Список

Бен Карлтон

      Истеричкой Лале не была. Никогда. Я очень четко понимал когда её провоцируют, надеясь победить на вспышке эмоций девушки, но никому не удавалось. Была какая-то четко прочерченная линия с сильным нажимом карандаша, согласно которой Лале общалась с людьми. Как адвокат, которого пытались запутать ответами не по теме, но она всегда возвращала свидетелей к вопросу.       Ей удалось выкупить помещение в жутком состоянии, но на углу очень прибыльной улицы. За него не брались из-за аварийного состояния, он чудом вошел в госпрограмму по восстановлению заброшенной недвижимости усилиями горожан. Такие дома продавались за бесценок, на них даже кредиты выдавались, чтобы потратить средства на восстановление.       Благодаря стипендии Лале удалось отложить часть денег, которые должны были пойти на учебные и бытовые расходы, плюс то, сколько заказов девушка брала, и как мало тратила на себя. Разумеется, с ценами в Лондоне, ей бы даже этих денег не хватило, чтобы довести помещение до ума. Она мне об этом не сказала, но попросила подвести с пятьюдесятью килограммами плитки до её будущего Дома Моды.       А потом я понял, что она эту чертовщину сама укладывать собралась. — Так... Посмотри на меня, - взял за руку, глядя на следы такой работы на её коже, - Посмотри, - притягиваю за подбородок, потому что нужно, чтобы слушала, - Если тебе так неудобно от мысли о том, что я просто заплачу за рабочих, которые этим займутся, можешь просто взять с меня аванс за костюм. Хочу что-нибудь особенное, тысяч на двадцать фунтов. Справишься? Просто если ты не согласишься, я учрежу муниципальный фонд, и выдам тебе грант на реставрацию исторического строения в центре Лондона, только времени это займёт черт знает сколько. — Ну, я... — Девочка моя, ты совсем рехнулась? Соглашайся, или я усомнюсь в твоём интеллекте.       Она тогда согласилась. Костюм, кстати, вышел роскошным. Не знаю зачем мне он, если я даже надеть его боюсь — так много ручной работы было вложено.       Но в итоге помещение было целиком готово, оставалось только швейную технику, материалы и прочее завести. На втором этаже, находились две комнаты — кабинет и новое жилище Лале, где уже даже стояла мебель.       Такие вещи просто так нельзя оставлять — хотелось девочку по этому поводу порадовать. Знал, что она сейчас там, раскладывает личные вещи на своём этаже. Утром перевозила комнатные растения на новое место.       Дверь ещё не была заперта, вывеска "Официальное открытие 1 ноября 2023 года" мягко указывала на то, что, нет, ещё октябрь, не надо вам сюда ходить.       Вошел без стука, неслышно поднялся по лестнице, надеясь сделать сюрприз.       Я не знал русского языка, но Лале на нём говорила часто. Переводила мне русский рок и некоторые устойчивые выражения, пробовала научить чему-то простому, и даже получалось в какой-то степени, но я ничего не понял из короткого обрывка телефонного звонка. Замер, потому что разговор закончился, но не на повышенных тонах. Это была та её интонация, которой девчонка давала понять: "Я спущу с тебя шкуру. Просто так, потому что ни для чего ты больше не годишься. Брось трубку. Даже не смей пытаться сказать хоть слово против. Хоть что-то сделай в этой жизни правильно".       Негромко, но с нажимом.       Она откладывает телефон неровным движением, возможно даже боролась с побуждением хлопнуть им по столешнице, но бережность к вещам в ней победила.       Лале не могла меня видеть, я был в темном коридоре, солнце уже заходило, свет нигде включен не был. Свет ржавчиной сходил краской с мебели, со стен. Девушка сидела к двери боком. Какое-то время пробовала дышать поверхностно, чтобы угомонить давление в груди. Закат играл с ней злую шутку — можно было различить даже мельчайшие мимические изменения. Как сильно она пыталась не поджимать губы, стискивая челюсти, как бегали глаза.       