Лале
Вот предположим я вот настолько буйно-помешанная, и согласилась на всё это. Не потому что мне хотелось опять убиться за первые десять дней января, потому что до двадцатых чисел меня не будет в городе, и успеть надо действительно много. Не потому что, Эль Роудс оказалась девушкой с огромным энтузиазмом, вторгшейся в мою жизнь, как облако электричества, которое могло бы осветить на предельных мощностях два-три мегаполиса, и отказать ей было сложным. Не от того, что мне наконец довелось вынуть с полок и воспользоваться своими книгами по истории сценических костюмов. И не потому что я рокерша, рожденная у рокерши, на роке выращенная. Потому что такой заказ вынуждал меня держаться Бена Карлтона, и держаться рядом с ним доброжелательно, как будто мы все компания старых друзей. Как будто он снова часть моего мира, пускай более далекая, чем был когда-то. И в будущем эти минут сорок раз в неделю аукнутся мне тем, что даже мнимый, зыбкий покой, который я пыталась обрести, обрушится на меня песчаным замком. Крупицы соберутся в слизистой глаз, и если первые недели удушье наступало от того, что в горле стоял ком, на сей раз меня задушит тем, что мир окончательно иссохнет, когда всё это кончится. Надо было отрезать его, как неизлечимую конечность. Я знала, что стоило это сделать с самого начала. Настроение значительно подняла мама, даже удалось обзавестись решимостью в лёгкую пережить и этот проект. Я такой дурой себя чувствую с наступлением двадцатилетия, словно меня вытолкнули из скоростного поезда прямо перед отъездом. Тяга ещё не успела навредить мне, но захватила дух, и выплюнула на душной подземной станции, в стоячем воздухе которой пахло электричеством. Но мама приехала с младшим братом, и мне как будто снова стало чуточку меньше лет, и ответственности поубавилось. Младший собирался поступать на повара, и готовил и держал нож с полутора лет, а от того готовка легла на него. Восточных блюд прибавилось. А они обладают каким-то необъяснимым успокаивающим свойством. Можно было снова забираться маме под руку, как птичка, и бурчать сквозь сонливость. Она была мягкой и теплой. Как долгожданный сон, который обнимает тебя со всех сторон. Но они уехали дальше по своему маршруту — после Франции в Италию, знакомиться с программами ВУЗов для младшего брата, пока мама готовила проект в их художественной резиденции*, и я осталась в Лондоне. Мне редко бывало одиноко, как я уже говорила, но когда появляются, и так же внезапно исчезают вот такие участки тепла в твоей жизни, некоторую пустоту чувствуешь. Она не зияющая — просто в один момент твой график вдруг становится пустоватым. Как в том анекдоте: Раввин сказал мужчине, который жаловался, что живет в крошечном доме с толпой детей и женой, завести собаку. Тот завел. Затем по совету раввина завел козу, ещё какую живность (дословно историю я не помнила), и когда отчаяние стало невыносимым, раввин сказал ему продать всё зверье. Вдруг собственный прежний дом показался мужчине поразительно просторным. Вот и здесь так же. С Беном Карлтоном было так же... В конце одной из наших встреч с примерками, Эль осталась. Эдвард Роудс и шаферы в тот день не приходили, предполагались для примерки только невеста и подружки. Девушки разошлись, а Эльза осталась, пока я провожала всех на первом этаже, она осталась у одного из столов закройщика в глубине производственного помещения. Было утро понедельника, занятия уже начались, но это была первая неделя второго семестра и пока все только "раскачивались" после долгих студенческих каникул, можно было немного подорвать посещаемость. По понедельникам ателье редко было занято хоть кем-то — все учились или отдыхали после бурных рабочих субботы и воскресенья. Мы с Эль остались одни. — Знаете, а ведь Тед не знал, что я приду именно к Вам, - она заговорила первой, не отходя от большого светлого окна, - И только, когда мы подъехали, он напрягся. Я даже не думала, что не упомянула Вашего имени, когда обещала ему, что дизайнер Теду понравится. Мне же посоветовал Бен, ему я доверяю, а про Вас итак слышала, поэтому как-то само