Несколько раз, когда Бяша смолчал, и один раз, когда не выдержал

      Скорее всего, во всём была виновата жара, стоявшая третью неделю к ряду. Также возможно, дело было в болоте, которое часто могло «водить» даже опытных лесников. Но абсолютно точно, Рома был в этом уверен на сто процентов, на ситуацию не повлияли Тохины шорты, из старых обрезанных джинсов, которые были ему немного малы. Однако как бы там ни было — они заблудились в лесу.       Будь с ними Бяша, этого не случилось бы, но доморощенный лесник решил, что поганки ему нужнее, отпустил друзей без зазрения совести, и теперь Рома брёл, абсолютно не понимая где он и где его дом. Повезло ещё, что лес вокруг не выглядел чащей – тёмной, непроходимой, каким его изображают в ужастиках или сказках про ведьм-людоедов, он был прозрачным и солнечным, как кусочек смолы, и смолою же пах. Но медведи и волки могли повстречаться и в этом лесу, и Ромке общаться с ними совсем не хотелось.       А Тоха бродил вокруг, собирая то травки с листочками, чтобы потом засушить для сестры в книжке, то ягоды, и, кажется, пребывал в счастливом неведении относительно их положения. Его светлая голова серебрилась меж деревьев, и Ромка, взглядывая на неё то и дело, тихо вздыхал.       — Ебучий лес, — пробубнил он себе под нос, пытаясь сориентироваться по солнцу, что заплеталось лучами в макушках деревьев. — Ебучий Бяша.       — Ром, а вот это что за ягоды?       Тоха подошёл к нему, держа на ладони несколько штучек разных цветов. От палящего солнца лицо его приобрело равномерный розовый оттенок, кончик носа уже по второму кругу облазил, на нём проступили бледно-коричневые веснушки. Ромка с трудом отвёл взгляд и взглянул на ладонь.       — Это — морошка, — ткнул он легонько пальцем в жёлтые ягодки, похожие на малину. — Это, кажется, княженика, — указал осторожно на красные, почти что такие же, но без стерженька внутри.       — Она на земле росла.       — Ну, значит, точно она, — подтвердил Ромка. — А вот это говно лучше выкинь, оно ядовитое, — указал он на чёрную с четырьмя острыми листиками по краям и ухмыльнулся.       Тоха нахмурил молочно-белые брови и, осторожно взяв двумя пальцами, поднял её одну чуть повыше, чтобы как следует рассмотреть и получше запомнить на будущее.       — И как она называется?       — А хер её знает, у нас это всё «волчьи ягоды», — пользуясь случаем, Ромка снова уставился на его розовый веснушчатый нос.       — И что от неё бывает?       Тоха так резко перевёл взгляд с ягоды на Ромку, что тот вздрогнул от неожиданности и, сорвавшись с места, пошёл куда-то вперёд, лишь бы подальше.       — Три дня поноса и смерть, — кинул он уже через плечо, злясь на себя-идиота и Тоху с его наивными вопросами и манерой подкрадываться так близко.       Какое-то время они молча брели сквозь сосновый бор. Воздух гудел жужжанием множества насекомых, звякал время от времени птичьими трелями, густел ароматами, и в общем-то эту прогулку можно было назвать романтичной, если бы не одно «но».       — Ром, — подал голос Тоха, и он обернулся в ожидании очередной порции ягод на опознание, но вместо этого, поравнявшись, Антон произнёс, пристально глядя в глаза. — Я давно хотел тебя спросить…       У Ромки чуть сердце не остановилось от такого начала. Кровь моментально ударила в голову. Антон тоже встал, продолжая пытливо глядеть сквозь толстые линзы. Если он и заметил какие-то перемены в лице Ромки, то не подал виду.       — … Мы что, заблудились?       Ромка многоэтажно выругался про себя и, отвернувшись, пошёл дальше.       — Брехня. С чего ты взял?       Тоха поспешил следом.       — Хотя бы с того, что по дороге туда этих ягод я не находил.       — Очки надо чаще протирать, — усмехнулся Пятифан, довольный своей подколкой.       — Всё у меня с очками в порядке, — терпеливо ответил Антон. Он помолчал с полминуты и снова заговорил. — Мне, конечно, приятно, что ты не хочешь меня лишний раз беспокоить, но я придерживаюсь мнения, что о таких вещах лучше знать, чем не знать.       — Херню не городи! — огрызнулся Пятифан. — Если я о чём и беспокоюсь сейчас, так это о том, чтобы дома к пяти оказаться. Сегодня трансляция боя по телеку.       Ромка, и правда, посматривал бокс время от времени, но не настолько сильно его любил, как говорил об этом. Супротив этому, если ему что-то нравилось (или кто-то), об этом он предпочитал не трепаться. Всё в его жизни было как-то неправильно. Проще сказать — через жопу.       Тоха притих и молча шёл следом.       Через четверть часа, а, может, чуть больше, они набрели на заросли ежевики, тянувшиеся, как забор, которому не было видно ни конца, ни края, и Рома решил пролезть напролом. Царапая кожу шипами, он целеустремлённо прокладывал путь для Антона, но вдруг земля резко ушла из-под ног и посыпалась вниз. Посыпался бы и Ромка, но Тоха успел схватить его за воротник футболки и сразу рукой поперёк груди. Сердце, казалось, вот-вот проломит грудную клетку: перед ними зиял огромный овраг в форме звезды, а Тохины ноги горячо прижимались к спине, вызывая постыдные ассоциации.       — Ничего себе! — громко воскликнул Антон и тут же. — Ты не ушибся?       — Не, всё в порядке, — ошалело усмехнулся Ромка, радуясь, что Петров не умеет читать его мысли, и встал на ноги, отряхиваясь.       Всплыли давно позабытые детские воспоминания — Ромка знал этот овраг ещё со своих восьми лет, когда они с батей ходили в лес по грибы. Тогда уже он казался огромным, но детям всегда всё кажется больше. Видимо, землю за несколько лет прилично размыло и лучи-расселены успели травой порасти. Сколько ж воды с тех пор утекло…       Но всё же какая пердь! Точно болото их заблудило, проклятое! Зато Ромка знал хорошо, как с той стороны оврага до дома дойти. Осталось только им на ту сторону перебраться.       Окинув взглядом поросший кустами овраг по периметру, поняв, что путь в обход займёт время до самого вечера, Рома решил, что лучше, быстрее и безопаснее будет спуститься на дно и подняться по той стороне. Земля в расселинах стояла сухая, по такой и взобраться нетрудно, они быстро справятся. Плюс вероятность встретить диких зверей всё же не стоило исключать. А звери скорее им попадутся в зарослях ежевики, чем в поросшем травой овраге.       — Что будем делать? — спросил его Тоха.       — Пойдём напрямик, — улыбнулся Ромка и осторожно шагнул на скошенную поверхность. Земля действительно оказалась сухой и твёрдой, идти по ней в кедах было легко.       — Но я в босоножках, — заметил Антон, поправляя очки.       Ромка скривил лицо по привычке, маскируя волнение, и шумно вздохнул:       — Ладно, держись за меня, — он протянул руку, и не смог подавить улыбку, чувствуя, как за предплечье беспомощно хватаются цепкие пальцы.       Шаг за шагом они потихоньку спускались со склона. Ромка легко мог идти и быстрее, мог и козлом проскакать, но о том, чтобы бросить Антона на произвол судьбы у него и мысли не возникало, наоборот — он смотрел куда Тохе поставить ногу, чтобы тот не оступился и не сорвался, ломая себе всё, что можно, и дело было не в том, что ему от тёти Карины могло прилететь. Его волновал сам Антон с его состоянием, Ромке совсем не хотелось, чтобы один из его кентов выходил из строя, чтобы испытывал боль.       И всё же идти так близко к Антону, который к тому же то и дело норовил навалиться ему на плечо, было всё тяжелее. Рома его отпустил и спустился чуть ниже, командуя, куда лучше шагать. Но Тоха не был бы собой, если бы делал всё, как положено и вышел из этой истории без приключений. Нога сорвалась.       — Бля!       Антон, соскользнув, подставил вторую, снова и снова, и, наверное, всё бы закончилось сломанной шеей, если бы Ромка его не поймал.       Их тела глухо хлопнулись друг о друга, даже носы немного соприкоснулись. Ромка опешил от такой близости и тесноты. В груди жарко вспыхнуло, шея с лицом запылали. Но самое стрёмное во всей этой ситуации было то, что он не мог разжать руки – как схватил Антона, обняв, так и держал его, хотя мог бы уже отпустить. Секунды казались ему бесконечно длинными, пока Тоха медленно не разжмурился и не отпрянул в испуге.       — П-прости, — пролепетал он, упёршись руками в Ромкину грудь, оставляя на ней ожоги прикосновений. Видимо, рожи его испугался серьёзной. Не зря Пятифан постоянно хмурился, у него это получалось непроизвольно.       — Просто смотри, куда ноги ставишь, растяпа, — резким движением он отодвинул Антона и отвернулся, сгорая от злости, тоски и смущения. Чтоб он ещё раз руку подал этому полудурку? Да лучше он сам себе её отгрызёт! Вдобавок пекло это поганое! Хоть бы полветерка подуло! Прикосновения на теле таяли медленно, неохотно, это бесило неимоверно.       Но самая незабываемая часть приключения ждала впереди.       Рома ещё с середины пути заметил, что дно оврага как-то влажно поблёскивает, но решил, что это родник или каким-то чудом ещё не высохшая лужа. Однако, добравшись до цели, он обнаружил весьма неожиданный и неприятный сюрприз. Песок под ногами был влажным и топким, и чем ближе к центру, тем легче в нём можно было увязнуть.       — Плывун. Разувайся, — скомандовал Рома и принялся расшнуровывать кеды.       — Зачем? У меня босоножки за пятку цепляются.       Ромка с сомнением посмотрел на него: вроде умный, в очках, а такую херню иногда городит, хоть стой, хоть падай.       — Думаешь, будут мешать?       — Не, ну ты, конечно, как знаешь, — завёл с ехидной улыбкой Ромка, растягивая слова. — Тебе-то виднее.       Тоха на это поправил очки и ничего не ответил, из чего Пятифан сделал вывод, что тот беспросветный болван.       Связав кеды между собой шнурками и повесив на шею, он прикоснулся ступнёй к влажной упругой поверхности плывуна. Ногу засасывало хорошо, но не смертельно, сопротивление всё же было сильнее. Рома шагнул, погрузился во влажный песок почти по середину голени и быстро шагнул ещё раз, чтобы не увязать ещё глубже.       — Иди! — крикнул он Тохе через плечо. И двинулся дальше, с трудом балансируя, чтобы не завалиться на все четыре конечности, ибо спасать его в этом случае было некому. Тоха, конечно, пацан отчаянный, но они с собой даже палку не взяли, а проверять глубину плывуна в Пятифанах Ромку совсем не прельщало.       Чавкая ступнями в раскисшем от влаги песке, превозмогая холод (всё-таки этот плывун не дождей заслуга, а подземных ключей, и вода в них была ледяная), он наконец-то преодолел препятствие и выбрался на поверхность. С облегчением вздохнув, Пятифан оглянулся, чтобы проверить, сколько ещё осталось Антону, и потерял дар речи, поняв, что придурок этот остался на том берегу.       — Ты чё там, автобуса ждёшь? — выкрикнул он, вложив в свою фразу разом все чувства: усталость, досаду и идиотское умиление.       — Вертолёта! — через секунду послышалось с той стороны, и Пятифан рассмеялся.       — Тормоз, — пробормотал он себе под нос, соображая, как бы скорее Антоху перетащить на свою сторону. — Чё не идёшь-то? — кинул он как будто между делом, выискивая глазами место поуже.       — Я топкое дно не люблю. Мне от него противно становится.       — Так потерпи! — резонно заметил Ромка.       Он таких капризов не понимал. Что значит «не люблю»? Есть слово «надо»! Манную кашу не любишь? Жри, что дают, другой нет! А будешь выёбываться, получишь ремнём по морде.       — Не собираюсь я ничего терпеть!       Ромка стряхнул наваждение воспоминаний.       Никто не обязал быть таким же, как он. Никто не обязан был так же страдать. Особенно Тоха. Может быть, если его отвлечь, он перейдёт и сам не заметит?       — Я обойду по верху, — решил Антон, неопределённо махнув в сторону четырёх жирных лучей.       — Ты ебанулся что ли? — взорвался Ромка. — Знаешь, сколько мы так добираться до дома будем? День-то не бесконечный!       — Нечего на меня орать, если сам заблудился!       — Да пошёл ты на хер! — разозлился Пятифан окончательно, сел и начал обуваться, не желая смотреть, как Петров корячится, пытаясь самостоятельно влезть по почти отвесной стене. — Человек-паук сраный, что б ты навернулся! — бубнил он себе под нос, завязывая шнурок на втором кеде, но у него чуть сердце не остановилось в который раз за день, когда Тоха шлёпнулся на песок с придушенным «блядь».       Ромка в этот момент пожалел всей душой, что сам не супергерой и не умеет перемещаться за долю секунды из одной точки в другую.       — Ты там живой? — выкрикнул он, уставившись на скукоженного Антона.       — Живой, — чуть слышно отозвался тот. — Оступился только. Ногу потянул.       — Ходить сможешь?       — Смогу. А вот лазить, пока, наверное, нет.       — Давай, не дуркуй, — Ромка принял уже привычное хмурое выражение и начал его уговаривать. — Снимай босоножки и дуй ко мне. Это не так неприятно и долго, как кажется.       Тоха заулыбался, как показалось Ромке, ехидно.       — Девушкам ты то же самое говоришь?       Вникнув в смысл вопроса, Рома сощурился и показал ему средний палец. Тоха с улыбкой не преминул продемонстрировать свой. Иногда он был той ещё занозой в заднице, но именно это Ромка ценил в нём больше всего. Антон не давал ему расслабиться ни на секунду. И злиться на него долго было совершенно невозможно.       Тем временем Тоха встал, поправил очки, медленно, скованно подошёл к плывуну, словно боясь, что из него сейчас выпрыгнет крокодил, присел рядом с ним на корточки и потрогал ладонью поверхность.       — Она ж ледяная! Как у тебя только ноги не свело.       — Потому что я закаляюсь с детства, — уверенно ответил Рома.       В этот момент солнце померкло. Ребята одновременно взметнули головы к небу и с удивлением обнаружили жирную тучу над головой.       — Ну охуеть, только этого не хватало, — заволновался Ромка. Лезть по сухому склону одно, а по раскисшему от воды — совершенно другое. — Хорош там уже резину тянуть! — прикрикнул он на Антона. — Видишь, кажется, дождь собирается!       Тоха недовольно зыркнул в его сторону и начал снимать свои уёбские босоножки. Рома терпеть их не мог сразу по нескольким причинам. Во-первых, ноги у Тохи в них всё равно потели, поэтому бегать ему было неудобно, и он неуклюже мог навернуться на каждом шагу, во-вторых, он под них не надевал носки и сверкал голыми пальцами, от вида которых Ромку всего выворачивало. Особенно он охуел, когда Тоха однажды явился к костру с накрашенными ногтями, а на резонный вопрос «чо за херня?», ответил, краснея, что это Оля над ним подшутила, а жидкость для снятия лака они у матери не нашли. Пришлось тогда Ромке у своей матери ацетон одалживать, чтобы Антоха ни себя, ни их с Бяшей не опозорил. В третьих же было то, что босоножки эти сами по себе выглядели, как девчачьи, и как бы Тоха Ромку не пытался переубеждать, тот остался при своём мнении.       Закрепив ремешки застёжек в шлицах шорт, Антон сжал покрепче ладони в кулак и приготовился бороздить простор плывуна.       — Ты только в мои следы не ступай. — предупредил его Ромка. — Правей заложи, так надёжнее будет.       — Почему?       — Там песок жиже, встанешь туда — ещё глубже провалишься.       Тоха кивнул, шагнул и поморщился.       — Холодно.       — Главное, на одном месте не застревай, шевелись, — Ромка его подгонял, невольно маня руками, но, посмотрев на них, вспомнил, как обнимал Тоху, выругался про себя и сцепил их в замок на груди. — Ну чего ты возишься?       Антон продвинулся вперёд на каких-то три шага, впереди оставалось ещё примерно пятнадцать. Такими темпами у него точно ноги сведёт к чёртовой матери, придётся Ромке его выколупывать. Он чертыхнулся и принялся снова развязывать кеды. Но стоило только ему отвернуться, Тоха опять отчаянно выругался.       — Ну чего ты там? — мельком взглянул Пятифан и обмер.       — Кажется, я провалился.       Нога уходила в песок до середины бедра.       — Блядь, ну я же говорил, по моим следам не ходи! — Зла на него не хватало!       Тоха виновато смотрел во все глаза и растерянно улыбался.       — Я и шагнул рядом! Оно само п-поехало…       Ну что за напасть? Да и Ромка тоже хорош. Чего ожидал? Тоха ведь всегда такой был — неловкий. Но в этот раз переплюнул даже себя самого. Вёл себя, как заколдованный какой-то, будто он только за Ромкин взгляд и держался всё это время.       Нога уходила глубже с пугающей скоростью, с ней вместе затягивало и вторую. Плюнув на всё, Ромка рванул на выручку и пожалел конкретно. Обутые ступни сильнее вязли в напитанном влагой песке, замедляя скорость и отнимая силы. Но перепуганный насмерть Тоха был охуенным стимулом, чтобы прорваться к цели.       Коснувшись руки, Ромка сжал её точно клещами.       — Держись за меня.       — Держусь.       — Тяни давай правую.       — Я уже пробовал, левая увязает сильнее.       — Блядь! — он шагнул ещё ближе. — Тогда хватайся за шею.       Тоха поджал губу на мгновение.       — Но тебе…       — Хватайся, тебе говорю, а то здесь останешься!       Тоха послушно обвил его шею руками, спрятал лицо между собственным локтем и его головой и неровно вздохнул. Ромка качнулся, голову повело. Стиснув покрепче зубы, чтобы не проронить ни единого звука или какого-то, прости господи, вздоха в ответ, он обхватил поперёк Антохину спину и потащил на себя. Шло тяжёло. Тоха повис, как сопля, и, казалось, только растягивался сам. Ромка со злости дёрнул его сильнее — уёбские босоножки впились в бедро и пах одновременно. Ромка перехватил Антона, сменив на спине руку, и подцепил сильнее увязжую ногу в районе бедра, лишь бы до задницы не докасаться. Он сам погрузился уже чуть выше колена, но это его не пугало — вытащить Тоху было важнее.       — Ногами меня обхвати! — процедил он сквозь зубы.       В этот раз Тоха спорить не стал, прилип к нему весь, как лягушка холодный и мокрый, и тут же неловко заёрзал из-за своих же грёбаных босоножек.       — Да хорош трепытаться уже, успокойся! Виси, как висишь, а то вместе завалимся, и тогда нас уже никто не спасёт.       Тоха притих, затаился.       Рома с трудом поднял ногу и сделал шаг. Казалось, это простое движение отняло у него все силы, и дальше он двигаться просто не сможет — рухнет вместе с Антоном и поминай как звали. Но лёгкое прикосновение пальцев к затылку, еле заметное, как веток, поглаживающее и, совершенно точно, случайное, сдвинуло что-то в мозгу. Он тут же острее почувствовал руки, трепетно обнимающие его шею, ноги, сжавшие всё его тело, сцепившиеся замком слева на заднице, сердце Антона, бившееся так сильно, будто бы Ромка, вынув его и держал прямо в ладони — и по телу прошёл электрический импульс. Мышцы налились новыми силами, и, словно каменный голем, он принялся передвигать ногами, держа Антона так крепко, как только мог. Эти шаги давались по-прежнему нелегко, но Пятифан запретил себе думать о том, что кеды промокли, и между пяткой и стелькой мерзко чавкает вода, что руки устали, мышцы готовы лопнуть в любую секунду от натуги, и от неё же ноет в висках. Он запретил себе думать обо всём, кроме цели. Не нравится? Мало ли что не нравится! Лучше убиться стараясь, чем перестать и упасть мордой в мокрый песок.       Когда до желанного берега оставался последний шаг, Ромка всё же не выдержал и зарычал сквозь зубы, кидаясь вперёд. Тоха спустил ноги на землю и придержал его, чтобы смягчить падение.       Глядя в пятно пронзительно голубого неба среди набежавших на него облаков, Пятифан тяжело дышал и победоносно улыбался. Он несмотря ни на что добился цели — вытащил их обоих из цепких лап леса, спас их ценой своих сил, и эта усталость была, наверное, самой приятной за всю его жизнь. Тоха сидел на песке рядом с ним и уже надевал босоножки. Он поймал Ромкин взгляд и улыбнулся.       — Спасибо.       — В стакан не нальёшь, — ухмыльнулся Ромка, чтобы перебить своё смущение. Он терпеть не мог его испытывать, и готов был в лепёшку разбиться, чтобы за ним ничего подобного не заметили.       Лицо Антона разочарованно вытянулось.       — Да ладно, — Ромка тут же стукнул его пальцами по руке. — Я пошутил. Обращайся.       Они повалялись ещё немного и встали. Пора было двигать домой. На бокс Пятифан уже опоздал, так хотя бы до темноты из чёртова леса выберется. Найдя путь попроще, они не без матов, но всё-таки взобрались на высокий берег оврага и напоследок остановились, чтобы взглянуть на него сверху вниз, как на поверженного врага.       — Фуф, — отдышался Ромка, утирая предплечьем лоб. — Кажется, я завтра утром не встану.       — Почему? — удивился Антон, задумчиво глядя в пропасть.       Рому задело его равнодушие. Он забыл уже о том, что случилось, или ему всё настолько до фени?       — А-у! — помахал он у Тохи перед лицом, и когда тот к нему повернулся, нарочито глумливо возмутился. — Тебя вообще-то вытаскивал из плывуна! На себе тащил! Чуть самого нахер не засосало.       Антон посмотрел на него как-то странно, словно оценивал, верить ему или нет. Ромку такое выбешивало моментально.       — Да ну тебя нахер, в следующий раз прямо там брошу, хоть помирай, ни за что не вернусь, — забубнил он себе под нос, разворачиваясь, пытаясь за бутафорской обидой скрыть настоящую, и замер, когда Тоха быстро и неожиданно обнял его, прижавшись сразу всем телом. Голова с чуть влажными волосами в районе затылка и за ушами легла на плечо.       — Спасибо, — тихо поблагодарил он и выдохнул Ромке в загривок, переворачивая весь мир вверх ногами.       — Ты, канеш… Пожалуйста, — смято ответил он, с трудом собрав мысли в кучу. — Только отвянь от меня. Чё за пидорство?       Он отвернулся, повёл плечом, и Тоха вспорхнул с него, как перепуганная пичуга. Руки мгновенно исчезли, повиснув вдоль тела, пальцы собрались вместе и сжались в слабые кулаки.       — Я… Ты не думай, — забормотал он. — Просто бываю излишне эмоционален. Полина вот говорит, что все творческие люди такие, — при упоминании о Поле, Рома поднял на него глаза. — Но я не такой, — и в подтверждение своих слов Антон замотал головой.       Ромке смотреть на него стало больно. Хотелось сказать вдруг с какого-то хера: «Зато я, кажись, такой. Чего делать будем?» Но он промолчал, потому что оно того определённо не стоило, если Антоха к нему не питал взаимности. А ещё потому, что всё это грязно и омерзительно — тыкаться хером в очко и сосаться двум мужикам.       Видимо, Ромка опять сделал рожу суровую, Тоха напрягся и даже немного отпрянул назад, забыв, что за ним глубоченный овраг.       Ромка очнулся от этого, как от пощёчины. Взяв за плечо, он заставил Антона сделать три шага в сторону и отпустил.       — Осторожнее. Наебнёшься ещё. Тогда я тебе уже точно помочь не смогу.       Он развернулся и, кинув через плечо Антону: «Не отставай», — пошёл в направлении посёлка.       Мысли его посещали самые разные. Были волнующие и приятные, греющие изнутри, как солнечные лучи, были колючие, острые и будоражащие, как ежевичные ветки, были тяжёлые, неповоротливые и беспросветно тёмные, как дождевые свинцовые тучи.       Что с ним творится? С чего он вдруг начал смотреть на Антона другими глазами? Зачем он в нём ищет ответа, на свой вопрос? Зачем ему запоминать, как пахнет от его шеи, как ощущается биение сердца, если ладонь прижата к спине? Зачем ему пялиться на ноги Тохи в узкой джинсе и на его пальцы ног в босоножках? Зачем?!       Ромке хотелось снова обнять его, просто прижаться носом к плечу и стоять, пока ураган в его сердце и мыслях не стихнет. Но попросить об этом, признаться в том, что ему это надо?.. Немыслимо! Это же не нормально! Так не должно быть! Ему всегда нравилась Поля, и с ней он должен хотеть обниматься, но не с Антоном — дурноголовым и неказистым, который даже через овраг не в состоянии перебраться, чтобы кого-нибудь не напрячь!       Он обернулся на всякий случай, больно уж тихо Петров за ним шёл. Тоха поднял глаза и вопросительно выгнул брови. Рома качнул головой, разозлившись, и отвернулся.       