, люблю-люблю» до нервной икоты), через упрёк («и этого идиота я люблю? Ужас-ужас»), через что угодно — «а у тебя неплохо получается, хочешь, научу паре движений?», «классный трек, скинь похожие», «надо же, а ты не забыл, с какой стороны подходить к тренажёрам». Обычно на него это не давило. Джисону и без слов понятны его чувства. Джисон выскажется за двоих. Джисон — тот, кто доставал его с «люблю» с первых же дней. Ни дня не прошло, когда он не сказал бы ему это — ртом или текстом. В их переписке, если открыть поиск по ключевым словам, число «люблю» со стороны Джисона обязательно превысит две с половиной тысячи. Минхо дуреет от того, что с ним происходит. Минхо хочется держать что-нибудь в руках — кого нибудь на руках, — стиснуть и прижать к груди. Ребёнка всё равно унесли после того, как он высосал из Минхо всё молоко и силы. И он сам отказался от того, чтобы тотчас забрать к себе. Зачем? Возиться-сюсюкаться? Любоваться? Насюсюкается и налюбуется ещё, а пока раз спит — чего будить? И спать будет ещё двадцать часов в сутки, что благословение для других — сном нищих — людей. В любом случае сил нет, чтобы поднять руки, он ещё сам не поел — горячий обед… или уже ужин? будет только через полчаса, если верить медсестре Как-её-там, куда ему самому кормить кого-то? Проголодается — принесут. Остальное неважно. Ребёнок. Нельзя звать своего ребёнка просто «ребёнок», да? Но они с Джисоном ещё не выбрали имя… Как выбирать-то? Решишь, что будет Джиу, родится, а там совсем не Джиу. С Минхо так и было — сначала его хотели назвать Минджун, а мама ахнула, папе, кажется, на эмоциях вмазала, крикнула: «Да какой же это Минджун!», и пришлось бабушке вмешиваться со своими астрологическими календарями… Или как оно там называется, это, пророческое, с выбором имени на фазу луны? Бабушка «Мин» в имени так вожделела, что спорить с ней осмелился бы только или отчаянный идиот, или уже мёртвый, но всё равно идиот. Потому её брат нашёл компромисс, всех устроивший — и суеверную бабулю, и упёртую маму, и растерянного отца. Но если так, навскидку, у Минхо была парочка вариантов, если Джисон ничего не придумает сам, хоть тот и сказал, что озадачится этим вопросом. И не подумает, а реально озадачится — Джисон, чем больше был срок, тем больше загонялся. «Ты не понимаешь, что ли, детка? Имя — это на всю жизнь!», а Минхо с ехидцей уточнял, не в курсе ли он про то, что имя можно сменить так-то? Или взять псевдоним? Или придумать прозвище? «У нас ведь ничего не готово, я… надо что-то купить!», только вот что ты собрался покупать, милый, ты хоть что-то знаешь о детях? У нас есть всё, родители же ещё месяца два назад, когда тебе помогали детскую красить гипоаллергенной краской с эко-галочкой, привезли то, что посчитали «нужным» или «пригодится». А уж сколько сам Минхо поназаказывал, но так и не успел забрать со склада?.. Там фуру арендовать надо, не меньше. «А что если я не готов… ну, отцом быть? Это же сложно, опыта-то нет», а Минхо интересовался — ты думаешь, я был готов и по учебникам учился? Ничего, всё придёт, и опыт, и умения, и предчувствия, вроде тех, когда ребёнок остаётся в комнате один и становится подозрительно тихо… Жутко выедало сознание желание вырубиться и пусть всё как-нибудь само, без него. Как будто не выспался на десять лет вперёд. Но скоро будет еда, скоро будет Джисон, скоро что-то произойдёт, что-то важное, что-то, как если бы Полярная звезда упала и резко пришлось бы всем кораблям курс менять. Смена полюсов. Джисон. В смешной розовой шапочке и медицинской маске, натянутой на уставшие от тяжёлых серёг уши. Поверх его одежды — медицинский балахон для посетителей, чёрт, тут же не инфекционка, к чему такие сложности? И «гостевые» кроксы — в них заставляют переобуваться на входе и в них же проходить дезинфицирующий бокс. Безопасность на уровне, даже лучше, чем в клиниках для женщин — там Минхо бывал с мамой и однажды с сестрой Сынмина, — как будто дуалы у кого-то на счету и за их здоровьем нужно следить вдвое тщательнее. Может, так оно и было. Минхо, кусая ногти, проверял статистику по успешным родам. Выходило как-то так, что дуалы по задумке эволюции — расходный материал, и их шансы на выживание в полевых условиях крайне малы. Потому, что задумывались они мужчинами, их появление — спешный шаг эволюции в ответ на непредвиденные обстоятельства. Когда они исполняли свою роль, человечество могло двигаться дальше. Без них. И в современном обществе дуалы чаще, чем женщины, подвергались послеродовой депрессии, вирусным и инфекционным заболеваниям, остеопорозу и другой дряни. Что всё равно не объясняло сверхмеры безопасности в клинике. Джисон даже не распознался Джисоном — весь его запах перебит резкими нотами спирта от антисептиков. — Джисонни, — прохрипев, Минхо откинул голову, медленно повернул её — каждая косточка, блядь, болела, как будто заклинило все суставы и мышцы разорвало по волокну. С каждой секундой ощущения становились отчётливее, будто анестезия начала сходить только-только сейчас. Ох, что будет, когда большая часть чувствительности вернётся вниз? Потому что… — я смог. Сам. Представляешь? — О-о, о, — Джисон замялся на пороге, — это прекрасно, хён. Значит, ты не будешь ворчать, что тебя опять изуродовали шрамами? Я-я… могу войти, да? — Тогда оставляю вас на совесть мужа, господин Хан, — за спиной Джисона увукнула медсестра, наверняка состроив от слащавости момента глаза-сердечки. — О, да, с-спасибо, — снова споткнулся Джисон. — Это она мне, идиот, — смешок продрал горло, от него запершило, но Минхо не смог сдержаться: он сам-то не привык, что к нему обращаются по этикету и вежливости, для всего персонала он давным-давно был «Минхо-кун» или «Минхо-я», и Джисон едва ли хоть раз слышал от них что-то иное. А эта медсестра… как же её там, а?.. она здесь чуть ли не единственная новенькая. Она гораздо младше Минхо, только-только после учёбы, всё-таки идейная, наверное… Почему её имя не возвращается?.. — В-в смысле, — Джисон теперь застыл от ступора, а не потому что ждал разрешения — и с чего оно ему вообще нужно, — в смысле тебе? — Молодой человек, вы хоть что-то знаете об обществе, в котором находитесь?.. — Минхо чуть-чуть закашлялся, кляня вновь загашенный осиплостью голос. Но Джисон не стал заполнять паузу своей белибердой, дал закончить — скорее потому, что всё ещё в ступоре, конечно. — Тут люди культурные, к малознакомым и замужним панибратски не обращаются. Я вот замужем за Хан Джисоном, следовательно, я — господин Хан. Что же вас так удивляет?.. [тебя никто никогда не называет господин хан потому что ты учитель ли и ли сонбэ и почему так вообще, я может зря об этом думаю и зря сам себе завидую и я кажется умираю, представляя, как кто-то назвал бы тебя господин хан, имея в виду то, что ты принадлежишь мне] Минхо почувствовал каждую бороздку лучистых морщинок у глаз, проявившихся от улыбки. Джисон впервые попал на дежурство этой, как её там, да и если бы попал раньше — персонал здесь слишком деликатный, чтобы мешать «свиданиям» и болтать попусту. Минхо этого не планировал, конечно, но получился такой вот сюрприз. Минхо ненавидит сюрпризы. Минхо — господин Хан, по такому же праву, как мама Джисона — госпожа Хан, как его собственная мама — госпожа Ли. И это, простите, всевышние, восхитительное чувство. — Д-детка, — сентиментальный нытик Хан Джисон даже через маску сумел передать дрожащие взволнованные интонации. — Детка, oh my goodness, fuck you! — Себя факни, идиота кусок, — мягко каркнул Минхо, — ты вообще-то отцом стал, в курсе? Сюда иди, я не вижу ни черта. И маску сними. Зачем она. Перед глазами так же плыло, реальность представала странным набором цветных пятен, постоянно меняющих резкость. Вот Минхо видит оттягивающее мочку уха кольцо, вот вместо Джисона перед ним розовая облакообразная муть. Вот глаза, полные звёздочек, чёрные и уставшие, а под ними — чёрные уставшие впадины, вот смазанная фигура теряет контуры и пропадает из поля зрения. Ах. Это так Джисон с места сорвался — тащит от окна стул, чтобы найти своей заднице место. — Я… не знаю, что сказать, — признался он, усевшись как застенчивая школьница: ноги носками друг к другу сведя, колени соединив, а краешек балахона на бёдрах в кулаках смяв. Минхо много раз ловил такую посадку Джисона недоуменным взглядом, задавался вопросом «как это вообще удобно», пробовал — неудобно, и возвращался к мыслям о пластилине. — Я… боже, ты всё это время?.. Я там чуть с ума не сошёл!.. Сбивчиво Джисон пересказал, что вчера, часов в шесть утра, Алекса разбудила его — пришло сообщение с ключевым словом. А Джисон не понял сначала. А как понял, то дозвониться попытался, не вышло ничего, вот он и догадался: «началось» значит «началось». Просто сидеть дома и ждать новостей он бы не вынес, так что вынес своё тело из постели, донёс до раковины, умылся по-быстрому, влез в первые попавшиеся штаны, даже футболку, в которой уснул, не поменял. Выехал, оставив для Дэхви пару голосовых через Алексу, отправив на ходу просьбу о нём позаботиться в общий чат, и вот. С тех пор, со вчерашнего утра, он здесь. Он сидел в специальной комнате ожидания — для Джисона стало открытием, что для рвущих на голове волосы нервных папаш здесь и такая имелась. Всё лучше, чем на кушетке в коридоре, как в старые-добрые (по рассказам старших поколений, сам-то Минхо этого не застал), там и диван небольшой, и кулер с чайником, и туалет отдельный, чтобы медперсоналу и пациентам не мешать. Минхо не представлял, насколько эта комната востребована вообще, потому что как часто она встречала посетителей? Помимо него в акушерском отделении лежат три человека, а на сохранении он вообще один оказался. Родильный дом клиники — такое же бюджетное учреждение, как и сама клиника, — выглядел дорого-богато, современно и высокотехнологично, ни за что не подумаешь, что пребывание здесь оплачивается государством. Даже частная сеульская клиника во многом уступала, но давайте честно, для кого тут всё? Минхо в этой стерильной хай-тек махине чувствовал себя невероятно одиноким, и хотя персонал как-то пытался скрасить его унылые деньки, никто, даже если других пациентов на горизонте не наблюдалось, не мог всё своё время посвящать ему. Они же не развлекать его нанимались. Да, к нему частенько приезжали, но он всё равно скучал. По работе, чинным дружеским ужинам и хаотичным разъёбам караоке, сыну — ох, совсем скоро Минхо отправит его в среднюю школу, — и разнообразному меню. Его от водорослей в каждом втором блюде уже воротит. Воротит от тупых шоу, которые он загружал в свой мозг вместо букв — сколь бы ни силился, читать не получалось, от головоломок голова раскалывалась, танцевать хотя бы по-стариковски как Чан почти нереально, и не только из-за ломоты в позвоночнике и жёсткого бандажа. Воротит от неживой палаты — светло, цвета приятные, но слишком пусто. Минхо пытался разбрасывать свои вещи, чтобы какой-то облик присутствия создать, но медсёстры и уборщицы просили его поддерживать порядок, пихали его уходовые, витамины и расчёску в тумбочку, вещи на плечики возвращали и вешали в шкаф, только плюшевую квокку на подоконнике не трогали. Плюшевая квокка и кабельное ТВ отвлекали всё внимание Минхо на себя. Воротит. Может, оно и к лучшему, что срок подошёл немного раньше? Самую малость и беспокоиться не о чем, может, доктор Хан просто неверно определила, кто знает. Определять срок у дуалов всё равно что по звёздам гадать, у женщин отчёт ведётся от последних менструаций, а у дуалов даже пик эструса не показатель, потому что он может начаться на ранних сроках или проявиться ложно, а средний разрыв между ними — полгода. Доношенный, дышит сам, спит и скоро захочет покушать — его ребёнок, уверен Минхо, самый очаровательный малыш на свете, а мнимая пара недель совсем ничего не значит. Дэхви тоже появился раньше, и вот, закончил младшую школу уже, бегает к Минхо на работу, танцует с Дахи и первогодками Соён, потому что прослушивание его прошло неплохо, но не взяли, потому что не достиг возраста трейни. Законы же ужесточили, теперь компании не могут брать детей, не закончивших младшую школу и не достигших тринадцати лет. Для звёздных детей совсем другие агентства, не гарантирующие звёздной карьеры, там нельзя насиловать детей диетами, умопомрачительными танцами, акробатическими номерами и «взрослыми» шоу. Всё — последствия, как и с «рабскими контрактами», после которых установили семилетки. А Дэхви хотел попасть во «взрослую» компанию, ему и сказали на прослушивании: дорастёшь — приходи, только не забудь, что айдолы должны уметь всё, а не только петь и угадывать ноты. Дэхви дорастал, готовился стать трейни и старшим братом, успевал всё и сразу: лепить мозаичные картины, сочинять песни, гонять на продлёнку, встречаться с друзьями, с отцом, с друзьями отца, следить за собой, осваивать внешкольную программу, тренировать дикцию из-за брекетов — наконец-то у них дошли ноги до ортодонта. Минхо им невероятно гордился. Больше всего им гордился почему-то Джисон. Когда Дэхви попросил «одолжить студию», чтобы записать песню для своего прослушивания, Джисон ответил: «окей, забирай хоть насовсем», потому что с тех пор, как он вернулся домой, и так там не появлялся. Когда Дэхви представлял свою демку, созвав всю семью в гостиной (Джисона втиснули между Минхо и Сынмином, потому что диваны-для-прокрастинации не расширяются со временем, в отличие от боков Минхо), Джисон под красный распухший нос бурчал: «c'mon, my baby, you're the best, don't worry», и своё расплывшееся лицо скрывал за сцепленными в замок руками. А Минхо рядом был, всё видел и слышал. Собирался пошутить: «мы в каком-то реалити-шоу, а я не знаю?», но всё никак не подгадал момента. Джисон… Джисон всю ночь мурчал ему: «Он ко мне пришёл, не к Чанни-хёну, не к Бин-Бину, милый, он ко мне пришёл», когда Дэхви всё же не справился со сведением — звук не слишком объёмный, надо «отодвинуть» гитару от клавиш вот здесь, здесь и здесь, а я не до конца разобрался с пресетами для ревёрба, помоги, Джисонни, пожа-алуйста, — и глаза сделал милые-хитрые, чертёныш, как будто кто-то мог бы повестись на его откровенное подхалимство… Джисон два дня заставлял Минхо сидеть с ними в подвале — не отпускал от себя — и на пальцах показывал Дэхви, что такое сведение, что такое мастеринг, почему не стоит спешить с аранжировкой на начальных этапах, почему нельзя ничего сохранять, не сохранив где-нибудь в отдельной папке исходники, учил работать со встроенным