собой сложилось, что я не сомневалась в выборе. Но Эдвард молчал, пока мы не распрощались. Эльза рассказала, что после встречи он рассказал ей кто я, сказал, что выбор "опрометчивый" — так это перефразировала Эль. На самом же деле, я почти уверена, что выбор он посчитал ужасным. — Он только не учел того, что Бен его друг, а не мой, - Эльза развернулась ко мне лицом и всем корпусом, - Я не представляю почему у вас так сложилось, и они мне не рассказывают, но я хочу убедиться, что самый важный наряд в моей жизни и ваш труд не пострадают из-за какого-то там дылды Карлтона, - и Роудс улыбается так заговорщически, что невольно начинаешь сомневаться в том, какой бесхитростной эта женщина казалась, - Я и вас хотела пригласить на свадьбу, мне показалось мы сдружились за этот месяц. Это была своего рода правда. Друзьями мы не стали, но общение в кругу этих женщин меня не тяготило. А это уже само по себе стало достижением — с моей то межличностной неповоротливостью. Эльза была легкой, у неё был талант настраивать ситуацию и коллектив на непринужденный дружеский лад. Не было привычной скованности, какая бывает с тем, для кого работаешь. И это становилось проблематичным. Если и это Бен просчитал, Эльза Роудс становилась ещё одним мостом между нами. В итоге у Карлтона было бы ко мне слишком много доступа. — Конечно же я не настаиваю, и конечно же, если дискомфорт вызван Беном, я даже не обижусь, если приглашение Вы не примете, - девушка склоняет голову набок, вглядываясь в меня, будто надеясь прочесть в моих глазах ответ заранее, - Но обсуждая наряды, были упомянуты Хендрикс и Майкл Джексон, их костюмы мы так и не адаптировали ни под кого, я подумала, может Вам побыть Майклом? Причин не быть "Майклом" было множество. Мне, в целом, было не до развлечений — повезло выстроить график так, что я почти не нарушала режим сна в этом месяце, хотя и не появлялась в своей части здания более, чем на семь часов в сутки. Большая удача — жить и работать в одном доме, при этом одно от другого абсолютно изолировано. Ещё один костюм в добавок — это ещё минимум двадцать-тридцать часов работы. И минус ещё целые сутки из жизни, раз уж свадьба обещала быть громкой. Но дело было не в этом, если говорить откровенно. Роудсы знали кто я, Сойеры знали, Бен долбанный болтун, значит примерно все со стороны жениха были в курсе. Так вот, Роудс. С ним Карлтон учился ещё в Хэрроу, и единственная причина по которой меня не представили товарищу уровня Тома Сойера — Эдварда не было в стране, он провел в Европе какое-то время из-за Эльзы. Но ему конечно-же обо мне говорили. Я не сразу уловила подвох, хотя Эль называла его фамилию, но прозвище "Тедди" было слишком уж безобидным, и я не могла предположить, что Тедди — это Эд, о котором мне рассказывали. И был риск столкнуться с действующей исполнительной, хоть и бывшей, женушкой Карлтона. Вот этого я точно видеть не хотела. — Айрин тоже приглашена? — Они уже даже не женаты, с чего бы мне приглашать женщину, которая даже не пыталась стать мне другом, хотя, поверьте, я усилия прилагала. Всё таки Тед и Бен одноклассники. Не хотелось бы повредить наши отношения тем, что я оказалась недостаточно дружелюбна, но как видите. — Сойер что-то такое тоже говорил, - киваю, присаживаясь на край стола. — Так что только мы, музыка, никаких священников и бывших жен. — Ну, да, венчаться в третий раз было бы не слишком по-христиански. Эльза рассмеялась, хоть и была католичкой, как выяснится в будущем. — Мне будет приятно вдвойне, если придете, и будете безжалостно трепать Бену нервы своим безразличием, оно Вам, кстати, здорово даётся, - продолжает Роудс, - Он заслужил. — Вы что-то очень быстро заняли сторону портного, а не школьного друга своего нареченного. — Нареченные, судя по опыту Тедди, могут меняться множество раз, а хорошего портного завербовать — это любовь, передающаяся из поколения в поколение. — Предлагаете мне любовь? - усмехаюсь. — Предлагаю подумать, и если решение придет даже в самый последний день, в любом случае приходите. В конце концов, я слышала с Морганом у вас вменяемые