Несколько раз, когда Бяша смолчал, и один раз, когда не выдержал

      Антон не любил стричь волосы, ему больше нравились сами поездки до парикмахерской и обратно. Это был целый большой ритуал, горячо любимый сестрой и невероятно хрупкий, потому что в семье Петровых в совершенно любой момент всё что угодно могло пойти не так.       Начинался этот ритуал с того, что мать заранее просила отца отвезти их в город, и, если всё проходило нормально (без отказов со стороны отца по совершенно любой причине и без маминых упрёков по этому поводу), на следующее утро они, как типичная счастливая семья из рекламы сока, загружались в машину, занимая все сидения, и ехали около часа в «приличное место, где из них сделают приличных людей».       В дороге предки могли слушать музыку, реже спокойно о чём-то переговаривались. И пусть темы для разговоров казались Антону будничными и совершенно неинтересными, он всё равно жадно вслушивался в каждую реплику, стараясь ничего не упустить, и отчаянно скучал по тем временам, когда голоса родителей большую часть времени звучали именно так.       По окончании стрижки, если у мамы было хорошее настроение, они всей семьёй шли в кафе и заказывали там пиццу или ещё что-нибудь и мороженое на десерт, и тогда уже точно Антону не надо было мечтать о том, что у него нормальная, дружная семья.       Но подобное за всё время их жизни в посёлке случилось всего три раза. Чаще мать просто расплачивалась, и они, уставшие и голодные, возвращались домой. А однажды им с матерью пришлось добираться втроём на автобусе, потому что отец срочно куда-то уехал. После этого родители две недели не разговаривали.       На фоне того случая последняя их поездка казалась практически образцовой: в кафе они не пошли, но обратно ехали вместе и на машине, и мама даже смеялась после какой-то отцовской шутки, чего Антон не слышал уже очень долгое время.       Сам процесс стрижки Антону давался с большим трудом: его утомляло сидеть с абсолютно ровной спиной на стуле почти целый час, терпеть прикосновения чужих рук к своей голове, да ещё потом волосы эти забивались в каждую щель, вызывая зуд вокруг шеи и за ушами — сплошные неудобства. Вдобавок Антон частенько мёрз головой, поэтому каждый раз, вопреки наставлениям матери, просил парикмахера отрезать как можно меньше, за что, разумеется, после получал нагоняй. Его раздражал также сам парикмахер, полный, смешливый, похожий одновременно на Санта-Клауса и повара из «Русалочки», он мог говорить часами не умолкая, чем доводил Антона буквально до тошноты. Но больше всего коробило, когда этот добродушный толстяк называл их с Олей миленькими ангелочками, видимо, из-за цвета волос. И если насчёт сестры Антон был по большей части согласен, то по отношению к себе подобный эпитет категорически не принимал.       Он раздражался часто и по малейшему поводу, хоть и не демонстрировал этого, мог пожелать зла кому-то, правда, за дело, но ведь хорошие люди, которые ангелочки, такого не делают, даже когда их обидят. Он ревновал родителей, если они относились к сестре чуть лучше и чуть терпимее, чем к нему. Он ревновал друзей за то, что они ходили гулять без него. Он умудрялся завидовать даже Оле, которой нравился их парикмахер (хотя вот его внимание Антону точно было не нужно!), потому что она получала все «тридцать-три» удовольствия от поездки — причёску, общение, хорошее настроение, а он разваливающуюся от напряжения спину, ноющие от чужой трескотни виски и долго не проходящие ощущения прикосновений к своей голове, после которых хотелось помыться ещё раз, желательно, целиком.       Антону вообще не нравилось, когда его кто-то касался. Он позволял это делать лишь самым близким, врачам и, опять-таки, парикмахеру. И ему повезло ещё, что тот не менялся со временем (мать как нашла его почти сразу после переезда, так они к нему и мотались, вот уже два с лишним года), иначе Антон ходил бы обросший, не дался бы ни за что и никому. Или стригся бы сам — криво и ножницами. Но только не под машинку!       Он с трудом мог представить себе что-то сильнее уродующее голову, чем машинная стрижка. Взять хотя бы Бяшу с этой его чёлочкой — смех да и только. Или Ромка вот — симпатичный пацан, но голова у него была вечно какая-то неаккуратная: свежевымытые волосы топорщились во все стороны, как пух одуванчика, а на второй день (на третий подавно) собирались в сосульки, которые Рома ещё и взъерошивал, видимо, думая, что так он выглядит круче, хотя на самом деле впечатление этим производил, скорее, жалкое.       