Разделённый мир

      Под сенью деревьев было прохладно и свежо. Ступив под кроны величественных исполинов, Рэн глубоко вздохнул, ощутив слабый сладковатый аромат, струящийся в воздухе. Земля мягко и непривычно пружинила под ногами, наполняя воздух шелестом невысокой травы. Входя в лес, илла шли молча и неслышно.       Впрочем, называть это место лесом было бы не верным. Но шагая вслед за Сэйни, он не сразу понял, что казалось ему неправильным. Здесь не было ни кустов, ни сорняков, а трава и земля были слишком ровными. Редкие очень маленькие белые цветы, как и трава в целом, не поднимались выше ладони от земли. А так не должно было быть там, где растения растут сами собой, сражаясь друг с другом за воду и свет…       Мощные, ровные стволы деревьев поднимались вверх исполинскими колоннами, унося ветви выше двух-трёх его ростов, и илла, скользящие между ними, вдруг напомнили неверные миражи. И присмотревшись к ним, он с неясным чувством понял, что трава под их шагами почти не приминается.       «Мир — это я, я — частица мира…» — припомнилось вдруг, будто эхом утраченной памяти. Рэн поежился — ощущение было жутковатым. А в сочетании с плывущими над землей фигурами в белом и вовсе создавало ощущение какой-то нереальности. Будто воплотившийся сон, готовый вот-вот перейти в кошмар…       — Рэн?       Тонкие пальцы коснулись руки. Мальчишка смотрел с искренней тревогой — будто поймав его собственную.       — Ты в порядке?       Резко дёрнув головой, он развеял наваждение.       — В порядке. — Бросил коротко и тихо, отрубая любое желание развивать тему.       — Илла не практикуют жертвоприношения. — Поспешил заверить его ребенок, словно, и правда, мог читать мысли. Рэн дёрнул губы в кривой усмешке и ещё раз покачал головой. Даже если это и не так, он, похоже, зашёл уже слишком далеко и вряд ли покинет эту волшебную рощу пока не свершится задуманное мальчишкой.       Сэйни осторожно потянул его вперёд за руку, не рискуя больше отпускать, и они продолжили путь. Деревья постепенно редели, пропуская больше света вечернего неба. Солнце уже скрылось за горизонтом, но ночь всё ещё оставалась светлой.       Впереди мелькнуло что-то белое, и вдруг дохнуло прохладной свежестью. Зажурчала вода. Они перешагнули границу деревьев, и он едва сдержал поражённый вздох.       Лес сменился большой поляной, окружённой светло-бежевыми колоннам из камня, в равной степени похожего на мрамор и ракушечник. Вытесанные неведомыми мастерами, они казались слегка шершавыми. Высокие и простые, их венчали такие же простые и геометрически правильные капители, соединённые между собой плетёными тенетами, украшенные множеством белых лент, танцующих на ветру подобием живого ковра вместо крыши.       Ясное небо проглядывает в крупные ячейки натянутой сети. А впереди, где уже нет и её, стоит огромная чаша купели, по волнам которой скользят белые лепестки. От воды веет холодом подземных недр, а на каменных бортиках собираются мелкие капли конденсата.       И как бы он не относился ко всему происходящему, против воли Рэн замедляет шаг, испытывая странное чувство трепета к этой простой красоте. Здесь нет излишества, которого он подсознательно ожидал. Здесь нет ни высокомерной гордости, ни торжества самоуверенности. Здесь есть только… тихая грусть?       Рука мальчишки тянет вперёд и он идёт, задумчиво осматривая место, в котором вроде бы должны праздновать. Или скорбеть? Праздник Исхода…       »…день радости, памяти и скорби.»       Так сказала та женщина.       И всё же… это место несёт только память. Так удивительно. Рэн ничего не знает об этом народе, смотря на тонкие силуэты в светлых одеждах, он не может вспомнить ничего, что могло бы натолкнуть его на такие мысли, но ему почему-то кажется, что всё должно быть по-другому, иначе, и может быть куда драматичнее для него в частности. Травматичнее.       