Бен Карлтон
— Что с голосом? — Заболела. — Когда успела? Меня три дня всего в городе не было. — Отчитай меня ещё, папаша. Ну, да, милая, ведь отождествлять меня с отцом так разумно в нашем с тобой положении. Продолжай, вернусь в город, удушу. Не потому что не нравится, а потому что есть в этом что-то тёмное и тяжелое. Ни разу не здоровое. И какого-то чёрта привлекательное. — Я заеду, хочешь чего-нибудь конкретного? Я после аэропорта думал заехать домой, проспаться, стартовал пресс-тур по одному из моих последних фильмов и в Лондоне я почти не появлялся. Но голос у Лале был совсем замученный и говорила она через нос, поэтому я выруливаю в сторону её квартирки. — Обниматься хочу. — Понятно. Я сейчас чего-нибудь не того куплю, опять же проторчишь неделю на конфетах, - устало усмехаюсь в трубку. На пороге её дома я был примерно через час, промокнуть успел даже от пробежки от машины до подъезда. Встречать меня она тем не менее не выбежала. Я слышу её голос — по телефону говорит. Вы когда-нибудь со специалистами фейсбука созванивались? Так вот, общалась Лале именно в этой манере. Что бы ни говорили на той стороне провода, она была спокойна и доброжелательна. Не липко-сладкая, даже близко не вкусная, интонация у Лале была такой, какой обсуждают рабочие задачи, поставленные около десяти утра — ты уже не сонный, уже бодр, ещё не измотан рабочим днём. Готов довести дело до конца, даже если это займёт время. Оно у тебя есть. Ты горек и понятен, как кофе и энергичен настолько же. Ты так деликатен и профессионален, что нет поводов для беспокойств, всё под твоим высококвалифицированным контролем. Нет-нет, у собеседника нет даже шанса остаться возмущенным или не довольным — он в руках профессионала, который такие проблемы щелкает на раз-два и решение вот-вот будет выслано Вам на электронную почту, если только вопрос не был уже решен, ведь Вы в руках предупредительного специалиста. Вот так она говорила по телефону. Мягко, без лишней суеты, точно зная все аспекты дела, страхуя на каждом шагу. Это же всё азбука, для Лале уж точно, и всё решаемо лёгким движением её пугающе точных в моторике пальцев. Я едва-едва мог уловить заложенность носа, так непринужденно она звучала. — Привет, - наконец обращается ко мне девчонка, кладя трубку, - Извини, итальянцы. Хотят меня в бутик. — Ещё бы тебя не хотели, - усмехаюсь в ответ ей, и она это зеркалит. Девочка стоит, закутанная в абсолютно не типичный для себя халат — большой и махровый. Обычно такие вещи у неё были в виде кимоно или с особенной росписью-вышивкой, а здесь просто большое синее одеяло с рукавами и капюшоном. Она вообще обычно не куталась — Лале всегда было жарко, даже зимой. А сейчас её мелко поколачивало от озноба, глаза опухли. — Отлично болеешь. Переговоры — очень важная составляющая постельного режима, - говорю, уже из кухни, убирая пакеты в холодильник, - Ты вот мне скажи, это ты какую-то карму отрабатываешь или что? Поваляться в постели денек не судьба? — Нет, - отвечает она без заминки, - Времени у меня нет, я завтра должна быть на твоём пресс-туре, всё таки к костюмам я руку приложила, и хотя бы на лондонских мероприятиях появиться должна. Ага. Сейчас. В таком виде и на пресс-показ. Вот прямо взял и пустил тебя, конечно. — Если лягу, окончательно расклеюсь, и у нас рубежная аттестация в первых числах ноября, у меня пятнадцать дней, я почти ничего не сделала за весь семестр из-за того, что все летние заказы отложила для того, чтобы над фильмом поработать по-человечески, ещё и сентябрьская Неделя Моды, мероприятия, выставки, заказы и лета, и осени, день рождения этот... И если не сдам рубежку, можешь меня прямо вот тут и хоронить, на христианской английской земле, мой буддистский друг. Понимаешь? Нет у меня времени. Завтра длинный, Бен, очень длинный день и ты это знаешь, так что я сейчас продолжу делать вид, что ничего не происходит и я ровно в том же порядке, в коем была позавчера, выйду завтра, у меня вон костюм уже даже готов, так что давай так, падай на кровать, спи под умиротворяющие звуки творящегося здесь искусства и дай мне поработать. Можем обняться, но я тебя заражу наверное. Вот теперь