Быть свободным

      Холодная комната из-за открытого настежь окна отрезвляла его, когда знакомый номер высветился на экране телефона. Миньярд не мог спутать это — не тогда, когда он помнил свою жизнь в мельчайших подробностях. Конечно же, он сразу осознал, кто хочет с ним поговорить.       Итак, Натаниэль позвонил ему спустя три дня после того, как Вороны разгромили Лисов. Лисы, впрочем, считали это практически победой: ну, все, кроме Жана, Кевина и Эндрю.       Миньярд все еще чувствовал призрачную вину за тот проигрыш, хотя и ненавидел это. Поэтому у него был огромный, огромнейший соблазн просто сбросить вызов, но он очнулся лишь в тот момент, когда уставший голос Веснински звучал через динамик мобильника. Ему действительно оставалось только проклинать себя за подобную слабость.       Не в первый раз, когда дело касалось рыжего придурка. Далеко не в первый раз, на самом деле.       — Как вы там? — спросил Натаниэль первым делом. Миньярд отчетливо услышал хрипотцу в его словах, и это подсказало ему о том, что голос не успевал восстановиться от криков. Несложно сложить два плюс два и догадаться, почему.       И тем не менее, Нат волновался лишь за своих братьев. Будто Рико не был постоянно рядом с ним, будто не он — тот, за кого действительно стоит беспокоиться. Вратарь терпеливо выдохнул, удивляясь его идиотскому вопросу: интересно, у этого кролика просто нет функции «волноваться за себя» или в чем тогда проблема?       Вместо этого Эндрю подошел к окну и достал сигарету из пачки, а затем щелкнул зажигалкой. В комнате он был один: Аарон снова убежал к своей черлидерше, видимо, полагая, что Эндрю — идиот; Ники согласился посмотреть со старшекурсниками фильм; а Жан и Кевин пялились на свои глупые матчи в другой комнате. Никто не мог ничего сказать ему насчёт курения в комнате. Да и не то чтобы он не проигнорировал эти слова, если бы услышал.       Пламя зажигалки напомнило ему о рыжих волосах. Миньярд мысленно проклял себя. Ну, ненависть к себе хотя бы не новое чувство.       — Твои братья заняты, если ты об этом, — ответил он спустя небольшую паузу, выдыхая дым и стараясь унять глупые мысли. — Сколько у тебя времени?       Веснински нервно выдохнул с той стороны трубки, и Эндрю напрягся.       — По крайней мере, сегодняшний вечер. Я пока не в комнате Рико, и ему запретили сюда заходить.       — Кто запретил? — зацепился Миньярд, вновь проклиная себя за этот явный интерес. У Веснински, однако, кажется, не было сил, чтобы обратить на это внимание, так что он просто ответил:       — Они обнаружили, что сотрясение имеет последствия в виде декоординации, слабости и головокружения. Тэтсудзи, кажется, испугался, что это не пройдет, если Рико будет рядом.       Достаточно честный ответ, и Эндрю мысленно посчитал, что у него осталось тринадцать вопросов. Может быть, Нат не помнил, что отвечал ему в тот вечер в больнице, но вратарь не собирался нарушать обещания. Вполне возможно, его справедливо называли монстром, но данные собою обещания он выполнял безоговорочно. Даже если это не работало в его сторону. Даже если в ответ еще никто не делал того же.       Эндрю затянулся глубже, пытаясь подавить злость. Конечно, кролик бегал по корту сразу после выписки из больницы. После травмы головы. И абсолютно точно, он должен был позвонить именно после этого. Наверное, действительно хотел быть придушенным Миньярдом.       — Он был прав, не так ли? — легко догадался Эндрю, чувствуя злость настолько сильную, что сигарета оказалась раздавлена в ладони, неудачная затяжка. Боли от того, что потушил огонёк своей же ладонью, он не чувствовал, только ярость и еще большую ненависть, направленную на себя: успокойся, идиот, он тебе никто, он в целом никто, и вы оба слишком травмированы, чтобы надеяться.       Натаниэль ответил не сразу, но это молчание уже успело сказать все за него.       — Прав.       Миньярд знал, что ответ будет таким. Доказательств было достаточно, и это, блять, не должно было вызвать у него такой всплеск злости. Однако его мозг не был чистым или трезвым: таблетки справлялись со своим назначением и делали его психом — и его ярость не была управляемой.       В конце концов, медикаменты здоровым людям не прописывались.       Как итог, он просто не мог не надавить в ответ, пусть и ненавидел себя за это. Он не должен быть тем, кто наносит моральные травмы, но не то чтобы его хоть кто-то спросил. С другой стороны, хоть какая-то месть за то, что глупая птица выводит его на эмоции. Эндрю Миньярд не чувствует. Больше нет.       — Никакого секса больше, ты ведь так это называешь?       