Несколько раз, когда Бяша смолчал, и один раз, когда не выдержал

      Морозова сидела с ним за одной партой и улыбалась на все его шутки. Бяша был на седьмом небе от счастья: такая красивая, умная, утончённая, а он рядом с ней — ну как повезло! И он-то старался вести себя деликатнее — не материться особо, не ржать, как гиена, пальцы в нос не совать. И в тему урока старался вникать, хотя делать это рядом с такой-то красавицей было пиздец как сложно. Зато, когда он чего-то не понимал, она чуть хмурила брови в наигранной строгости и объясняла, тыкая тоненьким пальцем в учебник. У Бяши в такие моменты душа замирала. А ещё — когда Поля лёгким движением руки заправляла за ухо прядь волос. Хотелось приблизиться и прикоснуться губами к прозрачному, точно из костяного фарфора, ушку и…       Вся эта сладость резко смешалась и оборвалась пронзительным звоном, лязгом и грохотом. Сон как рукой сняло. Бяша мгновенно вскочил с кровати и аккуратно, стараясь не наступить на стекло, подошёл к окну. Из разбитой створки тянуло пронизывающим холодом.       — И кому это жить надоело, на? — процедил шепеляво Бяша себе под нос, с подозрительным прищуром осматривая освещённую скудным фонарным светом часть улицы.       В комнату ворвалась перепуганная мать в бигудях, подвязанных старой косынкой, и ситцевой ночнушке и зябко поёжилась, не понимая спросонок из-за чего вдруг стало так холодно.       — Айдарчик, что случилось?       — Всё в поряде, ма, спать иди, — хмуро отозвался он, мысленно обещая себе найти суку и открутить ему яйца. Даже не за окно, а за прервавшийся сон о Морозовой. Небось это тот дрищ из сорок девятой, которого они с Ромкой на днях прессанули. Орал ещё, падла, что дом их найдёт. Интересно, как ему теперь со сломаной ногой походится?       Подул сильный ветер и занавеска медленно колыхнулась.       — Это что?.. — мать шагнула к окну. До неё начинало доходить, что случилось, и Бяша, уже предвкушая разборки на полночи, утомлённо закатил глаза. — Это кто?!..       — Чтоб я знал, — недовольно ответил он.       — Надо немедленно вызвать милицию! — решительно заявила мать с уже знакомыми истеричными интонациями.       — Нахрена? — За окном не было слышно ни скрипа снега, ни смеха — ни звука. Либо мудак затаился и ждёт под окном, либо он, тварь, растворился в воздухе. Можно было одеться и выйти прямо сейчас, но Бяша сильно сомневался, что его там ждут с хлебом-солью.       Мать уставилась на него, поражённо моргнула, будто не поняла смысла слова, и зашипела змеёй:       — Что значит «нахрена»?! Чтобы нашли мерзавца!       — Да его там уже нет, — примирительно ответил он, будто убеждал очень впечатлительного ребёнка в отсутствии монстра в шкафу в детской комнате.       — Но милиция вычислит, кто это!       — Милиция твоя с таким запросом пошлёт тебя куда подальше и будет права, на. Иди лучше спать, не ходи здесь, а то на стекло напорешься. С окном я сам разберусь. И того, кто разбил его, тоже сам найду.       Бяша подумал немного, чем можно на ночь заткнуть дыру, всё же окно ему раздолбали капитально — во внешнем стекле зияла дыра размером с баскетбольный мяч, во внутреннем чуть поменьше, с волейбольный, — и не нашёл ничего лучше собственной тощей подушки. Хоть какая-то теплоизоляция до утра, а то он нахуй околеет или заболеет ещё.       А ведь они собирались с ребятами утром в город в кино поехать! Вот хуй ему теперь вместо кино! Теперь Бяша будет весь день окно починять и слушать мамкины бредни — вот радость!       — Это всё твои дружки! — погнала она свою излюбленную телегу. — Вечно таскаешься с ними, врагов себе наживаешь! И чего тебе спокойно не живётся? Нашёл бы себе потише друзей! Нет же! На Пятифанове как свет клином сошёлся!       Бяша тоскливо завыл про себя.       Как же его бесили все эти разговоры! Ну почему его мать считала, что Ромка им руководил? Если бы Бяша сам не хотел с ним общаться — он бы уже не общался. Ромка был тот ещё подарок из Африки, и на все загоны его требовалось терпение ангельское. Зато он был верный и честный, и никогда не позволил бы себе подлости в отношении Бяши. И они были командой! Не Вольтрон, конечно, но тоже хер сломаешь!       — Всё сказала? — повернулся к матери Бяша с подушкой в руке. — Если да, то иди спать, пожалуйста, — вежливо, насколько мог в тот момент, попросил он.       — Не смей так со мной разговаривать! — взревела она. — Я тебе не подружка! И материться в доме не смей!       — Да где я матерился-то? — возмущённо воскликнул он, теряя терпение. Мало того, что ему замечательный сон обломали, так ещё заставляют слушать на холоде, какой он и друзья его мудаки!       — Думаешь я не знаю, что твоё «на» означает? — с уже нездоровыми интонациями понесла она, грозя пальцем. — Я всё знаю!       В такие моменты мать Бяшу конкретно пугала. Ему казалось, она его может просто нахуй убить, и ей ведь даже оружие не понадобится — она просто задавит его своими ста тридцатью пятью килограммами, и пизда.       — Ты произносишь «на», а в голове держишь «на хуй»! — последнее слово она даже не выплюнула ему в лицо, а как будто прогавкала, как собака. Если бы не зима, Бяша удрал бы из дому прямо сейчас, возможно даже, в одних трусах. — И кого ты туда посылаешь?! Меня! Женщину, которая в муках рожала тебя семнадцать часов! Которая каждую ночь вставала тебя кормить! В попу тебя целовала!       — Да я не просил меня в задницу целовать! — выкрикнул Бяша ей прямо в лицо, не выдержав. Каждый раз одна и та же ебатория! Достала нахуй!       Мать обмерла, словно сдулась и опустила руки по швам. А потом, как у куклы, они одновременно дёрнулись вверх, шлёпнулись ладонями о лицо, и она скорбно, самозабвенно завыла.       Бяша готов был завыть с нею хором от несправедливости и идиотских перепадов погоды, из-за которых мать штырило не как обычно бывало — по осени и весне, а круглогодично. Единственный способ был утихомирить её — попросить прощения и провести с ней какое-то время, сидя под боком, чем ближе, тем лучше. Проблема была только в том, что Бяша терпеть не мог с ней находиться не то что рядом, а в одной комнате.       