Нужно любить, чтобы победить

      Изуку пропускал сквозь себя вновь и вновь вчерашнюю встречу с Каччаном. Он не мог избавиться от ощущения беззащитности, ведь он буквально выложил все свои чувства Бакуго, открылся ему полностью и предлагал делать с этим, что угодно. Вышло это сумбурно, возможно, не очень понятно на первый взгляд, но Изуку не сомневался, что Каччан всё понял. Кацуки точно видел этот призыв в его глазах, для него всё было настолько очевидно, будто Изуку носил на лбу гравюру, на которой было выцарапано «Я без ума от Бакуго Кацуки».       Изуку закатил глаза в отчаянии и раздражении. Он не знал, что с этим теперь делать. У него не было никакого опыта в таких делах. Кроме того объект его обожания на дух его не переносил, и это причиняло тупую боль. Он в самом деле ощущал себя идиотом, глупым ребёнком, который просто капризничает, не зная, чего хочет и в результате не получает ничего. Он будто бродил в лабиринте, где за каждым углом прятался тупик.       Скоро должны были начаться занятия, а Изуку до сих пор лежал в постели и не мог найти в себе сил подняться. Ему хотелось остаться под одеялом и ещё немного подумать. Привести мысли в порядок. Ещё со вчера его голову не покидали собственные слова, сказанные Каччану; они потерялись ненадолго во сне, но стоило проснуться, как всё, что ему снилось, тут же забылось, а мысли вспыхнули вновь, выталкивая всё, что только могло занимать голову Деку — даже самые важные дела.       Нехотя он заставил себя оторвать голову от подушки и наконец сосредоточиться на сегодняшнем дне. Он снял пижаму, посмотрел на свою поврежденную правую ладонь с некрасивыми шрамами, а потом перевел взгляд выше. На ночь он снимал бандаж — вот и сейчас ничто не прятало этот огромный шрам на плече, полученный в результате битвы с Мускулом. Ему стало некомфортно. Внезапная мысль, что шрам его уродует, возникла так глубоко в подкорке головного мозга, что он запаниковал. Он никогда раньше не думал о шраме в подобном ключе, тот лишь показывал его безрассудность и смелость — не более того, а теперь он обратил внимание не только на символический смысл этого шрама, но взглянул на него с эстетической точки зрения, и ему стало стыдно перед самим собой.       У Изуку был крем для шрамов, который ему выписали уже давно, он не всегда им пользовался, часто просто забывая об этом, а сейчас желание что-то сделать, чтобы как-то исправить этот изьян, напомнило ему о наличии небольшого тюбика с массой, способной хоть немного ему помочь.       Он смазал шрам обильным слоем крема. Тот, конечно, никак не мог заживить поврежденную кожу, он по большей части увлажнял её, ибо та была шершавой и грубой местами. Одним словом — отвратительной.       Кремы с высоким заживляющим свойством попадались в природе чуть чаще единорогов, это была большая редкость. Изуку знал об одном герое из Великобритании, у которого была очень полезная причуда — его слюна могла исцелять, она была способна заживить практически любую рану за несколько секунд, даже кости сращивала обратно. Из его слюны хотели начать производить лекарство, но возникли какие-то трудности, которые не оглашались публично. Очевидно было одно: у героя могли возникнуть проблемы со здоровьем в результате этого процесса, ведь не зря он редко пользовался своей причудой. Более ничего о нём Изуку не знал, он не интересовался этой историей в подробностях, да и очень мало информации было в свободном доступе, изучать практически нечего.       Изуку бы сейчас не отказался понаблюдать, как в результате сказочного эффекта его шрамы разгладились бы сами собой и мгновенно зажили, не оставив и намека о себе. Но приходилось довольствоваться тем, что он имел. Натянув чёрный эластичный бандаж на руку, он почувствовал лёгкое успокоение. Никто не увидит этот шрам, никто вообще на него не смотрел, волноваться было не о чем, однако ощущение печали не покидало его всё утро.       Наконец собравшись, Изуку вышел из своей комнаты и отправился вниз в гостиную, где потихоньку собирались все его одноклассники. Скоро должен был быть готов завтрак, о чем говорил запах распространяющийся по всему помещению. Изуку почувствовал сильный голод, когда принюхался. Вчера он особо ничего не ел.       — Мидория-кун, доброе утро! — поздоровался с ним Иида. — Иди сюда, мне нужна твоя помощь.       — Моя? Хорошо.       Изуку не был против поучаствовать в готовке, в конце концов не одному только Сато этим заниматься, пусть у него и был талант. Иида контролировал процесс, как самый настоящий шеф-повар, у него очень хорошо получалось руководить, Изуку ни один раз убеждался, что не зря в свое время именно Тенью выбрали в качестве старосты их класса.       