Не исчезай во мне ты вовек, не исчезай на какие-то полчаса...

Невероятно, но он продолжает преследовать её. Безумец. Что он делает? Он не желает признавать реальность. И никогда не желал. Боролся с ней, как Дон Кихот с ветряными мельницами. За эту безрассудную смелость когда-то она полюбила Тома. Как остановить его? — думала Элизабет. Она смотрела на мужа с тревогой. Его взгляд стал мрачен. Она потянулась к нему. Коснулась ласково его руки. — Фицуильям, прошу тебя, не тревожься. Прости меня за все страдания, что я тебе причинила. Я не буду больше встречаться с ним — не покину никогда ворот Пемберли. Наши с ним отношения остались в прошлом. Мне никто не нужен, кроме тебя и Джима. Вы — моё счастье. Дарси поцеловал ей руку. — Конечно, дорогая, всё в порядке, не волнуйся ни о чём. Тебе вовсе нет необходимости запирать себя в стенах нашей усадьбы — я вполне доверяю тебе, Элизабет. Но она видела, что далеко не всё в порядке. И чувствовала себя виноватой в этом. — Пемберли настолько прекрасен, что здесь можно прожить всю жизнь и не соскучиться по другим местам. А рядом с тобой и Джимом я не нуждаюсь больше ни в чьем обществе. Я просто не хочу встречаться с ним. Вот и всё. Он уже услышал от меня то, что должен был услышать. Милый, прошу, отмени все наши визиты. Надеюсь, он поймёт наконец, как ошибся, приехав сюда. Элизабет прижалась щекой к его груди. Ей показалось, что она слышит стук его сердца. Боже, как она виновата перед ним! Он не должен был ничего узнать о её смятении — о буре в ее душе. Она невольно выдала свои чувства. Не смогла сохранить лицо во время встреч с мистером Трейси. За годы, проведённые вместе, они стали понимать друг друга без слов. Она знала, что Фицуильям — тонкая чувствительная натура. Он всегда был чуток к ее настроению, научился предупреждать ее желания. Он боготворил её. Она никогда не сможет предать его любовь. Сейчас она ощущала его боль, как свою, и была полна решимости утолить её. Если бы ещё самой не испытывать боль! Но она должна справиться с этим, должна подавить в себе чувства к Тому, вырвать его из сердца навсегда. Они отменили все визиты, перестали устраивать балы, общие приёмы, ссылаясь на пошатнувшееся здоровье Элизабет и заботы о маленьком Джиме. Джорджиана гостила у тётушки в Бате, поэтому её интересы пока никак не ущемлялись. Не касались ограничения и узкого круга друзей и соседей — им были рады в любое время. Но отменить посещение воскресных служб они не могли. В церкви им приходилось встречать мистера Трейси. Он не делал попыток приблизиться. Только смотрел на миссис Дарси. Она никогда не поднимала на него глаз. Но ей казалось, что она чувствует на себе его пристальный неотрывный взгляд всё время службы. Это было мучительно. Зачем он мучает себя и её? Зачем? Она не знала ответа, и в тоже время прекрасно знала ответ. Ни жива ни мертва сидела она, как каменная, на скамье, боясь случайно встретиться с ним взглядом. Вся пантомима повторялась каждую неделю на глазах её мужа, полностью посвященного в суть происходящего, — это и было самое ужасное для Элизабет. Дарси видел, что происходит, страдал, молчал. Этот человек, как призрак прошлого, преследовал его жену. Что он должен был делать с этим? Если бы Элизабет сама не испытывала боль потери, если бы её чувства к мистеру Трейси исчезли без следа, то ничего из происходившего не имело бы значения. Но она не смогла утаить своего смятения ни от мужа, ни от бывшего возлюбленного. К несчастью, она оказалась открытой книгой для них обоих. Двух мужчин, которые любили её, и которых она любила. Стыд, муки совести, тайная грусть сделали её еще желанней в глазах супруга. «И когда я тебя обнимаю, обнимаю с такой тоскою, будто кто-то тебя отнимает». Он обнимал ее, как в последний раз, и она раскрывалась ему, пытаясь отдать всю свою нежность, желая утолить его и свою боль. Они сливались друг с другом, погружались в море нежности. Наслаждались друг другом так, как будто жили последний день на земле. Она ничего не могла скрыть от него, но если бы могла, если бы не чувствовал, не осязал он её душу, как свою, то и счастья бы не было. Пусть с привкусом горечи, но счастья. Нависшая над отношениями угроза сделала их желание сильней, а чувства острей, обновив поблекшие краски. Вот как это можно? — спрашивала она себя — сходить с ума и таять от страсти в