Я уже собрался заходить, но она сорвалась вперед, сметая со стола принадлежности, стопки чистых листов, которые укладывала осторожно сбоку, бумаги, телефон. В три маха руками, сминая то, что попадалось в едва гнущиеся пальцы, с короткими рыками. Девчоночьими. Она всхлипнула зло и бессильно, не учтя, что стул тоже отъехал в сторону, и просто опустилась на колени, промахнувшись.       Распущенные волосы сыпались на лицо, она прижалась лбом к столешнице, держась за неё до белых костяшек. В секунду, когда всхлип чуть было не перерос в плач, Лале просто сделала вдох глубже, и ещё один. Последний вышел совсем судорожным, и тогда она наконец смогла оторваться от стола и перевести взгляд в сторону.       Я видел как она такое проделывала раньше. Ей хватало минутного нервного срыва, чтобы затем сразу же взять себя в руки. Дрожащими пальцами попытаться разобрать что из листов к чему относится, но на сей раз она плюнула, просто подползая к куче бумаги, кое-как уровняла её в стопку, и сложила на нижнюю полку ещё пустого шкафа. — Если..., - голос не поддаётся ей сразу с первого слова, - Если тень в коридоре — Бен Карлтон, заходи, не стой там, как сирота казанская. Если нет, тем более заходите, у меня прекрасные куски арматуры остались после ремонта, и мне сейчас не помешает кого-нибудь прибить.       Выхожу из тени, оставляя коробку торта на столике для цветов около двери. Слёз на её лице не было. Она их в который раз просто придушила. — Ремонт полным ходом, видишь какой бардак? - отшучивается она, устало откидываясь к стене. — Кто обидел? - обращаюсь, как к маленькой, потому что вот в такие моменты она иначе не реагирует. — Двадцать три, - отвечает девчонка, и предупреждая мой вопрос, продолжает, - Мне удалось вытравить или выдрессировать двадцать три его хромосомы в себе, чтобы не быть долбанным ничтожеством, которым я на половину должна являться, в соответствии с законами генетики. А остальные двадцать три хромосомы в нём, которые мне не передались, умудряются ублюдствовать с таким усердием и уверенностью в том, что быть скотиной — это прекрасно, что я иногда думаю — уж не слабоумная ли я, если такие вещи для меня до сих пор удивляют.       Ух ты. Вот это всё — легкий погром и абсолютную потерянность она называет удивлением. — Ты никогда не говорила о своём отце, - говорю негромко, опускаясь перед ней. — У меня есть наставник с недели моды, есть толпа актеров, чьей воображаемой опекой я перебивалась в разные годы. И есть моя мать, - измотанно, но упрямо отнекивается Лале. — Ещё есть я. — Да, Бен, - кивает она, глядя куда-то насквозь, - Ещё всегда был ты, - на просьбу всё же рассказать, Лале говорит, - Не было никакого насилия по отношению ко мне, но самым ранним моим воспоминанием является сцена избиение сорока девяти килограмм женщины сто двадцатью килограммами чистой падали. Мне было четыре, я пинала его в колено, и инициатором развода была я, обещая, что мы найдём ей другого мужа. Так что с учетом того, что благополучие моей матери, как тебе известно — мой приоритет, ты примерно понимаешь что я могу чувствовать к человеку, который не общался со мной в течении девяти лет, даже в моменты, когда он встречал меня на улице, узнавал, и проходил мимо, как трус, потому что знал, что я убью его однажды, как только он пасть раскроет. Кстати, девять лет несознанки прервались моим звонком, первое, что я сказал была угроза, что если он бросит трубку, я запрошу алименты за три предыдущих года, плюс штрафы, и ему дешевле очень внимательно слушать меня сейчас.       