Эндрю почти смог увидеть реакцию на свои слова: сжатые кулаки, напряжение в плечах и тошнотворный вкус во рту. Так или иначе, Миньярд и сам почувствовал себя не лучшим образом после такого высказывания: он ощутил, что его вот-вот вырвет, и постарался начать дышать глубже. Как обычно, это не помогало, хотя Бетси всегда старалась научить его дыханию.       Как там было? Вдох на четыре счета, задержка, выдох, задержка… Да к черту.       — Никакого, — рыкнул Натаниэль.       Миньярд знал, что большинство людей не стали бы давить дальше, но он никогда не отличался нормальностью или уравновешенностью. Вместо этого он, казалось бы, безразлично усмехнулся:       — А поясница-то все ещё болит, я прав?       Потому что Эндрю были чертовски знакомы эта боль и хромота, когда ходить и стоять ужасно больно, но сидеть и вовсе похоже на ад. Кровь, стекающая по ягодицам и бедрам, синяки и прочие отвратительные отметины, горький вкус спермы — он знал обо всем этом с детства. С семи.       — Чего ты добиваешься, Миньярд? — устало выдохнул защитник спустя минутную заминку. — Того, чтобы я признал, что я на самом блядском дне? Это ни для кого не секрет. Я не буду жаловаться тебе, у меня все не так плохо.       Эндрю почувствовал, как медленно, но верно закипает от этих слов. О, да, эта птичка была не на сущем дне — она спустилась куда глубже. Как и он сам.       — Хочешь сказать, что хоть раз хотел этого? — прошипел он. — Что хоть раз Рико действительно сделал тебе «приятно»?       В этот раз он, кажется, попал больнее всего: Веснински вспылил в ответ. Дерьмовый характер — хоть что-то честное в нем.       — Какая тебе разница, чего я хотел?! Я не буду перед тобой отчитываться. И Рико, хоть и мудак, которому лучше бы сдохнуть поскорее, иногда действует мне на пользу. Меня не нужно жалеть.       Эндрю задохнулся на одно короткое мгновение, когда не смог подобрать слов. Этот придурок защищает того, кто его изнасиловал. Докатились.       — Поясни, — отрезал он тоном, более острым, чем лезвия в повязках.       — Сам покалечил, сам испугался, — на удивление откровенно хмыкнул Натаниэль. И если спады настроения Эндрю не были удивительными (ебучие таблетки), то подобное у другого человека вызывало вопросы. — Теперь не даёт другим воронам прикасаться ко мне. Это удобно, но я не знаю, насколько его хватит.       Миньярд почувствовал острое, до костей пронизывающее желание рассмеяться. Он сжал мышцы живота до спазмов в попытке сдержать это, потому что смеяться хотел не его разум, а тело в очередной побочке. Скоро придет время для дозы. Даже если бы Эндрю не помнил этого, он бы легко догадался по дрожи в своих руках. Боль физическая в обмен на крупицы относительно чистого ума. Забавно.       Веснински, словно чувствуя это, тоже немного помолчал. Может быть, впрочем, ему самому нужна была пауза: в конце концов, раны в итоге расковыряли оба. Обоюдоострый клинок получается.       Пауза затянулась настолько, что вратарь не был уверен, сброшен вызов или нет. Он не собирался проверять.       — Но я звонил не для этого, — вздохнул Веснински. Эндрю не мог сказать точно, было ли это стремлением сменить тему или абсолютной правдой. — Рико знает много о тебе и всех Лисах, он уже давно навёл справки. Я иногда проверяю его записи, когда подворачивается возможность, и недавно я подслушал, что он хочет столкнуть тебя с твоими монстрами.       Миньярд буквально почувствовал, как тошнота подкатила к его горлу ещё сильнее, чем раньше. Он тяжело сглотнул что-то вязкое, стараясь концентрироваться на реальных ощущениях, чтобы прямо сейчас не упасть в воспоминания. Еще раз, четыре вдоха…       Идеальная память — проклятие, которое никогда не позволит ему забыть. Все навсегда останется ярким и бесконечно красочным, как и в первые минуты. Выздоровление — не про Эндрю.       — Эндрю, я серьезно, — по-странному яростно заговорил Натаниэль. — Я не смогу переубедить его, и у меня нет абсолютно ничего, чтобы заключить с ним ещё одну сделку. Даже мое тело больше не принадлежит мне. Поэтому я прошу тебя, — Миньярд не мог не отметить, как рыжий идиот умело танцевал вокруг ненавистного слова, — не посещайте родителей Ники на день Благодарения. И вообще не посещайте. Рико хочет, чтобы Дрейк был там.       Эндрю почувствовал, как его дыхание на мгновение пропало. Ники действительно подошел к нему с этой просьбой недавно, но, очевидно, получил резкий отказ, даже когда Миньярд не знал об этой ловушке. Достаточно того факта, что Мария и Лютер отправили своего сына в исправительный лагерь за ориентацию и фактически отреклись от него, чтобы понять, что они не лучшие люди. Ники и сам только разочаровался бы. Ему совершенно незачем испытывать эту боль. Если Эндрю и годится на что-то, так это на защиту, и он это сделает.       