затискать её, как домашнюю зверушку было делом принципа. Заболею — будет повод подержать и её дома тоже. Будем вместе спать до обеда, ворчать и жаловаться, как две бабки старые. Красота. Она в этой куче халата совсем мелочью казалась — тонула в ткани, как-то обессиленно повиснув на мне, стоило только дать понять, что, да, можно, можешь сейчас даже контроль над собственным телом скинуть и просто наслаждаться процессом. — Ты почему у меня такая упрямая? — Перевоспитывать будешь? - она приоткрывает один глаз, хитро прищуриваясь, глядя на меня снизу вверх. — Ну, есть пара идей, доживешь до выходных, может попрактикуем. — Бен, сможешь под диктовку кое-что напечатать? - спрашивает она, уткнувшись носом в рукоять моих ребер, - Я тогда смогу параллельно домашку отшивать, а то это время займёт, а так... Лишние пара часов сна. С её зрением, девицу бы вообще от таких вещей отлучить, но допустим хотя бы с печатью я мог помочь.***
Ей не нужно было заканчивать лямду*, чтобы быть прекрасной актрисой. Как минимум блистательность, бесконечный энтузиазм и воодушевленность она играла фантастически. Вчера с Лале закончили к часу ночи, что было огромной победой — она редко ложилась раньше двух часов. Мероприятие было назначено на три дня, чтобы фотографии можно было сделать ещё при солнечном свете. Естественно в университет я её не пустил. Внешне девушка выглядела чудесно, вчера её выдавала краснота глаз и бледность, и сегодня на фоне наряда и укладки, всё это едва можно было разглядеть. На ней были классические брюки с высоченной талией и пиджак по ребра, с рукавами сплошь вышитыми черным бисером. Между поясом брюк и полами пиджака было небольшое расстояние, на ладонь выше талии, от формы вырезов был открыт небольшой ромб кожи под грудью почти. Симпатично. Только девочка была совсем сникшей, уснула в машине, хотя мы проспали восемь часов, всё утро тихушничала с таблетками от головной боли. Я даже предложил остаться в машине и поехать домой, потому что Лале проснулась за два квартала до нужного места, и как-то совсем задушено выдохнула. Наверняка опять болела спина от её-то работы. За секунду до выхода из машины, она закрыла глаза, вдохнула-выдохнула и я открыл дверь, после её кивка. Лале засверкала сию же секунду. Я подал ей руку, и она выпорхнула из автомобиля так легко, будто собственное тело от повышенной температуры не было будто налитым свинцом. Лале улыбалась, и делала это даже искреннее, чем я. Она не выглядела ни уставшей, ни уж тем более уже три дня болеющей, замученной студенткой. Всё по протоколу: подарить совершенно невозможно радостную улыбку в каждую сторону, переложить голливудскую волну волос с плеча за спину, посмотреть на меня, как Кэрол Ломбард на Кларка Гейбла, и снова улыбнуться, чуть слепо, потому что солнце светит в лицо и этим безумно радует её, эту ненавистницу небесного светила. Она почти искрилась, как мыльная пена на свету, воздушная и лёгкая. Подыгрывать этому должно было бы быть легко, не знай я о том, что едва ли Лале давала себе передышку с августа, после недельного отпуска. Уже середина октября. Сами считайте. И когда я говорю "без выходных", я имею ввиду вообще без перерыва. И то, что её в итоге подкосило — закономерность. Поэтому я улыбаюсь крайне сдержанно остальным, но предельно одобрительно ей. Просто чтобы она знала, что "Да, ты меня убедила, ты сумасшедшая, ты совершенно не видишь границ своих физических возможностей, и ты умница, но дома я тебя скорее всего уже свяжу наконец, и пристегну к кровати до понедельника хотя бы". Мы редко так активно указываем на нашу принадлежность друг другу на публике, но сегодня я просто не нашел в себе сил отнять руку от её талии, потому что кто знает — может эти её фокусы не долговечные и в один момент Лале оступится. Но она продолжала держаться чудесно. Даже сидя в зале, потому что далеко не всю съемочную команду приглашали за пресс-стол для дачи интервью, она продолжала держать спину, улыбаться так, будто счастливее в жизни не была. И Лале продолжала это, пока я не открыл перед ней дверцу автомобиля, она глянула на меня снова. Искрящаяся и влюбленная. Как будто такое вообще возможно — вот так зажигаться, как лампочка, стоит только подарить ей взгляд или придержать под локоть, потому что каблуки, машины и её неуклюжесть были комбинацией с плохой перспективой. Только бы не навернулась. Я сажусь в машину с другой стороны, кошмар эпилептика — вспышки камер скрылись из виду, и я сразу же обернулся к девушке. Лале сидела, откинувшись на спинку сиденья, наконец вернув себе своё естественное положение — ничуть не идеальную осанку, и глаза закрыты, но выражение лица не было настолько же мятежным, каким было до приезда. Не представлял как реагировать — это был результат воодушевления или окончательное поражение перед усталостью тела? Ответа у меня тоже не было, а в машинах она общительной не была. Водители не должны вслушиваться в разговоры, но девчонка всё ещё не любила высказываться при них открыто и обо всём. Всё, что я мог — протянуть ей руку, и подобрать узкую изящную ладонь в свою. Лале приоткрывает глаза, улыбается уголком губ уже куда менее помпезно, и снова опускает веки. Она часто говорила о моих руках. Это пожалуй то немногое, что действительно было красивым во мне. Так вот её руки — это отдельно взятая категория издевательства. Далеко за границей любых представлений об идеальности. Длиннющая ладонь, ещё более длинные пальцы, неправдоподобно тонкие, и от того ещё более не реалистичным было то, что у неё были изящные суставы, абсолютно не выделяющиеся, длинная ногтевая пластина, крохотные костяшки пясти, тонкие запястья. При этом, как и всё тело Лале, они костистыми не были. Девчонка стройная, но стоит её раздеть и понимаешь, что она мягкая, десерт считай. Азиатская кожа, упругая и бронзовая, это особенно подчеркивала — при том, что у неё был небольшой животик от чего обниматься с Лале было особенно здорово, было бы невозможным упрекнуть её вообще хоть в чём-нибудь. В купе с естественной пластикой, отчасти нелепой и чрезмерно экспрессивной, была во всём этом некая первозданность. Странная привлекательность смешения убийственно женственных бедер и общей детскости, очевидной не спортивности и в противовес этому здравие и упругость тела, кожи. Наверное так бы выглядели люди, живи они в дикой, но не хищной природе. — Ты красивая, - говорю как-то задумчиво, даже не сразу поняв, что вообще заговорил, - Очень, - увереннее добавляю. Лале открывает глаза, выискивая во мне что-то. Казалось бы, уж на этот счёт у неё сомнений не было. Правда была разница между самоуверенностью и верой в себя. Поэтому я не мог в точности сказать — она пытается отыскать признаки неискренности, или просто пробует это на вкус. Я с ужасом понимаю, что наверное и не говорил этого никогда вот так — не в качестве вежливого приветствия или реакции на особые усилия при переодевании. — Спасибо. Это звучит... Никак. Она просто говорит это, чтобы снова провалиться в небытие. Это было понятным, потому что я бы и не будучи больным умотался столько энергии вкладывать в каждое приветствие, в каждую улыбку. Когда "спасибо" звучит снова, но тихо, всего лишь выдохом, я понимаю, что что-то не так. Оно какое-то убитое. Как будто искал противоядие, и на твоих руках уже умерли, а теперь тебе говорят: "Ах да, оно было у меня в кармане". На похоронах, под их конец. Домой мы вернулись ко мне, а не к ней, хотя с недавних пор её сорок квадратных метров казались мне не в пример уютнее моей квартиры. Правда, дело было всё таки в девчонке, видимо. Тут не было так холосто и сухо, когда Лале приходила. Это наверное было что-то из категории её боязни танцев. Что-то иррациональное, о чём она не рассказывает, и о чём не трудно догадаться, но легко промахнуться в догадках. — Знаешь что? - говорю ей в спину, пока Лале отстегивает ремешок туфли, оперевшись о стену коридора, - Иногда я пытаюсь найти для тебя сравнение. Все на кого-то похожи. Даже Айрин. Ей казалось, что она похожа на Софи Марсо. Не могу сказать, что сходство на лицо, но у них был общий типаж, особенно если брать возрастные фотографии. — Как ты тактичен, - ехидно замечает Лале. Больше для приличия. Я знал, что она не в восторге от моей бывшей. Да и не должна была, если честно. — Клаудия Шиффер и Бриджит Бардо, Басти Стен