Некоторое время Изуку правда думал, как бы всё складывалось, если бы он не стал отказываться от этого статуса, а решил взять на себя ответственность, проявив инициативу. Скорее всего он бы не справился, Изуку не думал, что хорошо подходит на эту роль, ведь тут были важны не только лидерские качества, которыми он несомненно обладал, даже несмотря на свое непростое детство, но важно было так же хорошо учиться, показывая другим пример и не только. Нужно было вести табель посещаемости учеников, составлять протоколы собрании старост, участвовать в организации всех мероприятий и ещё кучу всего, отчего голова шла кругом. Изуку ни на минуту не расстроился, что не стал занимать эту почетную должность, особенно когда слушал пересказы Ииды о том, что ему и другим поручили сделать.       Завтрак был в скором времени готов. Не все одноклассники присутствовали, Изуку ещё утром заметил, что где-то пропадали Джиро, Фумикаге, Момо и, конечно, Каччан. Остальные собирались неторопясь на уроки, спокойно общались друг с другом. Изуку наблюдал за тем, как мило перешептывались Урарака и Мина, они украдкой поглядывали на Тсую, которая в это время разложила на столе в общей комнате свои вещи для занятий и перекладывала их в рюкзак, тщательно проверяя, не забыла ли она что-нибудь.       Изуку в процессе пустых наблюдений за ними начал мало по мало думать о предстоящих занятиях, а не о Каччане. Ему это давалось нелегко, приходилось прикладывать усилия. Он заставил себя сконцентрироваться на задачах по математике, которые вчера вечером с огромный трудом получилось сделать, но те только угнетали его сознание и усыпляли. Сегодня вновь не получилось выспаться, глаза так и слипались.       — Мидория, — послышался голос поблизости.       Изуку от неожиданности вдрогнул.       — О, Шото, привет…       Тодороки присел рядом на диван, где и находился Мидория, его глаза смотрели на того пронзительно и внимательно, но при этом были холодными и спокойными как всегда.       — Выглядишь усталым, — заметил он.       — Да… Плохо спалось, — Изуку слегка улыбнулся и отвёл взгляд.       — Понимаю. — Тодороки сделал паузу, поглядывая на него. — Я тоже спал не очень, погода, видимо, такая. Давление, наверное.       — Угу, — кивнул Изуку.       Искренне согласиться с Шото он не смог, ведь его бессонница возникала вовсе не из-за атмосферного давления. Собственно, сам Тодороки об этом прекрасно знал: ещё вчера перед сном они встретились в коридоре, и тот выразил своё волнение на счёт состояния Изуку, на что в ответ получил неубедительное «Со мной всё хорошо», а после Изуку встретился с Каччаном, и тогда тем более сказанные слова потеряли даже формальную силу.       — Тебе стоит отвлечься от своих мыслей, Изуку, — произнес Шото.       Мидория перевел на него вгляд. Тот безразлично наблюдал за девочками — Миной, Очако и Асуи, которые показывали друг другу что-то в телефоне и оживленно общались.       — Ты о чём? — решил уточнить Изуку, хотя и так знал ответ.       — Я о тебе с Бакуго.       — Ну, конечно, — Изуку пробормотал это настолько тихо, что даже он сам не полностью разобрал свои слова. Он не хотел разговаривать на эту тему с кем бы то ни было. Даже с друзьями. Даже с родной матерью. Даже с самим собой.       — Ты что-то сказал? — склонился к нему Шото.       — Спасибо за совет, Тодороки-кун, — выдавил из себя улыбку Изуку. — Я справлюсь.       Он несколько смутился под тяжелым взглядом Шото. Вдруг внезапный грохот посуды привлек внимание окружающих. Это был Бакуго, он бросил на стол свою чашку, которая ударилась о рядом стоящие столовые приборы, из-за чего и поднялся такой шум. Изуку даже не заметил, как он вошёл, наверное, потому что отвлёкся на Тодороки. Кацуки выглядел раздражённым, что легко читалось в его резких движениях и во взгляде, который был обращен на Изуку. Тот не стал присматриваться дольше, Деку не должен был это делать и вскоре отвернулся.       — О, я помешал, да? — нахально скривив губы, спросил Кацуки.       Все вопросительно на него взглянули.       — И тебе доброе утро, Кац, — поздоровался Серо, хмыкнув.       Изуку решил промолчать и не смотреть на Бакуго; он нутром чувствовал, что этот вопрос задали именно ему, а не всем присутствующим. Отвечать на него ни словами, ни глазами он не хотел, потому ушёл в игнор. Он посмотрел на Шото, желая узнать, как тот реагирует на поведение Кацуки, но парень совсем не поменялся в лице и тоже вскоре перестал наблюдать за Бакуго. А Каччан продолжал так же ненавистно переставлять посуду туда-сюда, не находя себе места. Изуку с волнением прислушивался к шуму, всё ещё не решаясь смотреть в его сторону.       — Думаю, пора идти, скоро занятия, — сказал Тодороки, поднимаясь с дивана.       Его слова подтвердил Иида и, в суматохе подгоняя оставшихся одноклассников, отправил всех в Академию.       Сегодняшний день показался Изуку немного другим, нежели вчерашний, если, конечно, не вспоминать Монома и его гонор. Заключалось это в том, что Мидория начал замечать странные взгляды в свою сторону от остальных учеников Академии. Вчера Изуку в силу отсутствия желания находиться в общественных местах никуда из класса не выходил, даже на обед, а вернулся в кампус сразу после занятий; сегодня же Очако смогла уговорить его пойти с ней и Иидой в столовую. И вот там Изуку смог во всех подробностях рассмотреть лица студентов, которые смотрели на него с подозрительным любопытством и перешептывались друг с другом.       Дискомфорт остро ощутился в момент, когда к Изуку пришло осознание, что это всё из-за их с Бакуго совместного экзамена, из-за того, что между ними произошло. Это все видели, а тот, кто не видел, всё равно знал, что тогда произошло, ибо слухи распространяются быстрее любой другой заразы. Вновь вспомнились недавние опасения, что его будут осуждать и насмехаться. Изуку резко захотелось сбежать из столовой и не возвращаться сюда до тех пор, пока в глазах случайных прохожих не будет видно этого странного смятение.       На самом деле в Академии не было ярко выраженных парочек, о которых все бы знали. В общественной жизни взаимоотношения героев — одна из самых интересных тем для обсуждения, и когда герои вступают в отношения с другими героями, это становится громким событием, на которое обращают внимание абсолютно все. В таких союзах рождаются не сколько дети, сколько новые причуды; естественная селекция — тема, дающая такое огромное пространство для дискуссий, отчего именно она занимала особую роль и в бытовой и политической жизни.       И не только сам факт случившегося интересовал студентов из Академии, самое пикантное во всей этой ситуации было то, что Мидория и Бакуго оба мальчики, а потому разговоры о них становились ещё более необычными, в какой-то степени неожиданными, может даже ужасными, но несомненно интересными. Изуку не уточнял, но догадывался, что в современном мире взаимоотношения двух парней не приветствуется. И хоть его мать никогда не проявляла гомофобных настроений, а скорее даже наоборот, он чувствовал, что не имеет права открыто проявлять свои чувства к Кацуки или к любым других парням. «Любые другие» ему не были нужны, конечно, но сам факт того, что тебя ограничивают в свободе выбора партнера, угнетает и расстраивает.       Изуку не считал это проблемой до недавнего времени. Но именно с возрастом он начал многое замечать и часто менял своё мнение. Это касалось не только бытовых вещей, но и его отношения к себе. С каждым новым днем и месяцем он, глядя на себя в зеркало, замечал всё больше, все изменения на своём лице и в глазах; он начал оценивать себя совершенно по-другому, и по большей части критиковал.       Трудно было увидеть что-то положительное в себе, когда примерами мужской красоты в его собственных глазах были выдающиеся герои, среди которых с самого детства столпом стоял Всемогущий. Он в свои лучшие годы выглядел чертовски мужественно, и Изуку, когда смотрел на свое отражение, чётко понимал, что нисколько не похож на своего кумира. У него было больше общего с той же Очако, нежели с каким-либо другим героем: у него такое же миловидное детское лицо, аккуратный нос, огромные глаза, не настолько выражена мускулатура, как хотелось бы. Хотя последнее ещё можно поправить, что Изуку и делал последний год, когда только получил Один-за-всех. Однако это не могло поменять главного — лицо. У тебя может быть сколь угодно идеальная фигура, но если ты не вышел лицом, твои шансы на внимание быстро спустятся до нуля.       Эти мысли начали посещать его голову не так давно. Но всё началось далеко не из-за Бакуго, а намного раньше, ещё когда Изуку только начал взрослеть и вступил в подростковый период своей жизни, где тут же нашлось огромное пространство комплексу неполноценности, которое культивировалось не только тем фактом, что он родился беспричудным, но и окружающими его людьми и им самим. Ему хотелось выглядеть более сильным и мужественным в своих же собственных глазах, однако исправить это простым физическим трудом было нельзя, ведь проблема заключалась не в этом.       