руках одного мужчины, и думать одновременно о другом? Но это было так. Она ощущала себя порочной женщиной и не могла ничего изменить. А он мучительно наслаждался ею, видя и понимая всё. Её муками, её прелестью, её нежностью. Уже не чувствуя себя единоличным законным владельцем этого сокровища, а скорее тем, кому досталось оно случайно, и оттого еще с большим трепетом боготворя его. Порочный треугольник. Замкнутая фигура, из которой нет достойного выхода. Кто-то обязательно останется несчастен. А пока несчастны все. Невольно вспоминается история Ивана Сергеевича Тургенева и Полины Виардо. Иван Сергеевич годами жил вместе с ней и её мужем в доме супругов. Что это было на самом деле, история умалчивает, оставляя простор для воображения, и для мыслей, отнюдь не целомудренных. — Не был ли то пример мирного любовного треугольника — семьи из трех человек? — закрадывается порой крамольная мысль. — Когда все стороны смирились с реальностью и стали жить, пытаясь учитывать интересы друг друга. — Не были ли они даже счастливы втроём? — крадётся мысль ещё более крамольная. — Не являлся ли этот случай примером так называемой «шведской семьи»? И так ли уж это страшно и порочно — если все стороны треугольника счастливы и довольны? Сомневаюсь, что счастье возможно, как бы красиво не расписывали достоинства подобных связей. Вряд ли в таких отношениях могут быть довольны все. Один обязательно будет чувствовать себя ущемленным. Тот же несчастливый любовный треугольник, только две стороны принудили третьего подчиняться и терпеть. Или одна сторона принудила две остальные. Но наши герои, к счастью или к несчастью, были далеки от подобных мыслей. Хотя поневоле тоже вынуждены были терпеть появившегося в своей жизни третьего лишнего. И ближе всего к смирению с данным обстоятельством находился Фицуильям Дарси. Он не был собственником, ревнивым Отелло. Его отношение к жене строились на понимании и уважении к её чувствам, её желаниям. Даже в те времена, когда всё в семье строилось на безусловном главенстве мужчины, ни воспитание людей, ни существующие законы общества не допускали другого взгляда, их отношения внутри семьи были равноправными. Он так завёл, он сам хотел этого — слишком любил её. Он видел её страдания, страдал сам. И чёрная ревность не обошла его душу. Но он, читая в душе своей жены, как в открытой книге, не мог не проникнуться к ней сочувствием. Конечно, ни о каких сценах ревности между ними не могло быть и речи. Все было предельно ясно обоим. Он любил, боготворил, ревновал, но безмолвно и почти смиренно. Она, понимая его чувства, терзалась страшными муками совести, благодарила его за любовь, за терпение, дарила ему всю свою нежность. Он понимал, что удержать её он может только одним — своей любовью. Ведь он хотел удержать не тело её, а душу — её верности он страстно желал и её ответной любви добивался. Ничего не значили супружеские узы или законы общественной морали для души — свободной, как птица. Куда захочет, туда и полетит. ** Так ты меня оставила, мой друг, Гонясь за тем, что убегает прочь. Я, как дитя, ищу тебя вокруг. Зову тебя, терзаясь день и ночь… Однажды, когда Фицуильям уехал на несколько дней в Лондон по делам поместья, она в одиночестве бродила в парке и забрела довольно далеко — на берег небольшой речушки, к старому дому священника, который, насколько она знала, пустовал сейчас. Она задумалась о чем-то, но вдруг очнулась и вскрикнула от неожиданности: Том Трейси стоял в двух метрах от неё на дорожке. Он наверное вышел из-за дерева. Еще секунду назад его не было. — Том, что ты делаешь здесь? Ты следил за мной? — Лиз, я вернулся к тебе.- он сделал шаг навстречу. — Нет, уходи немедленно! — Я знаю, ты любишь меня. — Нет, я люблю мужа. Пойми наконец, все в прошлом. Нам нельзя встречаться. — Не лги мне, Лиззи, потому что твои глаза не лгут. Ничего не изменилось между нами. И не могло измениться. Ты любишь меня, как прежде. Я жил одной мечтой все эти годы: увидеть тебя снова, в своих объятиях. Ты должна быть моей. — Том, ты сошёл с ума. Я принадлежу своему мужу, я никогда не предам его. — Этот мажор даже не понимает, каким сокровищем он владеет. Он не заслуживает тебя. — Это ты не понимаешь, о чём говоришь. Он любит меня и доказал свою любовь много раз. У нас есть сын. Перестань мучить меня и себя, Том. Слышишь! — Любой