Её голос не дрогнул ни разу, хотя было видно, что это из себя девчонка давит сквозь злобу и беспомощность перед тем, во что она вляпалась. — Это ожидаемо, если честно, - пожимает плечами, как ни в чем не бывало, и поясняет, - Его свинское наплевательство. Когда перед родами маму должны были положить на сохранение досрочно и платно из-за риска смерти и плода, и матери, а денег не было, знаешь что он сделал? А нихрена. Сел тихонечко, и сложил ручки как долбанная девка. К слову, почему "как"? Раз уж во мне тестостерона больше, чем в этой свинье, а ведь у меня идеальная гормональная система. Я знаю. Я проверяла.       Последнее звучит окончательно и бесповоротно глупо. Как маленькие дети пытаются что-то доказать. — Зачем он звонил? — Знаешь, у меня ведь очень слабое зрение, - Лале снимает очки наверное инстинктивно, поворачивая их к себе, рассматривая собственное бледное отражение в стеклах, - У мамы и всей её родни тоже, но у него... Ох, он слепая крыса. По-настоящему. А теперь выбил себе инвалидность по зрению, и имеет наглость звонить мне и требовать алименты. Знаешь что я сделаю? Притараню его тушу сюда, выпущу в поле и загоню с собаками. И никто никогда его не хватится — его родители наверняка уже сдохли, и если есть какая-то имбецилка, которая решила с ним судьбу связать, она явно не достаточно умна даже чтобы набрать номер полиции. Он безработное насекомое, поэтому никто даже не заметит ничего.       Во всём этом было жуткое злое бессилие. Как когда тонешь в смоле, и она уже сожгла тебе кожу, а ты даже выбраться не можешь — увяз. "Наполовину ничтожество". Вот кем Лале себя считала. "Даже не полноценное ничтожество, всего лишь огрызок," - говорила она.       Девчонка не плакала, хотя было видно, что очень хотелось. — Это должен был быть очень счастливый день, - с тоской замечает она, - Поэтому разворачивай свой торт, Бен, пошли-ка все нахрен, у меня нет времени ещё и логистикой жирных задниц заниматься, уроню на него кипу документов, согласно которым он может подавиться своими требованиями, и он, как неженка, сам откинется.       И как прикажете на это всё реагировать? Конечно же я просто принес торт, раскрыл его при ней, уточнил есть ли нож, но были только ложки. Молча ела торт ложкой не разрезая, пока я её к своему боку прижимал, тоже на стену откинувшись.       Лале потом ещё какое-то время говорила. О том, что ей наплевать на самом деле. О том, что, да, иногда её клинит, и девчонка ищет подмену тому, кого у неё никогда не было, в других людях. Одно противоречило другому, но я молчал. У меня отец был, и был замечательным. Он и есть, слава Богу.       Я только теперь понял откуда в ней столько самообороны.       Не была в безопасности никогда. Она, как Гарри, мой средний сын, была умницей. С одной стороны была потерянная мать, второй брак которой случился из-за беременности и закончился менее, чем через месяц, и кончился четырьмя годами преследований и запугиваний, а с другой стороны младенец, её младший брат. Отсюда то, сколько параметров человеческой раздражительности или усталости Лале учитывает. Отсюда её сверхамбиции.       Просто, чтобы "безработным насекомым", "долбанным ничтожеством" или "наплевательской свиньей" не быть. Убить в себе то, что она ненавидит — целую половину генетического кода. То, что по её мнению в неё заложено.       "Все всегда это твердят — "он обязательная, неотделимая половина тебя". Ляг и сдохни, и это ничего не изменит. Значит избавиться нужно от него самого", - буркнула она, наверняка надеясь, что я просто не стану вслушиваться.       Что я не стану вслушиваться в то, что она заранее сожалеет, что и на меня это всё переложит однажды. Что "а если что-то не нравится, вот прямо сейчас катись к чертовой матери, Бен, я предупредила. Ничерта здорового не будет, я стараюсь, но если честно, не то чтобы я собираюсь до конца жизни прятать тебя от того, что я ещё лет до сорока имею право быть дурой неполноценной, понял?"       Понял. Остался. Всё же взялся за торт.