У него не было причин сомневаться в том, что он не привлекает Каччана. Несмотря на то, что они близко дружили в раннем детстве, многое из личного рассказывали друг другу и почти круглые сутки не расставались, уже тогда Изуку понимал, что не может стоять рядом с Кацуки. Они слишком сильно отличались, никогда не были ровней друг другу. Каччан — невероятный парень как физически, так и внешне. Лицо его безумно красивое и изящное, что на первый взгляд создаётся обманчивое впечатление мягкости характера, но на самом деле он был неконтролируемым, агрессивным и потрясающим, он мог своим взглядом разрубать людей на куски, у него был мощный низкий голос, он сильный и горячий, как скаковой жеребец.       Мидория почувствовал, как лицо начинает гореть от этих мыслей. Виновато взглянув на сидящих рядом Ииду и Очако, он облегчённо выдохнул, так как те не заметили этого. Перед ним стоял его поднос с обедом, к которому он так и не прикоснулся, углубившись в свои мысли. Изуку украдкой видел, как на него поглядывали другие студенты и что-то говорили. Красное от смущение лицо привлекало внимание окружающих, и Мидория был готов ударить себя кулаком по лицу в понимании, что сам даёт дополнительный повод о нем сплетничать. Он выбрал совсем не то место и время, чтобы думать о Каччане.       — Эй, Изуку, почему не ешь? — спросила Очако.       — Я просто… просто задумался немного, — Изуку наконец приступил к трапизе и в процессе понял, что очень голоден.       — Не обращай ни на кого внимание! — поддержала его Урарака. — Поговорят и замолчат, как надоест.       — Да, не бери в голову, — вставил слово Иида.       — Что не брать в голову? — поинтересовался Изуку. — Что обо мне говорят?..       — Ну… Э-эм… — Очако переглянулась с Иидой. — Ничего такого. Про тебя и Бакуго ничего плохого не говорят…       — Ты звучишь очень неуверенно, — Изуку не понравился тон Урараки, это рождало в нем тревожность, которая была для него страшнее многих других эмоций.       — Никто ничего не говорит такого, о чем надо беспокоиться, — произнес Тенья. — Как я уже сказал, не бери в голову. Ты не сделал ничего плохого, просто людям нравится лезть в чужую личную жизнь.       — Копаться в нижнем белье, — хмыкнула Очако и тут же покраснев уткнулась лицом в свою тарелку. — Извините.       Этого стоило ожидать, к этому Изуку готовился сразу после того, как оказался в больничной палате, только со временем его ощущения притупились, уступая место усталости и раздражению, ведь он просто не мог всё время испытывать единственное чувство вины, которое внушал не только он сам себе, но и Каччан своими глазами и горькими словами. Однако сейчас, как только ожидания перешли в реальность, и его с Бакуго на самом деле обсуждали и скорее всего осуждали, а может даже серьёзно издевались за спиной, ему стало страшно и стыдно.       Грусть за произошеднее вновь подкралась к нему, хватая рукой за горло, мешая свободно дышать. Ярко вспыхнули воспоминания о том, как он боролся с Бакуго, стараясь увернуться от его сухих губ, и вырывался из его крепких, злых объятий. Вспомнил, как разбитый и уставший, не имея сил стоять на ногах, просил прощения, обливаясь слезами.       Он проявил слабость тогда и поддался эмоциям, это привело лишь к тому, что он ухудшил свои отношение не только с Бакуго, но и с общественностью. Не было причин сомневаться, что их с Каччаном не начнут презирать, это вопрос времени, а подходящий случай напомнить о случившемся всегда найдётся.       — Эй, эй, Урарака! — донесся голос Мины где-то за спиной Мидории.       Девушка подскачила к Очако, светясь от какого-то нелепого счастья, и забормотала:       — Ты не забыла, что мы хотели сделать? Асуи подготовила все необходимое, мы можем собраться уже сегодня после уроков!       — Да?! Отлично!       — Она такая быстрая, я даже не ожидала от неё, — хихикнула Мина, а потом обратилась к Изуку: — А у тебя чего такое лицо кислое, Мидория?       — У меня? У меня всё нормально с лицом!.. — Он недовольно надулся.       — Оно и видно, — посмеялась она.       Очако по-доброму улыбнулась Изуку, а потом в её глазах блеснула идея, и она обратилась к Ашидо:       — Мина, может мы и Изуку пригласим? А то он такой грустный последнее время.       — Я не грустный, со мной всё хорошо!       — Ну… думаю, можно, — Мина проигнорировала возглас Изуку и посмотрела на него: — Хочешь присоединиться к нам?       — Вообще я думал потренироваться сегодня после занятий…       — Не убегут твои тренировки! — махнула рукой Очако, как будто запрещала ему отказываться. — Идём с нами!       — Эм, а что надо будет делать?       Мина хитро прищурилась.       — Догадайся!       — Я правда не знаю, — улыбнулся Изуку. — Идей никаких нет.       — Мы будем делать оригами! — всплеснула она руками.       — А интриги-то сколько было, — посмеялся Оджиро, который сидел недалеко от Ииды.       — Женские развлечения, — спокойно произнес Фумикаге, который сидел напротив.       — Ничего подобного! Этим все могут заниматься, оно требует аккуратности и концентрации не хуже любой тренировки.       — Ну ты сравнила! — посмеялась Урарака и вновь взглянула на Мидорию. — Изуку, соглашайся! После потренируешься, это не займёт много времени.       Отказать её молящим глазам было невозможно, и потому он согласно кивнул:       — Хорошо, я с вами.       — Ура! — Очако вскочила со своего места и подбежала к Изуку, сгребая его в объятия. — Будет очень весело, ты не пожалеешь!       — О, да… — промямлил он, краснея.       — Не забывайте, что вам еще уроки делать! — поучительно сказал Тенья. — Не засиживайтесь.       — Ой, не будь таким занудой, — воскликнула Мина.       — Я отвечаю и за вашу успеваемость, не подводите меня.       — Не подведём, — во все зубы улыбаясь, сказала Очако, отпуская Изуку. — А ты ешь давай, а то выглядишь совсем нездорово.       Далее обед шёл в тишине. Настроение быстро улучшилось, и уже никакие сторонние взгляды не могли смутить Изуку; ему стало спокойнее. Только на выходе из столовой глазами случайно наткнулся на Каччана, в сторону которого были направлены такие же взгляды, что и на него, но в отличие от Изуку Каччан демонстрировал такое же угрюмое безразличие, что и всегда. В нем ничего не поменялось. Он обратил на Мидорию всё тот же неласковый взгляд, когда заметил, что на него смотрели, и ничего нового не чувствовалось в этих глазах, кроме того же равнодушия вперемешку с какими-то другими эмоциями, на которые не нужно обращать внимание, как уже давно выучил Изуку. Он в разочаровании опустил взгляд, отправляясь обратно в класс на занятия.       Как они и договаривались, после уроков Ашидо, Тсую и Урарака вместе с Мидорией собрались в гостиной кампуса, где намеревались заниматься рукоделием. Мина на протяжении всей подготовки не замолкала, объясняла Изуку, с чего вдруг им пришла в голову такая идея, как долго она обдумывала эту затею и зачем вообще всё это нужно. Конечно, именно Мина начала всё это; её идей было украсить комнаты девчонок рукодельными оригами. И это были не простые оригами, о которых сначала подумал Мидория, это были кусудамы. Он помнил, как в младших классах клеил что-то подобное после уроков в ожидании матери. В те времена у него очень плохо получалось, и это неудивительно — его крошечные ручки не отличались ловкостью, а были весьма неуклюжи. Сейчас же собравшись вырезать и клеить кусудаму, он отметил, что стал намного ловчее, чем раньше, однако это было очевидно, ведь он повзрослел, и радоваться тут особо нечему. Тем не менее он получал огромное удовольствие от процесса, и хоть его кусудама выглядела весьма простенько в сравнении, например, с работой Очако, ему нравилось то, что у него получалось. Он отложил в сторону первую пробную модель и приступил ко второй. В процессе они общались друг с другом, в основном на тему оригами. Асуи сказала, что хочет сделать плафон для настольной лампы, что стоит у неё в комнате, в виде ярко-оранжевых цветов неизвестного Изуку сорта. Она показала фото из журнала, в котором его видела и именно её склеиванием сейчас занималась.       На самом деле именно у Тсую получалось лучше всех делать оригами. Изуку не мог не восхититься тем, как ловко она контролировала свои тонкие пальцы, загибая очередной уголок цветной бумаги и складывая их в сложные многогранные фигуры. У Изуку же пальцы были вовсе не такие же тонкие и изящные, как у девочек, что сидели рядом с ним сейчас, ему было менее удобно манипулировать бумажными уголками, к тому же те, как на зло, получались слишком маленькими каждый раз. Изуку что-то упускал в самом начале, но он не понимал, что делал не так, и хмурился каждый раз, когда под конец оценивал свою работу.       — У тебя хорошо получается, — сказала Очако, смотря на его кусудаму.       — Спасибо, Урарака-чан. Но, по-моему, она выглядит очень неаккуратно…       — Ну и что? Ты же не на выставку её клеишь.       — Да, но…       — У тебя получается намного лучше, чем я думала, — призналась Асуи.       Она всегда отличалась своей прямолинейностью, и сейчас ей тоже можно было верить. Она хвалила Изуку — и тому это честно льстило.       — Спасибо, — поблагодарил он.       — Если будешь так же стараться дальше, то меня догонишь, ква, — улыбнулась Тсую.       Она часто непроизвольно квакала во время речи, и это не могло не смешить. Очако с Миной по-доброму засмеялись, глядя на неё. Изуку тоже улыбнулся, взял новый лист бумаги, из которого собирался вырезать очередную форму будущей модели.       — Ты какую хочешь сделать? — спросила Очако.       — Вот эту.       