отношения, он ведь тоже будет на свадьбе. Честное слово, Лале, я просто не уверена, что банковский чек — не слишком бездушная благодарность, всё же я дернула Вас прямо с рождественских выходных, это даже не стопка красивенькой наличности, приходится терпеть и выслушивать многочисленные правки, которые Тед непременно хочет видеть, к тому же это обременение в виде Карлтона! Мне просто хотелось бы сделать что-нибудь приятное для Вас, подумала торт и танцы придутся Вам по душе, как думаете? В конце концов я глобально преувеличиваю проблему присутствия Бена Карлтона — так или иначе, работа не оставляла мне времени на оплакивания нашей несостоявшейся дружбы. Я согласилась. Джексон — так Джексон.***
Бен Карлтон
Я не мог приезжать на примерки какое-то время — съемки в Глазго затянулись из-за непогоды, поэтому мой костюм был готов одним из последних. В вечер пятницы, когда зарядил мокрый снег, шлёпающийся крупными сгустками на асфальт и плечи, я ехал к ателье девчонки, и успел промокнуть даже от короткой пробежки от машины до крыльца. На первом этаже её не было. Меня не сразу заметили, по пятничным вечерам сюда редко захаживают чужаки, поэтому прошло какое-то время прежде, чем я повесил куртку на крючок, а меня заметила маленькая швея, крашенная в кораллово-рыжий. Атмосфера здесь из вышколено-лабораторной превратилась в странной формы вакуум. Как будто столы были отделены друг от друга стенами плотного воздуха, из-за которых звуки доносились глухо — ножницы опускались на столешницы сквозь ткань, скрадывающей стук, музыка в наушниках доносилась очень тихо до стороннего слушателя, и явно избыточно громко для носителя гарнитуры. Три-четыре портных стояли, склонив головы над столами, покачиваясь в ритм звуков, орудуя с инструментами, как диджеи или музыканты, извлекающие звуки из стеклянных бокалов*. Мне сказали, что Лале наверху. И она не сразу меня заметила. Девушка тоже была в наушниках, стояла за рабочим местом спиной к двери. Я всё не мог понять почему все они работали за столами стоя, имея при этом полный комплект стульев для работы. Единственными сидячими мастерами были швеи за машинками. Словно почувствовав, что помимо неё, в кабинете появился ещё кто-то, Лале обернулась, сняла наушники и коротко кивнула, но без раздражения или неудовольствия от того, что я здесь. Подойдя ближе, я заметил стопку конспектов и книг на её офисном столике и открытый ноутбук. Целую кучу записей, лежащих между учебников и на свободных участках столешницы. На начало семестра Лале, так как проекты ещё только озвучивались и находились на стадиях исследовательской деятельности, брала список всей самостоятельной работы, и делала конспекты заранее. Готовила "рыбу" докладов потому что знала, что в будущем оно повиснет балластом, а так девчонка освобождала себя от лишних хлопот сразу. Все конспекты и прочую писанину она заканчивала ко второй-третьей неделе семестра, пока активной прикладной работы от неё не требовалось. Но она уже выглядела порядком измотанной — каникул ведь для неё почти не было, помотала и новогодняя сессия второго курса, наверное от того не стала даже внутренне сопротивляться моему приходу. — Я ногу натерла, не хочу идти вниз лишний раз, - говорит она, кивая в сторону двери внутри кабинета, - Переоденешься в уборной? Я подожду здесь, костюм на крючке висит. Я кивнул. Мы делали так часто, ей даже смысла не было говорить о ноге — прежде, до всего, я просто переодевался прямо здесь, и зеркалом мы пользовались тоже тем, что на противоположной стене висит. Девчонка вернулась к работе на столе закройщика, а я ушел переодеваться. Дверь закрывать не стал, а от того ей не пришлось повышать голос, чтобы я услышал. — Пиджак по боковым швам собран только на булавки, его я помогу надеть, иначе зацепишься за что-нибудь. И ещё не пришила пуговицы на рубашку. Поэтому позже мне пришлось выйти, пришлось снова наблюдать за тем, как она смотрит куда-то на градус ниже уровня собственных глаз — в район четвертой рубашечной пуговицы на мне, вместо которой Лале заколола иглой, касаясь груди, ладонью сглаживает