системным помощником, чтобы всё делал за тебя без слов (и резервные копии, и индивидуальные настройки пользователя, и мини-подсказки на основе предыдущих действий); Минхо просто сидел в спущенном из кабинета кресле и жевал мармеладных божьих коровок, занимался своими делами на ноутбуке. И отпускал в сторону Джисона нелестные комментарии — в туалет пришлось далековато бегать, а хотелось часто. Джисон гордился Дэхви. И не переставал напоминать об этом Минхо. Джисон всю ночь шептал ему: «Я и не представлял тогда, в нашу первую встречу, какой он на самом деле смышлёный и талантливый, я просто до безумия люблю его, у меня не было ученика лучше, Gee, хён, я в его возрасте на телефон записывал расистский рэпчик с кучей мата и разговаривал так, будто у меня вечно нос заложен — ха-ха, мне казалось это крутым, — а он… хён, мне плевать, хён, что тебе не нравится его мечта — возмущайся сколько хочешь, я поддержу его, мир должен узреть Ли Дэхви и его очаровательную улыбку, take it easy, Mummy, take it easy, я не дам миру его обидеть. Если получится, я сделаю так, что он появится на «I Can See Your Voice», что он поступит на музыкальную композицию в Ёнсэ, что… не надо затыкать меня, ну уж нет, я не ведусь на фальшивые поцелуи, после которых ты обычно говоришь «а теперь спи», Иуда!». — Как он? — не без усилий спросил Минхо. — Наслаждается каникулами, — Джисон шлёпнул себя по щекам, на них же руки и оставил, расширяющимися глазами уставившись в пол, — я же ничего ему совсем не написал! Телефон сел, а в комнате ожидания панель зарядки сломана, а кабель я с собой не взял — вообще ничего не взял, хён! — И куда торопился-то? — а вот для закатывания глаз усилия потребовались гораздо меньшие, пусть от вращения по глазницам песок хрустел. — К тебе. Он писал каждые пять минут, я отвечал, а потом всё разрядилось, и я вышел в коридор — там этот, терминал, а у меня же везде подтверждение, не смог в аккаунт войти, кинул ему анонимку за тыщу вон, мол, пока ничего не меняется, свяжусь когда всё получится. Получилось, получается, надо ему как-то сообщить, да? — встревоженно. — Ах, наш малыш, он же там с ума сходит… Удивлённая бровь взметнулась вверх, перекривив всё лицо. Дэхви? С ума сходит? Да это вряд ли, скорее носится по дому с ощущением полной свободы, бесится и делает всё, что обычно делать не рекомендуется. Жрёт не здоровую полезную еду — хотя кто б её им готовил, сидят там на доставке, ладно хоть мама иногда к ним заезжает и забивает холодильник контейнерами на неделю, — а фастфуд и сладкое, спать лёг наверняка далеко заполночь, музыку свою врубил на весь дом, чтоб из каждой колонки трещала, это же Дэхви… Минхо не удивился бы, если бы он напялил на себя моднявые шмотки, накрасился с закосом под айдолов и дефилировал по дому, записывая видео для соцсетей. — Хани, — Минхо нос повёл и поджал, — еду несут. Тебе придётся меня кормить. — Т-тебе тяжело двигаться? Руки онемели? Ноги? Слабость? Позвать кого-нибудь? Sh-hit, you must be tired, and… о, а, конечно я покормлю тебя, хён, давай поднимем кровать. Где пульт? А, вот, нашёл, — Джисон чуть наклонился и ткнул на панель, установленную в каркасе аккурат под правой рукой, и Минхо сделал бы это сам, если руки подавали признаки жизни, а не невротично дёргались. Джисон сам же додумался навесной столик выдвинуть, и стул подвинуть так, чтобы удобнее самому было. Вошедшая медсестра им, встретившим её во всеоружии, удивилась. Засмеялась птичкой, поставив поднос на прикроватную тумбу, на десять раз переспросила, точно ли её помощь не понадобится, оставила их, неумело намекнув, что время посещения скоро кончится, и чтобы они не забывали о первоочерёдности отдыха. Этот запах Минхо учуял уже давно, но только теперь мог им наконец-то насладиться. Перчёная пряность вздымающего пары овощного супа, только-только с раскалённой сковороды золотистый рассыпчатый рис — как же Минхо его обожал, — салат из консервированных водорослей с куриными сердечками и морковью, большой термос горячего чая. Всё вместе — запах сытости, плотно набитого живота и разморённости, пробравшийся через нос и путы протянувший ко всему мёрзло-онемевшему, овеявший и обласкавший внутренние органы, растопивший безучастность Минхо. Джисон заметил, что он «ожил», но Минхо предугадал уйму тупых шуток, остановил их одной лишь затикавшей нервом бровью. Жаль, что отменить тик не получилось — произвольность движений и контроль мимики помахали на прощание платочком — точно, надо бы платочек, ну блядь, Минхо даже представлять не хочет, что за Ад сейчас разверзся меж его ног; зато чувствует, что течёт зловониями Наха — реки невозврата. Порванная пизда — это тот ещё невозврат, и вот дурость это, хвалиться Джисону «я сам, прикинь»; а Джисон лыбится — тоже себе что-нибудь порвёт. Или щёки, или рот. Так и хочется уточнить, что же его так смешит. И вообще, у Минхо спутанность сознания, ему можно думать о кровавых потерях в битве за жизнь, а при этом — спокойно жевать всё, что дадут. Еда сама себя не съест. Больничная еда — отстой. Слишком пресная, те немногие специи, что в неё добавляют, либо не улучшают вкус, либо просто не подходят сами по себе — они знают о существовании технологических карт, а? Но именно в эту секунду Минхо мог бы поклясться, что вкуснее в жизни ничего не ел. Последнее, что побывало в его рту, кроме матов, слюны и воды, это… а что же это было? Что давали на ужин два дня назад? Варёную говядину? Ну и гадость же, конечно, за ней следом — и через пиздецки сложные полутора суток — всё покажется манной небесной. После первого же глотка супа Минхо захватил небывалый прилив сил; лишённый прежде возможности руку поднять, он сумел рефлекторно подставить ладонь — тыльной стороной, правда, — под выскользнувший из зажима палочек кусочек баклажана. Джисон свободной рукой аж похлопал по предплечью, выказав преклонное обожание, не забыв и вслух очароваться навыкам Минхо, неподвластным ни времени, ни месту, ни болезням и иже с ними. Минхо даже не услышал в этом «вау, такая развалюха, как ты, ещё на что-то способна». Сам додумал. Но не обиделся. Подлинная развалюха же, ни дать ни взять. После опустошения миски риса Минхо удалось совершить поползновение в сторону задницы Джисона. Поползновение было успешно пресечено, его Джисон заметил уже на полпути и посмеялся: зимой и летом, а хён всё тот же. Минхо додумал за него. Опять не обиделся. Да, он предсказуемый и охочий до жопных дел маньяк, притворяться нормальным смысла нет — все в глубине души на какой-то процент извращенцы. По сути своей Минхо не извращенец даже, для него взять в руку задницу Джисона так же естественно, как взять телефон. И первое, и второе — его собственность. Если набить Джисону на заднице тату с кривлякой-Чанбином, то сходство и вовсе преодолеет все немыслимые пределы. После выборочного выедания салата — Минхо решил попривередничать, ну правда, водоросли его уже всего изнутри облепили; раньше он был котиком, как Дори, а теперь водорослью, как нори, — Минхо даже пузико почесал. Не своё, правда. — А-а! — от неожиданности вскрикнул Джисон, точно, без капли фальши попав в высокую ноту явно второй октавы. Сам себя испугался, рукой нелепо взмахнул, палочки выронив, за сердце схватился и торопливо, оробело спросил: — Т-ты чего, хён? — Дай хоть дотронуться до тебя, чучело, — негой в нугу расплавленный, Минхо безо всякой подоплёки улыбнулся. В этот раз ему удалось сыграть в ниндзя и победить. — Ты здесь второй день, спал хоть? Очевидно, не очень. — Ну, меня вырубало… — как таким тоном кого-то убедить, если сам себе не веришь? — И мне плед принесли… — А-а, ну понятно, — под костяшками пальцев, постукивающих живот, то напрягались, то расслаблялись мышцы, и вот сколько Минхо возвращаться к тому же? Одно только восстановление займёт пару месяцев, любые нагрузки под запретом, кроме упражнений для тазового дна. А ему через… меньше, чем четыре недели, на работу выходить. И Джисон как мысли его прочёл: всё веселье с лица спало, появилось пугающее маленьких утят выражение — холодное, льдом во рту собранное да запертое. Так Джисон смотрел на то, что искренне ненавидел — а не «иу» или «фу», — или к чему был до ожесточения равнодушен. — Нет, — сказал он тихо и твёрдо, комочки на челюстях собрав. — Да, — пугающим Минхо тоже умел быть. Он ещё не знает своих детей, но вступится за них здесь и сейчас. Он не бросит их. Да, за четыре недели он не встанет на хэдспин, пол не выебет, сальтуху не ёбнет, но ходить-то будет в состоянии. И до школы дойдёт. Сначала до средней Шинса, потому что Дэхви выбрал её, и не просто выбрал — поступил, потому что школа частная, туда надо поступать, и если бы не места для стипендиатов, Минхо бы просто не потянул. Потом до своей школы, в которой его будет ждать новый класс. Ах-ах-ах, прекрасное чувство, предвкушение знакомства со следующим поколением малышей, грезящих о танцах, пылающих сценой, сплочённых общими чаяниями и различных, как сорта помидоров — все красные, но глядите-ка, парочка жёлтых затесалась, а здесь помидорки-сердечки, здесь — клубнички, а вот и черри… — Мне нужна томатная паста, — осознал Минхо, а потом вернулся к думам. Знакомство с детьми всегда волнительно. Как он может не прийти? Претила возможность снова в коврах директора Мо кланяться, менять программу, чтобы кто-то загодя отвёл свои часы, а Минхо нагнал потом, потому что… это будет его группа. Не залётные, кому просто надо получить зачёт по смежной дисциплине, не подневольные. А те, кто хочет хип-хоп, рейв, импровизацию, те, кто выбирал направление самостоятельно. Сюда не приходят за компанию или по велению родителей. Здесь все свои. Минхо уже запомнил их лица, выучил их имена, вызубрил примечания от медкомиссии и социального педагога-психолога. Он с ними не имел возможности встретиться на дне открытых дверей. Потому что блевал сжиженным тофу. И не все из них в средней школе ходили в их школу на спецкурсы типа тех, куда затесался Дэхви. Ему предстояло то самое знакомство, когда совершенно не представляешь, чего ожидать. У кого не нрав, а норов? Кто ставит перед собой цели, достойные реализации, а кто до сих пор купается в томатной пас… Блядь. — У тебя две задачи: где-нибудь выспаться и купить мне назавтра томатную пасту, — завершил свои извилистые шевеления Минхо. И тут же замер. Он не понял, что это. И как. Оно ощущалось прочной невидимой леской, лишь отблесками на свету под определённым углом угадывающейся. Лассо накинутой, коконом намотанной вокруг сердца сотню и три раза, запирающей вдохи и выдохи. Контролирующей пульс, а значит — жизнь. В серии сердечных ударов образовался пропуск. Настолько весомый, что если тишину можно было бы рупором усилить, то она оглушила бы. Бесконечная, бескомпромиссная секунда, замершая, настоявшаяся наваристым супом, в котором воткнутые палочки встанут вертикально. Всё замедлилось, как в дешёвом фэнтези-боевичке, когда надо выделить происходящее, но денег хватает только на слоумо. А потом сердце вновь поскакало по кочкам, налегло на застоявшуюся кровь; ток крови осел испариной на лбу, согрел щёки и теплом омыл бесчувственные кончики пальцев. Минхо, мысленно руки к груди протянув и за леску схватившись, вспомнил, что когда-то давно испытывал нечто подобное. Да, оно — соображалось всё ещё туго, но одни воспоминания накладывались на другие. Под дых дало, вспороло и отхлестало, зажглось горячее и знакомое; стало душно. — Тоже хочешь есть, — сухими губами заворочал Минхо, прикованный взглядом к двери. Шевеление ртом растянуло кожу, в уголке губ треснуло от психучей улыбки набекрень. Зевающий Джисон, сонливо клонящий голову вбок, тут же вскинулся. Чуть не проиграл стулу в юбилейный раз своей карьеры седока. На пару сантиметров оторвал задницу от стула, завис ей в воздухе, словно не зная, подняться или сесть обратно, но подломленные колени решили за него. Слишком явственно. Эхо детского крика пинбольным шариком стучало по голым стенам коридора, дублировалось в сознании Минхо, резонировало за висками наигранно-весёлым дилинь-дилинь, набирающим аркадные очки. Натяжение ослабевало. *** Напряжение возрастало. Минхо дольше обычного проторчал в ванной, но при этом значительную часть времени уделил не самоуничижению посредством зеркала — что редко. Бремя обладания мозгами — то ещё горе от ума — усугубляло существование. Что стоило ему родиться легкомысленным? Ветерным, забывчивым и глупым? Почему он вынужден везде и всюду таскать с собой рулетку, чтобы каждый шаг вымерять? Никогда же ему это не помогало, его настроение менялось часто и со скоростью тасующейся колоды карт в руках кардиста. Уравновешенным никогда не был — благо что научился скрывать за вышколенными паттернами поведения. С Джисоном он всегда был настоящим. Именно поэтому продумывание стратегии ведения разговора о важном ни к чему не приведёт. Рано или поздно он сорвётся. Минхо струсил. Откладывал момент. Всё дело в том, что он хотел жить спокойно, а для этого семейные неурядицы надо бы уладить. Сделать это можно только разговором. Сексом проблемы не вытрахать, едой не вытеснить, игнорированием не устранить. И Джисон же как присосётся пиявкой («Да иди ты в жопу со своей гирудотерапией, помешанный! И с йогой — туда же»), так только с мясом отодрать можно — зубастый, скотина. Минхо пригладил и без того гладкую ткань на предплечье, прежде чем протянуть руку к дверной ручке. Мама купила ему пижаму. Очень крутую вообще-то пижаму, бамбуковую, а значит гипоаллергенную, не раздражающую кожу; в ней Минхо не хотелось каждые две минуты чесаться по-блохастому, рвать её в клочья и жечь на открытом огне. Обычно он пижамы игнорировал, а эта ему пришлась и по душе, и кстати: ночь переносилась легче, и если бы не пижама с жёлтоглазыми совушками — кто знает, насколько хуже был бы его и без того дерьмовый сон. А тупица Джисон, когда Минхо всё же нашёл в себе силы зайти в спальню, через горловину наполовину снятой футболки спросил: — Почему ты одет? Минхо решил не цыкать, не закатывать в раздражении глаза: Джисон иногда рот открывал до того, как успевал всё обдумать. И неудивительно, что самый очевидный ответ не пришёл ему в голову. Да, Минхо рассказывал, как носил Дэхви, в чём проявлялись последствия, но всё-таки спал он обычно без пижамы. Настройка температурного режима — благословение, позволившее спать хоть без носков, хоть без одеяла, хоть на полу — сложнее обмёрзнуть, знаете ли. То, что чувствительность к холоду у Минхо усугубилась, Джисону не так