Когда выбор сделан

      Тело Окделла забальзамировали и отправили в Надор. Все служанки, во главе с Кончитой, оплакали его по кэналлийскому обычаю. Искренне, потому что дор Рикардо был молод, хорош собой и сумел расположить к себе недоверчивых кэналлийцев. Даже Хуан был хмур и усиленно тер лоб, когда провожал выезжающий из ворот особняка катафалк с гробом.       Алва не участвовал во всех этих траурных делах. Поручив Хуану проследить за тем, чтобы все было устроено в наилучшем виде, он пил, ввязывался в дуэли и спал с Катари.       Штанцлера он пристрелил. В упор, при свидетелях. И никто ему ни слова не сказал. Только Лионель Савиньяк кратко осведомился: чего, мол, ждал так долго, давно пора было.       Катари словно с цепи сорвалась после смерти Штанцлера. Тащит в постель при каждом удобном случае, и при неудобном — тоже.       — Катари, у Штанцлера на тебя был компромат? — спрашивает он ее однажды, пока она стаскивает с него камзол.       — Нет, что ты! Просто терпеть не могла этого старого интригана! Он вечно втягивал меня в свои грязные игры.       Алва теряет дар речи. Нет, конечно, бревна в своем глазу никто не видит, но милая! Ты же умная женщина. Неужели думаешь, что я вот на эти твои честные глазки поведусь?       Хотя ведь уже повелся. И не раз.       Катарину возбуждает холодность Кэналлийского Ворона. Чем больше он ее избегает, чем дольше ей приходится стараться, чтобы привести в «боевую готовность», тем чаще она ищет с ним встреч и тем настойчивее ее ласки.       А ему противно с ней. Не потому, что его люди обыскали дом Штанцлера и нашли тайник с компроматом, и теперь Рокэ знает все о происхождении Ги, Иорама и Катарины-Леони Ариго. А потому, что она — свидетельница того, как он предал бездействием.       Теперь у Катарины Ариго-Оллар есть компромат на Рокэ Алву.       Призрак Дика приходит впервые в Фельпе, куда Сильвестр отправил его победить Бордон, желающий захватить отличный порт. Алва со смехом всем говорит, что его продали в обмен на хлеб. Во время абордажа стоит рядом, и подсказывает, где враги, которые вне поля зрения. «Дик, зачем ты помогаешь мне?! — мысленно кричит Алва, не переставая рубить и колоть. — Я же предал тебя! Ты отказался меня предать, а я — нет». И мысль, которая звучит в голове голосом Окделла, отвечает: «Я знаю. Но ты мне все еще дорог».       С этих пор Алва практически не прекращает общение с мертвым оруженосцем. Призрак Ричарда появляется, если его позвать, но чаще приходит сам, порой в более чем неподходящее время. Например, когда они с Валме и Джильди развлекались на вилле Бьетороццо. Точнее, развлекался один Валме. Джильди вид имел скорбный, несмотря на победу и праздник, а сам Алва был зол, и даже внимание девушек не могло его отвлечь от всей глупости происходящего.       Он понимает: им не было места в той жизни, которую они оставили, чтобы стать офицерами на «Розовой Пантере». Он понимает: они, как побежденные, делают все, чтобы выжить и сделать жизнь в плену по возможности комфортной. Но его бесит то, с какой радостью они ложатся под победителей.       Клелия — девственница?! Тьфу! Ну и дура, предупреждать надо! Хорошо, что девчонка пьяна в дым, практически ничего не почувствовала и отрубилась в процессе. Какая прелесть. Как зовут остальных, он даже не пытается вспомнить.       Он не замечает момента, когда их покидает Джильди. У ног — одна «пантерка», под рукой — другая, волосы перебирает третья.       «Твой друг в беде, — слышит он голос Окделла. Призрак вырастает прямо перед ним и выглядит очень неодобрительно. — Иди спасай, пока его не увела пегая кобыла».       В саду действительно Пегая кобыла и страшненькая девчонка-выходец на ней. А бедняга Луиджи видит какую-то Поликсену. Кажется, это та девушка, что вылетела за борт и была искалечена веслами. Жаль ее, конечно, пришлось добить, чтобы не мучилась.       