Мать была нездорова, но не настолько, чтобы лечиться в больнице. К тому же в больницу её ещё пойди запихни, она ведь считала себя самой умной и здравомыслящей. Это вокруг одни идиоты — и Машка из восемнадцатой, и Тёть-Света с первого этажа, но особенно Лидия Станиславовна из квартиры над ними — мать её просто не переваривала. Прямо как Бяша её истерики.       Поняв, что иначе поспать сегодня ему не удастся, он, скрепя сердце, заговорил:       — Ну ладно тебе орать-то. Чего разревелась? — Мать не отреагировала. — Не обижайся, а? Я не хотел тебя обижать, слышишь? — он знал прекрасно, что мать его слышит — голос её на мгновение дёрнулся, но вернулся обратно и затянул ту же самую мерзкую ноту. Будто по скрипке линейкой елозили.       Бяша с тоской подумал о Поле и, пересилив себя окончательно, сделал решительный шаг вперёд и тронул мать за запястье.       — Прости меня, а?       Но, видимо, та ещё не в полной мере наелась вниманием — дёрнулась в сторону с криком: «Отстань!», и замерла, замолкнув. Бяша нутром почувствовал — что-то не так. И, в натуре, в следующее мгновение мать заорала по-настоящему — так, будто ей кто-то ногу отпиливал.       — Что, на стекло напоролась? Я же тебе говорил, иди спать, на! — Бяша метнулся, включил верхний свет и отбросил подушку в сторону.       Мать стояла посреди комнаты с раззявленным ртом и орала, как малый ребёнок, которого кто-то обидел в песочнице. Пришлось взять в руки сначала себя, потом её, чтобы силком усадить на кровать и осмотреть ступню.       Рана была неглубокой, но крови с неё сочилось, как со свиньи. Бяша пока не стал доставать стекло, чтобы не усиливать кровотечение, мать через матюки и сопротивление уложил на кровать и накрыл одеялом, а сам побежал на кухню за перекисью и бинтами. Жизнь научила его быть готовым к любой ситуации.       Но лицезреть, как его полоумная мать едва ли не лезет на стенку и бьется в истерике, пачкая кровью постель, Бяша определенно не был готов. Больше всего в тот момент она напоминала одержимую из ужастика «Изгоняющий дьявола», хотелось перекреститься, послать всё нахер и вызвать врачей, но Бяша сумел-таки снова собраться, привести её в чувства, опять уложить, обработать рану и влить в неё полпузырька корвалола, после которого мать стала сонной и апатичной, как сытая жаба. Еле спровадив её до кровати и уложив спать, Бяша хотел навести порядок и лечь, наконец, сам, но когда вернулся обратно в свою промерзшую комнату к замызганной кровью смятой постели и полу, усыпанному стеклом, силы его покинули, он закрыл дверь и тяжело осел на пороге.       Вся его жизнь, с рождения и до сего дня, напоминала Бяше еба́ную буффонаду с элементами драмы и триллера, а он так хотел простых человеческих отношений, покоя, доверия и настоящих счастья с любовью — того, что описано было в любой мало-мальски приличной книге. Ромка как раз и давал ему эти чувства и отношения. Благодаря ему Бяша мог общаться с такими людьми, к которым он сам бы в жизни не подошёл. Он и сейчас не нашёл бы смелости подкатить к Полинке, но, по крайней мере, они могли перекинуться парой фраз на перемене, и этого Бяше уже за глаза хватало. Ему было о чём мечтать и к чему стремиться. А сам Ромка был для него, как брат, жизнь рядом с ним всегда наполнялась смыслом, била ключом, и ничего, что ключ иногда оказывался разводным, они из любой передряги друг друга вытаскивали и спасали.       И как его мать не могла это всё понять, у него в голове не укладывалось. Видимо, всё-таки Ромка был прав — мозги у его мамаши куриные.       — Айдарчик, — услышал он из-за двери слабый голос, как будто его обладательница вот-вот собиралась откинуться. Бяшу от этой ассоциации всего передёрнуло. А ещё от предчувствия, что ночному спектаклю конец не наступит. Ему на сегодня общения с матерью было достаточно, но ей почему-то внимания Бяши всегда было мало. — Айдарчик! — голос её стал требовательным и капризным. Бяша решил отозваться, пока она снова не разоралась на всю квартиру. Отсев от двери и слегка приоткрыв её, он громко шепнул через щель:       — Ну чего тебе?       Материн диван стоял вдоль стены рядом с дверью, потому что ей всегда было интересно, чем её мальчик таким занимается в своей комнате, когда запирается от неё. Бяша ни капли не удивился бы, узнав, что она шпионит за ним, прикладывая стакан к и без того бумажной стене.       — Ляг со мной рядом, — донеслось из-за этой самой стены, и от зазывного, скрипучего голоса матери челюсти сжались у Бяши едва не до хруста.       — Спи, — еле смог выдавить он из себя, надеясь, что этого хватит, чтобы она на сей раз отвязалась, и как можно тише закрыл несчастную дверь, которая не смогла бы его спасти, в случае если мать захотела бы выковырять его из комнаты. Но, видимо, это, и впрямь, был последний порыв, мать тут же умолкла и голоса больше не подавала, а минут через десять раздался раскатистый храп.       Словно очнувшись от этого звука, Бяша еле поднялся с пола и только в этот момент понял, как сильно замёрз. В комнате стояла дикая стужа, разводы крови успели застыть на полу, превратившись в рубиновый лёд, простынь и пододеяльник по той же причине смёрзлись. Сняв всё бельё и собрав в охапку, парень тихонько пробрался мимо храпящей матери, бросил всё в ванную, заткнул дырку пробкой и включил воду. Стиральной машины в их доме не было — старая совсем доломалась ещё год назад, а на новую накопить всё как-то не удавалось. Поэтому всё тряпичное Бяша отстирывал сам, руками. Засыпав прямо под струю воды порошка и пятновыводителя, он намочил в раковине половую тряпку, в другую руку взял веник с совком и тихо вернулся в комнату.       На пороге его, успевшего немного согреться, всего передёрнуло. После ванной комната казалась рефрижератором продуктового магазина, в котором по молодости работала его мать. Выругавшись на свою непоследовательность, Бяша отбросил на пол всю тряхомудию, поднял подушку и принялся осторожно запихивать её в оконную пробоину, стараясь ненароком не увеличить и матерясь при этом на мудака, что устроил ему веселую ночку.       Бяша решил, что после такого сломанными ногами этот чмошник не отделается, Бяша его заставит жрать собачье дерьмо, и не успокоится, пока не убедится, что тот его проглотил.       