просто понять было: едва ли он по-настоящему сумел «ужиться» с той мыслью, что у них будет ребёнок. Окей, утром он нашёл на полке с витаминами новую, незнакомую упаковку, окей, Минхо словами сказал «j.one заделал мне малыша», они даже потрахаться успели по-быстрому — и это было ужасно, господи. Джисонов пыл присмирел с приходом Сынмина и Чана, раздутые штормовым ветром угольки не просто притоптали — на них ведро ледяной воды вылили. Вот и стали они мокрыми, простывше-сопливыми — жутко, Минхо не того ждал; не ждал он, что Джисон его в руках вертеть будет трепетно, целовать нежно-нежно и аккуратно, боясь сделать больно, руки горячие к животу прикладывать так, что прилипнут, разве что следов выжженных не оставят — а было бы символично. И, да. Джисону такие новости всю жизнь порушили привычную. Теперь он начнёт думать ещё больше. У них это загоняйство одно на двоих. — Мёрзну, — всё же соизволил ответить Минхо, тапки с ног сбрасывая и забираясь под одеяло. То, что Джисон подле сверкал голым торсом, его ни капли не волновало. — А почему в холодильнике нет пудинга? Что ж, вот такого вопроса Минхо не ожидал вовсе. Он лёг на спину, сложил руки поверх одеяла, губу пожевал, думая, съязвить или ладно уж, пущай, простим дурачка. — Я всё съел, — простил дурачка — Джисону многое предстоит поменять в привычном укладе. Весь быт вести по-другому придётся. Жить по-другому придётся. Расписание менять, бытовые, пищевые и сексуальные привычки. Это не так-то просто осознать адекватно и сходу. — А, — Джисон потёр подбородок сначала, потом большим пальцем под резинкой трусов провёл, поправляя ту, перекрученную. — Я думал, что он тебе разонравился. Тогда куплю завтра что-нибудь. — Джисон-а, — позвал Минхо, разглаживая одеяло — тупая нервная привычка, — ложись уже и прекращай меняться прямо сейчас. У нас ещё полно для этого времени. — Ты уже меняешься, блин, детка, ты… — «вот только пиздани, а», — покруглел. Мне нравится, непривычно, но прикольно. — «Прикольно»? Это слово для подростков, оставь его нуждающимся. — «Прикольно» — слово нашего поколения, современные подростки используют его, чтобы обстебать культуру нулевых, — в том же тоне ответил Джисон, укладываясь рядом — так же неловко и в ту же позу. Между ними набралось полметра, что Минхо решительно не нравилось. — Мы что-о, в каком-то дурацком ситкоме? Минхо вообразил над ними камеру на штативе, захватывающую их сложные лица, обращённые к извечному спутнику ночных размышлений — потолку. — Чего? Да нет вроде, — неуверенно вякнул Джисон. — Ну так повернись ко мне, жалкая пародия на Джигена. — Ха, а я думал, что похож как минимум на Юкимуру Санаду или хотя бы Мугена. Мне побриться? — Будь так любезен. Ха, Муген, скажет тоже — щетина Джисона находилась на уровне последней и не самой удачной экранизации Люпена III, где Джигена играл постаревший, но с возрастом лишь похорошевший Кеничи Матсуяма, с Джисоном деливший глупые круглые глаза и жидкую бородку. Минхо не нравилась щетина Джисона по двум причинам: во-первых, колючая и от соприкосновения с ней всё чешется, а, учитывая то, что соприкасался с ней Минхо о-очень большой площадью поверхности тела… неприятно, да. И во-вторых — никуда не делось ощущение Джисона как подростка, старающегося казаться старше, вновь возникали странные ассоциации о глупой разнице в возрасте, визуально увеличивающейся. Минхо будет тридцать четыре, а Джисон в свои почти тридцать два едва ли отличался от себя в двадцать пять — когда они впервые встретились. Может, это из-за щёк? Почему-то из закромов памяти вырвался недавний полушутливый диалог с Дэхви. «Когда ты начнёшь считать меня по-настоящему взрослым, па?», и вместо того, чтобы ответить «никогда», Минхо предпочёл отшутиться. «Когда у тебя детский жирок с щёк сойдёт», сказал он. «Значит, для тебя Джисонни — ещё один ребёнок, которого ты будешь до конца жизни воспитывать?», и, чёрт побери, с одной стороны Минхо уже поднял руки, чтобы придушить незадачливого косплеера Барта Симпсона, с другой — Дэхви был чертовски прав. Оно же так и было. Джисон хуёво-самостоятельный (то есть обслужит себя, но кое-как), у Джисона есть свои родители, Джисон научился вытирать себе жопу, но в их отношениях Минхо иногда (то есть с пугающей частотой) ощущал себя мамочкой. Напоминал о том, что нужно в кои-то веки пожрать, а когда прожорливое чудовище выползало из подвала не по расписанию, нёсся ложечку ко рту подносить. Когда забивал, Джисон превращал дом в… место боевых действий. Всё проливалось, ломалось, билось и трескалось, хорошо хоть на двоих с Дэхви у них была одна совесть и вместе они успевали или устранить неполадки, или придумать, как загладить вину. Ладно, Минхо устал ущемлять взрослость и мужественность Джисона. Как минимум потому, что он сам это ходячее бедствие выбрал. А ещё потому, что любил. Настолько, что на любые недостатки закрывал глаза, кроме тех моментов, когда хотелось их обсосать, чтобы любилось не так сильно; Минхо приходилось напоминать себе, что нельзя растворяться в человеке настолько, что буквально дышишь ради его запаха; но будь Джисон вонючим болотом, Минхо всё равно бы в нём утонул. Любовь, хуле. Тем более, нет у него цели Джисона перевоспитать. У любых отношений есть этическая сторона. Минхо придерживался той, где ради своего удобства не пытаешься человека исправить, а пазлом в пазл встаёшь. — Хочу в парк Намсан. Есть булочки с красной фасолью и лежать в кроликах, — сообщил доверчиво Минхо, прикрывая глаза — устал ждать, пока Джисон всё же решится и повернётся к нему, пододвинется — ближе. — Съездим, — с благоговейным придыханием послышалось сбоку. — Куда хочешь — съездим, поедим и полежим. Ты только скажи, хён. Скажи мне всё, чего хочешь. Я сделаю. Я… позволь мне сказать, so I'm loving you more than last forever… И ровно так же, как и ненавидел, Минхо любил это в нём. Пятьдесят на пятьдесят, инь и ян, плюс и минус, север и юг, убить и выебать. Или лучше наоборот, а то попахивает тухлятиной?.. Как вообще можно было вляпаться в человека, который пишет воодушевляющие и захватывающие песни, каждое слово которых чувствуешь, человека, умеющего подбирать пронзающие сравнения и строками воротить целые миры, но при этом собственное и личное объясняющего чужими текстами? Минхо довольно пофырчал, подумав, что сам и специально едва ли смог вспомнить S.E.S., соскользнувших с губ Джисона естественным продолжением его сумбурных чувствоизложений. Хотя Джисон говорил когда-то, что это получается ненарочно. Оно само отыскивается где-то там, забытое, но подходящее — как вещи из шляпы Тут-и-Тама. И ложится на язык уже готовое стать озвученным. — Нам надо поговорить, — Минхо ненавидел эту заезженную фразу, штампованную-перештампованную, но надо отдать ему должное — её он произносил впервые. Если его перештопанная дедовскими трениками память его не подводит. — Ты привёз зефир? — Oh, yes, zephyr, of course i brought him, — забормотал Джисон, неповоротливо ёрзая задницей. — Но мы не открываем чемоданы без Дэхви, так что сорри, хён, свой зефир ты получишь завтра. — А когда я получу объяснения, куда ты деваешься после обеда трижды в неделю? — аплодисменты, Минхо, ты — победитель номинации «самый непринуждённый перевод темы», а ещё ревность свою утихомирить не сумел — вроде бы спросил с теми же интонациями, с которыми интересуешься «почему ты купил другую туалетку, той не было, что ли?», но каждая буква сквозит невысказанной обидой. Потому что, блядь. — И почему ты вчера оплатил такси и отель, но ночевал на улице? И… — Эй, хён, — грубо перебил Джисон, — не продолжай, а. Иначе я спрошу, какого хуя я обо всём узнаю последним, почему ты забыл меня спросить — надо оно мне вообще или нет, и даже если для тебя я пиздец какой очевидный, то с моим мнением тоже нужно считаться, нет? — А ты спроси, — Минхо тоже умел быть таким же, — и я отвечу, почему нет? Отвечу, но тогда и тебе придётся ответить — какого хуя мой сын считает, что ты мне изменяешь, — воронёная сталь в каркающий голос врезалась ножом в яблочко. Рассекла. — Хочешь поговорить об этом? Давай поговорим. А Джисон резко сел, руки уронив на колени, одеяло с его голой груди соскользнуло и… Минхо обратно закрыл правый глаз. Не хотел видеть, что там из себя будет строить Джисон — оскорблённую невинность, изумление-недоразумение или обречённую злость. — This is… — почему-то вслушивался Минхо затаив дыхание, — …real emotional damage. Why the hell would he think that? — звучал же Джисон очень… испуганно?.. И оно не было похоже на звучание человека, уличённого в измене — в конце-то концов, это — Джисон, какие измены? Его же совесть сожрёт, он же проболтается — во сне или душеизлияниях, — да и ум-то он ещё не растерял, чтобы понимать: лучше Минхо он никого не найдёт. Что даст ему человек со стороны, чего не дал и не даст Минхо? — Если я правильно тебя понял, — общую мысль Минхо уловил вроде как, — то это я у тебя должен спросить, почему. И давай разберёмся с этим здесь и сейчас, чтобы я мог нормально уснуть и выспаться. Завтра тяжёлый день. — What do you want me to say? What should I say?! — внезапно начал повышать голос Джисон, срываясь на истеричные нотки. — I dunno! A-a-and… Минхо не стал дожидаться, пока Джисон навулканизирует себе, изольётся горячим и застынет, оседая пеплом — опасно, успокоить, зря-зря, нужно было аккуратнее, не спугнуть, а он — дурак!.. руку вытянул, находя пылающий бок, горячий слишком — и почему ещё они не в объятиях — и шлёпнул разок, другой, приказал: — Ко мне. И Джисон потерянным ребёнком на колени пересел, а потом на локти упал и, в одеяле путаясь, пополз, панически дыша во все уголки — громко. Минхо руку приподнял, подзывая, в освободившееся пространство втиснулась лохматая головушка с опьянёнными страхом глазами, задышала теперь под ключицу; великовозрастное чадо всеми руками-ногами Минхо облепило, скукожившись, затряслось — кое-как Минхо извернулся, чтобы дурачка своего одеялом откинутым накрыть обратно, а после голову на своём плече ладонью накрыл. — Заткнись, дыши, слушай, — размеренно, медленно, с глубокими паузами и в приоритетном порядке. — Я сказал, что это он так считает. Не я. И сейчас мы не будем о том, что творилось со мной всё это время. Я чувствую себя прекрасно, бывало и лучше, но это как со шрамами — помнишь? — скоро я всё это забуду, а воспоминания во мне ничего не тронут, останется лишь хорошее, светлые моменты, по которым я буду скучать. И наши с Дэхви разногласия тоже уйдут. Главное, скажи мне сейчас: мне точно не стоит волноваться? Потому что его подозрениям я не верю, но не имею права забить на них. Не обратить внимания. Он надумал — окей, с этим мы разберёмся позже, почему, из-за чего, найдём причину и… ты понял. Не сейчас, не сегодня. А сегодня и сейчас — скажи, что я… — Знаешь, хён… — расплющенное, — ты горячий… не в смысле, что сексуальный или эротичный — нет, и в этом смысле тоже, но сейчас я не об этом. Ты горячий как острый перец. Больно, глаза слезятся, но такой манящий красно-восковой, такой жгучий, вызываешь привыкание. И, сука, нельзя не жрать — the only thing your existence is responsible for, is the addiction. По шкале Сковилла ты жжёшь like a volcano, просто жгучестью своей разъедаешь п-плоть, кости — ничего не остаётся, вот такой вот ты. И каждый, каждый грёбаный день я справляюсь со своей зависимостью, каждый грёбаный день я жду грёбаное завтра, я представляю и гадаю, а к-какой будет твоя улыбка? Что на этот раз заставит меня смеяться? Но, б-блядь, тебя стоит опасаться — спалишь же всё нахер, но я… я не хочу, я не отвернусь, я готов подставиться, лишь бы обнять тебя, и мне плевать — пусть всё сгорит к херам, я всегда выберу тебя, ясно? — губы Джисона елозили по плечу, слюна через уголок его рта стекала на кожу и размазывалась торопливой речью. Минхо лежал, слушал это сумбурное признание, по странным обстоятельствам ещё не обрётшее стихотворную рифмованную форму — с Джисона бы сталось записать ему ещё одно признание в любви, — понимал: запустил ситуацию. У него ни тогда, ни сейчас мыслей о том, что подозрения Дэхви правдивы, не возникало. Но он зачем-то ждал возвращения, чтобы прояснить. А зачем? На деле он сделал всё возможное: вытащил из Дэхви правду, успокоил его и убедил в том, что нельзя судить безрассудно, не дал Джисону повода волноваться и не тревожил его всё это время. — Это ничего не меняет, — потвёрже быть постарался Минхо, — его всё равно нужно как-то переубедить. И раз ты эту кашу заварил — ты и расхлёбывай. Откуда мне знать, что навело его на подозрения? Мне он не признаётся, а промотать твою жизнь и наблюдать за каждым твоим чихом у меня возможности нет. — Я не зна-аю, — Джисон продолжил слюнявство, — я же не давал повода. И не дам, — боднул подбородком, — мой перчик, мой вулкан, мой Клондайк… — Хани, ты начинаешь меня бесить. — Как не бесить, когда у меня такие сокровища под боком, — и вот опять оставляются отпечатки полумесяцем под пупком, и опять Минхо чувствует естественные позывы. С шипящим «не дави, сука», отбросил от себя шаловливую ручонку. — А-ага, ясно, по твоей аналогии я — сокровищница? И что со мной будет, когда из меня сокровища достанут? — Ничего. Твои сокровища неисчерпаемы, — изголодавшийся по тактильному контакту Джисон чего только не делал, лишь бы побольше своего отхватить. Минхо возмущался бы, если бы не чувствовал то же — смиренно терпел эту горячую руку, заползшую под пояс пижамных брюк, — сколько у тебя ни отбирай — вечности не хватит опустошить. — Так я Клондайк или всё же Рог изобилия? — Da fuck, hyung, what's wrong with you? Stop clowning! — ноготь царапнул вдоль шрама, Минхо в отместку Джисона за волосы на виске оттянул от себя. — Auch! — В какой момент я сказал «серьёзным разговорам конец, давай дурачиться»? — и вот опять всё взбесило. — Давай закончим с этим, мне надо кому-то пожаловаться. А жаловаться было на что: что там у Чанбина и почему он вёл себя так нехарактерно, не обиделся ли Феликс — обычно на посиделках Минхо брал его с собой на кухню, где они душевно зависали, стряпали пирожные или готовили мясо для барбекю — но в этот раз со стороны Минхо Феликс остался почти что проигнорированным. И Хёнджин какой-то нетерпеливый, что ли, и зачем Чан продолжает таскаться за Сынмином, и… заметил ли Джисон, что Дэхви на него не смотрел почти? А? — Не люблю серьёзные разговоры, они угнетают, от них я чувствую возраст. — Я тоже, но как иначе я узнаю, почему ты не ночевал в отеле и куда шляешься