Даже башка его белобрысая не вызывала теперь ничего, кроме грёбанного притока тепла. Будто кисельное сердце Ромки макнули в молочную реку, и там оно таяло, таяло…       Паника резко пронзила насквозь. А если Петров заметил за ним что-то странное и будет теперь шарахаться от него? А если расскажет кому-нибудь? Бяше тому же, или Полине?       — Блядь!       — Да что ещё?! — чуть не подпрыгнув, взвился Рома одномоментно.       Тоха с опаской застыл, не решаясь сказать.       — Снова ногой напоролся на что-нибудь или змея укусила и надо яд отсосать?       Тоха моргнул, почесался.       — Да комары задолбали. Суки, — он звонко шлёпнул себя по щеке и с нескрываемой ненавистью посмотрел на ладонь. — В следующий раз спрей возьму.       В следующий раз…       И сразу тепло побежало по венам.       В следующий раз…       — Возьми, — кинул Ромка и, развернувшись, продолжил путь. Там, впереди, уже замаячил просвет меж деревьев. — Только не блякай больше, а то у меня нервный тик скоро будет.       Тоха догнал его и пошёл рядом.       — То есть вам с Бяшей можно ругаться, а мне почему-то нет! — он даже не спрашивал, а утверждал с возмущением, и Ромка кивнул, ухмыляясь, поддерживая игру. — Дома нельзя выражаться, потому что там Оля, и вообще: «У нас интеллигентная семья Антон, куда ты катишься?» — он так натурально изобразил свою мать, что Ромка невольно прыснул слюной от смеха. — В школе нельзя потому что там школа. Но с вами-то, близкими мне людьми, почему нельзя?       Рому задела формулировка — «близкими мне людьми». Не близкими друзьями, не просто друзьями, а людьми. Так выражалась Полина, говоря об Антоне — «близкий мне человек». Но что она вкладывала в это понятие? И что в него вкладывал Тоха, когда называл их так? Может, он просто имел в виду, что они с Бяшей близки ему по духу? Но это ведь было неправдой. Они отличались и очень сильно — вкусами, интересами, стремлением в жизни. Так что тогда Тоха имел в виду? Может быть, он хотел сказать, что они с Бяшей в общем ему близки, дороги в определённом смысле, но в разной степени? К примеру, Бяшу он ценит, как друга, а Рому, как…       Стоп!       Пятифан мотнул головой.       Хватит себе башку забивать всякой дрянью!       — Ром, ты в порядке?       Ромка кивнул, не глядя, решив, что лучше вообще на Петрова не будет смотреть. А то слишком много сегодня мыслей забористых. Не иначе какую-то химию над тайгой распыляли. Или магнитные бури. Или просто день такой.       В унылом молчании они вышли из леса.       Солнце уже зависло над горизонтом пламенным яблоком, перистые облака разметало, словно художник плеснул белой краски на выцветший голубой холст. Стрижи суетливо метались над лугом, хватая мошек. К гадалке не надо было ходить, чтобы понять — завтра будут дожди.       Тоха устало брёл по дороге, но всё равно умудрялся думать о чём-то кроме хорошего ужина и кровати — взглядом выискивал подходящий цветок, срывал его и добавлял к букету, который уже едва помещался в кулак.       — Для Оли? — спросил Ромка просто, чтобы о чём-то спросить.       — Угу, — улыбнулся тот. Линзы очков блеснули рыжим огнём, оставив ожог на сетчатке.       Дорога виляла между лугов вдоль леса, и вдруг вдалеке показался посёлок. Антон просиял, хотя дом его был на другом конце, а Ромка решил, что проводит его, несмотря на усталость. Антон ни о чём не спрашивал, шёл рядом молча. Даже немного скучно стало и непривычно. Но всё равно уютно и хорошо. Правда порою хотелось взять его за руку, но Пятифан засунул руки в карманы.       Пройдя весь посёлок, выйдя знакомой тропкой к знакомому дому, Ромка готов был пластом упасть от усталости, а ещё ведь домой обратно тащиться. Он даже был близок к тому, чтоб пожалеть, что пошёл проводить Антона, но вылетевшая на порог разъярённая тётя Карина сразу напомнила Роме о цели его прибытия. В несколько фраз успокоив брюзжащую женщину и получив от неё же новую порцию слов благодарности с доброй кружкой воды, он тяжело вздохнул.       День подошёл к концу. На улице почти что стемнело.       