Минут через десять стараний, когда подушка торчала из разбитого окна примерно наполовину, стало ощутимо теплее. Батареи шпарили нещадно, поэтому Бяша даже не сомневался, что воздух скоро прогреется. Сам он согрелся, пока собирал осколки стекла с пола и подметал прозрачные крошки, стараясь не лязгать на всю квартиру. Зато тряпка, лежащая на полу, успела остыть и даже местами замёрзнуть, и пол оттирала плохо, но приложив от злости все силы, вскоре Бяша справился и с разводами, а грязный матрас просто перевернул, чтобы на нервы не действовал.       К моменту, когда он вернулся в ванную, бельё уже вовсю плавало в шапках мыльной пены, напоминающей белый туман над полями после недели дождей. Выполоскав и отжав половую тряпку, Бяша закрутил краны и взялся за простынь с пододеяльником. Мамкина кровь всегда отходила херово, густая и липкая, она въедалась в волокна, как ёбаный дуст, Бяша её терпеть не мог. В какой-то момент он даже подумал взять пемзу, но вовремя вспомнил про хлорку…       Часы показывали половину четвёртого, когда он закончил со стиркой. За окном было так же черно. В комнате потеплело, правда, матрас до сих пор оставался таким же холодным, казалось, пружины в нём заиндевели и не отогреются никогда. Но Бяше было уже насрать на любые неудобства, он, наверное, мог бы и голый уснуть на ледяном полу, так устал. И всё же на импровизированную грелку из пластиковой бутылки его хватило, за что сам себе он пиздец как был благодарен уже через пять минут почти бессмысленного кутанья в голое колючее шерстяное одеяло. Новое бельё Бяша стелить не стал: оно хранилось у матери в комнате, дверки шкафа скрипели, а будить её было чревато очередным нытьём.       С одной стороны Бяше мать было жалко — так сильно порезалась, ещё с её весом, хер её знает, сколько всё это будет болеть, заживать. Но с другой, его мать и без раны жила по принципу «не поноешь — не дадут», и ныла всегда, везде и по любому поводу. Так у них в какой-то момент появилась пенсия по потере кормильца. Не было, не было, а потом раз и на тебе! Видимо мать заебала своим нытьём даже собес, плачась, какая она несчастная одна ребёнка растит. И это при том, что Бяша отца своего в глаза никогда не видел и в принципе был не в курсе, сдох он на самом деле или где-то небо коптит, а мать ему ничего вразумительного сказать не могла. Когда Бяша был ещё мелкий, она пиздела, что отец его то лётчик, то геолог, то просто богатый, красивый мужик, который мимо их города проезжал (мать-то по молодости жила в другом месте, это потом её с Бяшей сопливым сюда занесло). Парень тогда уже, в детстве, рассказам её не особенно верил, а когда профессии предположительного папаши начали резко крутеть (режиссёр, журналист, спецагент на задании), так и вовсе решил, что у мамки кукуха поехала. В чём, собственно, к тому моменту не сомневался никто в их подъезде.       С Бяшиной мамкой из-за её характера и манеры всё время жаловаться на жизнь никто не хотел иметь дела и никто не дружил, и Бяше, когда он подрос, пришлось ещё всем доказывать, что он, в отличие от своей мамки вменяемый, и дело с ним иметь можно и нужно. Единственным, кто по жизни на всё это срать хотел, был Пятифанов Ромка. Он с Бяшкой как подружился в первом классе, так они и не ссорились. Если только, по мелочи — пизданёт кто-нибудь, что-нибудь (в основном это Ромка был), но Бяша на пиздёж внимания особо не обращал, его больше дела волновали. А дела говорили ему одно — Ромка его самый лучший друган, в огонь и воду за него полезет.       И теперь, лёжа на вымороженном матрасе в обнимку с бутылкой, Бяша решил, что, пожалуй, тот мудень, что окно ему выбил, нарвался по полной, и одним поеданием дерьма и ногами он не отделается. Бяша попросит Ромку его отметелить. А Ромка, когда срывался, мог и до полусмерти забить. В сладчайшем предвкушении скорой мести он провалился в глубокий сон, из которого по ощущениям почти тут же вырвал будильник, заведённый на семь утра. Бяша поморщился, высунул нос из-под одеяла и нажал на кнопку, прерывая противное электронное пиканье.       На улице всё ещё стояла темень, подушка, подсвеченная фонарями, чернела в окне бесформенным пятном. В комнате было холодно. Лучше б ему приснилась вся эта ебатория! Нехотя встав, он, не снимая с себя одеяла, приоткрыл дверь и прошлёпал на кухню, где в их квартире стоял телефон. Ромыч поднял трубку на удивление быстро.       — Даров, — поприветствовал Бяша и широко зевнул, едва не вывихнув челюсти. — Ты чо, уже встал, на?       — Ну да, — Ромкин голос казался на удивление бодрым, даже немного нервным, как будто ему предстояло не в город ехать, а на экзамен идти. — А ты чё так рано звонишь? До выхода час целый.       Ромыч обычно подобных вопросов не задавал, и Бяша немного потешил своё самолюбие, что друг его за версту чует — какая-то хуйня случилась.       — Да мне какой-то мудень среди ночи в окно камнем зарядил, на, — сказал он на удивление довольно, даже как будто похвастался.       — Иди ты!       — Ну!       — Урыл?       — Кого я там урою в трусах одних, на, зима на дворе? — усмехнулся Бяша.       — А, ну да, — Ромка ненадолго замолчал. — И чё теперь? Как ты? В смысле, чё делать будешь?       — Да чё делать, окно буду чинить, хуле, — Бяша услышал шорох из мамкиной комнаты и прислушался — спит или нет. Всё же ругаться матом в доме было нехорошо. — Так что придётся вам сегодня ехать без меня, на.       Он произнёс это и вдруг подумал, что Ромке такой расклад даже на руку, он может с Тохой вдвоём потусить, как и стремился всё чаще в последнее время. Бяша его за это не осуждал, когда человек сильно нравится, хочется быть только с ним и ни с кем его не делить, он и не ревновал почти, Тоха он хоть и ровный пацан был, а всё равно Ромке Бяшу вряд ли смог заменить бы.       — Бля, ну пиздец, — вздохнул Ромка. — Без тебя совсем тухляндия, — голос его показался Бяше на удивление безрадостным, и он лишний раз восхитился Ромкиным самообладанием. Это ж как он шифруется, гад, даже перед кентом своим! Значит, другие его и подавно не спалят!       — Да ладно, чего ж, на, дело житейское.       — Слыш, может мы с Тохой дойдём до тебя, с окном поможем, а потом и поедем все вместе? Ну будут билеты чуть подороже, я докину, у меня есть.       От мысли, что Ромке и Тохе придётся общаться с его полоумной мамашей, Бяша покрылся плёнкой холодного пота.       — Да не, вы езжайте без меня, на. Потом расскажете, или ещё раз втроём смотаемся, как смогу. — В этот момент из комнаты матери послышался скрип дивана. — У меня тут мамка ещё слегла, на. Так что музэй временно закрыт для посещения.       — А с матерью чё не так?       — Да на стекло напоролась ночью, устроила мне истерику.       — Бля, — голос у Ромки сорвался на сип.       — Да пиздец, на, — и Бяша заржал, радуясь, что его так поддерживают. — Так что пока ходуля её не заживёт, я вряд ли из дома выползу, на. Она без меня теперь даже поссать не сходит, — он оглянулся на комнату ещё раз, прислушиваясь, приложил руку к трубке и зашептал, как всегда, шепелявя. — А вот если ты мне мудилу того найти поможешь и побазаришь с ним, я тебе век благодарен буду.       — А ты уже знаешь, кто это? — голос у Ромки сделался до того напряжённый, что Бяша в который раз убедился — его друган все его проблемы, как свои воспринимает.       — Есть у меня мыслишка одна, — заулыбался он.       — Без пизды, зови.       Ромка готов был любому вломить, кто Бяшу обидит. Настоящий друган.       — Замётано.       В трубке повисло молчание. Бяша насторожился.       — А у тебя-то как? — спросил он, посерьёзнев.       — Да у меня-то нормас, — Ромыч долго и медленно выдохнул, не иначе курил прям на кухне. — Слыш, чё. Давай я, может, один приду и окно починю? Это Тоха грузануться может, я твою мамку знаю, мне до пизды все её выступления.       От его непривычной заботы Бяша испытал невероятное чувство благодарности. Даже в глазу кольнуло разок. И тут же последние сомнения и досаду, что ребята будут без него словно рукой сняло.       — Спасибо, Ромыч, ты, конечно, щедрый тип, но я так не могу. Это моё дело, семейное, на. Вы езжайте, правда. Я справлюсь.       — Ну как знаешь, — тихо ответил Ромка и совсем чуть слышно добавил. — Бывай.       — Покеда, — сказал на прощание Бяша, хотя его вряд ли услышали — слишком быстро пошли гудки.       Пробираясь обратно в неверных сумерках, Бяша не заметил, чтобы мать бодрствовала, правда, она не храпела, но и не молчала, уставившись в стену, как у неё бывало порой, дышала глубоко, ровно, размеренно, и Бяша с большим облегчением вздохнул, заходя к себе. Он лёг на кровать с ясным намерением доспать ещё пару часов. Но стоило только устроиться и прикорнуть, как в стену три раза стукнули, а потом зазвучал противный блеющий голос: «Айдарчик! Подойди, пожалуйста!»       И началось! То ей попить принеси, то поссать отведи, то ей пожрать захотелось, то у неё пульт программы не переключает, и вообще ей одной скучно — приди и её развлеки разговорами. Бяше и так было худо — виски ломило после бессонной ночи, руки не слушались, так ещё мать со своими капризами все соки выпила. Нога у неё, конечно, болела, да только она и до пятки пораненой весь мозг могла высосать через трубочку. Промаявшись до девяти утра и поняв, что поспать ему больше не светит, Бяша предпринял волевое решение дойти до Захарыча, чтобы узнать у него про стекло.       Старый учитель труда в былое время частенько делился с ним дощечками для выжигания, да не только ими и не только с Бяшей. У Захарыча в сарае чего только не водилось, и весь посёлок об этом знал, все у него что-то спрашивали. В детстве Бяша с Ромкой придумывали, что старик строительный рынок ночами грабит, да только не грабил он ничего. Много в окрестностях было брошенных домов и деревень, где уже ни единой живой души не обитало. Вот и мотался Захарыч туда на своей копейке за стройматериалами, выбирал что получше, привозил, очищал, что-то доводил до ума и продавал по дешёвке, чтобы только бензин отбить да на сигареты осталось. Не корысти ради он всё это делал. Захарычу не хотелось, чтобы его посёлок пустел, чтобы люди из него убегали и забирали детей. А то кого ж ему тогда учить останется? Вот он и крутился. Ромка, балда, смеялся над ним, а Бяша всецело его точку зрения разделял, хоть сам однажды мечтал свалить отсюда куда подальше, просто потому что жить так было невозможно.       — Ты куда? — заныла мать, увидев, как Бяша вышел из комнаты в тёплой одежде.       — По делам, — коротко хмуро ответил он, намереваясь скорее уйти, но мать его не отпускала, цепляла вопросами, как крючками.       — По каким делам? — её голос, гнусавый, противный, бесил Бяшу чрезвычайно, и вместе с тем заставлял испытывать хитровыебанный букет эмоций из ненависти к себе, стыда и сочувствия к матери. Да что ж он за сын такой, если не может с ней вместе побыть, когда она так в нём нуждается? Но Бяша физически не мог находиться с ней рядом, его воротило с души, особенно когда она упрашивала его сесть поближе и жалась к нему своим огромным, кисло пахнущим телом.       — За стеклом! Буду окно ремонтировать! — отчеканил он изо всех сил стараясь не добавлять «на» через каждое слово.       У матери задрожала губа.       — Не ври мне! Знаю я, куда ты собрался! С этим своим Пятифановым снова шляться пойдёшь, как бродячая собака! Как будто дома у тебя нет!       — Ну чё вот ты? — вымученно улыбнулся Бяша в качестве извинения за свою несдержанность. — Я Ромычу звонил с утра, про окно рассказал, они без меня в кино поехали.       Бяше вдруг стало немного обидно, что так оно всё обернулось. Надо было ему согласиться, когда Ромка предлагал помочь, да что уж теперь… Он тяжело вздохнул, невидящим взором глядя в экран телевизора. Показывали какой-то фильм с Джеки Чаном, Бяша его хорошо помнил, у Ромки такой на кассете был, они его несколько раз смотрели. Он до сих пор озвучку помнил почти наизусть, ту самую, гнусавым голосом. Но по телеку озвучка была другая, и фильм с ней воспринимался уже иначе.       — Небось Пятифанов твой окно и разбил.       Бяша сперва пропустил эту фразу мимо ушей, но она словно вернулась через секунду обратно, пролезла в уши, добралась до мозга и брызнула на него кислотой. У Бяши от злости челюсти и кулаки сжались до скрипа, глаза резко сузились, к щекам подступил нестерпимый жар, а в груди стало так невыносимо тесно от сдерживаемого крика, что трудно вдохнуть.       — Не гони на Ромку, слышишь, на?! — яростно зашипел он, чувствуя, как на затылке короткие волосы поднимаются дыбом.       Мать смотрела с издёвкой, с ухмылкой на жирных губах, и за это самодовольное выражение Бяше впервые хотелось ударить её по лицу.       — Он, может, не святой, но такого точно не сделает! Особенно мне! Мы с ним, как братья!       — Русскому бурят — не брат, — плюнула ядом она с противной усмешкой, как будто сама была какой-то другой национальности. Но Бяше на это было глубочайше насрать. Его чаша терпения переполнилась, и, вдохнув побольше воздуха в грудь, он на выдохе выпалил:       — На хуй пошла, ведьма старая!       Фраза его подействовала, как на беса святая вода: мать заметалась в кровати, задёргалась, заистерила, забила ногами и начала орать, пуча от злости тупые глаза. Но Бяше от того, что он, наконец, сказал вслух, что думал, стало настолько легче, что он даже не испугался её припадка. Внутри поселились чарующая эйфория и небывалое спокойствие, будто солнце взошло, и после кромешной тьмы расцвело морозное свежее утро.       «Побесится и перестанет», — подумал он вдруг почти равнодушно о матери, развернулся и молча ушёл в прихожую одеваться.       До слуха его долетали проклятья в адрес его и Ромки, но Бяшу они совершенно не беспокоили, он купался в этом новом ощущении упоительного блаженства. Оно было с ним, когда Бяша обувался и надевал куртку и шапку, когда выходил из квартиры и закрывал дверь ключом, когда он сбегал по лестнице от ненавистного дома и выходил во двор под широкое лазоревое небо, звенящее от чистоты и света. Оказывается, солнце, и правда, уже светило вовсю, это ему почему-то казалось, что ночь никак не закончится. Вдохнув морозного воздуха, Бяша нащупал пачку в кармане, вытянул предпоследнюю сигарету и закурил.       Он обошёл дом с торца, чтобы пройтись под окнами с сигаретой — демонстративно и гордо, чтобы ещё сильнее закрепить свою победу над матерью, как вдруг его взгляд привлекли характерные пятнышки у окна первого этажа, словно кто-то тушил сигарету о стену. Бяша не обратил бы на них внимания, но дом этим летом покрасили, и местная детвора ещё не успела его целиком изгадить. По крайней мере, здесь Бяша эти отметины видел впервые. Зато абсолютно такие же красовались за углом школы, у висельника, где они часто курили с пацанами. Ромка такие же оставлял иногда, когда ему кто-то из учителей двойку ставил, какой-нибудь хер долг не хотел отдавать, или Антошка с Полиной слишком громко смеялся на перемене.       Бяша остановился. Холодное и безэмоциональное любопытство захватило весь его разум. Вернувшись к подъезду и прогулявшись по узкой асфальтовой дорожке, что опоясывает весь дом по периметру, Бяша остановился у меченого окна и поднял с асфальта один из окурков. Фильтр знакомой марки оказался смятым, будто его зажимали между зубами. Рисунок зубов тоже был Бяше знаком. Они слишком долго с Ромкой курили одну на двоих, а Бяше всегда интересны были такие вот мелочи.       Вспомнилось вдруг, как однажды летом он Ромке рассказывал, что человека, если уже по чему-то другому нельзя опознать, опознают по зубам, потому что они такие же уникальные и неповторимые, как отпечатки пальцев. И тогда же он пообещал, что если Ромку вдруг сцапает маньячелло, Бяша найдёт его труп, опознает и похоронит честь по чести. Ромка тогда ещё подзатыльник отвесил. Сука.       Горячая волна поднялась по груди из желудка, его чуть не вырвало. Бяша встал с корточек и тяжело вздохнул.       Да нет. Не могло быть такого. Чтобы его закадычный дружбан прокинул его ради… свиданки?       Нетронутый снег на газоне зиял провалами в форме ботинок. Бяша шагнул к ближайшему и заглянул в него — там красовался рифлёный след от ботинка. Такой же знакомый, как все остальные улики. Пройдя по следам, Бяша встал чётко напротив окна и поднял глаза. Отсюда, именно с этого места, швыряли камень, который разбил ему ночью окно, и по всему получалось, что сделал это его лучший друг — Пятифанов Ромка.       У Бяши от злости с обидой слёзы в глазах проступили и тут же замёрзли крохотными ледышками.       Сука!       Блядина блядская!       Они же всю жизнь за партой одной сидели! Жрали из одной тарелки! Делили всё пополам! Бяша ничем не пожадничал ради него! Последнюю рубаху готов был отдать! А Ромка с ним вон как?! И ради чего?.. Ради этого… задрота?!       Мир показался с овчинку и потускнел. Недосып и капризы матери казались теперь ничего не значащей ерундой по сравнению с этим предательством. Именно так расценил Бяша Ромкин поступок — никак иначе. Чувство, словно всю грудь разодрала огромная лапа хищного зверя, переломал рёбра, разорвала внутренности стало таким насыщенным и ярким, что от этой, уже физической, боли, он едва на всю улицу не заорал. Бяша с трудом прикурил и быстро пошёл в сторону дома Захарыча, чтобы под окнами не отсвечивать.       А хуже всего было то, что его ебанутая мать оказалась права. А Бяша послал её на хуй. Как он теперь на неё посмотрит, как с ней заговорит? Ведь даже если он ей ни о чём не расскажет (а он не расскажет, это уж точно, он ей такой радости не доставит!) мысль о том, что он виноват, будет его преследовать постоянно, и мать, как вампир, почувствует это, и будет липнуть к нему со своим навязчивым вниманием. Было бы место такое зимой, куда Бяша мог бы сбежать от неё — он бы сбежал немедля.       Но Ромка, какая ж падаль! Как он так мог? Ведь точно он был! А ещё щебетал ему в трубку, соловей херов, помощь предлагал! Да какой ты соловей после этого? Петух ты самый настоящий!       В тяжких раздумьях Бяша дошёл до Захарыча, но старика дома не оказалось. Видимо, снова поехал пополнить свои запасы. Бяша расстроился ещё сильнее. Ему даже руки нечем было занять, чтобы отвлечься! Остался единственный действенный способ забыть обо всём — нажраться до поросячьего визга.       Выпотрошив карманы себе и паре мальчишек помладше, Бяша наскрёб на бутылку водки и чипсы, не поднимая глаз, пронёс пакет мимо матери и заперся на щеколду до следующего утра.       