Изуку указал на изображение симпатичной, но относительно простой в склейке кусудамы с гранями в виде пятиугольных звезд.       — Мне нравится, только я бы сделала её красной.       Изуку просто кивнул, возвращая внимание листу бумаги. Он выбрал бумагу цвета аквамарин, ему он очень нравился своим глубоким насыщенным оттенком. Даже если бы других вариантов не было, он выбирал бы максимально похожие. Изуку предпочитал холодные оттенки, что частенько замечал за собой, а красный цвет и другие подобные слишком яркие, они сильно режут глаза, ослепляют и даже раздражают.       Случайное воспоминание о том, как он подарил склеенную им кусудаму Каччану из далекого детства не то голубую, не то бирюзовую — он уже и не знал, внезапно бросилось ему в глаза, пока он вырезал нужного размера кусочек. Изуку замер с бумагой в руках, глядя сквозь пальцы, пытаясь ухватиться за едва чёткое, едва знакомое видение, что на мгновение вспыхнуло перед глазами. Он попытался припомнить подробности, но помнились только его же собственные руки, которые передавали другим рукам бумажную фигурку. И больше ничего.       Это было правдой. Изуку дарил Каччану такие безделушки, он частенько так делал в младших классах вплоть до тех пор, пока Кацуки не начал повышать на него голос и однажды испортил один из его подарков своей причудой — взорвал ее в руках. Изуку уже не помнил, случайно ли он это сделал или специально. Но это было очень горькое воспоминание, и именно его хотелось бы забыть, а вовсе не то самое, что только что превиделось Мидории. Он точно знал, что именно то воспоминание было самым первым, самым добрым и самым искренним. Именно его хотелось сохранить в памяти во всех подробностях, а не более поздние.       Недалеко послышались чьи-то негромкие шаги, а потом донесся голос Мины:       — О, привет, Бакубро! — оскалилась она по-хитрому. — Присоединяйся к нам.       Изуку посмотрел на Каччана, который на мгновение показался обескураженным таким предложением, но он быстро взял себя в руки.       — Тц, нет, без меня развлекайтесь.       Это приглашение очевидно было шуточным, так как Ашидо, не ожидая ничего другого кроме отказа, довольно захихикала и продолжила клеить фигурку. Кацуки ушёл не сразу, он затормозил и взглянул на стол, где лежали кучей все собранные девочками вещи: ножницы, клей, стопки цветной бумаги, журналы, уже склеенные кусудамы и мусор. Изуку аккуратно за ним наблюдал, изображая, что занят вырезанием из бумаги, и был застан врасплох, когда увидел, что Каччан посмотрел на него. В этом взгляде не удалось ничего разобрать, так как Изуку мигом утнулся носом в бумагу, усердно делая вид, что очень увлечен своим занятием. Он услышал тихий смешок со стороны Каччана, но не смог поднять глаз, чтобы удостовериться в этом, а потому оставалось только догадываться, не померещилось ли ему. Лишь когда он убедился, что Кацуки точно скрылся за поворотом, он поднял глаза и, задумчиво смотря в никуда, решал, что делать дальше.       Его посетило искреннее желание сделать следующую кусудаму для Каччана, но одновременно с этим серьёзно опасался, что он вызовет этим жестом лишь очередную порцию ярости в свой адрес. Он помял в руках бумагу, которую лишь частично подготовил для склеивания, и в разочаровании вздохнул.       — Эй, Мидория-кун, чего загрустил? Вдохновение покинуло? — спросила Мина, не отвлекаясь от своего занятия.       — Нет-нет, просто… Устал, немного.       Ашидо удивленно приподняла брови.       — Устал клеить оригами? А как тогда ты тренироваться собрался, если тебя уже это утомляет?       — Резонный вопрос, — хмыкнула Тсую.       — Нет, я не это имел в виду.       — Изуку, — позвала Очако. Она показалась ему подозрительно серьёзной, её голос уже не был таким нежным, как раньше. — Давай сходим на кухню, принесем сока? Мне нужна твоя помощь; я возьму сок, а ты — чашки, хорошо?       — Да, конечно.       — Я буду томатный, — попросила Асуи.       — А я апельсиновый.       Когда Мидория первым дошел до кухни, вдруг почувствовал, как его легонько похлопали по плечу. Обернувшись, он увидел обеспокоенное и вместе с тем строгое лицо девушки.       — Изуку, прости, что это говорю, но ты не должен так страдать из-за Бакуго. — Очако покраснела и отвела взгляд, нервно перебирая пальцами. — Я понимаю, что ты расстроен, и я хочу тебя поддержать. Я считаю, что Бакуго не прав, и ты ни в чем не виноват, ведь ты так поступил только потому, что хотел выиграть, правда? Он просто упрямый и самодур, ты не должен чувствовать себя виноватым только потому, что не угодил ему… Вот… Надеюсь, ты не злишься на меня за то, что я язык за зубами не могу держать?       