Домой идти не хотелось.       Недавно они кремировали отца, а урну мать забрала домой, и Ромку тошнило от одной мысли, что этот урод до сих пор живёт с ними вместе. Его не пугало, что прах станет призраком и начнёт всех мочить в посёлке или пугать соседей, он просто устал от тех бесконечных тягостных лет непримиримой вражды и борьбы за существование в собственном доме, ему не терпелось дождаться момента, когда это всё, наконец, закончится.       Он мог бы, наверно, спустить прах отца в унитаз — после всего, что этот ублюдок творил, там ему было самое место, — но из уважения к матери и её чувствам, Рома не делал этого, предпочитая дождаться, когда она сможет проститься с ним по-человечески.       Только Антохе об этом рассказывать было не обязательно. Мальчик из интеллигентной семьи не должен был думать о том, как живут другие, не интеллигентные, семьи.       — Топай домой уже, — он протянул Тохе кружку и опустил подбородок в ворот застёгнутой олимпийки. К вечеру стало прохладно, из леса тянуло сыростью.       — Я тут, — Антон замялся немного, но поднял глаза и, решившись, раскрыл перед ним ладонь. — Я тут сломал случайно одну. Хочешь? — в руке у него лежала большая ромашка.       — Чё мне ею, жопу подтереть? — усмехнулся Пятифан, но как-то беззлобно, устало, и, видимо, это внушило Антону, что можно шагнуть вперёд и заправить дурацкий цветок Ромке за ухо, а потом отодвинуться и посмотреть оценивающе.       — Тебе идёт.       У Пятифана снова всё перевернулось, только не мир снаружи, а что-то своё, глубоко внутри.       — Едет. Вали уже домой, Петров, задрал, — пробормотал он, стараясь нахмуриться, сделать голос как можно грубее, и хорошо что на улице было почти темно, Ромка молился, чтобы его красных щёк никто не заметил.       Тоха ему улыбнулся в последний раз, сжал в руках кружку и пошуршал по тропинке. Ромка его проводил взглядом почти до порога и, развернувшись, пошёл в направлении дома. Ещё не хватало им ручкой друг другу махать. Он тогда и не уснёт вовсе.       Но Ромке и без махания ручками не спалось. Он долго ворочался, а потом подорвался с кровати, залез в олимпийку и вынул ромашку, которую спрятал от мамки в карман.       Он ненавидел себя за это.       — Любит — не любит — любит — не любит…       Это всё было девчачье, совсем не его.       — Любит — не любит — любит — не любит…       Белые лепестки падали на подушку, измятую простынь.       — Любит — не любит — любит — не любит…       А Ромка с азартом их обрывал, желая найти ответ.       — Любит — не любит — любит — не любит. Не любит.       Сердце сдавило, словно тисками и из него потекла чёрная горечь. Он крутанул ромашку в руке, глядя на голую серединку, как на предательницу, и вдруг где-то с краю глаз уловил одно мелкое белое пятнышко — крохотный лепесток, загнувшийся за край чашелистика.       Стало быть, любит?       Ромка нахмурился и решительно положил серединку цветка в рот. Ромашка была отвратительно горькая, вяжущая и какая-то бесконечная, Ромка пока жевал, размазал по рту половину. Где он услышал, что результат, чтобы он сбылся, надо вот так закрепить, он не помнил, но всё равно упрямо жевал, даже если не нравилось, потому что до сих пор не хотел ремнём по морде.       С трудом проглотив несчастную серединку, он осторожно собрал лепестки, добрёл до сортира, смыл их в толчок и попил воды из-под крана.       Из зеркала на него смотрело довольное, но до омерзения растерянное лицо. Как будто это не он был вовсе. Но то, что творилось теперь в душе, глубоко внутри, ему почему-то нравилось. Нравилось это тепло и надежда. Нравились воспоминания о растаявшем дне. Рома подозревал, что утром, проснувшись, он снова возненавидит себя за все эти сопли, и сколько его так будет швырять из стороны в сторону, сколько он так протянет — хер его знает. И всё-таки в данный момент он был самым счастливым в их богом забытом посёлке. И ему очень хотелось верить, что он такой не один.