А в воскресенье он пожалел, что вообще остался в живых, потому что ломота в висках от недосыпания показалась ему приятным поглаживанием. Зато гнев на Ромку слегка поутих. Понятное дело, с чего он так сделал — он же не мог прийти к Бяше и попросить его по-человечески, мол, братан, посиди-ка ты дома, мне надо с тёлочкой, ну то есть с Тошиком затусить наедине. Но блядь! Разбивать окно лучшему другу среди зимы это самая настоящая подстава!       Кое-как приведя себя в порядок, обработав матери рану (она всё ещё обижалась, поэтому пятку из-под одеяла вытащила молча, за что Бяша ей был охуительно благодарен) и закинув в себя какую-то ерунду на завтрак, он снова собрался и дошёл Захарыча.       На этот раз ему повезло: старик подогнал стекла как раз подходящего размера, только вот загвоздка с одним возникла — оно было витражное, с какими-то лилиями, прям как в храме. Раньше Бяша такое только по телеку видел. Сперва он хотел было заломаться, но Захарыч ответил, что стекло это не из церкви какой-то, а из межкомнатной двери, ему обменяли его на другое, и дать он его может даром, потому что его давно никто не берёт. Бяша обрадовался такому подарку и согласился, не думая, пообещав старику блок сигарет, как козлину найдёт, что его разориться заставила.       А дальше он три часа к ряду сначала окно разбирал по кусочкам, выдёргивал рейки вместе с гвоздями, потом устанавливал всё обратно уже с новыми, целыми стёклами. Яркое, разноцветное, Бяша поставил внутри, оно его шибко радовало. Свет так красиво падал прям на подушку — зелёными, синими, розовыми и жёлтыми пятнами. И правда, как в церкви, даже на душе становилось как-то светлее.       Только на злость и обиду Бяшину это не больно-то повлияло. Ромка ему не звонил, не спрашивал, как дела, видимо, ссал на глаза показаться, а Бяшу такое злило ещё сильнее. Зло в нём бурлило так сильно, что Бяша всерьёз ему в морду решил съездить, как только увидит, и очень жалел, что для этого надо дождаться следующего утра. А ещё Тоше этому, потому что один Ромка вряд ли додумался бы до такого. Наверняка этот гандон всё придумал! Тоже получит! Бяша ему очки в зенки вотрёт!       С матерью всё было так же, она, слава богу, с ним не разговаривала. Заговорила только на утро, когда Бяша собрался в школу.       — Куда? — заныла она так резко и неожиданно, что Бяша едва от страха не обосрался.       — Блин! В школу я!       — Вот! — завела она снова. — Отец твой меня бросил, и ты меня бросаешь!       — Да он заебался небось нытьё твоё слушать! — ответил вдруг Бяша, дрогнул от собственной грубости и застыл, дожидаясь ответа.       — Хам! — плюнула мать в него и отвернулась к стенке.       Бяше стало смешно. И всё это время он боялся вот этого? Держал язык в заднице лишь для того, чтобы его хамом не обозвали? Да боже мой! Он лучше будет хамом, чем трусом в собственном доме!       — Какой есть! — с гордостью заявил Бяша и шёл в школу.       Он курил на углу почти до звонка — Ромыч так и не появился. Желчное бешенство перекатывалось внутри.       — Ну я вам устрою сейчас голубятню! Я, блядь, вас тут всех сейчас уделаю, на! — выдохнул он, затушив сигу о стену и поднялся в класс.       Но в классе из голубков был один Петров, который на первой же перемене подсел на свободное место и взахлёб за две минуты перессказал весь фильм. Бяша нихуя не понял, но было очень интересно, и он решил, что позже сходит один или кассету купит. Но ещё интереснее был рассказ Антохи про драку, в которой Ромка, решив погеройствовать, полез один на троих, за что ему тут же и навешали. Ещё и шапку отняли.       — И чё он теперь?       — Валяется дома с температурой. Голос хрипит просто жутко. Как у старика. Но к вечеру ему лучше стало, даже аппетит появился.       Тоха, конечно, мог и уже умел фуфло толкать, но почему-то на этот раз Бяша за ним гонева не заметил. Получалось, окно Пятифан разъебал по собственной инициативе, за что карма в лице трёх уродов и последующей болезни быстро его настигла.       — Ты чё, заходил к нему что ли? — удивился Бяша.       — Ну, да, — замялся Антон и слегка покраснел. — А потом его мама пришла, я и с ней познакомился.       «Ебать, идиллия», — подумал Бяша с тоской и покосился в сторону первой парты, на спину Морозовой.       Почему одним всё, а другим ничего? Несправедливо это. Неправильно.       — Бяш.       — М?       — Скажи, а ты давно узнал, что у Ромы папа умер?       — А тебе кто спиздел, на? — встрепенулся Бяша. Он хоть и злился на Пятифана, а секреты его до смерти хранить собирался, покуда они таковыми являлись.       — Да мне его мама сказала, а потом и сам он подтвердил, — глядя куда-то сквозь парту, проговорил Антон. Его голос был тихим, пальцы крепко сжимали простой карандаш. — Просто я спросил, почему он не сказал, а он не нашел, что ответить, и я подумал, если он тебе сказал, а мне нет, значит он тебе, как другу, больше доверяет…       Бяша с удивлением уставился на него. А Тоха, пожалуй, слегка изменился за эти два дня, что-то новое появилось у него во взгляде. Пусть ситуации с Ромкой и его тайной задела его, в целом Антон выглядел куда более уверенным в себе и спокойным. И это была не маска спокойствия, под которой вечно бились звери-эмоции, а настоящее уверенное спокойствие. Бяше это определённо нравилось. Тоха что-то ещё узнал помимо истории с отцом, Бяша теперь был уверен, но что? Неужели у них с Ромкой и правда всё сладилось? Хотя стал бы Антоха тогда к Бяше с такими вопросами приставать, он бы тогда у самого Пятифана из души три души вынул. Нет, тут что-то другое. Но уже близко. Вот ведь придурки! Бяша вдруг понял, что был бы за них очень рад, что переживает за этих двух идиотов, сильнее, чем за свою личную жизнь, которой благодаря этим двум идиотам у него и нет.       — По-моему ты слишком много думаешь, на, — серьёзно ответил он и рассмеялся, когда Антон поднял на него хмурый сосредоточенный взгляд. — Да расслабься ты, Тошик! — Бяша хлопнул его по плечу и потряс. — Ромыч тебе доверяет. Бля буду, на! Если он что-то тебе не сказал, то это, чтобы ты не парился лишний раз. А доверять он тебе доверяет, я те отвечаю. Без пизды. Он тебе больше доверит, чем мне, помяни моё слово, на!       