Она стыдливо прикрыла руками лицо. Изуку некоторое время молчал, обдумывая услышанное, а потом, выровнив голос, сказал:       — Всё нормально, я не злюсь. Спасибо, что переживаешь.       — Прости меня, если тебя задела.       — Не переживай, всё хорошо.       После этого они больше не разговаривали, только несколько раз перекинулись парой предложений во время поделок. Это продолжалось еще недолго, минут через двадцать Изуку решил, что на сегодня достаточно и ему пора на тренировку. Попрощавшись с девочками, он отправился ко Всемогущему.       Они не договаривались заранее, а потому визит Мидории оказался для Тошинори неожиданностью, но он с такой же любезностью пригласил Изуку в свой кабинет, предложив попить с ним чай.       Мидория очень хотел возобновить тренировки, начать тренироваться в том же режиме, которому следовал последний месяц. Ему ведь только из-за экзамена пришлось отвлечься и сбавить темп, но сейчас он мог вновь начать активно работать с Один-за-всех. Никто не говорил, что у них есть возможность расслабиться. Кроме того, Изуку надеялся, что в труде сможет забыться и меньше переживать из-за Бакуго.       — Хорошо, я буду тебя тренировать, Юный Мидория, — произнес Всемогущий, отпивая из своей кружки горячий чай. — Но, боюсь, сегодня я не смогу присоединиться, есть другая работа, к сожалению…       — Просто я хочу, чтобы вы мне помогли лучше понимать и управлять этими хлыстами, — Изуку посмотрел на свои руки. — А то, судя по нашему с Каччаном последнему экзамену, я совершенно беспомощен…       — Не расстраивайся, Мидория, ты справишься, это только начало. Твоё упорство меня восхитило с самой первой нашей встречи, так что я уверен, ты научишься владеть Один-за-всех полностью. Но я один вряд ли справлюсь, нам понадобится помощь твоих друзей. Ты сам знаешь, у меня нет опыта в пользовании подобными причудами, их поймёт лучше тот, у кого похожая причуда или техника. Ты понимаешь, что я хочу сказать?       — Да, понимаю.       Они некоторое время молчали. Изуку задумался, незаметно для себя самого выпил чай, и просто смотрел на дно чашки, разглядывая крошечные чаинки.       — Вы помирились с Бакуго? — спросил вдруг Всемогущий.       Изуку обратил внимание на то, что Тошинори выглядел несколько взволнованным, когда задавал этот вопрос; тот, выражая неловкость, почесал затылок, ожидая ответа.       — Я не знаю, — честно ответил Мидория. — Он не говорил, что простил меня, мы с ним сейчас не общаемся почти, избегаем друг друга. Но я уверен: он меня ненавидит.       Всемогущий помолчал, слабо кивнув головой.       — Скорее всего ты ошибаешься, — ответил он и улыбнулся.       Изуку опустил взгляд.       — Я бы хотел ошибаться, но… — Он вздохнул, выбрасывая из головы беспокойные мысли. — Сейчас это уже неважно. Я должен двигаться дальше.       Всемогущий одобряюще покивал, хотя в его взгляде была замечена некая тоска, которую Мидория не понял.       Тренировка сегодня так и не состоялась, но Изуку все равно вернулся в корпус довольно поздно — далеко за 10 часов вечера. Он не захотел возвращаться раньше, ему требовалось потратить время на то, чтобы спокойно подумать в тишине наедине с самим собой. Он прогуливался по территории, слушая шорох листвы и завывание ветра, то, как медленно замолкали птицы и начинали петь цикады, спрятавшись в траве. Он хотел избавиться от этого чудовищного чувства неопределённости, избавиться от ощущения, что он не на своём месте и делает совсем не то. Хотелось подвести хоть какой-то итог и наконец-то решить, куда двигаться дальше.       Давление со стороны Кацуки подавляет Изуку, ему приходится через силу работать над собой и становиться лучше, и его же собственные тёплые чувства к Каччану только замедляют его и мешают. Прогуливаясь вдоль деревьев, он пытался отпустить эти чувства, ведь он всё равно никогда не дождётся взаимности в ответ, и потому самым простым и правильным решением было оставить их в прошлом.       Это было трудно, совсем не так легко, как думалось, даже несмотря на то, что его чувства были ещё юные, несерьезные, неоформленные; он сам даже не до конца понимал, чего хотел получать от Каччана: какие слова слышать, что в глазах его видеть — он не знал точно. И тем не менее лишать себя даже этих нежных безответных чувств было чертовски тяжело, будто что-то очень важное отрываешь от сердца. Но он сам себя подбадривал мыслями, что это простая влюблённость, отказ от которой лишь задевает его собственное самолюбие всего-навсего, а не причиняет на самом деле серьёзные страдания. Руководствуясь именно такими предположениями, ему становилось проще, ведь так создавалось ощущение, что ничего важного не происходит и ему нечего бояться.       