Илла, пришедшие сюда до них, провожают его удивлёнными взглядами, тихо перешёптываясь. Поднявшийся ветер шевелит кроны деревьев и негромкие разговоры теряются за этим шелестом, оставаясь неразборчивыми. Не обращать на них внимания оказывается куда проще, чем на скользящие по спине взгляды. Не враждебные, не несущие опасности, но недоумённые. Рэн усилием воли сдерживает желание передёрнуть плечами.       А Сэйни их словно и не замечает.       Подойдя к купели, мальчишка опускает руку к кристально чистой воде и касается поверхности самыми кончиками пальцев.       — Пусть Мир прошепчет наши имена и мы пойдём следом… — шепчет он на грани слышимости. — Я всё ещё здесь.       Отчего-то это кажется почти интимным, Рэн почти счастлив, когда ребёнок утягивает его в сторону, прочь от всеобщего внимания. Одно из деревьев служит м хорошим укрытием.       Он ещё раз окидывает поляну цепким взглядом. Илла тут довольно много и среди них, наверное, уже есть тот, кому его… подарят.       — Вон тот. — Кивнул Вэйн в сторону, словно услышав его мысли, и Рэну пришлось обернуться, чтобы увидеть будущего хозяина.       Впрочем… со временем, он заметил бы его и так. Настолько он отличался ото всех остальных общей бледностью и ощущением ускользающей жизни. Вэйн не солгал, когда говорил, что его друг походил на мертвого больше, чем на живого. Полное безразличие во взгляде и тёмные круги под глазами, делали его схожим с каменным изваянием или же скорее со свежим трупом.       Но нельзя было отрицать — илла красив, этого не портило даже его состояние. Свободные сине-серебряные одежды стекали шёлком по подтянутой фигуре, очерчивая стройное тело. В короткие темные волосы кто-то вплел несколько нитей с разноцветными бусинами, а глаза… подобным цветом обладали только редкие, тёмно-синие сапфиры.       Он стоял один. Прислонившись спиной к высокому старому дереву. К нему никто не подходил. Окружающие болезнено прикрывали глаза когда смотрели на него, кивали в знак приветствия, несмотря на то, что тот не видел их. Вся его фигура питала нездешнюю скорбь.       Илла умирал, и об этом знали все.       — Идём. — Вздохнул Сэйни. — Пора.              Боль живёт рядом. И ему больно.       Вставать. Просыпаться каждый день. Заставлять себя есть. Выполнять простые действия. Общаться с окружающими. Делать то, что должно…       Умом он понимает, жизнь не кончилась. У него трое детей, у него обязанности перед народом, у него способности, высокие, даже по меркам Илла, десяток незаконченных проектов и сотня в разработке… Жизнь не кончилась. Но то умом.       Душе и телу это не помогает. Там, где раньше была крепкая, мощная связь, дарившая тепло и присутствие близкого человека, где бы он ни был и сколько тысяч километров их не разделяло… там пустота. Там боль, там крик, тишина, смерть… там ничего.       И осознание этого убивает. Режет заживо, с каждым днём подтачивает всё сильнее.       А ещё есть боль, ужас, осознание, паника, вой — не его, чужие. Илла не убивают, но видят предки, об этих людях он не жалеет. Ни секунды, ни мига.       Наверное, это тоже его убивает.       Ему всё равно.       Он просто хочет умереть. Упасть, закрыть глаза, не просыпаться. Раствориться в темноте и исчезнуть. Однажды он так и сделает.       Но пока силы воли хватает, чтобы держаться. Дети, народ, обязанности и «Элия была бы против» — помогают дышать, помогают жить. Глупое, упрямое: «ещё чуть-чуть и может станет легче?»       На праздник Исхода он идёт, потому что обязан. Хранитель должен присутствовать рядом со своим народом. И он малодушно радуется, что в этот день не нужно произносить речей и что-то делать. Просто присутствовать. Просто быть. Опустить цветы в воду и отойти. Большего не нужно. Ему не надо даже отправляться в свой город. Достаточно прийти в одну из Прощальных Рощ.       