внутренние швы, касаясь и моего бока тоже, закалывая пиджак спереди там, где будут пуговицы в будущем — на груди. И всё это с врачебной точностью, едва задевая кожу, делая это бесполо и бесстрастно. Но это ситуацию ничуть не спасало, я ведь болезненно точно помнил немного другое положение дел. Игл я почти не чувствовал. Село как всегда с первого раза и идеально. Даже будучи собранным на булавки. Как будто стабильная, не растяжимая ткань становилась пластичной, как воск, мягко огибающим тело. Вот такими я привык нас с ней видеть — в отражении зеркала Лале стояла невысокой фигурой за моей спиной, оставив ладонь на уровне солнечного сплетения, там, где будет верхняя пиджачная пуговица. Держать полочки пиджака не было смысла, но девчонка всегда это делала, глядя из-за моего плеча. И раньше глаза у неё поблескивали, как у дикого зверя из тени густой лесной растительности. Сейчас что-то на дне карих глаз поблескивало. Оно было скрыто, утоплено в тёмной воде, но это "что-то" всё же удавалось различить. — В этот раз вышло даже великолепнее, чем во все прочие, не считаешь? - цитата вышла не точная, но шпильку Лале оценила, впервые при мне ухмыльнувшись беззлобно. — Нет уж, тот, что был в уплату помощи в реставрации этого здания был лучшим, - не соглашается она. — Лучшим был твой рождественский подарок, - я не говорю громко, но Лале слышит. Замирает. Тот костюм, на котором следы краски, в которой тщательно была вымазана девчонка. Следы её рук повсюду, следы её бедер на моих собственных. Он хранится неприкосновенным в моей квартире. Лале стояла ко мне спиной. У неё и без того довольно зажатый плечевой пояс, а теперь я видел, что она разве что не ощетинилась. Мышцы были натянуты, как струна — напряженные и жесткие, как перед броском. Ей некуда было бежать. Ей нельзя повышать голос, потому что внизу, всего в паре метров под нами работают люди. А ещё такие вещи Лале считает не цивилизованными — явную злость показывать. Она всегда очень зла и это я знаю. Это то, что Лале пытается в себе перевоспитать, стать хоть чуточку терпимее и мягче, не ранить всех вокруг, а от того это крошево стекла и опилок копится. Оно со временем начнет изнутри калечить девочку. А она продолжает строить из себя нормального, доброжелательного человека, которым может и являлась когда-то в детстве, и которым не является уже очень много нелегких требовательных лет. Я подхожу к ней беззвучно, как будто это может облегчить её участь. Между нами всего пара дюймов, и ощутив человеческое тепло за спиной, девчонка оцепенела только сильнее, но я обхожу её сбоку, соприкасаясь едва-едва тем насколько каленным воздух становился вокруг неё, когда Лале старалась не выпускать себя саму из замершего в ожидании, холодного тела. Она подстриглась. Волосы по талию были отсечены будто одним слитным движением острого лезвия по лопатки. Я пришел и они были аккуратно убраны за уши. Сейчас локоны и их, и виски скрывали. Я поспорил с самим собой в тот момент — взбесится Лале или нет, если я попробую заправить блестящие прямые локоны за уши. И не удержался, скользнув пальцами глубже, очерчивая завиток уха подушечками. И Лале как всегда оказалась куда сдержаннее меня — она не шелохнулась. Проследила за движением моей руки, как за слепой змеей, которая может укусить, а может просто не заметить живую плоть под собой, проводила её взглядом, стоило оторваться. — Да, пожалуй, именно рождественский подарок был лучшим из всех.***
Лале
Бен не прошептал, он проговорил едва на грани слышимости, что рождественский подарок был лучшим из всех. Чуть сбоку от моих губ, касаясь теплым дыханием их уголка. Ближе некуда. На пределе того, что ещё можно было бы только формально назвать уважением моей неприкосновенности. — Помоги мне снять костюм, - продолжает, сдвинувшись к левой щеке на "помоги". Почти осязая висок, говоря "мне". Задевая ухо кончиком носа, чтобы произнести "снять костюм". В ту секунду мышечное напряжение достигло своего пика, но как только мужчина отстранился, я мгновенно отмерла, почти успела возмутиться, но вспомнила про булавки. Конечно