и молодой Марк Хэмилл. Типаж. — Я поняла. — Я возможно не очень хорошо знаком с азиатским кино, но кое-что видел. И вся реклама сейчас на азиатских моделях. Так вот, я не знаю на кого ты похожа. Даже на свою мать ты... Вы похожи по-родственному, но не по типу. Лале скидывает наконец туфли и босиком уходит вглубь квартиры, кидая короткое "я слушаю", потому что явно вычесать волны волос до привычного прямого состояния хотела. — Из этого следует ещё один вывод. Ты не просто красивая, - я иду за ней, наблюдая, как по дороге девчонка избавляется от жакета. Ну, прекрасно, белья на ней не было всё это время, - Ещё и исключительная. Девушка тормозит, оборачиваясь из-за плеча, продолжая стоять ко мне спиной по очевидным причинам. У неё был утомлённый, но заинтересованный взгляд. Интерес не игривый, а практически врачебный. — Бен, что ты делаешь? — Делаю? — Да. С чего вдруг? А ты почему такая перепуганная, когда я говорю подобные вещи? — Что же и в это не веришь? - с вызовом говорю я, сокращая расстояние между нами, и когда остаётся всего три шага, чтобы коснуться, Лале снова идет вперед, сохраняя эту дистанцию. Отвечать она не стала. Мы знакомы уже больше года, и что я понял за это время, так это то, что когда проблемы касаются её, их решать не нужно — она великолепно отрабатывает программу самообмана и дурит всех вокруг. Раньше её непринужденность и уверенность казались ничуть не наигранными, как и улыбки вроде сегодняшних. Только я в курсе, что это не правда. Знаю, что за такими гримасами счастья и лёгкости стоит. — Хорошо, по твоему пыхтению и тому, что переодеться в одиночестве ты мне не дашь, я понимаю, что ты хочешь это обсудить, - говорит она, принимая такие условия, - Что же, ладно. Давай. Как ты мог заметить, любые душевные муки, кроме тоски по работе я считаю такой лажей, что вот лучше ляг и сдохни, если ты такой бесполезный. Если не можешь просто взять, и перестать чувствовать себя так или иначе. Не потому что я не уважаю чувства людей, а потому что если я могу это сделать, почему бы не мочь остальным? Но давай справедливости ради распространять мои требования на меня же для начала. Лале приходится повернуться ко мне, хотя я понимаю, что вот сейчас нагота ей не комфортна. Даже если ей вообще всегда комфортна нагота в любой форме, она художник, они к таким вещам иначе относятся. Остаюсь в дверном проёме, прислоняясь спиной к косяку, чтобы смотреть перед собой и не докучать ей ещё больше. — Мне двадцать два. Это как-то очень по тринадцатилетнему — переживать из-за каких-то там дразнилок в детстве или доставаний в школе. Поэтому, нет, Бен, ты мог подумать, что я не нахожу себя красивой, так вот поверь мне, очень даже нахожу. Потому что я потрясающая. Идеальная, считай, по всем параметрам. Тоже результат требовательности, кстати. И я могу оценить это как человек в точности с тем образованием, которое даёт право давать оценку красоте. Это первое. Далее. Увы, так уж вышло, что я не привыкла, когда мне об этом сообщают не мама и не сверстницы. Девушки то есть. Очень узкий круг подруг. И нет, это не очередная проблема поиска мужской валидации и панического восторга от того, что ты наконец снизошел и заметил это, это просто отсутствие привычки, но как ты знаешь, и это то, о чём я говорила в начале наших отношений, я вообще не знаю как это — общаться с твоей половиной населения. Уж тем более как реагировать на вещи, которые редко происходят в моей жизни. Так что будь так добр, прекращай искать глубинные травмы в том, в чём их нет. Меня просто измочалило этим годом, как мочалит в принципе каждый из последних шестнадцати лет. Так что давай мы просто сейчас переоденемся и завалимся спать, смотреть кино или обсуждать глупости. Ей не нравилось когда усложняют. А ещё она сама усложняла так, что ты узнавал о ней то, чего Лале не хотела бы, чтобы знал. Дразнили в школе. Ну, надо же! То есть даже таких как она такие вещи ломают? В процессе своего монолога, она не то, чтобы особо преуспела в переодевании, просто нервно рыскала в комоде, так ничего и не найдя, поэтому обернувшись я обнаружил её всё ещё по пояс обнаженной, только локоны теперь были перекинуты