Маэль не ждёт, что к нему кто-то подойдёт. Он почти труп, и как бы остальным не было его жаль, они не будут его трогать, чтобы не тревожить эфемерный покой. Вытащить его из пучины боли вне их возможностей. Лекарства нет. А разговоры только измучают. И его и их.       Однако что-то идёт не так. К нему подходят… Сэйни. Друг, выросший с ним, почти как младший брат. И за его плечом идёт другой человек. Не Илла.       «Он твой».       Старый друг вкладывает в его руку тонкую папку бумаг и прикрепленное к ней за шнурок контрольное кольцо, обжегшее душу ядовитым излучением. Он молчит — не зная, что сказать, только глядя на свой «подарок». На человека, которого Сэйни из самых благих побуждений привязал к нему, к живому мертвецу. На человека, которому больно и плохо, который чувствует гнев и страх, который плохо понимает, что происходит, оказавшись в чужом, незнакомом мире…       И за которого он теперь отвечает. Осознанием ударяет с разбегу, словно кувалдой по голове. Его с детства учили — что твоё, о том ты заботишься, за это ты несёшь ответственность — за каждое деяние, за каждый артефакт созданный своими руками, за каждого разумного, о котором осуществляется пригляд. Забота о детях не дала погибнуть в первые месяцы после трагедии, забота о народе удержала ещё немного… Ответственность за этого человека заставит прожить ещё чуть-чуть…       Они смотрят друг на друга и Маэль все пытается вспомнить, что он должен делать… Ведь что-то он должен сделать?       В голове раздаётся голос отца:       «Поздоровайся, Маэль. Рядом с людьми нельзя молчать, они не поймут тебя без слов…»       — Меня зовут… Маэль Арк. У тебя… есть имя?              — Рэн.       Имя данное златовласым мальчишкой легко спрыгивает с языка, почти не вызывая чувства неправильности. В синих глазах напротив мелькают болезненные тени и какая-то неуловимая рассеянность, но человек… или правильнее говорить всё-таки илла? — внимательно слушает.       Тёмные брови хмурятся и он приоткрывает губы, словно собираясь что-то сказать, но в последний момент останавливается. Маэль коротко вздыхает, запинается, мучительно подбирая слова. Слишком очевидна внутренняя борьба и какое-то неразрешённое противоречие.       Рэн не торопит, внимательно наблюдая и подбираясь в ожидании чего-бы-то-ни-было. Это ведь не может быть всё? Они представились и что дальше? Что-то же должно быть? Что он вообще должен делать с этим человеком, похожего на зависшего робота — странная ассоциация дёргает память. Откуда это? Что такое робот? Что-то из металла, верно?       Он раздражённо сжимает кулаки, всем собой чувствуя скрестившиеся на них взгляды других илла, молча наблюдающих за происходящим. Что ему делать, как себя вести?       Быстро приближающиеся шаги и плеск воды становятся неожиданностью и заставляют шарахнуться в сторону, холодные брызги окатывают лицо и немного грудь, тогда как большая часть оказывается на его новом владельце.       Рядом стоит… пигалица. Немногим младше Сэйни Вэйна.       — Мастер Арк! — Громко звенит её голос, напоминающий железные колокольчики. — Я думаю вам и вашему подопечному пора домой. — Заявляет она, всё ещё держа в руках широкий серебряный кубок.       В тишине леса, лишившегося негромких голосов умолкших илла, отчётливо слышится шелест листвы в высоких кронах и журчание воды в купели с цветами. Хрустальные капли стекают по бледному лицу срываясь с подбородка, текут по шее и теряются в облепивших плечи мокрых складках. И в широко распахнутых глазах Арка на мгновение словно оживает множество красок. Заторможено моргнув, он поднимает руку, проводя ладонью по лицу, чтобы стереть остатки воды.       — Спасибо. — Отвечает он тихо, подняв потемневшие глаза, ещё раз окидывая его взглядом. Между бровей пролегает напряжённая складка. — Нам, и правда, пора. Пойдем.       И прежде, чем Рэн делает шаг, берет его за руку, касаясь ладони мокрыми пальцами, показавшимися ледяными.       — Удачи! — доносится шепот Вэйна им в спины.