три дня в неделю. — Детка, это глупо, — очень-очень тихо и как-то обиженно. — Ты портишь мой сюрприз. — А не нужно было делать из этого великую тайну. Ты в курсе, я ненавижу сюрпризы. — В общем, да. Это скорее негласное правило, чем обговоренный пункт какого-то договора об отношениях. Минхо действительно ненавидел сюрпризы — особенно вроде тех, каких насмотрелся в американских кино. Типа супер-секретной вечеринки, когда домой в темноту заходишь, а там вакханалия и крики, пищалки-визжалки-хлопушки, эпилептические светопреставления, в общем, вся эта сумбурная дичь, способная вполне реально довести до инфаркта. Минхо лопнувшие внезапно воздушные шарики могли на тот свет отправить, что тут говорить о нежеланных и нежданных «подарочках». Ко всему быть готовым нереально, Минхо успел убедиться в этом тысячу раз, просто… если он мог как-то от сюрпризов отгородиться, то использовал любую возможность. Ему не нужны романтические ужины при свечах с домашней едой (хорошо хоть до Джисона дошло с первого раза — с раза, когда он сумел спалить кухню и сначала поцарапать неубиваемую сковороду, а потом сжечь), лучше вместе взять и приготовить что-нибудь под бессодержательный сериальчик. Ему не нужны внезапные билеты на мюзикл — его ритм жизни нельзя назвать свободным, если он не будет занят, то может быть просто-напросто заёбан. Ему не нужны азалии на день учителя — и какая кошёлка из бухгалтерии додумалась до этого — его цветник на лоджии не для капризных ядовитых уродок цвёл. Так что, да. Сюрпризы в жизни Минхо очень редко оборачивались приятностью. Одной только если, но пиздецки долгоиграющей, и всё ещё ждущей, чтобы ей собрали обед в школу. Джисон отмалчиваться не стал. — Я не хотел, чтобы ты знал, потому что… ну иногда ты просто невыносим, это не сюрприз даже — так, заделка на будущее, и вот даже знаешь, всё не зря, я на права учиться пошёл — в общем, Ын-сонбэ разбил тачку, сказал, что хрена с два он теперь меня возить будет в студию, а меня заебало метро — ты же знаешь, там столько людей, и все трутся, и воняет, и я… ненавижу метро, то есть там классно, когда народу нет, а когда есть — я лучше пешком пойду, и вот как раз я иду по Тегеран-ро, а там рекламка со скидкой для тех, кто в первый раз. А я подумал — чего ждать, мы с тобой миллионами не ворочаем, у нас кредит, да и похуй что по пониженным ставкам для молодых семей, почти вся твоя зарплата и все деньги со сдачи апатов уходят на погашение, и ебал бы я в рот гослотереи! Пиздец, да и платят тебе — вот ты в том году первую категорию на высшую разменял, раньше платили три пятьсот, а теперь три семьсот. Двести тысяч вон? Двести?! Это зимняя куртка. Или наушники. Или пауэрбанк. А я… — Джисон устал говорить и взял передышку, дав Минхо минуточку на осознание сказанного. — А я рот ебал: эти пидорасы пересмотрели контракт в одностороннем порядке, теперь моё заработанное зависит напрямую от проданного, то есть им похуй, хорошо я делаю свою работу или нет, главное, сколько купят билетов, сколько продадут копий, я попросил у Сынминни юриста — хуй там, всё законно, ну а мне куда деваться, уходить вот так? Не знаю, мне контракт не позволяет даже со стороны подработку искать, и я к шефу пошёл — охуел ты, мол, говорю, а он говорит, что получаю я столько же, сколько и раньше, какая разница, по какой формуле считается, только вот я при чём буду, если очередной камбэк не стрельнет? Одно дело — написать хорошую песню, другое — исполнить и разрекламить. Вот проебутся они с раскруткой, а в минусе-то я, а с хуя ли? Минхо переваривал… медленно. А Джисон, судя по всему, ещё не закончил. — И я решил вообще, да нахер оно надо, получу права, упизжу у отца его древний третий родиус, уволюсь на хуй, буду работать чисто на себя, зато свободно — тебя забирать с работы успевать буду, и малыша Дэхви возить к друзьям, и к Бинни-Джинни можно спокойненько, а чего — ну классно же. А теперь… теперь у нас будет два малыша, и, бля, ссанъён делают оч хорошие семейные внедорожники, мы будем куда-нибудь… выезжать там, на природу например. В городе не очень удобно, большая, но у нас если что во дворе парковку воткнём, да?.. Я то есть так не загадывал, просто ну не брать же ещё один кредит на тачку, да? А отец и говорит, забирай, типа, мне не жалко, всё равно уже никуда на этой махине не выезжаю, а она чего-то ждёт и ждёт… только на неё автопилот хуй поставишь, поэтому мне надо нормально отучиться — я уже два раза теорию завалил, кстати, поэтому ничего и не говорил, ты же меня заклюёшь, ты всегда такой, вроде милый гусёнок, а пасть откроешь — ёбтыж, лучше б никогда я не видел гусей, честно, у меня психотравма, лучше в пасть крокодилу, блядь, не бей, пожалуйста, ты постоянно бьёшь меня — по-корейски говори, выражайся ясно, про меня не шути, жри чё дают, и вообще, я буду жаловаться на домашнее насилие! Минхо ущипнул Джисона за щеку машинально — не думал вовсе, просто как-то рука сама на автомате дёрнулась, с виска к щеке спустилась и сделала жим-жим. Всё потому, что отвечающее за сознательность у него направило все ресурсы на тщательный анализ. Да, у них… некоторые проблемы с финансами, Джисон нередко жаловался на компанию, к которой примкнул после того, как его сонбэ «ушли на рест», и про изменения в контракте упоминал — не так откровенно, как сейчас. Упущенные в прошлый раз детали не могли не беспокоить, Джисон всё верно сказал. По закону он может лишь отказаться нарабатывать лишнее — преподавание вокала, например, у него же ни образования, ни ставки за эту паршивую работёнку, Джисон просто делом своим горит, а Минхо когда-то убедил его, что преподаёт он отлично, и никто на его образование смотреть не будет, если он докажет свою состоятельность. Джисон смог. Есть ли хоть что-то в этом мире, кроме скакалки, боулинга и «камень-ножницы-бумага», где Джисон бы не смог? «Source», на которых он работал когда-то давно, пошли под слияние после скандала с вышестоящим руководством, новое руководство заслуги Джисона заметило и отметило, предложило вакантное место музыкального продюсера и правой руки исполнительного. А если теперь всё опять, как и в тот раз, когда Джисон вот стопроцентно хотел уйти, то что ему делать? — Уходи, — сказал Минхо. — Похуй на неустойку, выплатим. И давай отдельно поговорим с Чанни и Бинни. — Меня не устраивает предложение Бинни-хёна, и ты это знаешь. Риски. Чанбин ещё не определился с тем, чего хочет, ну, кроме окончания исполнительской карьеры. Работать с Чанбином — на пороховой бочке сидеть. На пороховой бочке Шрёдингера — пока не сядешь, не узнаешь, сырой в ней порох или ебанёт. Но у медали две стороны, а у палки — два конца. Чанбин — гений, мастер своего дела, у Чанбина отличная предпринимательская жилка, если ещё и Чана подключить, то любая затея, связанная напрямую с производством музыки, обречена на успех. — Мы разные. Мы, втроём. Мы не сойдёмся. Вот ты пустил бы к себе на кухню посторонних?.. — Да, — уверенно ответил Минхо, думая и о маме, и о Феликсе, и о Джэхи. — Но это — не то. Ты говоришь о жанрах? Глупость. Я — танцор, если ты помнишь. Хореограф и танцор, Хани. В моей сфере всё то же самое. Вспомни Дахи и её паркурный изъёб. И финал азиатского чемпионата, а? Даже наши программы заточены на слияние стилей и жанров. Он своих детей учит балетным стойкам не затем, чтобы потом модерном их опровергать. Им нужен и локинг, чтобы разрабатывать кисти, и вог, чтобы вращать локтями. Минхо всегда был против деления в современных танцах на категории. Лучше бы он сам всю часовку отработал, но раньше бы смог донести, в головы вбить: всё взаимосвязано. Джаз-модерн у Ынквана это не каторга, не просто «отработка программы, которую какой-то идиот придумал», там — формы и параллели; крамп — мускулатура, техника и гравитация, балет — плавность, чёткость и устойчивость. И только всё вместе разовьют необходимую базу для настоящего танцора. Техника, выносливость, координация, ловкость и гибкость, артистизм, контроль мышц и сила — только с этим можно назвать себя профи. Он продолжает экспериментировать. Затягивать в свой хип-хоп всё, что плохо лежит, вживлять и оттачивать. Поэтому Дахи… чёрт, Дахи — лучшая. Минхо продолжил, чуть повеселев: — Всё можно совместить. Когда мы пробовали европейскую кухню, тефтели с джемом и прошутто с дыней, ты… — Я понял-понял, хё-ён, я вот об этом и говорю. Я люблю говорить, с тобой, о тебе, для тебя, но ты… — Невыносимый? — Да, я так и сказал. Вечно лезешь с этим мозговыносительством… Приходишь домой и забываешь переключиться из режима препода-зануды. — И поэтому ты не сказал про права-а, а? А? Ну-у ты-ы бля-я-я, — за ушком почесать, а то как-то всё начинает расклеиваться. — Я не издевался бы над тобой за то, что ты дважды провалил теорию. — Ты делаешь это прямо сейчас, детка. — Подумаешь, дважды. Бабуля вот села за руль в пятьдесят, и сдала только с девятого раза. Тебе чуть за тридцать, провалишься ещё пару раз и точно сдашь. Джисон сдал. Назад. Подтащил свою подушку поближе, лёг на бок, ноги в коленках подтянул, костлявыми своими чашечками впившись Минхо в бедро, забубнил: — И это не сюрприз, не великая тайна всё равно, про хуйню с контрактом ты и так знал, а при чём тут измены — не пойму, а спросить у Дэхви напрямую ты не разрешишь, да? — Я кто тако-ой, чтобы что-то запрещать, хочешь спросить — спроси, но в нашей семье не должно быть разлада. И я не буду делать акцент на «сейчас» — никогда, слышишь меня, Хан Джисон? Ругайтесь, миритесь, злитесь, деритесь — что угодно, кроме холодной войны, обиняков и злонамеренных подлянок. Каково мне, произнёс было Минхо, находиться посередине? Он не хотел делить свою любовь надвое; почему он много лет сомневался в мужчинах? Потому что первоочерёдным для него был принцип «мой мужчина и мой сын должны ладить». — Он любит тебя. Он боится, что ты уйдёшь. Одна мысль о том, что ты когда-нибудь уйдёшь, не даёт ему житья спокойного. Он накручивает себя, злится, воюет со мной, с тобой, со всем миром, и я знаю — потому что он подросток, потому что он любит тебя до безумия, потому что ты — его чёртова квокка Хан, и я сам не знаю, как до него донести… очевидное нам с тобой. Джисон вновь пролепетал, что точно не давал повода в себе сомневаться. Попросил рассказать, что здесь было, пока не было его. И, навострив дырявые уши, внимал. Упускать деталей нельзя, иначе впечатления о поступках Дэхви и Минхо сложатся неверные. И Минхо начал перебирать слова, чувствуя себя божеством Инари, выбравшим для похищения самые лучшие зёрна риса. Как рис для человека, слова — пища для ума, вот и приходилось Минхо одной половиной мозга боксировать с сонливостью, а второй — пальцами в зёрнышках ковыряться. Для начала, он не должен выставить Дэхви истеричным эгоистичным ребёнком. Только ребёнком запутавшимся, лишившимся поддержки со стороны того, от кого больше всего жаждал. Джисон ведь уехал, Джисон — тот, кто для исключения в правилах выбрал Дэхви. Только Дэхви мог врываться в подвал по любой хуйне и прерывать творческий процесс. Только Дэхви мог разбудить Джисона в любой день в любое время и не получить пинок со скулящим «совесть имей». Только Дэхви мог клянчить у Джисона, и не то чтобы тот побежал бы сразу исполнять, но точно бы выслушал. Скорее всего поэтому Дэхви, что-то заподозривший, не мог больше ни к кому обратиться и держал в себе. Ведь бежал он всегда сначала к Джисону, а тут раз на месте подозреваемого сам Джисон, что делать-то? А Минхо… Минхо — не то. Минхо — папа, Минхо строгий и у него всё по правилам, порядкам, соглашениям и расписанию. Он не должен быть сыну в первую очередь подружкой. Если он поравняется с Джисоном, то кто будет определять границы для Дэхви и учить его тому же? «Подружками» они могут стать и позже, когда Дэхви сам для себя выберет мерило добра и зла, цели и итога, права и обязанности. Пока он не делает этого сам из-за самых очевидных причин. Ему в кармане нужен компас, а не шоколадка. Да, никакого дурного света для Дэхви. Для самого себя — пожалуйста. Минхо не скрывал, что в самом-то деле он не очень умный. Сколько раз он думал, что разбирается в людях, их мотивах?.. Их искренности, их чувствах? Сколько раз ошибался?.. Он и о Джисона обжечься успел не единожды (это не отменяло того факта, конечно, что они — одноразовые деревянные палочки, жопками склеенные), ведь всё-таки, как бы похожи ни были, друг от друга они отличались. Как левая и правая рука. Обе — руки, одного цвета, на обеих по пять пальцев, но отпечатки-то разные, узоры на коже неповторимы, волосы торчат в разные стороны и в разном порядке, внутри — плоть и плоть, кровь и кровь, сосуды и сосуды, но на одной может быть родинка, на другой — шрамик. Одна может быть ведущей, другая — вспомогательной. Но если ладони приложить друг к другу и пальцы соединить… Минхо тихонечко вздохнул. — Так что, как видишь, мне все эти недосказанности уже поперёк глотки, — заключил он. — Говорила мне интуиция, не езжай в командировку, Хан Джисон, козлёночком отпущения станешь. Это высказывание должно быть опровергнуто. Не возлагал на Джисона никто всех грехов. Минхо опять же по-своему — тихушечно — о нём позаботился. О его здравомыслии, его ментальном здоровье, работоспособности, настроении. За два последних месяца Минхо и полусловом не дал понять, что Джисонов сочный персик стал персиком раздора, ничего не скрыл — умолчал о причине ссоры с Дэхви, но раз Джисон был осведомлён об этом умалчивании, то ничего плохого, в сущности, не произошло. Даже беременность не скрывал. Просто Джисон не задавал вопросов, не замечал значимых изменений, и если бы он сам дошёл до правильных мыслей, то Минхо не стал бы играть в пленного шпиона, признался бы, однако ж ему свезло. Джисон в своём слепом обожании действительно слеп. Зато он пережил свою командировку, съёмками документалки остался более чем доволен, его эвдемонистические установки радужным поносом все трусы пропитали. Большее удовлетворение ему принесло понимание того, что он понравился съёмочной группе. Каждый день хвалился: ему принесли халявный кофе, он отжал у коллег больше экранного времени, с ним советовался режиссёр-постановщик. Ага, ещё к нему клеилась девчонка-гримёрша, сосед по отелю допрашивал, как ему удалось склеить дуала, а древний и сохлый, как говно мамонта, звуковик недоумевал, зачем ему чужой ребёнок. Джисон над этим смеялся — давно пережил стадию «а точно ли мы нужны друг другу», его веселила «незрелость» зрелых людей, которые в отношениях смыслят чуть-чуть