на плечи, и в этом снова было что-то русалочье. Возможно дело в идеальном крое широких брюк, которые выглядели литым полотном ткани при этом освещении, с моего угла обзора. Они плотно обхватывали талию и расширялись от бедер. — Хорошо, - я отрываюсь от косяка, и неспеша приближаюсь. Конечно Лале это заметила. Разумеется она будет храбриться до последнего дюйма между нами. — Да. Я надеюсь мы это прояснили, - вздергивает подбородок гордо, потому что она и все в её чокнутой стране воины с повернутой моралью в сторону "убьюсь и ты меня не остановишь", "у степняка нет пути, только цель". Девчонка решает, что игнорировать то очевидное, что я с ней неминуемо сделаю — лучший способ самозащиты. Как собственно и в других случая. Пляши. Пляши на костях. Пляши на своих собственных останках, и не смей останавливаться. Делать вид и не замечать проблемы по своему поводу — это у неё основной инстинкт*. И если в этом и есть что-то привлекательное, то только одержимость, которая безопасной тем не менее не была. Лале отворачивается к шкафу, снимая брюки, и это становится её дичайшей ошибкой, потому что теперь мне ничто не мешает. Могу сцепить её руки за спиной и дёрнуть на себя. Зеркало, встроенное в дверцу шкафа было в полный рост. — Взгляни на себя. — Да Господи, Бен, вот посмотрю я на себя, что это изменит? Вы все из года в год твердите одно и то же, это до сих пор не сработало, в моём случае существует всего один голос — тот, что у меня в голове, и... — Лале. Не то, чтобы у меня была над ней какая-то особая власть. Знает она или нет, но в конечном счете я просто был готов кивать, когда она говорит и если надо решать проблемы этого мира для неё, пока девчонка ходит до смешного серьёзная, мелочь командирская. Иногда приходилось прибегать вот к этому — к тому что эта абсолютно несговорчивая, кошмарная женщина, даром, что маленькая, от чего-то слушалась меня изредка. Когда берешь интонацию, которой разговаривают с окончательно перешедшими черту проблемными подростками. Которым вот-вот порка светит. — Молча послушай меня и посмотри в зеркало. — Отлично выгляжу, спасибо, это не новость. — Ясно, к молчанию мы не приучены, - мрачно усмехаюсь, и кажется до неё начинает доходить, потому что в отражении зеркала пытается поймать мой взгляд. Эти дурацкие азиатские девочки, мелкие, как вечные дети. Теперь она ещё и босиком. То есть окончательно ниже меня, ровно на голову. Упрямая, как чёрт-те что. В добавок контраст того, что я был всё ещё одет, а она едва ли. — Дело в том, что ты далеко не подарок, даже будучи идеальной, раз уж мы мерим такими параметрами. — Ну, всё, - заключает Лале, - Теперь по древней степной традиции мне придется тебя убить. Ты не находишь меня даром свыше. Свободная ладонь ложиться ей на шею. Не с целью задушить, потому что обычно Лале вызывала всего два чувства — целовать её в лоб целомудренно, в покровительственном жесте, или задушить, потому что того она видимо и добавилась. Не привыкшая ни к дружбе, ни к любви. Её друзья были на далёком расстоянии, а мама была женщиной достаточно исключительной, чтобы поверить, что таких как она больше не бывает. И вот во что это вылилось — едва ли Лале была привыкшей к хоть капле человеческой поддержки не эфемерной и не материнской. Потому что иногда я видел, что что-то из моих действий или слов заставляет её задуматься "Ты ненормальный или что? Мы на войне, а ты развел здесь нежности, Бен Карлтон". Весь мир для неё был не безопасным и обычно грубым. Ей многое давалось легко, но ещё большее через непрерывные усилия, и неотступности её можно было позавидовать. Крохотный чувствительный Наполеон. Способна пережить любой Ад, но не новость о том, что кто-то помимо неё самой считает её красивой. Или готов помочь. И уж тем более не обязательно всегда делать всё в одиночку. Оглаживаю кожу челюсти большим пальцем, мягко разворачивая девушку к зеркалу лицом. — Так вот, помимо многочисленных замечательных качеств, есть то, что я в тебе практически ненавижу, - продолжаю, давая ей шанс просто замолчать и слушать. — О, даже так? - голос у неё дрогнул. Не то от раздражения, не то от того, что ничего подобного я не говорил