же я никогда не разрешала откалывать самому — это имело исключительно практический смысл. Избавилась от них так скоро, как могла, пару раз больно заехав иглой под ногти. Такая боль уже давно не беспокоила, к ней я привыкла — она больше отрезвляла даже, но легче Бен не делал. Не сегодня. Пальцы не слушались, суставы будто одеревенели, в итоге Карлтон перехватил мои руки своими, ложась большими пальцами в ладони. — Господи, Бен, - безголосо срывается с моих губ пересохших от нервов и того, что крови во мне уже нет ничерта, - Ты делаешь только хуже, - едва ли громче выходит. Его иногда кроет так, что ты и сам начинал задыхаться. Эти преступные приступы нежности, от которых деваться было некуда. Можно было только принимать, и надеяться, что сердце дотянет до рассвета, когда Карлтон всё таки успокоится, и решит, что на сегодня с тебя достаточно — можно наконец позволить заласканному телу под ним обессиленно опуститься на простыни, которые теперь нещадно натирают раскрасневшуюся кожу, и спасение от этого было только одно — позволить Бену запереть в своих объятиях, прижимаясь кожей к коже. Начиналось всё почти так же, только одежды на нас сейчас было многовато, и он целовал подушечки пальцев, костяшки, притискивая к себе поближе, но пока что ограничиваясь только этим. — Хуже? - усмехается он. Задерживается ещё на мгновение, а затем отстраняется насовсем, и между нами снова холодный воздух моего кабинета. — Легче? - спрашивает, сдерживая ухмылку. Легче ли мне? О, ты хочешь знать легче ли мне? Нужно только вдохнуть больше холода. Кабинет так устроен, что в нём нельзя не сохранить трезвость рассудка — я промораживала его открытыми зимой окнами, потому что любила холод. Это сыграет мне на руку. Это позволило ответить без тени напряжения. Того неправильного напряжения, на которое у нас больше права не было. — Раздевайся. Всего на секунду лица Бена коснулось удивление. — Оставь костюм здесь, когда переоденешься, - договариваю, и отступаю за офисный стол, в единственном ящике которого хранила жестянку с булавками, избавляюсь от тех, что сняла с мужчины. Карлтон хмыкнул, что-то для себя решив, переодевшись аккуратно сложил вещи на столе. — Ты идешь на эту свадьбу. — Эль — славная женщина, не хотелось пренебрегать её приглашением, - пожимаю плечами как ни в чем не бывало, как будто всего менее двух минут назад их не сковало самим присутствием Бена за моей спиной. "Не хотелось бы пренебрегать", - вторит он. Его забавляло то, что не будучи носителем языка, я обычно общалась идиотскими хитровыдуманными или старомодными языковыми конструкциями, будто я от времени отстала лет на двести. Только он забывал, что таких как я учили этому языку на литературе минимум шестидесятилетней давности и старше, а ВВС, которое мы самозабвенно штудировали, продолжали снимать кино с неправдоподобным языком сценария, на котором сам же Бен изъяснялся, хотя и никогда не в реальной жизни. Даже на родном языке я была слишком закостенелой для сленга, не прошедшего проверку временем, потому что когда что-то такое происходило в лингвистическом мире, я торчала в затворническом экстазе дома, лабая работу, учебу или то кино, которое смотрела уже раз по сто каждое. Это называется застревающим типом мышления. Вся открытость и оригинальность во мне расходовалась на дизайн. В остальном я понимала, что я и Бен ужились с нашей-то разницей в возрасте лишь потому, что моё детство было культурно и литературно заимствовано из детства моей матери. А от того я была старомодной, старомоднее даже самого Карлтона. И как легко ему было жонглировать этими полутонами и полуприкосновениями, когда нам бы вообще отрубить любые контактные линии, оставшиеся от прежних взаимоотношений. Как проблематично для меня было перестроиться, найдя его, затем вычеркнув, и вот он снова оставляет на мне километры писанины, которую мужчина выводит на моей коже. "Бен Карлтон Бен Карлтон Бен Карлтон Бен Ка..." Я и мои этикетки и рядом не стояли. Поэтому на прощание я просто делаю ещё один шаг назад.***
Бен Карлтон