Тоха коротко испуганно зыркнул на него и медленно покраснел до цвета томатной пасты, Бяше аж самому неудобно стало. Спас их двоих только звонок на урок. Пришлось Антохе идти за свою парту.       Весь оставшийся учебный день Петров витал в облаках, разрисовывая замысловатыми узорами поля тетрадок. После уроков он собирался Ромке домашку снести и, судя по настроению, с большим нетерпением ждал своего короткого путешествия. Бяше даже стало жаль его обламывать. Однако лямуры тужурами, а разговор серьёзный с Пятифаном никто не отменял. Какие бы не были у другана-Ромео благородные порывы, Бяша такое с рук спускать не собирался, меру тоже знать надо, нехуй за счёт кентов свои проблемы решать. Поэтому после уроков он нагнал Тоху уже на пути к Ромке и, закурив, серьёзно сказал:       — Слышь, Тошик, мне тут с Ромычем одну тему надо перетереть, смекаешь, на?       — Ну так пойдём со мной — перетрёшь, какие проблемы? — спокойно ответил Антон.       — Без свидетелей.       Очкарик остановился, поднял глаза и нахмурился.       — Это из-за того, что мы без тебя в кино пошли? Ты на него за это в обиде?       Бяша нервно выдохнул в сторонку и усмехнулся. Какой-то сраный слёт детективов-любителей, в натуре.       — Не, мне по другой теме.       — Ага! Так я тебе и поверил! — вспылил вдруг Антон и толкнул его ладонью в плечо, чего в жизни никогда не делал.       — Слыш, ты чо руки распускаешь, на? — возмутился Бяша.       — Говори, чего вы с ним не поделили?       — Да твоё какое дело, на? Это только нас двоих касается!       — Пока Рома болеет, можешь считать, что я за него!       Бяша в осадок выпал от нетипичной реакции Тохи. Раньше тот сразу слился бы, струсил, если и отвечал бы, то только за себя, но вступаться за Ромку…       Бяша угрожающе прищурился, Антон продолжал всё так же буравить взглядом, сжимая руку в кулак. Их молчаливое противостояние напоминало сцену из вестерна, только вместо степи была заснеженная дорога, а вместо перекати-поля через неё, кувыркаясь, летел пустой целлофановый пакет из «Копейки».       — Пообещай мне, что это будет мирный разговор, — потребовал Антон со всей серьёзностью.       — А хо-хо не хо-хо? — ухмыльнулся Бяша, не понимая, как с этим новым Антоном общаться. Что там у них такого произошло, что он за один день изменился до неузнаваемости? Чпокнулись они что ли, прости господи? И тут же Бяша пожалел, что вообще подумал об этом. Ему стало слишком неловко стоять рядом с Тохой, представляя, как тот мог бы с Ромкой… Да блядь!       — Бяша. Пообещай мне, пожалуйста, что пока Рома не выздоровеет, вы с ним драться не будете. Ни с другими, ни друг с другом. Он может сколько угодно геройствовать, но это не отменяет его паршивого состояния.       Бяша сконфузился ещё сильнее. Тоха всего лишь о Ромке заботился, как он делал это всегда, просто раньше Ромка не сваливался на несколько дней с ебучей температурой и паникёр Антоха воспринял всё слишком серьёзно. Это было чертовски мило и столь же бессмысленно, учитывая характер самого Пятифана.       — Да не ссы ты, никто твоего Ромыча трогать не собирается, — Бяша сплюнул табачную крошку и протянул на прощание руку. — Отвечаю, на.       Антон посмотрел на руку, поднял непроницаемый взгляд.       — Обещаю, — выдавил через силу Бяша. Лишь после этого Антон согласился пожать ему руку и уйти с дороги.       — Задания передать не забудь, — кинул он хмуро, поправив рюкзак, уже уходя в сторону своего дома. Бяша какое-то время посмотрел, как Тоха неловко переступает через ледяные колдобины, хмыкнул, мол, тоже мне, Клинт Иствуд нашёлся, развернулся и зашагал, куря в задумчивости без остановки.       Прийти на порог к Пятифану после случившегося для него стало тем ещё испытанием веры. Но для Ромки их встреча стала не меньшей проверкой на прочность. Он ждал Антона, Бяша был в этом уверен. Ромка открыл дверь так быстро, как будто за ней караулил, он даже «кто там?» не спросил. А когда вместо Тохи увидел старого друга, взгляд его на мгновение из задорного сделался отчуждённым, стеклянным, но тут же, навесив знакомый оскал на лицо, Пятифан произнёс:       — О, здоров! — они коротко, по-свойски пожали друг другу руки. — А где Петрова просрал?       — У него дела какие-то, на. Я вместо него пришёл.       И хорошо было видно, как он огорчился. По крайней мере для цепкого взгляда Бяши. Или у Ромки из-за болезни сил не хватало, чтобы маскироваться ежесекундно.       — Ну так заходи, раз пришёл, чего стоишь-то? — сквозь кривую ухмылку сказал он и пропустил Бяшу через порог.       Однако уже за дверью маска гостеприимства слетела, обнажив его настоящие, живые эмоции. Ромка был сильно расстроен, возможно он даже злился, о чём говорили гуляющие желваки и губы, сжатые в плотную линию. Да и фигура его напряжённая вызывала некоторые опасения. И хотя в тот момент он смотрел не на друга, а куда-то в стену или даже сквозь неё, Бяше показалось, что Пятифан разозлился именно на него, на то, что тот посмел обломать их с Тохой «типа-свидание», и это предположение незамедлительно вызвало ответную реакцию.       — Ну рассказывай. Как фильмец?       — Да как? Нормально, — уныло ответил Ромка, пожав плечами.       — И всё?       — Заумный немного. Тебе бы понравился.       — Тоха тоже жалел, что меня с вами не было. Сказал, тебя в три хари отметелили у киношки так, что ты слёг, на, — вальяжно произнёс он, вешая куртку.       — Чё, прямо так и сказал? — голос у Ромки и правда немного хрипел, Бяша взглянул на него и испугался.       Ромка опешивший выглядел так, будто из-под ног у него выбили пол или из него самого выдернули хребет. Он явно не понимал, что творится, и как с этим справиться. И самое главное было то, что Бяша своими словами такое его состояние спровоцировал. Ему даже стыдно немного стало за то, что он чувства Ромкины не щадит. А с другой стороны, его чувства Ромка щадил, когда среди ночи камень ему в окошко кидал? О них он подумал? И Бяша решил, что, наверное, они квиты после такого. Потому как для Ромки то, что о нём Тоха думал, было вопросом первостепенной важности, так и для Бяши было важнейшим вопросом — друзья ли они с Пятифаном или уже не особо.       — Да по правде сказать не так он сказал, это я приукрасил чутка, — усмехнулся Бяша и почесал в затылке.       