за весь год, что мы общаемся. Это было неожиданным уколом откуда не ждёшь. И даже это было встречено с большей привычностью, чем комплимент. Она не растерялась. — Лал... — Продолжай, в конце концов, за горло держат не тебя. Как будто тебе не нравится... — Это твоя самооценка, - голос снижаю настолько, чтобы слышала только она, и ни единая стена в этом доме. Лале неотрывно следит за мной, за каждым движением. Если Вам расскажут, что она лучший из друзей в мире, что никто и никогда не научится стоять за вас, поддерживать так, как она, это будет правдой. Если Вам скажут, что она невыносимая, черствая дрянь, способная на одно единственное чувство — презрение, и высокомерие — её главная черта, что с ней невозможно работать, потому что она не умеет просить, может только требовать со всех, как с себя, и когда необходимость приведет вас с ней к тому, что придется копать самому себе могилу, Лале скорее всего пожмет плечами и скажет рыть наперегонки, это тоже будет правдой. Правдой будет и то, что в ней колоссальное количество страхов, она не знает чувства безопасности, она злая, потому что защищаться приходилось всегда, и это вошло в привычку, хотя девчонка вовсе не была рождена для этого. Она борется, чтобы в один момент можно было обрести немного покоя и защищенности. Чтобы наступил день, когда работать придется не на износ, когда можно будет устроить себе настоящие каникулы, коих у Лале не было с семнадцати или пятнадцати лет. Дай Бог брала перерывы на неделю из тех месяцев, что полагались ей в качестве отдыха. Сейчас я преступаю очень опасную черту — в Лале включается та её часть, готовая первой напасть на тебя, чтобы не быть калеченной снова. Я чувствую, как напрягается её спина, руки в моей руке. Инстинктивно продолжаю поглаживать кожу кончиками пальцев, мягко сминать запястья. — Тяжело? Жить, зная, что никакой поддержки, кроме собственной не будет — это тяжело? - прижимаюсь виском к её виску, склоняясь чуть ниже и смотрю ей в глаза в отражении зеркала. Чтобы не дрожали губы, подбородок, она нашла способ — подворачивать язык. Я пробовал. Это работает безотказно. Очередная её пугающая находка в манипулировании собственным поведением. Любую печаль Лале топила. Садилась на неё верхом, стискивая горло, и пока та царапала ей руки, кричала что есть мочи, девчонка держала эти эмоции под водой, пока они не умирали прямо там. Сухой из воды она не выходила — такие вещи копятся. Но какое-то время подобные самоубийства работают. Связано это было с тем, с её слов, что в детстве, если она плакала, это значило, что происходит что-то по-настоящему ужасное. Её мать пугалась и в панике это были не утешения, а крики. С младшим братом это долбанное правило не работало, если хотите знать. Вот его утешали. "А потом я просто разучилась, в конце концов и без меня проблем хватает, а они у меня не стоят ничего, считай. Поэтому, нет, Бен, я расклеиваться не собираюсь," - говорила она. Её проблемы ничего не стоят. Вот такие вот догмы. И я злился, когда слышал такие вещи. Хотелось встряхнуть её и начать объяснять очевидные вещи, что орать на плачущих детей, будучи педагогом и вроде бы хорошей матерью — это не в порядке вещей, и нет её вины в каких-то тараканах её родителей. И что она человек. И то, что я сказал было обидным. На это и был расчет. Ей стоит понят, что так дело не пойдёт. Что или она это в себе сломает и выбросит, или это в один день окончательно переломит ей хребет. — Как видишь, живется мне великолепно, - цедит она, - И, Бен, я в курсе, что я молодец. Я отлично справляюсь. Я знаю. — Я тоже. В этом и есть смысл. Не ты одна. Лале поджимает губы, и закрывает глаза. Потому что от чего-то ей становится тоскливо, если давать ей обещания, что кто-то с ней всё таки рядом. — Помнишь выставку в Берлине? Выставку необарокко, - она кивает - Ты была там проездом. Я пригласил тебя, и вместо сценария заучивал терминологию неостилей, чтобы тебя впечатлить. И какая же досада, что ты итак всё знала, потому что писала об этом курсовую. Ты меня тогда здорово подставила, - усмехаюсь. Лале тоже позволяет себе дернуть уголком губ. — Ты была там всего три дня, и возвращалась на