да загогулинку, называл он их взрощенными Нетфликсом задротами, а потом перед Минхо их обстёбывал, отыгрывая комедийные сценки. Минхо не понимал, сдалась ему эта музыка — шёл бы в комики, такие задатки пародиста пропадают… Сейчас Джисон пародировал настоящего козла — особенно с этой его уродской бородкой. Серьёзно, когда она успела вырасти?! И почему Джисон, когда кончились съёмки, забил на себя? Решил такой типа «ну, ничего же со мной не случится, пока я последнюю неделю буду озвучивать закадровый текст»? И как Минхо это во время видеозвонков проглядел? Пока Джисон хныкался, лёжа у Минхо на плече, стесал ему своей щетиной кожу до гиподермы. Хорошо хоть сбрил потом — утром следующего дня, где-то между четырьмя и семи утра. В четыре Минхо опять прервал драгоценный сон на поссать, и Джисон всё ещё хрюкал под боком, а в семь встал, потому что будильник, надо ещё на три хари пожрать что-то изъебнуться, потом на работу катиться… а Джисон тоже встал. Лежал на животе диагональню разделив кровать, кулачками подбородок гладковыбритый подпёр и смотрел. Минхо и не сразу сообразил, это что за херня такая. А это Джисон пялится на его пузо, во сне потерявшее броню: пижамная рубашка выкрутилась вверх, штаны скатились вниз, а во время ночных ворочаний одеяло оказалось в ногах, намотанным сахарной ватой на палочку. — У тебя тут звёздочки красные, — поведал Джисон загадочно. — Это нормально? Ты ушибся где-то? Минхо устал от повторения слово «нормально» за последние полгода. — Да, они так и называются. И это — нормально, — он зажмурился с силой, пока красные звёздочки ещё и под веками не появились, потом ждал, пока темнота пиксельной виньеткой не исчезнет до краёв обзора, потом понял: Джисон — ёбнутый, себе фонариком мобильника подсвечивал. Ёбнутый, принялся смаковать про себя Минхо. Мягенькая левая щёчка, дружок-квокка, грызун-суицидник, осёл-гусеёб. — Сам такой, — Джисону и слышать не надо всё то, чем мысленно обругал его Минхо, он интуитивно знал, что там, среди опилок и тараканов. — Для меня… мне… я смотрю и выпадаю. Unbelievable thing. It must be strange, a human creature inside you. How it feels? — Буквально как два человека в одном, — почему у Джисона спросонья приятная хрипотца, а Минхо — туберкулёзная? — За двоих жру, за двоих сру, за двоих устаю. Ещё вопросы или ты налюбовался? — Я-я-я-я… ненавижу тебя, хён! Знал бы, что так всё, то… — Предложил бы что-то слащавое? Типа каждый месяц фоткаться с уродливыми преувеличенно-радостными рожами? — Да, что-то типа того. Или что-то более интимное, знаешь… Минхо с ужасом себе представил гифку, таймлапсом слепленную воедино из ежедневных фоток своего живота. Ну нет, такое на память ему точно оставлять не хотелось бы. — Фу, сгинь из моей кровати, Хан Джисон! Мне ещё надо… — и зачем-то Джисон перебил его неожиданным: — Можешь полежать подольше. Я, конечно, не великий мастер кулинарии, но в состоянии поджарить тосты и кинуть воду с рисом в мультиварку. — Кое-какие витамины нужно принимать натощак за полчаса до еды, — отмахнулся Минхо и всё-таки встал, еле-еле выпутав ноги из одеяльного капкана. Пол теплее, чем был вчера, когда Джисон выветрил весь дом окнами нараспашку. — И мне срочно нужен туалет. Джисон разочарованно всплакнул позади, выдавив из себя душещипательное «и для кого я только вздумал расстараться». Он-то поди думал, что бритость и отсутствие необходимости стоять у плиты дадут им полчасика поваляться и лобызаться дёснами. И не только ими. Минхо злорадно захихикал, ковыляя на выход. Его ждал непростой день. И следом — ещё один непростой день. И воскресенье тоже выдалось откровенно гадским. Всё проскочило мимо него как-то — сначала детишки показали ему то, что разучили дома, и Минхо не нашёл, к чему придраться, и этим был недоволен. Так что он устроил им фристайл-баттл, намекнув, что С-часть экзамена в этом и будет заключаться, во фристайле, то есть, не в баттле. А эти верзилы-бабуины настолько обрадовались, подумав, будто им не будут жопу драть, что распоясались и получили предупреждение. Их куратор написала потом: опять свой склочный характер показываешь, Лино-я. Не выставляй себя хуже, чем ты есть. Он записал ей «бе-е-е бвах-вах фр-ру» в голосовое, забрызгав экран слюной. А дома наткнулся на Дэхви и Джисона, решающих разногласия с помощью караоке. Как эти два идиота вообще додумались измерять правоту собственных поступков количеством караоке-баллов?! Типа, если взаправду безумно любишь папу, спой вашу песню на сто из ста с тремя звёздочками?! Из-за этого Минхо зазря разнервничался: что, если исход всего реально решит эта… это… да Минхо не знал, как назвать это малахольное умопомешательство! Бесячие, тупые, глупые дети, место таким — в ясельках и с сосками за щекой! И зря он это высказал, конечно, потому что никто воспринимать всерьёз никакое караоке не собирался, ну очевидно же. Возможно, он своими неуместными комментариями загубил первый, шаткий-робкий шаг к примирению. Хотя Джисон и Дэхви скорее не ссорились, а немного обижены друг на друга: Джисон за недоверие и ложные обвинения, Дэхви — потому, что Джисон не бросился ему в ноги, извиняясь и объясняясь. Никто ещё, правда, не понял, что нужно объяснять. Выяснилось оно многим после. В середине рабочей недели Минхо пришёл с работы пораньше — в среду его пиздюки отрабатывали последние часы у Ынквана, так что все занятия у него были у первогодок, которых отпустить было решено без зазрения совести, — откормил Джисона чуть ли не до коликов и изжоги. Ну а что, это — его день, и если верить каким-то там бабушкиным гаданиям, от тридцати двух до тридцати четырёх у Джисона самый большой бафф к удаче, так что они по-тихому отпраздновали наступление этих «хэппи ауэрс» за мясным ассорти и старыми, до дыр засмотренными аниме. Спели вместе любимые аниме-осты — их было слишком много, чтобы управиться за один вечер, так что сверх установленного ими же лимита они спели всего лишь два раза — заставку из мультика про Серендипити и заедающую песню-повторюшку из пингвинёнка Пороро — это Дэхви выполз из берлоги со своими заявками, мол, раз уж начали голосить, то голосите хотя бы что-то знакомое и на корейском. …как будто не он половину жизни на японском разговаривал, и не был в школе лучшим в английском. Ну-ну, корейский ему подавай, «алипиадник» хренов. И вот, от среды до субботы Минхо переделал кучу разных вещей в приливе странного приступа гиперактивности. Во-первых, он наконец-то добрался до коробочки с зефиром. Потому что чемоданы без Дэхви не открываем, а Дэхви очень долго не шёл на контакт — волком только смотрел откуда-то из-за угла, как будто и Минхо записал в предатели только потому, что он решил «встать на сторону Джисона». Через неделю посредством рисовых булочек контакт и установился — слово «контакт» Минхо тоже выбесило, особенно после того, как Джисон во время секса начал напевать «Can I get a connection? Can I get, can I get a connection?» — и Дэхви соизволил прийти на распаковку. Скорее всего Минхо заебал его своим нытьём о желании сожрать уже засохшие наверняка зефирины. Ещё случился день рождения Феликса — они с Минхо созвонились по видео и решили вместе что-нибудь приготовить, выбрали рецепт, и «час мучного» пролетел незаметно. И практически безрезультатно. Феликс подъел первую партию макарунов пока пеклась вторая, у Минхо же всё сразу растащили, он только и успевал по рукам бить. Зато поболтали славно — Минхо всё-таки было немного стыдно за бесчувственное поведение, а Феликс только посмеялся, сверкая очаровательной острозубой улыбкой. Я же понимаю, когда лучше не лезть, хён. Спасибо, Бокки. В том числе за идею подарка Сынмину. Так что пятницу Минхо посвятил выбору подарочных сертификатов и ожиданию доставки из хозмага. Всё, что он приобрёл, цветами находилось в спектре от кислотно-розового до блевотно-розового. Мыльно-рыльный набор «Романтичная парочка», бомбочки для ванн «Влюблённая роза», комплект гелей для душа «Для него» и «Для неё», и всё это было максимально отвратительно. Минхо нравилось. Он упаковал всё это в самую дорогую шуршащую упаковочную бумагу, ловко орудуя скотчем, канцелярским ножом и декоративными лентами, вложил стрёмную открыточку с собачками, подписав: «Семейству псовых с наилучшими пожеланиями. Если что-то не понравится — гавкни мне в лицо». И мерзко посмеивался, ручонки потирая. Джисон спросил: — Неужели задирать их тебе так доставляет? I mean, they are our brothers?.. — Браззерз-хуяззерз, — в своём духе ответил Минхо, любуясь переливами фольгированных узоров под подсветкой рабочего стола. — Меня бесят их довольные рожи и «нет-нет, мы не встречаемся, никакой любви, и никто из нас точно не сохнет по другому хуеву тучу лет». А потом ебутся через стенку в арендованном на праздники коттедже. — Я бы просто за них порадовался, — почесал щёку Джисон. — Вот и радуйся. Молча. Минхо, может, тоже радовался. Да только чужое «счастье» глаза мозолило. Ни разу ещё Сынмин со дня их знакомства не покидал личный список «бесит». И сейчас бесил: ну нахуя человеку голову морочить со своими «люблю», «не люблю», «удобно», «привыкли». Это неправильно. Да, пока вас всё устраивает, но чё дальше будет? Аг-г-рх. Он оформил свой «подарочек» курьерской службой в тот же час и пошёл лежать в обнимку с альбомом. Купленным Джисоном по случайному стечению обстоятельств. Ну бросился в глаза, да. Ну «в стиле Минхо», ага. Но чем Джисон обосновал вот ту самую «спонтанность», которая всё-таки «интуиция»? Или же Джисон что-то не договаривал? Чанбин же не успел проболтаться, да? Спасибо, что нихуя не ясно. А Джисон вот не понимал Минхо вообще. Стоял над душой и пялился с нечитаемым выражением лица. Не вникал в суть дела вообще — что попал «в самое кокоро», разбудив в Минхо то самое романтичное чудовище, вечно выстёбываемое Хёнджином. Это же чудовище на следующий день вперёд души и тела рвануло на автобус до Кимпхо — начался Чхусок, — и альбом с собой прихватило, потому что делать фото вместе «до» так-то неплохая идея, маме точно понравится. А ещё папе в этом году семьдесят, и отпраздновать действительно будет что; с приходом «всех благ цивилизации» и повальной автоматизации, что удивительно, продуктовый рынок на юге Кимпхо никуда не делся, так что вышел Минхо ближе к нему, Джисона и Дэхви, раздутого шаротелом — так, блядь, ты за мясом здесь, а не за рыбой, успокой рыбоманию, чай не доходяга, — потащив за собой. И Минхо вернулся — будто не уезжал. Бабушка напекла хоппан, накормила кальмаром в кляре, осьминогом с бататом, и от переедания вместе с чувством плотной сытости Минхо оказался неспособен жарить мясо. В этой семье всегда мясо жарил он! И он раскапризничался как ребёнок, стуча руками по подлокотникам кресла, пиная пятками пол — Дори от такого локального землетрясения свинтил куда подальше, — вопил на все лады «не тро-огайте моё мя-я-ясо», Дэхви демонстративно наушники надел, Джисон опять стоял и пялился, мама полотенцем пару раз замахнулась, и только папа… только папа посмеялся, сказав, что ещё не слишком стар, чтобы настолько вознемочь. Сам пожарит, хоть вспомнит, как это — а то всю работу отбираете, не дети, а черти! Замечательные три дня. Закончился сентябрь крайне знаменательным походом в тот самый «из метро» магазин. Джисон вырядился во всё белое, и Минхо опять показалось, что Джисон сбросил десять лет куда-то. Он ворчал: ну что за ребёнок, перед кем ты тут расфуфыриваешься; Джисон ворковал: это чтобы рядом с безумно красивым хёном выглядеть достойно. Менее уверенно ворковал, когда увидел ценники, но давил из себя сбивчивые «н-ну это точно н-нужно, на такое дело никаких денег не жалко». Минхо не стал напоминать, что белые кожаные кроссовки от Calvin Klein, в которые был обут Джисон, обошлись ему в почти двести пятьдесят тысяч вон. И, пока всё же изумлённый ассортиментом и качеством Джисон бродил по магазину с глупым видом, Минхо искал среди упаковок компрессионных колготок леггинсы. Ему не нравилось, как ощущались колготки на ступнях и пальцах, даже бесшовные как-то не так сидели, что ли. Зато ему нравилась атмосфера магазина. К нему никто не лез с советами и тупыми консультациями, на него не смотрели странно, на них с Джисоном не смотрели странно, а все сотрудники — девушки — были ниже него. Это необязательный, но крайне приятный фактор внутреннего комфорта Минхо. В спортивных магазинах почему-то все считали необходимым нанимать спортивных консультантов, чтобы прям ходили и головой потолок протирали. Высокие уже не нужны, чтобы с верхних полок коробки доставать — какой сейчас век? А Минхо помнил вещевые китайские рынки из нулевых и ушлых тайских мигранток, приспособивших под вилки для снятия плечиков шесты, на которых обычно развешивали полуметровые рожки джипанги их соседки. Ну вот, теперь он хотел джипанги. Нужно прислушаться к себе и распознать, что в этом «хочу»: форма или вкус? Ему нужно было конкретное мороженое, похожее на ручку зонтика, или всё-таки любое мороженое, лишь бы в вафле? Он не из тех, кто оправдывает свои прихоти беременностью. Но такой соблазн… на всё готовый Джисон, под ногами путающийся, слишком сильно выделяющийся в этом своём белом среди чёрных стен и матовых панелей… Джисон, нашедший за полчаса и джипанги, и самые обычные рожки, и, чтобы донести это всё до Минхо, сумку-холодильник. Минхо чувствовал себя королём жизни, раскинувшись на лавочке в небольшой роще рядом с люксовым отелем для иностранных туристов, поедая мороженое и глядя, как зуйки — монгольские, кажется — облепили невозмутимо-просветлённое лицо Будды. Джисон рядышком пытался отдышаться, а потом сказал: — Я знаю, хён, ты это специально. Не злоупотребляй моим расположением. — Хочешь сказать, что я не могу вить из тебя верёвки? — Можешь. Но лучше не надо, пожалуйста, — каждое слово разделялось чётким вздохом, — я не выдержу. Сердечко… вот-вот остановится. — Чанбинни советовал хоть раз в жизни уделить время кардио. — Н-но хё-ён, да он сам ненавидит кардио! — Он — ненавидит, но делает, а ты тупо избегаешь, животное. — Я не могу бегать, у меня постоянно ноги заплетаются, you know! — I'm not «You Know», i am «Lee Know», and you know, что кардио — не только бег. Ты не захотел скидываться на велотренажёр и записываться в бассейн, а теперь сидишь-пыхтишь, потому что побегал малость. — Скажи хоть, эта штука стоила моей одышки и гудящих ног, — жалобные оленьи глаза, дрожащие поджатые губы — мордаха, призванная вызвать сочувствие. Минхо действительно сочувствовал, потому