мужчина влюбится в тебя без памяти. Но всё-равно он не сможет любить тебя так, как я. Через сколько мне пришлось пройти ради нашей встречи! Я не верю, что ты могла всё забыть. — Ты прав, я ничего не забыла. Если бы ты написал мне хоть один раз, я дождалась бы тебя. Три года каждый день я думала только о тебе. Но всему приходит конец. Я поняла, как была наивна, ожидая твоего письма всё это время. Ты говоришь, что жил одной мечтой все эти годы, но тебе и в голову не пришло подумать о моих чувствах — что со мной происходило все эти годы, на что должна была надеяться я. — Лиз, я не мог вернуться к тебе нищим, я не мог просто прийти назад и сказать тебе: прости, дядя отказался давать разрешение на наш брак, грозился лишить меня наследства и куска хлеба, если я ослушаюсь его. Мне было стыдно за свою нищету, зависимость, беспомощность. Невыносимо стыдно перед тобой. Что я мог дать тебе, любимая? И как я мог связывать тебя обещаниями, давать тебе надежду — возможно несбыточную? Я мог только верить сам — в твою любовь. Я должен был терпеть до поры, но как только представился случай, отправился на заработки в Америку. Я смог заработать там на безбедную жизнь, без помощи дяди. У меня как раз заканчивался контракт, я собирался вернуться и сделать тебя своей женой, когда узнал о его смерти. Я сразу поехал в Лонгборн, к тебе, Лиз. — Ты безрассудный мечтатель. Как был, так и остался им. Она смотрела на него, в её глазах стояли слезы. — Почему ты не писал мне? Ты должен был написать! Одно твоё письмо изменило бы всё! Я ждала тебя пять лет, даже потеряв всякую надежду, ждала. Может быть, ждала бы до сих пор. Но три с лишним года назад многое изменилось в нашей жизни. Моя сестра, Лидия, попала в ужасную историю, её соблазнил один мерзавец. Она бы пропала, так как у неё практически не было приданого. Он собирался бросить её. Фицуильям нашёл их и заставил того человека жениться на ней. Это случилось уже после того, как за несколько месяцев до этого я отказала ему в самых грубых выражениях, оскорбив его как только можно. Мой муж проявил тогда удивительное благородство. Этого я не забуду никогда. — Он купил того негодяя? Я прекрасно понимаю Дарси. Что значат все сокровища мира в сравнение со счастьем обладать тобой? У него хватило денег, чтобы купить твоё расположение. Не так уж велики его заслуги. Я отдал бы сейчас всё, даже жизнь, чтобы вернуться в то лето с тобой. Давай уедем, Лиз. Мы будем счастливы. Забудем обо всем. — Том, Том! Зачем ты приехал? Я не могу бросить свою семью. Забудь меня, найди новую любовь. Начни жизнь сначала. Не рви моё сердце на части! Она беззвучно плакала. Невозможно было сдержать предательские слёзы. Они текли по щекам. Казалось, и его, и её жизнь кончена. Тупик, из которого нет выхода. — Ничего не выйдет, Том. Я не вернусь к тебе никогда. Я принадлежу другому. — Я никогда не отступлюсь от тебя, Лиз. Ты станешь моей рано или поздно. Ей стало страшно от этих его слов. Его взгляд показался вдруг безумным. Он сошел с ума? Как мог он говорить сейчас об этом? Она разорвалась бы на части, если бы могла — отправилась бы с ним хоть на край света. Но она не могла разделиться на двое. Два человека, которых она не могла бросить, ждали ее дома: маленький Джим и Фицуильям. Она любила их. Он подошёл к ней совсем близко, неотрывно глядя в глаза, протянул руки, обнял, прижал к себе и поцеловал жадно, словно пытаясь выпить ее до дна. Его безумие на миг охватило и её: закружило в вихре наслаждения. Сладостная дрожь прошла по телу — будто летела она в бездонную пропасть в его сильных руках. Его яростная страсть захватила её. С огромным трудом вырвалась она из его объятий. Оттолкнула его. — Нет. Нет. Уходи! — Ты любишь меня, Лиз. Признайся. Я вижу, что любишь. — Не смей больше приближаться ко мне! — Ты всё-равно вернешься ко мне, любимая! Она побежала по дорожке прочь, подальше от него. Но его поцелуй горел на губах, все лицо горело огнём. Он разбудил живые воспоминания обо всех их прошлых поцелуях — таких же безумно страстных. Нет, ничего она не забыла, ничего не кончено между ними. Невозможно забыть, нельзя разорвать их связь. Он тоже знал это. Стоял и смотрел, как она уходит. Но этим поцелуем он как-будто поставил печать на ее уста: моя! , ты — моя! , я — твой господин, от меня не убежишь, Лиз, как не убежишь от самой себя.