Луиджи спасен, кобылу прогнали, ночь закончилась мирно. Только в сердце Рокэ Алвы мира нет и не будет.       Наконец до Фельпа добирается Савиньяк. Эмиль рад встретиться с другом, но… Рокэ начинает замечать, что тот часто делает паузы, когда говорит о победе и о том, что ему теперь здесь нечего делать, кроме как за местными красотками волочиться. Словно подбирает слова. Неужели даже лёгкий и независтливый характер Эмиля Савиньяка дал трещину от очередного успеха безумца Алвы?       Горько. Но ожидаемо. Эмиль — кругом второй. И не быть ему первым, пока живы Лионель и Алва. И если смерти брата он ни при каких условиях не желает, то… смерть Первого маршала открывает дорогу многим. А Эмиль действительно один из тех, кто способен занять этот пост и оправдать возложенные на него ожидания.       «И даже при этом его все равно будут сравнивать с тобой», — звучит в голове голос Ричарда.       Рокэ с обезоруживающей отчетливостью понимает, что он сам, его существование в этом мире мешает абсолютно всем, кто более или менее причастен к власти. Даже Сильвестру он мешает на посту Первого маршала. Сильвестр спит и видит его в роли короля Талига. На худой конец, регента.       Лионель Савиньяк понимает, что, даже когда станет кансилльером — а это неизбежно — не сможет влиять на своего друга.       Катарина знает, что он не простил и не простит ей смерти Окделла.       Один Фердинанд мог бы относиться к нему с теплом, если бы он не спал с его женой. Но он спал. И будет спать, хоть с каждым разом процесс все скучнее, удовольствие тусклее, а сам себе — все противнее.       Отсутствие срочных дел и вопросов, требующих решения, дает место воспоминаниям, от которых он до сих пор успешно убегал. В памяти встает затуманенный страстью взгляд серых глаз, беззащитно запрокинутая голова, руки, прижимающие к себе все крепче… Дикон ни разу с того момента, как они впервые поцеловались, не отказался разделить с ним постель. Даже когда его монсеньор весь день донимал насмешками. Даже когда дурно отзывался о Катарине. Порой приходил сам, без зова, и спрашивал так обезоруживающе прямо: «Хотите меня сегодня, монсеньор?»       Должно быть, любил?       Они никогда не говорили о чувствах. Не о чем говорить. Они — из враждующих политических партий. Рано или поздно им предстояло сделать выбор: любовник или соратники. И Ричард сделал.       А он выбрал даже не соратников. Он выбрал коронованную шлюху и власть, которую дает близость к трону.       Вино уже привычно не пьянит, а ночью приходят сны.       Рокэ снится сад, в котором растут старые грушевые деревья. Аромат спелых плодов настолько густ, что, кажется, высуни язык — и воздух окажется сладким. Дикон рассказывал об этом месте: они с сестрой уходили в этот заброшенный уголок сада, чтобы поведать друг другу свои секреты. Теперь здесь вдвоем Дик и Рокэ, и им есть о чем поговорить…       Ричард такой радостный, лёгкий, ускользает от рук, пытающихся его обнять, кружится под песню, которую напевает сам себе… А потом приходит в объятие сам. Целует глаза и губы, серьезно заглядывает в лицо и говорит:       — Рокэ, зачем ты предал меня?       И пока Алва в ужасе и растерянности ищет ответ, тот вырывается из рук, отталкивает от себя того, кого только что обнимал.       — Ты позволил им меня убить! — Дикон кричит — кричит так, как никогда не кричал при жизни. — Ты убиваешь меня снова и снова!..       На белой сорочке появляется и расползается красное пятно, как если бы Дику выстрелили в спину. Он страшно улыбается, и его зубы окрашены кровью. Медленно опускается на колени и заваливается на спину…       Рокэ бросается к нему, чтобы подхватить, но ловит уже мертвое тело.       — Дикон, Дик, нет!.. — слезы текут неуправляемым потоком и им плевать, что Алва никогда не плачет.