что знал — соблазн слишком велик и одним разом он не ограничится… Ну он же всё это упустил! Не было таких страниц в его жизни! Неприхотливость — часть характера Минхо, редко в чём он по-настоящему привередничал, так почему сейчас ему запрещать себе хоть какое-то удовольствие? Это ведь так просто оказалось: выйти из магазина, под вывеской с занимательным логотипом встать, перехватить взгляд Джисона, своим просверлить и сказать отчётливо: хочу. И Джисон, в панике ищущий глазами по улице хоть что-то отдалённо похожее на лоток с уличной едой, так и не нашедший, смиренно согласился с любым «хочу», открыв карты и навигатор. И если бы Минхо знал бы заранее о последствиях своих хочу, то хрен бы он прям на том тротуаре на жалость давил, рукой с пакетами на запястье живот прикрывая. Потому что уже к началу октября он стоял на весах и орал: — Что значит два кило за неделю?! Это просто немыслимо; Минхо набрал слишком много — больше, чем предсказывали «умные» календари, часы и весы, и, наверное, это психосоматика какая-то — иначе не объяснить — но после этих «всего-то два кило, хён, со стороны и не скажешь совсем, что набрал!» они оба (у Минхо — психосоматика, у Джисона — карма) мучились изжогой. Всё это он вывалил доктору Хан на ежемесячном осмотре, куда с ним припёрся и Джисон. По дороге Джисона было не заткнуть: ой, а почему ты не попросишь Бинни-хёна тебя подкинуть? У него тут родители и сестра, заодно их бы и проведал. А чего такси такое дорогое? Обратно тоже на поезде и автобусе трястись будем? Вот, блин, сдам на права и буду сам тебя возить, так хоть сможешь отдохнуть на заднем, ну, ты видел фотки, которые отец скинул? Хорошая тачка, в ней двуспалка поместится! Нет, ну ставить туда двуспалку мы не будем, конечно, но средний ряд можем убрать и холодильник поставить куда-нибудь, а чё, довезу с ветерком и удобством. У Минхо гудела голова, ему хотелось оставить Джисона в какой-нибудь детской игровой зоне — не, он пару раз так делал, ха-ха, когда они втроём шарахались по торговым центрам, Минхо отправлял туда Джисона и Дэхви, а потом их, после «купания» в сухом бассейне, заставлял из штанов высыпать пластмассовые шарики. Сейчас бы сделать так же, но Джисон же надуется, будет хвостом вилять и пальцы заламывать. Совсем всерьёз меня не воспринимаешь, хён. А доктор Хан впервые с Джисоном познакомилась. И завалила его кучей ненужной информации — эффективный ход, чтобы заткнуть болтливого писклявого грызуна, — Джисон сразу же заткнулся, стал всё обдумывать с серьёзным лицом — ну, типа сделал вид, что примерный будущий отец и ответственный до жопы. Минхо прописали кальций. И сказали, что в следующий раз ему нужно будет идти к другому врачу — акушеру-гинекологу, — а ещё сказали, что уже слышно сердечко. — Наш бюджет лопнет не от ещё одного ребёнка, — кряхтел Минхо, снимая бахилы на выходе, — а от денег, спущенных на ёбнутое количество витаминов. — Да ладно, детка! Прорвёмся! — счастливо засиял Джисон дёснами. А Минхо думал о том, что хрена с два. С работой Джисон так ничего и не решил, убеждал: кончатся прослушивания, пройдут волной камбэки всех, кому он пишет, и всё, баста. И вроде — по его же словам — он начал перекладывать обязанности на ассистентов, младших продюсеров и звукорежиссёров, в свою студию спускался редко — кроме пары дней, когда работал с Дэхви над песней для прослушивания, — всё больше брал ноутбук наверх, устраиваясь в кресле в кабинете Минхо, или наглел настолько, что забирался с ним в кровать, но… …но скоро это кончилось. День рождения Минхо справил охуенно, конечно. Набрал ещё килограмм, живот раздулся резко, появилось столько растяжек, что ему интересно стало: нигде там не ошиблись? У него что, будет не ребёнок, а целый плюшевый выводок? Тогда они точно не потянут. Минхо от скуки — заняться действительно нечем — стал придумывать, что бы он делал, будь у него двойня или тройня. Нанимать няньку — дорого, брать декрет — дорого, на какие шиши жить тогда, — а расплачиваться за дом точно стало бы не по карману. Никакие субсидии и фонды поддержки дуалов и многодетных не перекрыли бы расходы. Им пришлось бы съехать. В квартире места мало. Нахлебниками возвращаться обратно в Кимпхо? Вот бы дед над ними посмеялся. Трубку бы забил, цокнул: «Совсе-ем не хорошечно». Это Джисон смог бы работать откуда угодно, а Минхо потерял бы всё — совсем всё — и пришлось бы начинать сначала, искать, где бы приткнуться там, на «малой родине», обзванивать местные студии или пробовать открывать свою; было бы как в том аниме про… каллиграфа, вроде, в деревню свалившего «за вдохновением» и в старом доме-развалюхе с детьми возившегося. Может, заняться каллиграфией? Если углубиться в истоки этого искусства, нажраться философским подтекстом и религиозными сутрами, то оно должно дарить покой. Безмятежность. Окно в зелень. В любом случае числа не радовали. Ни на трёх детей, ни на одного. Водительские права Джисона действительно станут подспорьем в сохранении семейного бюджета, если не забывать о том, что тогда придётся тратиться на машину — деньгами, а на пробки — временем. Джисон представлял вообще себе, что значит быть водителем? Навоображал там себе «буду отвозить и забирать», да только за простой в семибалльной и на светофорах ему никто доплачивать не станет. Меньше месяца до сунына. С одной стороны хорошо: занятий вдвое меньше, потому что выпускники занимаются суровой подготовкой, дрючат их там сверх меры, а на корочки предпрофа всем плевать. С другой стороны плохо: на корочки предпрофа всем плевать, а готовиться к итоговому концерту кто будет?! А через месяц — экзамены на те корочки, три этапа, ебейшая система оценивания, комиссия по аттестации из преподавателей школы, «дружественных» институтов и агентств по поиску талантов. Когда всё успевать? Концерт важен: приходят всякие влиятельные гости, о финансировании задумываются и деток своих приводят, не меньший вес имеют вербовщики и скауты, но никто не затмит высокопоставленных чинуш из министерства культуры. Минхо каждый день пишет в чат в своём духе «смотрите не перессыте», но лучше бы себе того желал. Он понимал, что такое случается, да, это нормально — сон путает, а дети в пузе давят куда не надо, но как же, блядь, обидно. Он почти сразу же после этого проснулся, от вони и горячего ссанья на бёдрах поморщившись, Джисона с кровати столкнул — тот и сам стал просыпаться экстренно, — чтобы свидетелем его позора не стал. Не учёл: Джисон исчез из кровати, но не из спальни. А Минхо влюбился в него заново. — Ты ч-чего это пинаешься, придурочный? — в возмущениях Джисон аж воздухом подавился, потом тоже нос сморщил — Минхо увидел это лишь потому, что на ночь попросил не завешивать окна — и от стыда не придумал ничего лучше, чем разгневаться: — Убирайся, пока кости целы, — он запустил с размаху тем, что было ближе всего. Телефоном; его полусидя схватить с прикроватной тумбы легче, чем из-под спины подушку выдернуть, но о своём решении Минхо тут же пожалел. Джисон едва успел увернуться — чудом, честно говоря, он и без пробудной полудрёмы неуклюж и вечно валится куда-то вниз, словно его пластилиновые кости слишком слабы, чтобы сопротивляться земному притяжению. А сейчас неясно, что его спасло. Минхо промазал второпях? Агрх, как говорят великие, it makes no sense, зачем огорчаться о промахе, если попадание пришибло бы его мужика? Минхо пожалел трижды, когда Джисон заявил, насилу с себя сон спуская: — Ты вкрай кукушечкой уехал? Ты меня стыдишься, что ли? Передо мной, точнее? А я, так-то, блин, в ответе, не думаешь? Оно же н-не само полилось, блин, э-это моё… моя… моё, в общем, такое же — вечно, б-блин, ты смеёшься, что я спать спокойно не умею, и что теперь? Ай, б-блин, иди уже отсюда, с собой управься, а я т-тут разберусь… — хлопнул, свет включив, Алексу попросил проветрить, а сам, ничуть не брезгуя, задницу Минхо с кровати соскрёб и подтолкнул к выходу, но с такой осторожностью, будто из них двоих шансы запнуться и врезаться в косяк у Минхо были выше. Минхо из себя извлечь не смог ни слова — и не стал бы, если б мог, иначе б не услышал тихого брюзжания: — Нет, ну за кого меня тут держат? А с little babe мне что делать прикажут? Через пуленепробиваемое стекло одним глазком смотреть? Швабру не дают, на кухню не пускают, я ж не белоручка, тоже мне, стыд — подумаешь, напрудил, а little babe ключевой водой ссать будет, что ли?.. и рыгать джемом, ага… Минхо прыснул, обеими руками лицо полыхающее от мира скрывая, но не мог выкинуть из головы всё это. Конечно, глупости какие — считать позором естественное, бессознательное, и перед тем, кого выбрал, кого замуж позвал, с кем связал себя не только браком — ребёнком, блядь. Минхо тупой, тупой и тупой. Ничего страшного не случилось. Постельное и пижаму постирают, наматрасник протрут и дезинфицируют, комнату проветрят. Но нет, взрослый человек обоссался, божечки-кошечки, какая трагедия! Минхо сам с себя в ахуе, ещё и телефон разъебал, и Джисона напугал сначала, а потом выставил себя… истеричкой тупой. — Не морщись, морщины наработаешь, — беззаботно посоветовал гордо несущий в охапку постельное Джисон, протиснувшийся в ванную. — И не бесись, надоел уже беситься. — У тебя завтра экзамен, — произнёс Минхо невпопад, так и не сняв с себя пижамные штаны. — Да-а, и что, — Джисон, затолкав в стиралку всё, что нёс, решил закончить в один заход. И присел перед Минхо на корточки, чтобы стянуть эти чёртовы штаны со стыдным мокрым пятном. Продолжил так же легко говорить, глядя внимательно, без отвращения, только с какой-то… наивностью: — Сейчас стиралку загружу, кровать заправлю и ля-ягу, до девяти времени ещё полно. Успею и покушать, и новую серию Starship Outline досмотреть… Минхо просто безвольно наблюдал за тем, как Джисон, не отворачиваясь и не переставая болтать, обнажал его пах и бельё. Как прервался на короткий поцелуй у пупка, чтобы наставление как можно ближе к адресату передать: «Не мучь нас раньше времени, little babe», как командовал: — Ногу подними, — и, не дождавшись, сам по очереди помогал Минхо ноги через спущенные шатнины переставить. — Ай-я, а в первую нашу встречу я чуть с ума не сошёл. Тебя увидел — чуть не сдох. Ли Минхо, красивый, интеллигентный, с чувством юмора, я-то тебя таким… непогрешимым, самоуверенным и разумелым представлял, не знаю, даже думать не мог, чтобы рядом с тобой встать. А ты… такой дурак, ну не могу с тебя, глупыш… какой из тебя хён, тебе же надо, чтобы о тебе заботились… Минхо сбежал от этого в душевую кабинку и вовсю напор врубил. Сел. Оказался в той ситуации, когда некий постыдный эпизод хотелось бы стереть из памяти раз и навсегда. И при этом никогда-никогда его не забывать, ведь только из-за этого он снова почувствовал причину любить Хан Джисона. Ещё одну, среди миллионов других причин, ежедневно Минхо испытываемых. Помнить всё или ничего? Вопрос несложный. *** В предыдущий раз его беременность вёл другой акушер-гинеколог. Эту короткостриженную леди Минхо помнил, она тогда ещё была то ли ординатором, то ли каким-то ассистентом — он в душе не ебал всю эту больничную иерархию, просто помнил её молоденькой, прыткой и улыбчивой. Теперь она понабралась чего-то, компетенции нажила будто. И встретила его так, будто в самом деле узнала — хотя он явно не первый её пациент и вряд ли она держала тринадцать лет его лицо в памяти. Диагноз: беременность. Так написано было на типовом листочке, которые в обязательном порядке передавались через пациента от одного врача другому. В который раз Минхо раздражённо плакался за экологию, пусть бумага трижды переработанная — зачем она вообще нужна, если всё есть в электронных базах данных? Доктор Хан как-то говорила, что с бумажками в руках пациенты чувствуют себя увереннее, сливают на них свою нервозность, хватаются за них как за связь с реальностью в мандраже неизвестного жребия. Минхо закатывал глаза: так давайте им игрушки-антистресс или подсаживайте медсестричек с круглыми сиськами. Заодно результатов анализов и в приятной компании ждать будут. Первый приём у нового врача — как-то привык он уже к доктору Хан, и было странно находиться в другом кабинете, в другом крыле, смотреть на совсем другую тётеньку — Минхо вынес с достоинством. Бумажечку помял и даже ничего не вякнул на удивлённое «о-о-ой, какой у вас хороший дневник будущей мамы!». Мама, ага. Мамочка. …Минхо почём зря своих не дёргает, но всё напоминает: после экзаменов нам ещё пахать и пахать, малята, не расслабляем булки, и… да, себе он желал того же — кишечник пока что его не подводил. Но только пока что. В студиях после окончания учебного дня пусто — занятия отменены, Минхо пинал хуи в своём кабинете, Чанбину записывал видеосообщения о том, как же ему лень просто так таскаться на работу и втыкать в монитор рабочего компьютера — это он мог и дома делать. Хоть директор Мо и предлагал ему перейти на удалёнку, пока занятия не возобновятся, Минхо отказался: перед руководством он и так в большом долгу. Работать действительно тяжело: ему постоянно хочется пить, он постоянно голоден, но новый врач — новая диета. Если он не хочет, чтобы кишечник его подвёл, то надо соблюдать. Как-никак «вы вышли из возраста, когда окружающие радуются тому, что вы покакали в штанишки», а Минхо… ох, блядь, он не уверен, что его мама когда-нибудь этому радовалась. Мама радовалась зато, когда Минхо позвонил ей. Из отцовской машины Джисона, за рулём которой был сам Джисон. Минхо немножечко не очень. Он нервничал. За рулём неделю, а уже в другой город порулил, желая выслужиться и начать как можно быстрее отбивать вложенные в автошколу деньги. В этом же весь Джисон, господи, он узнаёт что-то новое и пользуется этим, пока не заместит чем-то другим. Выучил новое слово? Ах, да, почему бы не изнасиловать сотню страниц Naver в поиске рифмы к «красивой строчке, менять как-то не хочется», а потом совать его куда ни попадя. Сел за руль? Буду выезжать из дома трижды в день, потому что я же теперь умею что-то новое, надо всем это показать! Попробовал сварить кофе по новому рецепту и кому-то понравилось? Будет каждый божий день его варить, пока прямо не скажут «Джисон, заебал», а он потом же к кофеварке месяц не притронется. Так что Минхо нервничал, но не показывал этого, губы не закусывал, по коленкам ногтями не шкрябал; и не ругался, если Джисон втыкал и проёбывал указания навигатора, если долго стартовал на светофоре или забывал включить поворотник. Именно для этого Минхо не пялился в