У новой кожи запах очень специфический, его нельзя было с чем-то спутать. Мне вспомнилось лето, когда у Лале появилось дней восемь для меня. Первые два она практиковала то, чему научилась на стажировке в Италии — работе с кожаными изделиями. С практики она вернулась с готовым для себя самой костюмом вроде мотоциклетного. Он не был нарочито сексуальным и панковым, как хотелось бы ожидать — только кожа грубого зернения, свобода прилегания, и красивая, в небольшом количестве фурнитура из потемневшего белого металла. Но было в этом что-то жутко привлекательное, и практиковаться Лале продолжила на мне. Конечно же на кожаные брюки мы решили не замахиваться, но девушка изготовила куртку. У меня была одна, ещё до женитьбы, в те годы я был заядлым мотоциклистом и по правде говоря довольно настойчиво пытался дать всем понять, что я байкер. Как бы "невзначай" успел подъехать в последние минуты до начала эфира шоу, и отшутился, что в классическом костюме на мотоцикле было "несколько непривычно ехать". Лале замкнула на мне молнию, и отошла на пару шагов, давая рассмотреть изделие и себя в зеркале. — Сейчас бы на мотоцикл, - сказал на выдохе, а до того вдохнул поглубже воздух, наполненный сладко-горьким, тёплым ароматом кожи. — Это точно. Глаза Лале горели тем мягким, скрытым огоньком, которому она не позволяла полыхать совсем уж фанатично. Даже если я понимал, что то, что девчонка видит, нравится ей очень сильно. — Знаешь, я ведь гонял на мотоцикле раньше, - говорю, оборачиваясь, обнаруживая её снова совсем рядом. — Я знаю, - честно признаётся, - Я к тому и вела, когда собралась шить на тебя эту куртку. Но затем как-будто что-то щелкнуло у неё в голове, и свет погас: — Единственное, я не учла, что больше ты не ездишь. Это решение было принято, когда Айрин забеременела. Я больше не мог рисковать, пришлось отказаться от практически всех экстремальных увлечений, потому что я стал отцом и это накладывало определенную ответственность. Однако вскоре я вернулся к дайвингу, а в двадцать первом году увлекся серфингом окончательно и бесповоротно, перейдя из любительской категории в категорию всё ещё дилетантов, но уже учащихся более систематизировано, на менее безопасных глубинах. Поэтому наверное было лицемерным отказывать себе в мотоцикле. У нас было ещё пять дней впереди, мы взяли одну спортивную сумку на двоих, я снял кожух со своего Харлея*, и мы поехали до пляжа Севен-Систерс в Сассексе, на юге страны. Дорога занимала около полутора часов, и путь я знал очень хорошо. Симпатия к мотоциклам была рождена во мне и Томе Сойере дедом Маршаллом, который мальчиками возил нас в этой смехотворной, казавшейся унизительной тогда, коляске-прицепе к его собственному огромному, как грузовая лошадь, мотоциклу. Севен-Систерс был пляжем в окружении обрыва меловых скал, белых, как соль, покрытых зеленой травой. Дорога не была слишком длинной, поэтому иногда нам хватало выезда в вечер пятницы, чтобы заночевать там, провести всю субботу, и выехать обратно в обед воскресенья. Свой первый мотоцикл я купил в двадцать пять лет, Том через семь месяцев обзавелся своим, но до тех пор он колесил со мной пассажиром на заднем сидении. Запах кожи, ледяного ветра, палящее солнце, Сойер, орущий во всё горло, когда местность это позволяла. Господи, он впивался мне в рёбра так, что синяки неделями не сходили. — Ты истеричка, Сойер, - усмехался я, обнаруживая следы его пальцев, кода мы заходили в воду. — Тоже мне нашелся! Девчонки, думаешь, тебя такой радостью почтут, с их-то маленькими ручками? - издевался Том. От Лале синяков не оставалось, хотя я знал, что могли бы — слабая в целом девчонка обладала сильными цепкими пальцами. Но в поездке, она просто сцепила руки на моей талии кольцом, хотя голову запрокидывала и выкрикивала что-то в точности, как Сойер. К запаху соли, кожанки и ветра добавился ещё и её собственный аромат, меняя конфигурацию моих воспоминаний. Мы доехали до пляжа, и гоняли вдоль обрыва сколько могли. В спортивной сумке были только купальники, пара футболок и белья на смену, немного наличности и аптечка, которую Лале упрямо таскала за собой всюду. Купались