Кому вообще могло понравиться эдакое гнездо на голове? Ну, кроме Антона, которому в Ромке, пожалуй, нравилось слишком многое, за исключением тех моментов, когда тот проявлял агрессию и жестокость. Однако в последнее время таких моментов становилось всё меньше, и не в последнюю очередь благодаря Антону. Умел он найти волшебное слово, которое Ромку — резкого, вспыльчивого — утихомиривало. Да и сам по себе Пятифан с возрастом стал потише, что в глазах Антона делало его лучше и ближе раз в сто. И даже красивее.       Антон порою ловил себя на том, что как-то уж больно подолгу на Рому смотрит, и не важно, чем Рома был занят — пинал по асфальту банку или сидел на уроке, скрючившись над тетрадью. Или подтягивался на турнике. Особенно летом, в жару, когда тот ходил только в шортах и майке. Антон обязательно тоже тогда делал вид, что занят чем-то подобным, а сам повисал и поглядывал исподволь на Пятифана, как напрягаются мышцы спины, рук и шеи, как розовеет кожа, и капельки пота стекают по ней, скрываясь под тонкой тканью. В такие моменты хотелось непозволительного: коснуться разгорячённой, чуть влажной спины Ромы ладонью, чтобы почувствовать, как гудит кровь в крепком натренированном теле… или совершенно случайно оказаться с ним рядом, лицом к лицу, чтобы буквально поймать его, когда тот спрыгнет с перекладины…       Фантазии эти совершенно неконтролируемо врывались в ещё незрелую душу и будоражили, насыщая кровь терпкими соками. Антон понимал, что просто так взяться им неоткуда, а значит, он либо начинающий маньяк-фетишист, что пугало его чуть меньше, либо, к несчастью, Ромка ему начал нравиться больше, чем друг. И вот это уже была проблема в квадрате.       Антон не хотел терять дружбу ни с ним, ни с Бяшей, но в том, что упрямый осёл Пятифан вряд ли оценит подобные выводы, если прознает о них, он ни секунды не сомневался. И уж тем более он не рассчитывал на взаимность. Да она ему, как говаривал сам Ромка, и в хер не впилась. Потому что а как тогда?..       Из-за этого он старался вести себя очень осторожно, лишний раз заинтересованность в личном общении не показывать, и больше всего надеялся, что это всё несерьёзно и скоро пройдёт. В противном случае будущее ему рисовалось сущим кошмаром. Рома же точно его убьёт, если узнает.       Хотя вот за острый язык он ему даже не выговаривал.       А с другой стороны, с чего бы Ромке его убивать, Антону же Поля нравилась. Правда, было с ним это аж в шестом классе, но такие детали Антон считал малозначительными. Слегка напрягало, что остальные девчонки Антона не интересовали. Да и они к нему интереса особенно не испытывали. Антон слыл не самым завидным парнем в классе, и это немного его задевало. То ли дело Ромка — тот хоть и тощий, дёрганный весь, а уже при фигуре и рожей вышел. Антон то и дело ловил лукавые взгляды девчонок, направленные на друга. Но сам Рома ни взглядам этим, ни другим проявлениям интереса значения не придавал. Он и к Полине, кажется, передумал подкатывать. Зато ею заинтересовался Бяша, что немного смешило Антона, но как-то по-дружески, без злорадства.       Так вот и жили-дружили — сплошные многоугольники. Мамины сериалы отдыхали.       Ближе к концу учебного года, в восьмом, после дождей и противной холодрыги наконец-то наступила по-летнему жаркая пора. Ребята с девчатами ходили уже как удобно, а не как прилично, игнорируя выговоры училок за сарафаны и шорты с футболками без рукавов. Самим училкам, вынужденым в любую погоду ходить в строгих блузках, никто не сочувствовал, кроме Антона, который тоже не мог позволить себе оголяться в школьных стенах.       Рубашка его хоть и имела короткий рукав, а всё равно моментально начинала липнуть к спине уже на первом уроке, из-за чего впитывать знания становилось совсем уже невозможно. В довершение ко всему Рома сидел на соседнем ряду, скособочившись, в одной майке, выставив на обозрение острые лопатки и крепкие плечи, и задумчиво гладил себя по коротко стриженному затылку.       Антона этот затылок лишил покоя вот уже пару дней как. И возмущало, что гладить его мог не только Ромка, а кто угодно! Любая девчонка, даже не из их класса, а с параллели, могла подойти, построить глазки, и Пятифан легко подставлял ей шею, при этом демонстративно закатывая глаза. У Антона в груди от этого зрелища закипало, но оторвать взгляд от рдеющих скул и довольной физиономии друга было непросто. И это мучение повторялось каждую перемену.       