телефон, не отгораживался наушниками, а внимал всеми мало-мальскими чувствами: слушал автостраду, скользил то и дело взглядом в зеркало заднего вида, наблюдал за приборной панелью и подсказывал голосовому управлению — явно поставленному поверх, потому что в таких старухах-развалюхах было всё, кроме удобства для водителя, — включить ёбаные поворотники, да ёб ты ж, Хан Джисон! Но вот мама, когда они всё-таки припарковались в квартале от клиники и решили отзвониться, мол, выжили и не беспокойся, Джисона, по скромному мнению Минхо, слишком уж перехвалила. Как всегда в своём репертуаре, детей же нужно хвалить, мотивировать на новые достижения, уже полученные — закреплять, как картонные дипломки кнопкой на доске почёта. И что, что этим детям уже за тридцать и они сами способны заводить детей. В общем, Джисон решил переквалифицироваться в личного водителя Минхо, а тот и не против. Истина в словах Джисона всё-таки была: общественным транспортом добираться долго и неудобно. И, как и во всём, ему нужна практика. Вряд ли он, впервые руки положив на клавиши фортепиано — или что там у него было вместо, — сыграл Шопена. Сев за руль, Джисон должен откатать энное количество часов, чтобы не так часто теряться в пространстве. Довести движения до автоматизма, потому что автоматические системы до сих пор за тебя всего не сделают. Если, конечно, не обвешаешь машину всевозможными датчиками и кучей камер, а в навигатор не вошьёшь продвинутого помощника, которой контролировать тебя будет вплоть до того, что будет говорить, куда смотреть и хули ты так часто моргаешь, за дорогой следи. Дэхви отнёсся к идее Джисона-водителя столь же настороженно; он только один раз сказал что-то вроде «я подожду, пока это не станет безопасным», и второй раз ему никто предлагать ничего не стал. Джисон, кажется, воспринял это на свой счёт и перестал спрашивать, не нужно ли его куда-нибудь подкинуть. Тогда Минхо шёпотом у Дэхви спросил: «Тебе совсем меня не жалко? Я, по-твоему, лучший вариант тест-драйва?», и не готов он был к ответу в духе «мне-то ещё жить и жить, у меня впереди светлое будущее». Минхо бы с этим гадёнышем раз на раз вышел, если бы не расклеился, как постиранный в беспощадном режиме конверс. Ему становилось всё хуже и хуже, но скорее морально, чем физически. Он осознавал изменения в своём теле и отказывался их принимать натрезво, не в силах был отказаться от сравнений с предыдущим разом, не мог не оглядываться на Чанбина. Минхо всё променял бы на пару седых волос и небольшой сброс веса; ему поменяли и диету, и план физических нагрузок, но ничего из этого не влияло ни на увеличение груди — его унылые соски вяленько смотрели вниз, увенчанные короной из красновато-рыхлых растяжек, — ни на пузо, которое прятать стало откровенно некуда. Он прятать и не собирался, но уже сейчас оно довольно броско выделялось и визжало писклявым анимешным «заметь меня, семпай». Даже самые тупые коллеги дошли до мысли, что он не просто поднабрал, раскабаневши на мучном и сладеньком, и отбиваться от нежеланных бесед о том, каково же это — быть беременным в тридцать четыре мужиком, а ещё о том, как всё тютелька в тютельку получилось, планировал, что ли, — ему осточертело. Да, планировал, он, в отличие от протухших дряблых кошмарих, вполне удачно замужем по любви, ему не приходится вешаться на всякого прилично-симпатичного мужика и обиженно рассуждать об одинокой старости. Тем более, раз уж он может позволить себе ещё одного ребёнка. Главное — просто пережить, на него дурнота накатывала лишь моментами, в остальном он чувствовал себя как обычно, если не считать учащённых позывов к облегчению и чрезмерных отёков. Новый доктор посоветовала ему йогу. Конечно, Джисон после этого шакалил, как мразь последняя. Его ехидные подначки Минхо стойко пропускал мимо ушей. Во-первых, двадцать седьмая неделя, у него плановое УЗИ, он точно знает, кого вытолкает из себя в феврале, а во-вторых, его дети успешно сдали экзамены. Ну, как успешно. Без обмороков, истерик и форс-мажоров. Все зашедшие в восемь тридцать в здание главного корпуса успешно вышли оттуда в шесть двадцать в полном комплекте. Никого не поймали на списывании, никто не стал конфликтовать с «надзирателями», а Минхо, в главном корпусе будучи гостем редким, отсидел там всё положенное время, без особого интереса разглядывая то, на что ушли бюджетные деньги. У выпускников со следующей недели сокращённые учебные дни, которые непонятно зачем нужны. Минхо помнил свой выпуск. «Отстрелявшись», он ещё целый месяц в ожидании результатов таскался в школу, вместо уроков он и его одноклассники смотрели фильмы, проводили с учителем дебаты, помогали украшать школу для новогодних праздников и выпускного. …новогодние праздники, да? — Я убью тебя, Хан Джисон! — в глотке саднило. — Ты за всё поплатишься! За каждый килограмм, свисающий у меня с боков, поплатишься! Семьдесят! Ещё чуть-чуть и семьдесят! Зима — благодатное время для того, чтобы кутаться в безразмерные пальто или пуховики до колена, но, вот в чём шутка, ничего из того, что Минхо надевал зимой раньше, на нём не сходилось. Двести тысяч вон — зимняя куртка, как правильно отметил Джисон, — очень даже кстати пришлись. И заранее припасённая обувь тоже. Доктор сказала: «Вы жалуетесь на отёки? Сдаётся мне, вы отёчных ещё не видели», должно ли это было его успокоить? Почему его вообще должно было успокоить то, что другие опухают сильнее и чаще? А Джисон только поддакивал: «Какие отёки, хён, ты выглядишь как ты по утрам, только теперь не только по утрам». Минхо заметил: как только ему начинало казаться, что всё, хуже уже некуда, мелочь в пузе решала вдруг, что вообще-то есть и подкладывала такую свинью, что аж слона. Почти полтора месяца до срока. Ложные схватки сопровождали его бытие с поздней осени, и в этом не было ничего такого. Они были настолько незаметными, что не ощущались вовсе, если не остановиться и не прислушаться к самому себе. Потом они стали учащаться, и вроде как это нормально, матка — мышца, и ей нужно тренироваться, ну, это же логично — когда впервые в качалку припираешься не начинаешь же сразу сотку от груди жать, да? Вот и к родам организм готовится постепенно, и… Минхо самовнушение помогало недолго. Ночами он ворочался, всё пытался найти удобное положение для сна, успокоительные не помогали, специальная подушка за ночь оказывалась или во владении Джисона, или на полу, Минхо сознательно отторгал её, чужеродную и уродливо-серую, мама предложила сшить для неё милый полосатый чехол, но в нём взыграло упрямство, как тогда, когда он выкидывал специальные подгузники во время первого эструса. Минхо подвёл тех, кого три года на своём горбу тащил. Вместо него в комиссию посадили выскочку Ынхи, которая чисто из вредности могла занижать баллы, а Дахи ему в чат со скоростью двадцать сообщений в минуту отправляла отчёты, и Минхо не успевал их читать. Как не успел сделать многое другое. Конечно, он уже видел сырые наброски, их же помог направить к скелету полноценной хореографии, но и всё на этом. После самой унылой новогодней ночи, которой в их семье порадовался только Дэхви — потому что Сынмин забрал его кутить до утра — и бокала детского шампанского Минхо уехал. Крышей, той самой, что шуршала шифером, и собой, потому что Джисон в лютой ебейшей панике вызвал скорую, погрузившую бренное тело на носилки. Через запутанный крюк транспортировки до йонъинской клиники через сеульскую, Минхо наконец-то оказался на сохранении. У него появилось столько свободного времени, что, если бы не отрезвляющая боль, он точно сошёл бы с ума. От обязательного для дуалов бандажа, из-за которого всё чесалось, от крапивницы — антигистаминные вкупе с той горой препаратов, которые ему заталкивали в глотку, вызывали столько побочек, что Минхо предпочёл бы чесаться, а не блевать и смотреть на мир в тёмно-розовом цвете от лопнувших в глазах сосудов. Опять. Будь Джисон рядом, он бы продолжил шутить «эй, детка, тебе подошла бы роль вампира». Джисона не пускали — пока что, Минхо был с этим полностью согласен, его собственное одиночество не так сильно напрягало, как опасения за Дэхви. Одиночество не напрягало. Скука — очень даже. Он познакомился со всеми в клинике. С уборщицами, с близнецами в регистратуре (даже научился их отличать), с соседями по «несчастью», коих случилось на слишком холодный январь не так уж и много. С медсёстрами — они на его истошные крики прибегали первыми. С дежурными врачами, каждый из которых успокаивал: «всё ещё ложные, с вами будет всё в порядке, дышите со мной», а потом пытался подсунуть согласие на кесарево и анестезию заранее. Мама с ума сходила и решила, что ей там, в Кимпхо, заняться нечем, так что таскалась к нему как на работу, раза три в неделю он видел её вживую, а уж созванивались они регулярно. И о внуке она не забывала тоже, боялась, что Джисон за месяц и себе, и Дэхви гастрит наворотит. Джисон мог бы, Джисон многое мог бы — особенно воротить всё из ничего. — Да мне точно ничего не нужно, пап, — стрельнул глазами к потолку Дэхви, противно губы поджимая в театральном вздохе. Будто Минхо так его заебал, что проще уже трубку не брать. — День рождения у меня каждый год, в любом случае, если ты его пропустишь, вспомни, сколько пропустил Сынмо — вот во столько раз меньше ты пропустишь моих дней рождений в целом. Не страшно, мы тут… Хёнджинни приедет, правда Бин-Бин опять ругается на него за сигареты, но ты не волнуйся, я не разрешу ему курить в доме. Тэук с братом придёт, Донхён, кстати, тоже не придёт — у него награждение, прикинь, я же рассказывал? Или нет? Не помню, в общем, он второе место занял, — Дэхви активно крутил головой, отчего его завитые полукольцами волосы забавно подпрыгивали. — Джисонни за всем проследит, он не такой безответственный, каким ты его рисуешь. — А бабушка?.. — упрямился Минхо. — Ну пусть хоть она… — Па, ты себя загнал, теперь бабулю хочешь? Она же твоя мама, я вот о тебе забочусь, например, не хочу, чтобы ты по дороге домой родил. Ребёнок же может просто выпасть?.. Или нет?.. — Вместе с корейским тебе придётся заниматься науками, — оскалился Минхо, задетый фривольными высказываниями. — Я что, похож на рыбку, икру на ходу метать? — Я подтянул корейский! У меня семьдесят два балла в аттестате! Я поступил в частную школу! — Не за счёт корейского, и будь у тебя на два балла ниже — я бы сдал тебя в детдом. — А я бы оттуда позвонил куда надо, и сдал бы тебя в деддом! — выпалил Дэхви, стремительно краснея, и отключился, оставив ошалевшего Минхо растерянно хлопать ресницами. — Ну и шуточки у вас, — покрутил пальцем у виска Джисон, — я порой так беспечен, что забываю, с кем связался. — Я скорпион, я ядовито жалю, — Минхо собрал пальцы в гуся — по задумке они должны были выступить жалом — и сделал в сторону Джисона «пш-пш», по его мнению именно так жалили скорпионы. Джисон, выкладывая из сумки передачку от мамы Хёнджина и Сынмина, даже уворачиваться не стал, «героически» стерпев безжалостное нападение. — Ты придурок и ты не веришь в гороскопы. — М-м, ага, да-а, так и есть. Давай быстрее доставай и проваливай, часы для посетителей заканчиваются. — Боишься не получить свой пудинг?.. А Минхо ничего так не радовало, как шоколадный пудинг и кусок чизкейка — его Джисон явно с трудом оторвал от себя. Видеозвонок Дэхви, чтобы что-то решить по поводу его дня рождения, явно никому лучше не сделал. Минхо всё ещё не определился с подарком, всё ещё находился вдали от дома, всё ещё не понимал, что там между Джисоном и Дэхви, потому что они вроде как помирились, но… Но не знал, на почве чего. Насколько стабильно, надолго ли продлится их нейтралитет; Джисона жаль. Старался, бедняга, обиду глотал, но искал новый подход, и раньше ему это удавалось в тысячу раз лучше, а теперь на Дэхви перестало работать то, что срабатывало на Джисоне в детстве… Минхо опять запамятовал. Что его сын реально взрослый и нельзя воспринимать его иначе. Сходился со взрослыми людьми Минхо крайне хуёво, у него до сих пор среди коллег не появилось… ну хотя бы товарищей. Дахи не в счёт — она его бывшая ученица, в ней уважение к нему прививалось три года старшей школы. У Джисона стройка взаимоотношений кончалась обычно на стадии проектирования, даже до закладки фундамента не доходило. То, что ему комфортно с друзьями Минхо, ничего не значило. Тут он ничего не строил, пришёл на всё готовое — Чанбин вот уже кого угодно принял бы, лишь бы не Сынмина. Хёнджину недовольства никто не позволил бы выказать. Сынмин чувствовал вину. Чан — добряк, и сделает своим другом даже бомжа. Поэтому оба — и Минхо, и Джисон — решили просто… никуда не лезть. Дэхви ведь не избегал показательно Джисона, был вежлив и аккуратен, сам просил помочь с корейским, английским и музыкой, не жаловался на него, украдкой подозрительным прищуром не следил, Алексу шпионить не заставлял. Ну, подумаешь, инициативы не проявлял во всём остальном. Вёл себя как… как примерный мальчик, настороженным поведением абстрагировавшийся от новенького папиного мужика. Если бы Джисон был новеньким папиным мужиком, конечно же. Джисон не был. Минхо неоднократно пробовал выяснить у Дэхви, что всё-таки случилось, но натыкался на стену непонимания. Типа ты чё, па, всё в порядке, у нас всё как всегда. И ведь не поспоришь же! Окольными путями Джисон выяснил, что первопричина всего — чёртов пароль на его рабочем компьютере, который он поставил и забыл убрать, потому что распознавание глупой беличьей морды происходило сразу же, как он усаживал жопу в компьютерное кресло. Тупо забыл и всё. Дэхви же подумал, что Джисон что-то прячет, связал это с отлучками, надумал себе всякого, а раздумать уже не смог. Скорее всего, разумом Дэхви всё прекрасно понимал, но первоначальное впечатление от одних лишь представлений, будто бы Джисон их бросить может, оказалось настолько сильным и гадким, что ему… требовалось время, только и всего. Вот, к чему они пришли. И видел ведь Минхо, что Дэхви тянется к Джисону, как цветочки — к солнышку, что полагается на него по-прежнему во всём. То есть, действительно рассерженный Дэхви ни за что бы не доверил Джисону Минхо. Но он доверил. Так же втайне заботился, переняв от Минхо что-то… важное. Сокровенную его черту. Его суть и образ мышления. Дэхви не кричал своими поступками о том, что верит в Джисона, оно угадывалось где-то на периферии, но отсутствие прежнего тепла Минхо угнетало. Они не пересматривают втроём мультфильмы и комедии режиссёра Пон, не рубятся в