Он долго думал в подобном ключе, пока отмерял шагами тропинку, и постепенно уходила тревога, уступая место подавленности. Даже если его чувства к Каччану не были чем-то серьёзным, отказываться от них было тяжело, и грусть наполняла его сердце всё больше. Но он знал, что справится с этим, и уже завтра станет совсем другим человеком, когда проснётся утром.       И как только Изуку приободрил себя достаточно, чтобы свободно зайти в кампус и, не думая ни о чём лишнем, отправился в свою комнату, собираясь готовиться ко сну, именно когда он прошёл мимо лифта, желая пройтись по лестнице, он столкнулся с ним.       Изуку уже не удивлял тот факт, что он встретил Каччана так поздно, но его больше всего ошеломили собственные чувства, от которых он буквально только что открешивался, а те вернулись к нему сразу же — да так легко, словно не было тех нескольких мучительных часов, в течении которых он чуть ли не со слезами на глазах прощался с ними, уверенный, что всё закончилось.       Не получалось у него смотреть на Кацуки равнодушно: этот человек слишком многое для него значил, слишком глубоко сидел под кожей и выкинуть его из головы одной только решимостью было невозможно. Поймав на себе серьёзный взгляд красных глаз, Изуку понял, что ещё не готов отпустить свои чувства.       — И где ты шлялся? — задал вопрос Кацуки, склоняя голову на бок, прищуриваясь.       Он стоял свободно, плечи расслабленны, руки спрятаны в карманы, но лицо было напряжено, брови сведены, в глазах читалось недовольство.       Его вопрос удивил Изуку.       — Что?       — Где шлялся, спрашиваю?       Изуку в недоумении нахмурился.       — Я был у Всемогущего.       — Не ври, ты ушёл от него три часа назад.       — Откуда ты знаешь?       — Сам у него спросил, когда решил проверить.       — Ты меня искал?       Кацуки не ответил, продолжая угрюмо сверлить глазами Мидорию. Последний слегка смутился под его напором. Этот взгляд — вовсе не то, чего хотел видеть Изуку, но на большее он уже не рассчитывал.       — Где ты был? — повторил Каччан.       — Зачем ты спрашиваешь? — сложив руки на груди в защитной позе, спросил Деку.       — Ты на мои вопросы отвечать вообще собираешься, а?! Просто, блять, ответь.       — Гулял! — повысил он голос.       — И какого хера? Ты видел сколько времени сейчас? Тебе настолько насрать на свою безопасность?       Изуку полностью растерялся на этих словах: ещё ни разу не было такого, чтобы Бакуго переживал за него вот так. Никогда.       — Ты… имеешь в виду, что…       — Ты не должен шляться ночью по улицам один, понял? Это в твоих же интересах, ботан.       — Каччан…       — Иди к себе.       Кацуки произнес последнее, как приказ, но сам не стал дожидаться его исполнения и медленно направился в сторону кухни, пройдя мимо Деку, напоследок одаривая его мимолетным взглядом, от которого мурашки пошли по коже. Изуку успел заметить, как сильно отличался этот взгляд от других, но он не понял, что именно изменилось. Тот был мягче и добрее? В это было невозможно поверить.       Изуку мгновенно приковали к месту его собственные внезапные переживания, и он не мог двинуться ни на миллиметр, пытаясь осмыслить произошедшее.       — Ну? Ты слышал, что я тебе сказал? Вали к себе! — напомнил Кацуки, чем вернул Деку в чувства.       — Да, извини!       Он тут же кинулся вверх по лестнице, не оглядываясь. И как только оказался в своей комнате, он полностью отдался своим волнениям, бормоча под нос собственный поток мыслей.       Что это только что было? Зачем Каччан его искал? Что он хотел сделать и что послужило этому причиной? Что могло измениться, и менялось ли хоть что-то вообще?       Изуку понимал, что скорее всего накручивает себя, и здесь нет ничего особенного, просто Бакуго действительно считает, что Деку не должен ходить так поздно по улице в одиночестве, никому не нужно так делать, тем не менее детское желание, чтобы Кацуки беспокоился по другой причине, не отпускало Изуку. Он весь вечер думал о том, чтобы оставить свои чувства, он старался изо всех сил и даже успел подумать, что у него получилось, но лишь одно незначительное движение в его сторону, всего пара слов — пусть и не очень ласковых — этого было достаточно, чтобы вернуть всё на круги своя. Видимо, Изуку был обречён ходить кругами вечно в надежде когда-нибудь получить в ответ чуть больше, чем просто внимание. Но Каччан был таким непредсказуемый, и Деку просто не мог подготовиться к их общению. Сначала Кацуки вёл себя агрессивно, потом безразлично, а теперь проявляет зачатки беспокойства. Что от него стоило ждать дальше? Изуку не знал.       — Я тебя не понимаю, Каччан, — прошептал он. — Я тебя не понимаю.