выставку каждый день. Из-за кого ты возвращалась? — Рейнгольд Бегас. — Из-за единственной его работы, которую удалось представить на выставке. "Пан утешает Психею", - киваю, - Вот на кого ты похожа. На Психею Бегаса. Она наконец замолчала. Просто не нашла в себе сил ничего ответить. — Мне нравится, что в тебе нет ни одного острого угла. Даже если теперь это модно. Даже если всем такое нравится. И единственное, что не подчиняется этому правилу — твои глаза и тазовые косточки. Высоченные. Ты как-то раз говорила, что у тебя туловище короче стандартного. И при твоём росте это дало другое преимущество. Потому что если взглянуть на тебя со спины, за бесконечной копной волос идут бесконечные ноги. Да как не посмотри. Потому что у тебя красивые длинные конечности. Как у танцовщицы, и какая радость, что мы всё таки прояснили этот вопрос. Потому что, Лале, с этими бедрами можно вообще никогда не прекращать танцевать. Можно ни с кем даже не здороваться. Ты хоть понимаешь какая ты катастрофа? Какой ужас все испытывают, зная, что ты выглядишь так, не прикладывая усилия, а снисходя. Я спускаюсь поцелуями по щеке, уголку челюсти, шее. — Ты хоть представляешь какая редкость — красивая спина? - отрываю от неё губы, и в ответ Лале сбито вздыхает, приоткрыв губы. Потому что она отзывчивая и благодарная. Приглашающая почти, - Конечно представляешь. Это в точности то, что ты мне говорила. Это то, чего ты о себе не знаешь. Ты сутулишься и просто уверена, что твоя узкая спинка не может быть красивой. Господь, ты считаешь её широкой и округлой, ну, не глупышка ли? Я клянусь тебе, я бы искусал тебя и вылизал не потому что тебе это понравится, а потому что я ни о чём больше не думаю. — Жуть. — И это тоже то самое, что ты мне уже говорила. Не на меня смотри, а на себя. В зеркало, Лале. А ещё я знаю как эта спинка выгибается, и что ты мягкая настолько, что иногда мне не хватает выдержки. Я просто встаю на колени, вымученный всеми этими людьми, которые не ты то есть, и обнимаю тебя прямо так — уткнувшись макушкой тебе в живот, стискивая бедра, талию. — И я не представляю почему античные женщины так выглядели, и как этого можно было добиться теперь, во времени более грубом по отношению к вам, но так уж вышло, что ты и есть одна из них. Даже будучи упертой, как восточный солдатик. — Просто, - голос у Лале сел. И колени слабеют — мне приходится перехватить её под ребрами, чтобы удерживать, - Античные скульпторы создавали фигуры таким образом, будто физическая сила достигалась не трудом, а были даром. Внутренние мышцы у женщин должны быть более развитыми, чем внешние. То есть сила и мягкость. Тело, сформированное благополучием. — Ну, да. Я тут развращением и моральной поддержкой занимаюсь, а ей лишь бы... Хорошо. Тогда по твоим же правилам. Сила и мягкость, - разворачиваю к себе, вжимая спиной в ледяное зеркало и единственным её спасением от жгучего холода становлюсь я. Лале льнёт так плотно, что даже ткань одежды как будто растворяется между нами, - Иногда мне кажется, что если сжать твою кисть в своей ладони, я тебя поломаю, - возможно дело в том, что девчонка всегда горячая как печка, и от этого не спасает даже тот костюм, что она сама для меня шила, - Но я в точности знаю, что ты скорее всего могла бы лишить меня жизни, просто достаточно сильно стиснув горло. Потому что я видел что ты этими пальцами делаешь. Не смущайся, я про рабочую сторону вопроса. И нет, у неё никогда не были идеально нежные, мягкие пальчики. Лале столько игл понавтыкала в них за годы работы, что иногда они грубели, и даже в этом что-то было. Ты был очередным её произведением, и она перекроит тебя изнутри, сведет с ума скорее всего. Только руками, потому сколько ювелирной точности в них было. — Твои личные достижения даже не обсуждаются, поэтому давай поговорим просто о том, что ты со мной делаешь. О том, что ревнивцем или что точнее маньяком я никогда не был, но тебя бы запер. Подальше ото всех. Потому что ты выглядишь как рождественский, нет, деньрожденный подарок. Мой подарок. О том, что я был сдержанным, мягким человеком, о том, что мне было легче просто наблюдать за тем, как жизнь происходит