Ромкин взметнувшийся к нему взгляд читался теперь, как раскрытая книга, и, как страницы при беглом просмотре, сменялись эмоции: непонимание, надежда, уверенность, снова сомнение, гнев, прозрение, горечь и стыд. Стыд — вот что Бяша хотел увидеть в глазах Пятифана больше всего. Но этот стыд был неподъёмным. Ромка, и так вечно сутулый, согнулся под его тяжестью, как вопросительный знак, и опустил глаза. Он выглядел так, как будто убил человека, как будто он предал всё, что прежде для него было свято, хотя по сути своей так и было. Но Ромка же — это Ромка. Он не должен был так глубоко, так серьёзно, болезненно это воспринимать. Бяша хотел ему это сказать, но не повернулся язык — слова встали комом, как десять давно пережёванных за день жвачек, закинутых в рот одновременно. И почему-то ему захотелось обнять дурака, но в последний момент Бяша подумал, что Ромка теперь непонятно как может его порыв расценить, и ну его на хер с такими мыслями.       — Пойдём покурим, — прошелестел Пятифан еле слышно и, оторвавшись от стены, двинулся в кухню первым.       Бяша давно к нему не заходил и удивился теперь, какая везде была чистота и свежесть, как будто они генеральную с матерью провели. Конечно, по большей части так было из-за того, что отца с ними больше не было, но Бяше с чего-то казалось, что и без драящего полы Ромки тоже не обошлось.       Они сели на табуретки и закурили по очереди.       На кухне забористо пахло чаем и какой-то едой, у Бяши свело желудок от запахов, но клянчить пожрать он не стал из гордости. Не маленький уже, потерпит.       Рома хранил молчание, и тишина отзывалась в сердце у Бяши глухой тоской. Он поглядывал искоса на старого друга и не понимал, как так вышло, что все они выросли и не заметили этого, а проблемы, ещё вчера казавшиеся глупыми и ничего не значащими, выросли больше них и встали стеной, как таёжный лес.       Им ведь нельзя было с Тохой теперь показываться на людях вместе, как паре, по крайней мере пока в посёлке живут, нельзя обращать друг на друга слишком много внимания, нельзя хоть как-то показывать, что они в отношениях более крепких, чем дружеские, потому что те, кого Ромка лупил вчера, встанут и угандошат их нахер только за то, что они не такие, как все. И это было действительно страшно. Но Ромка боялся не этого. Он боялся, что Бяша спросит его напрямик, зачем он разбил окно. Боялся, что Бяше придётся сказать это вслух. Ведь даже при том, что молчать он уже был не в силах, ему хотелось хоть с кем-нибудь поделиться, Ромка себе позволить такого не мог, опасаясь, что его осудит, не примет и освистает его же ближайший друг. И эти страхи видны были Бяше так ясно и чётко, как будто они горели неоновой надписью на лице Пятифана так, что живого места не было. От этого яркого света щипало глаза. Бяша до глубины души проникся сочувствием его незавидному положению, и последние остатки злости испарились, как капля воды с разогретой сковороды.       — Слыш чо, — с трудом произнёс он, как будто молчал целую вечность. — Не было никаких дел у Тохи, на. Я сам его попросил домой пойти. Хотел посмотреть на тебя, убедиться, что у тебя всё в поряде.       Он не смотрел на Ромку в упор, но боковым зрением хорошо уловил, как тот глубоко затянулся, задержал дым внутри на несколько долгих секунд и, медленно выдохнув, беззвучно усмехнулся.       — Ну ты и пииииидор, — протянул Пятифан, уже по-старому с вызовом и искренне весёлой ухмылкой глядя ему в глаза.       Бяша от такого оскорбления аж прихуел слегка. На языке его так и крутилось: «А сам-то ты кто, ёпта?», но он сомневался, что Ромка сейчас, при уже изменившемся настроении, честно ответит и изольёт ему душу (не то чтобы Бяше это было безумно нужно, но в сложившихся обстоятельствах он был готов и жилеткой побыть), поэтому он, смерив Ромку обиженным взглядом, прошепелявил:       — Да пошёл ты на хер!       И они рассмеялись сначала по очереди, а потом и оба одновременно. И как-то легко сразу стало, тепло и уютно, как раньше. А, может, и лучше. Они обсудили кино (Ромка куда понятнее Тохи рассказывал, Бяша почти всё понял и охренел от сюжетного поворота, а потом подумал, что не зря пацанам этот фильм так понравился, но про это он вслух говорить не стал), драку, а потом Ромка на удивление подробно (правда, без лишних соплей, надо отдать ему должное) поведал Бяше про то, как Антоха его приходил лечить. И Бяше сразу стало понятно, что у Ромки к нему всё очень серьёзно. Не, он и раньше об этом знал, но тут убедился просто ещё раз, поставил галочку.       — А мне-то чё не позвонил вчера? — не удержался от вопроса Бяша, проглотив последнюю ложку гречки с мясом, которую, как оказалось, готовил Антоха.       — Да мне как-то совестно было, — выдохнул дым Пятифан. — Что мы без тебя пошли. Да и ты не звонил. Я думал, ты обидку кинул.       «Вот ведь жучара!» — усмехнулся про себя Бяша, но развивать не стал. Чего это всё по сто раз пережёвывать?       Но уже в дверях, когда Бяша домой собрался, Ромка сам до него доебался с окном.       — Да починил я уже, вчера, на, — ответил Бяша, шнуруя ботинки. — Стеклом Захарыч заделился.       — Сколько ты ему торчишь?       — Ничего я ему не торчу. Расслабься, на.       Смех да и только. Ромка не отставал.       — Ну как так-то? У тебя нет что ли? Давай я тебе одолжу. С пенсии отдашь.       — Ой, Пятифан, съеби в туман уже. Достал, на, — рассмеялся смущённо Бяша. Он был уверен, что Ромка ему предлагает оплату от чистого сердца. Бяша её мог бы взять, но без нужды особой такое ему казалось неправильным и нечестным. Ладно бы он и правда торчал Захарычу, а так, прикарманивать бабки другана — западло. — Вы лучше с Антохой ко мне заходите как-нибудь, когда матери дома не будет. Я вам окошко своё покажу. Такое пиздатое, на! Ни у кого такого больше нет!       И он, довольный, ушёл домой.       А дома, уже на закате, глядя на яркие пятна, ползущие по стене, Бяша ещё раз с огромным теплом и благодарностью в сердце подумал о том, насколько же интересной и невероятно насыщенной стала его жизнь благодаря кентам. Какими бы пидорами они ни были. В любом из возможных смыслов.