приставку или Just Dance, не ходят по магазинам, устраивая из примерки солнечных очков маскарад, не носятся по парку, изображая пьяных цирковых трюкачей, не ищут по сайтам приютов и страничкам в соцсетях животных, которым нужна помощь. Дэхви устаёт тоже. Он ещё не стал никем — не то что айдолом, даже трейни, — а уже загоняет себя до гробовой доски. Одно, второе, третье. У него просто нет времени. Целеустремлённый, ответственный. И всё сам, всё сам. Сам подал заявку на прослушивание, сам съездил туда, отказавшись от помощи — ну отвлекать же будете, па, тебя всё равно дальше коридора не пустят, — и, получив зелёный свет, отправился в школу Минхо, но не к Минхо. Спросил, а где у вас тут можно записаться на вечерние уроки, ну, которые для всех желающих, свои же карманные деньги внёс как залог, и, когда на ресепшне ему сказали, что договор на оказание платных услуг с несовершеннолетним должен подтверждать его официальный опекун — Ючжон работает у них два месяца, глупая девка — он невозмутимо попросил позвать «учителя Ли Минхо». Минхо очень-очень сильно рассчитывал на то, что не скопировал выражение лица Ючжон, та явно испытала самый настоящий шок. И Минхо тоже, он-то о планах Дэхви в курсе не был. Минхо ненавидел сюрпризы. *** Кулёк. С расстояния в два с половиной метра он кажется чрезмерно громадным, таким, будто худенькая невысокая детская сестра вот-вот и уронит его от тяжести. Но Минхо чувствует: в его руках он окажется крошечным и практически невесомым. Что для его рук пара кило? Он не успевает замечать всё и сразу, внимание рассредотачивается, но то, что и Джисон, и кулёк прямо перед ним — просто в разных точках фокуса — расслабляет. По кусочку, по фрагменту Минхо может воспринимать всё и сразу. Джисон разворачивается полубоком, скрутив позвоночник спиралью до звучного хруста, приоткрывает рот — самую чуточку, чтобы беззвучно выдохнуть что-то, что по задумке должно было стать словами. А кулёк вопит, одну ручку из покрывала выворачивает, размахивает бесконтрольно и поджимает пальчики, и всё при взгляде на него в восприятии Минхо резко становится уменьшительно-ласкательным, ужасно, до одури хочется сюсюкать и миловаться, Минхо сам себе противен, но против природы не попрёшь. Детская сестра тоже против природы переть не может — хотя с годами работы здесь у неё должен был выработаться иммунитет — и лепечет в красную, натуженным плачем раздутую мордаху: — Кушать хочешь, детка? Ну ничего, ничего, потерпи, сейчас папа тебя покормит. И несёт, несёт, баюкая. Джисон трепещет и против воли тянется вперёд, Минхо успевает ухватить его за брючину через больничный балахон, предупреждая бесконтрольное падение. — О-о-о, — на разные лады тянет Джисон, скользя обутой в бахилу ступнёй по отполированному до блеска полу. — Э-это!.. Вау! Всё внимание его приковано к крикливому кульку с волнующейся ручонкой, он на стуле вертится так, чтобы не обрывать взгляда; Минхо понимает, он тоже хочет посмотреть, что там у них получилось. — Ух ты, — он удивлён, — а выглядит вполне прилично, — протягивает руки, — спасибо, я вас позову. — Всегда на связи, Минхо-я, — сестра передаёт ему голодное дитя, которое ждёт не дождётся своего наречения. Минхо считает, что если бы не подкрепился, то всё равно смог бы взять этот кулёк без опасений: он правда легче, чем выглядит, легче воздуха, который весом своим приковывал руки к постели. И испытанный Минхо прилив сил говорит ему лишь о том, что всё в порядке. По-настоящему в порядке. Тело сделает всё за него. Само использует накопленные ресурсы, само по старой памяти уложит на сгиб локтя и предплечье, само растянет на рваных сухих губах улыбку. — Ой-я, что за прелесть, правда, — подтверждает мысли Минхо, — на Дэхви без страха в первый его день жизни не взглянуть было. И, Хан Джисон. — М-м-м? — Джисон будто воды в рот набрал и может лишь невразумительно мычать. Он смотрит, не моргая. — Я уже насладился исключительным правом выбирать имя ребёнку. Теперь, — произносит Минхо, качнув сонноглазый кулёк на руках, — твоя очередь. Минхо, ловко удерживая свой бесценнейший безымянный кулёк, которому новоиспечённый отец пока не дал имени, дрожащей правой и едва гнущимися пальцами развязал завязки больничного халата на боку, чтобы запах на груди расслабить и дать к ней доступ вывернутым губёнкам, блестящим от слюны. — И не пялься так, это странно, — Джисона, жаль, никак не отвернуть, ни словом, ни авторитетом, ни насильно — а для Минхо момент кормления ощущается интимным. — Почему это смотреть на вас… странно? — переспрашивает Джисон. — Вы же буквально… моё всё? И семья, и дом, и необъяснимые чувства, проросшие настолько глубоко, что я боюсь дышать — стискивают и обвивают, я… господи боже, хён, я так люблю тебя, что ты, — взволнованно, — и что я, я… а-а-ах. — Что ты путаешься и забываешь слова, я понимаю, — кивает Минхо, разглядывая блёклые круглые точки бровей. — Но мне от тебя нужно только одно: имя. Ты хоть какое-нибудь придумал? — А? О! Да, да, конечно… Дэян, — с придыханием, у Джисона щёки округлились, делая его ребячливым и тошнотворно милым. — У нас же… у нас Дэхви, и, и надо какое-то благозвучное, и я… мне ничего не нравилось с «Хви», а с «Дэ» столько имён хороших придумалось, и… и… — Да, — всё невысказанное и высказанное косо-криво Минхо перенял. — Звучит и впрямь благозвучно. Хан Дэян. У Джисона ну точно сегодня что-то да треснет. Он где-то дозу излучения хапнул? Вон как светится. — Хан Дэян? — опять переспрашивает Джисон таким тоном, словно Минхо чушь сморозил. — В смысле «Хан Дэян»? Ты что, дурак? Хочешь, чтобы твои сыновья ходили с разными фамилиями?.. Как их в семейный реестр запишут, а? — Какие ещё сыновья, — Минхо опускает глаза, наконец, в меру оголяет грудь и локтем подталкивает вертлявую голову к ней, чтобы перестала уже реветь и заставлять Минхо повышать сорванный голос, иначе хренушки он восстановится к началу учебного года, а орать тогда на первогодок как? — Какие сыновья, у нас девочка. Дэян. — Что! — вопит Джисон на шёпоте. — Почему ты сразу не сказал! Дэян — мужское имя! — Звучит как просто хорошее имя. Нет женских и мужских имён, есть просто имена, которые не звучат. Хан Дэян — звучит круто. Ей, — Минхо приподнимает бровь: крутящая глазами присоска прилипла так, что за уши не отдерёшь, — определённо подходит. Дэян — редкое имя, Минхо не помнит, чтобы слышал его где-то в последние лет десять. Зато кое-что другое припоминает: — «Ян» может записываться как «два». А ты — «один». И она у меня вторая. Ты точно против того, чтобы она была маленькой госпожой Хан?.. — не верится, что Джисон упустит такой шанс сыграть в слоги. — С «Ян» вообще много что придумать можно, — соглашается Джисон, — и «схожий», потому что дети похожи на своих родителей, и «леди» — кем ей быть, если не маленькой леди Хан, и «поражение», потому что сам знаешь, ты проигрывать не умеешь, а я — запросто, и проиграл тебе сразу же, как тебя увидел. И «захватить, возмутить и украсть», — наше внимание, наше спокойствие, нашу любовь, — я на каждый подходящий ко чтению «Ян» ханча подберу нужное мне значение. Но какой в этом смысл? Ты всё равно не будешь записывать имя на ханча, — Джисон не запинается. Джисон рассуждает просто и логично, как будто размышлял об этом тысячу раз. — «Ли Дэян» звучит ужасно просто, — продолжает гнуть палку Минхо, потешаясь над Джисоном, ставшим слишком серьёзным и напыщенным. — Но мне нравится «Дэян», и, если ты не переубедишься, я так и оставлю. И ей будет слишком плохо житься, потому что ну что такое «Ли Дэян»… — Заткнись, тупой хён, меня не е…ёт, как это звучит, — самоцензура это интересно, конечно, только вот Дэян пока что всё равно, её больше интересуют молочные сиськи и сон. — Тебе не больно?.. — А? Да нет; даже убойная доза гормонов не вернёт мне чувствительность. А вот будь ты на моём месте, было бы занима-ательно… — Я был на твоём месте, когда в мою постель забрался какой-то извращенец и, перепутав меня с Джесси Хо, начал пожирать моё… мои… мои сиськи, — Джисон смущается своих слов, отрывает от стукающихся друг о друга коленей руки и прикрывает всполыхнувшие щёки, — а у этого извращенца были зубы, знаешь ли… Ой, да бросьте, извиняться в миллионный раз Минхо не будет: тем более, получивший удовольствие не должен жаловаться на то, что ему доставили удовольствие, стимуляция сосков — не худший путь к оргазму. Учитывая всё то, что они успели перепробовать. — Я хочу заснять, — признаётся Джисон, и вот кто здесь больший извращенец? — Н-не это, — понимает и исправляется, — не кормление. Вас. Ты же… Ну, не отдашь её вот так сразу?.. — Отдам. Я убийственно хочу спать и тебе советую. Джисон не поедет домой — уже точно, — и в комнате отдыха ему теперь тем более поселиться не дадут. Снимет комнату где-нибудь, помоется, сняв с кожи плотный, забивающий поры слой засохшего плёнкой антисептика, поест и отдохнёт, чтобы не смахивать на зомби; они оба выглядят просто пиздец. И пусть зарядит телефон, свой Минхо ему не даст, пусть и сам прикасаться к нему не хочет. Фото на память — не то, от чего Минхо любитель отказываться, он уже не выкладывает их на всеобщее обозрение, но бережно хранит в галерее и некоторые распечатывает, чтобы натыкаться на них в случайный момент времени и заново переживать впечатления, заставившие на эти фото решиться. И, когда Дэян — ох, у его ребёнка теперь есть имя, замечательное имя, — этот сонноглазый кулёк с громадными глазёнками на выкате засыпает, так и не оторвавшись от груди, Минхо сам её отстраняет со влажным чмоком. Поприличнее запахивает больничный халат, дует губы в камеру своего же телефона, найденного Джисоном в ящике тумбочки. Джисон корчится: — Опять ты вот это губами делаешь, перестань, просто улыбнись, — и вертится как неприкаянный, ищет идеальный кадр, жалуется: — Столько открытий сделано в последние годы, так почему же тупые камеры смартфонов до сих пор не могут снять так, как видят глаза. — Дело не в камерах, — улыбается Минхо, последовав просьбе, — а в тебе. — Да-да, хён, я знаю-знаю, я настолько влюблён, что вижу мир по-другому и бесконечно волшебным. Спасибо, я знаю, но это не отменяет того, — серия снимков, — что вы прекрасны. Oh s-shit, my little babe is so cute, хён, она чудесная! Минхо непонимающе вновь начинает рассматривать Дэян, и… ну, у неё длинные реснички и… э-э. Она всё равно ни на кого особо не похожа ещё, у неё отёкшие после девяти прекрасных подводных месяцев веки, необъятные щёки — не факт, что они останутся, так что о схожести с Джисоном и речи быть не может, — не до конца отошедший к нормальному цвет лица. И если зачесать ей волосёнки назад, она будет копией Си Цзиньпина. — Чё? — посмеивается Минхо, ласково жамкая раздутый носик. — В смысле милая, че-ел, ладно я под гормонами, но ты-то куда? Глянь, — он аккуратно разворачивает кулёк фронтальной стороной к растёкшемуся бензиновой лужицей Джисону, — ну вылитый Винни Си. — Кошка никогда не станет коровой, — обращается к народной мудрости Джисон, — вот и мне чего удивляться, что хён не меняется. У меня вообще-то самый трогательный момент в жизни, я только выйду за порог и сразу поцелуюсь с полом от переизбытка чувств, но ты тут, после тяжёлых… потуг, — когда-то, кажется, едва ли не в прошлой жизни, Минхо, встретившийся с Джисоном впервые, немало потешался с его попыток быть тактичным. И ничего не изменилось по сей день. — И ты сравниваешь мою дочь — нашу дочь так-то, хэй, — с покойным дядюшкой Си?.. Не с Ма Донсоком или Юн Сонёлем на худой конец?.. — Вот видишь! — торжествующе вскидывает палец Минхо, нисколько не боясь разбудить Дэян. Младенцы, они, ну… спят как младенцы. — Даже ты признаёшь, что она похожа на престарелого азиата, а не… — Тс-с! Заткнись, не оскорбляй мою девочку! — Твою?! Ты, часом, ничего не попутал?! Да если бы не я, её бы… — Так и если бы не я, её бы не было! И что-то ты больно голосистый для того, кто час назад хрипел умирающим лебедем! Минхо обиженно смолкает, глядя на Джисона исподлобья. Думает: и за этого дурака я замуж вышел? Думает: да-а. Сам предложил, сам вышел. Думает: и ладно, к сапогу пара только другой сапог. Думает: хороше-ечно. *** Если открыть мятный кожаный фотоальбом, прошитый по краям серебряными нитями, за форзацем со вложенным сушёным цветком молочая — он зацвёл в Нэчжансане четвёртого февраля — найдётся такая вот страничка: на приятный лист плотного картона сверху приклеены латинские буквы-самоклейки, слева вставлена зернистая и немного засвеченная фотография, сделанная одноразовым фотоаппаратом, а справа, на распечатанном бледно-жёлтом листочке, написано следующее: «Четвёртого февраля я стал старшим братом. Никогда не хотел быть старшим братом. Ну, пока не настало четвёртое февраля. Но оно настало и вот мы здесь. Наши с тобой умом не блещут, потому что назвали тебя Дэян. Ли Дэян, и это глупо, потому что Хан Дэян звучало бы круто. А они подумали: у брата и сестры должна быть одна фамилия. Ли Дэхви и Ли Дэян — сразу видно, что брат и сестра. Я пишу это здесь на правах старшего брата, и только тебе разрешу называть меня так, запомни это хорошенько. Вот, ты родилась четвёртого февраля, хотя бабушка расстроилась. Четыре — несчастливое число. Только не для нашей семьи. Мы не суеверные вообще-то. Для нас любой день, когда ты появилась, стал бы счастливым. Даже для меня, а я ведь не хотел быть старшим братом. А потом Джисонни — твой папа и тот человек, кто научил меня музыке — сфотографировал тебя у папы на руках. Они прислали мне тебя. У тебя глупое лицо. Ты уже слишком похожа на Джисонни. Я решил втихомолку написать тебе письмо в будущее. Посмотрел, как это делается — папа и для меня делал альбом. И я оставил здесь», — маркером от руки стрелочка влево, — «место для фотографии. Мне каждый год на день рождения дарят одноразовый фотик кодак полароид. В этом году я уже знал, что скоро ты родишься, так что оставил его для тебя. Когда Джисонни привезёт вас с папой, я щёлкну тебя и начну этим нашу братско-сестринскую историю. Я повзрослею очень сильно раньше тебя. Так что мне придётся тебя учить и защищать. И учить защищаться. Не уверен, пока что мне кажется, что быть братом будет здорово, только если мне не нужно будет убирать твои какашки. Папа обещал, что не нужно будет. Он никогда не даёт поводов ему не верить. Понадеемся! С днём рождения, Дэян! Файтин!» Уже позже на эту страничку добавились подрисованная рожица Мистера Морщинки и бирочка, призванная замаскировать засохшую неаккуратную линию клея.