до глубокой ночи, пока вода не остыла совсем. Заночевали в приморской гостинице, и опять по новой. В последний день девчонка почти на все деньги купила рыбу, и мы поехали обратно. Оказалось она здорово умеет разделывать рыбу. Уже в Лондоне заготовила из одной что-то вроде сасими или хве*, кости и плавники сохранила для бульона, а кожу поджарила, как закуску. Мы вернулись домой уставшие, как черти, но силы воли для готовки у девчонки хватило. Разрешила мне нарезать уже филированную рыбу на кусочки поменьше. Вечер и ужин перетекли в ночь, мы какое-то время сидели на балконе, ведущем во внутренний двор её новой квартиры. Ночью, всё ещё перевозбужденный от внезапно вспыхнувших вновь отношений с мотоциклетной ездой, но физически сморенный долгой поездкой и ужином, я долго не мог понят почему сердце не даётся угомонить. И только потом понял, что изо всех сил пытаюсь вдохнуть побольше того, как Лале, уже спящая, пахнет вперемешку с запахом новенькой кожанки. Это воспоминание всколыхнулось сейчас, как если бы круглый аквариум с тонким слоем песка и камушков чуть тряхнули, и содержимое его дна ударилось о стенку, замедленное плотностью воды. Мы заехали забрать костюмы, и на финальную групповую примерку уже всем составом шаферов и жениха. Невеста с подружками приедут после нас — нарушать примету о свадебных платьях никто не хотел. В кабинете Лале пахло кожей. Очень тонко и невесомо, как лёгкое объятие. Так же, как пахло тогда. На ней был очень необычный костюм — свободная, на манер мужских моделей шестидесятых-семидесятых, водолазка из тонкой кожи, и кожаные прямые брюки. Классические туфли с высоким голенищем. Такие напоминали старые иллюстрации того, что носили джентльмены на дерби. Прямые тёмные волосы она заколола у висков. Лале показывала мне сериал про американского дизайнера Холстона, с Юэном МакГрегором. Она отдаленно напоминала его сейчас. — Добрый день, - поздоровалась девушка, отрываясь от работы, - Нам вниз, я не предупредила, а вы приехали рано, - сказала она, улыбаясь. Это была её дежурная рабочая улыбка. Получалось довольно искренне — будто девчонка едва сдерживала её, и из правил приличия пыталась держать непринужденную мину, но в душе была бесконечно счастлива, что ты пришел. Тед было более, чем доволен результатом. — Получилось даже лучше, чем я представлял, - негромко, восхищенно говорил он, неторопливо рассматривая себя и вышивку в зеркале, - Парни вообще замечательно смотрятся! Парни. Ну, да, как же! Нам же всем не под полтос. Но вышло действительно отлично. — Я бы мог в нём даже жениться! - гордо заявил Сойер старший, расправляя плечи. — Не думаю, что в этом году Карлтон сподобится делать тебе предложение, Сойер, закатай губу, - усмехнулся Франк Трэдуэлл, третий друг жениха, - К тому же у него разве нет подружки, помнится ты рассказывал, Бен. Роудс напрягся. Франк подмигнул Тому, а мы оба перевели взгляд в сторону Лале. Она комментировать не стала, даже в лице не изменилась. Трэдуэлл о ней ничего не знал. Остаток времени прошел как-то скомкано, пока мы переодевались, а Лале и ещё двое портных на первом этаже убирали костюмы в чехлы, обсуждали подготовку платьев подружек невесты к примерке. Нам полагалось уехать прежде, чем Эль и девочки подъедут. Я принял чехол из рук высокого молодого человека в очках, который работал обычно где-то в глубине помещения, поэтому видел я его так близко впервые. Лале заканчивала с остальными. Попрощаться лично не удалось. Сначала задержался Трэдуэлл, затем и Колин Стоун, однокашник Эдди из детской музыкалки — четвертый шафер, сам Тед рассыпался в благодарностях, в итоге почти за шкирку меня вывел Сойер, ворча: — Держи себя в руках, я может быть ревную. Вот так мы и пережили это небольшое портновское приключение: благодаря нарушению личных границ Лале в тёмные январские вечера и шуточкам Сойера, что если что, он всегда готов принять мою руку и сердце, если совсем тоскливо станет. Единственной проблемой между нами было то, что нам обоим нравились девушки, хотя сколькое упростило бы отсутствие этой неувязки. Но, как видите...