Было неловко себе признаваться, но оказаться на месте любой из этих девчонок Антону хотелось сильнее всего. Чтобы увидеть, как снисходительный и насмешливый взгляд Пятифана плавится от осторожного прикосновения к затылку, как он нервно облизывает сухие, обветренные губы…       Звонок прозвенел, и Антон крупно вздрогнул, тут же краснея и отворачиваясь, особенно потому, что сам Ромка к нему повернулся, будто почувствовав кожей взгляд.       «Ну вот, — подумал он. — Сейчас у него возникнут вопросы, с чего я так пялился, и пиздец…»       Совершенно не представляя себе, как можно оправдаться за красные щеки и смазанный, влажный взгляд, Антон напустил на себя вид серьёзный и неприветливый. Но Пятифана это не остановило. Как Маугли, он перепрыгнул через последнюю парту и приземлился на соседний с Антоном, пустующий стул.       — Чё как, Антошка?       Они с утра ещё не здоровались, только кивнули друг другу, когда Ромка с Бяшей ввалились в класс после звонка.       Антон осторожно пожал протянутую ему руку.       — Д-да ничего, — слегка заикнулся он, нервничая под въедливым взглядом болотно-зеленых глаз. Щёки снова начали краснеть, а усидеть на стуле стало невозможно. Антон неуклюже поёрзал задом.       — Ты чё сёнь вечером делаешь? — ковыряя заусенец на руке как-то чудно́ спросил Пятифан. Вроде не шёпотом, а всё равно слишком тихо, немного хрипло, заискивающе. У Антона от этого голоса затрепетало под рёбрами.       — У-уроки. С сестрой сижу.       Ужели Ромка хотел предложить ему прогуляться вдвоём? Обычно он с Бяшей таскался по улицам, но мало ли что…       — Поможешь с домашкой? — робко заглядывая в глаза, спросил тот, и у Антона во рту стало горько от предвкушения очередного кидалова.       — Помочь-то могу, только что у тебя в голове отложится после этого? — припечатал он, слегка удивляясь собственной смелости. Кому-то другому Ромка мог за такое и в нос заехать, только его почему-то не трогал. И даже наоборот — смутился и весь скукожился, голову наклонил так, что бритый затылок застыл ещё ближе к Антону, аж в пальцах кольнуло.       — Так я ж не прошу за меня всё сделать, — он тяжело вздохнул и продолжил слегка раздражённо, словно бы нехотя. — Нихуя я в этих новых темах не секу! А в журнале параши одни! Мне Ларочка (так они меж собой училку по алгебре звали — Ларису Викторовну) сказала, что навстречу пойдёт и исправит, если отвечу ей всё. А чё я отвечу, если дуб дубом? Вот я и пришёл тебя попросить — подсоби по-братски. Я в долгу не останусь.       У Антона в душе райский сад расцвёл, и голова поплыла в сладком мареве.       Чтоб Пятифан сам признал, что чего-то не понимает — да где это видано? К тому же ему наплевать всегда было на двойки, а тут получается — не наплевать? Но самым волнующим был, пожалуй, тот факт, что Ромка именно его просил о помощи, а не кого-то из тех девиц, что чесали его за ушком, и даже не Бяшу.       — Ладно. Помогу, — ответил он, изо всех сил стараясь не выглядеть в этом заинтересованным.       Ромка взметнул на него озорной взгляд так резко, что Антон сообразить ничего не успел. Ладонь опустилась ему на плечо и сжала напрягшуюся в ответ мышцу совсем близко к шее, у воротника.       — Спасибо, Антошка, я знал, что могу на тебя положиться, — оскалился он, легко потрясая плечо, а, отпустив, еле заметно скользнул по затылку кончиком пальца.       Антона пробило насквозь, словно степлером, он, как дышать, позабыл. Прикосновение Ромы — неожиданное и мимолётное — оказалось настолько приятным, что захотелось его повторить многократно сию же секунду.       — Слушай, давно хотел у тебя спросить, — заговорил снова Ромка в уже привычной манере, словно с издёвкой, немного растягивая слова. — А ты чего так длинно волосы носишь?       — В смысле? — тупо переспросил Антон в попытке потянуть время, чтобы собрать мозги в кучу.       — Ну вот это вот всё, — Ромка беззастенчиво оттянул одну прядь на его голове (не больно, но ощутимо) и растёр в пальцах, как соль. — Ходишь, как тёлка, — и ухмыльнулся так, что у Антона мороз побежал по спине.       — Где ты видел девчонок с такими короткими стрижками? — огрызнулся он, отмахиваясь от застывшей возле его головы Ромкиной лапищи.       — Ну мож, не как тёлка, — немного насупился Пятифан, потирая руку. — Но и не по-пацански, — заметил он с некоторым вызовом.       — Я стригусь так, как мне нравится, — с возмущением ответил Антон, в глубине души опасаясь, что Пятифан его всё-таки вычислил и теперь смеха ради ходит вокруг да около. — Это вообще ни к чему не относится и ничего не значит. А если ты этого не понимаешь, значит дурак зашоренный.       В прежние времена Ромка точно рассвирепел бы, но сейчас как будто слегка растерялся и, словно пытаясь его успокоить, заговорил достаточно быстро, снова понизив голос.       — Ну чё ты сразу барагозить начинаешь? Я ж к тебе по-дружески, а ты в залупу лезть. (Антон от такого словечка чуть не заржал на нервах, пришлось губу закусить изнутри, чтобы не улыбнуться). Посмотри, вон, на нас с Бяшкой, да хоть на других пацанов — все ходят, как люди, один ты — херувим.       — Чего? — изумился Антон больше тому, что Ромке такое слово известно, чем приписанной ему по ошибке святости.       — Херувим. Ангелочек такой, с крылышками, — и Ромка почти у него перед носом помахал сложенными вместе пальцами, видимо, эти самые крылышки изображая.       Оставалось только догадываться, каким боком его занесло в церковь, не до библии же добрался, в конце концов.       — Да ты с чего взял-то… — начал Антон, но осёкся, поняв, что этим себя только топит. К счастью, Ромка в этот момент его перебил.       — Дык, вон, ты ж даже летом скафандр свой не снимаешь! — и снова задел его, подцепив пальцами плотный, наглаженный воротничок, от чего Антона бросило в холод.       — Ну не всем же, как ты, голяком ходить, — усмехнулся он, словно во сне наблюдая, как по щекам Пятифана медленно разливается странный румянец, и, повинуясь сиюминутному порыву, добавил. — Затылком сверкать.       — А чё мой затылок? — не понял Ромка. — Кайфовый же, — он с самодовольной ухмылкой провёл по своей голове туда и обратно. — Колюченький. И голова дышит.       — Ну да, — скептически отозвался Антон, смерив его косым взглядом, уже отворачиваясь, буквально не в силах смотреть на его самодовольную физиономию. — Потому и гладят все, кому не лень.       — Ну не все, положим, а те, кто хорошо попросит, — развязным, совершенно невозможным тоном заметил Ромка.       — А если я хорошо попрошу, мне тоже позволишь? — выскочило у Антона так неожиданно, что он тут же обмер. От собственной дерзости зашумело в ушах.       Ромка насторожился, уставился на него с подозрением и покраснел ощутимее.       — Нахрена?       — Интересно, что остальные в этом находят.       Ромка замялся.       Сам этот факт смутил Антона невероятно. Будто у Ромы был выбор — ответить резким отказом или позволить-таки коснуться себя. Будто он заколебался, решаясь.       — Давай только быстро, чтобы не видел никто.       Щёки Антона от этого шёпота вспыхнули моментально. Он мог бы пойти на попятный, но после раздумий Ромы в своих же глазах не хотелось выглядеть трусом. Внутренне сжавшись, как будто он делает что-то крайне предосудительное, он, почти не глядя, на ощупь, медленно потянулся и тронул колючий затылок.       Это, и правда, было приятно. Короткий ёжик волос щекотал пальцы и словно ласкался к ним. Сквозь него легко прощупывалась теплая кожа, хотелось водить по ней снова и снова, почёсывая и гладя.       Пальцы легко скользнули чуть дальше и провалились в ямку у основания черепа. Рома чуть слышно выругался.       Антон покосился, взглянул на него, и внутри всё замерло. Взгляд Пятифана казался шальным, поплывшим, как если бы он пришёл в школу пьяным. И это всего лишь от прикосновения? В груди у Антона сделалось жарко и тесно.       В этот момент Ромка сдёрнул с себя его руку, даже слегка отпихнул. Антон растерялся, ведь вид Пятифана был вовсе не злобный, скорее, пристыженный, но через секунду рядом возник Бяша, и от его появления сделалось капельку легче.       — Вы чё тут, пацаны?       Ромка резко вскочил и заторопился на выход.       — Да вот, у Антохи просил мне с алгеброй подсобить. Пойдём перекурим, пока перемена не кончилась, — и он моментально вылетел в коридор.       Бяша, смеясь и вопя, поспешил за ним, а Антон так и остался сидеть, не понимая, что с ними только что произошло.       Долго ещё он потом вспоминал нежное сказочное ощущение под пальцами. И, чтобы продлить его, в следующий свой поход к парикмахеру попросил постричь затылок покороче.