Эндрю молчал какое-то время, не зная, что сказать, пока не прошипел с холодной угрозой:       — Как много ты знаешь обо мне?       — Достаточно, чтобы понять, что мы похожи. Не пойми меня неправильно, это была вынужденная мера, я должен был знать, куда отправляю Кевина и как много знает Рико. Скажу сразу, мне не стыдно за это, но мне жаль, что я перешёл твои границы.       Миньярд закатил глаза и плотнее сжал кулаки. Он действительно мог понять защитный порыв, но не то, что Натаниэль влез совершенно не в своё дело. Тем более, он не верил в сожаление. Самое бессмысленное чувство. И самое лживое. Если бы ты не хотел, ты бы не сделал этого, и никак иначе.       — Я ударю тебя в твой чертов рот при первой же встрече, — угроза вылетела еще до того, как он успел ее обдумать, но вовсе не была пустой.       Веснински ухмыльнулся, и Эндрю буквально почувствовал, как дрожат его руки. Совершенно точно, от злости. Никто не должен был знать его историю. Того, что знает Бетси, и так слишком много, несмотря на то, что он никогда не раскрывал ей подробности. Никто не должен иметь на него такой компромат.       — Я не буду сопротивляться, — прошептал Нат.       Юноша сжал телефон сильнее, так, что наверняка ещё совсем немного и устройство бы сломалось, потому что Миньярд в ту же секунду какой-то отдаленной частью сознания понял, что нет, он его не ударит. По крайней мере, не так, чтобы в серьёзной степени навредить. Сломанное и ломать нет смысла.       Эндрю искренне ненавидел в Натаниэле все, начиная от его рыжих корней волос и заканчивая запутанной, знакомо-мрачной историей. Все потому, что Миньярд так невовремя обнаружил, что ему не настолько плевать, насколько хотелось.       Он отрицал так долго, как мог, но мысли все еще закрывались в голову — иногда мысли разными голосами, в том числе голосом Веснински — действие таблеток. Например, бесконечные мысли о том, почему Миньярд заключает сделки, которые не приносят ему выгоды? Почему отвозит пташек к Натаниэлю в больницу, соглашается принести воды? Почему он в целом все еще пытается узнать больше о нем, учитывая, что самые мрачные фрагменты четвертого ворона уже постиг?       Это не давало ему никакого покоя, как и понимание того, что Натаниэль стал причиной, по которой он начал серьезно играть в этот глупый спорт во время матчей и по которой Эндрю принял Жана в группу монстров, хотя голос разума убеждал его в необходимости обратного. Нат имел слишком большое влияние на жизнь Миньярда, чтобы быть безопасным, но вратарь даже со своей памятью не мог установить, когда совершил эту патовую ошибку.       То, что Веснински имел на него такое влияние, ощущалось поводком на шее, и Миньярд хотел его сбросить, расцарапать шею нахрен и прибить причину отсутствия своего спокойствия, но в то же время появлялась на задворках сознания мысль о том, что он не сделал бы этого. Дело даже не в том, что нет смысла доламывать и без того разбитое в осколки, просто он бы не поднял руку на этого идиота. Хотя он бы хотел попробовать.       Миньярд не знал, как так получилось. Он понимал, что является геем (что, впрочем, все ещё удивляло после пережитого, хотя пчелка говорила, что это нормально), Роланд — тому доказательство, но он мог ударить бармена со спокойной душой, потому что тот не был членом семьи. Эндрю бы и пальцем не пошевелил ради него. Так какого черта он творит сейчас?       Он позволяет все это. Позволил Натаниэлю упрекнуть его в том, что он недобросовестно исполнял свою часть сделки, когда накачал Моро наркотиками, позволил заставить себя играть в этот глупый спорт так, что мышцы все еще болели, позволил угрожать себе.       Буквально поводок ведь, не так ли?       Не зная, как ответить на этот вопрос хотя бы самому себе, он прошептал:       — Ненавижу тебя.       Натаниэль сухо засмеялся, и это Миньярд тоже ненавидел. Этот смех был тихим, усталым, но искренним. Эндрю так бы не смог.       — Мы в этом похожи.       Забавно, еще одно сходство. Однако Эндрю не знал, что ответить на это, — снова — поэтому прошипел:       — Заткнись. Мой вопрос: какие последствия имела твоя травма головы?       Веснински вздохнул, и это не было хорошим знаком. Эндрю знал, что такое травма головы, — один из его «отцов» в приёмных семьях любил придушивать во время секса, и в итоге изо всех сил ударил ребёнка головой об стену. Пришлось ехать в больницу, что, впрочем, на время спасло его от чужих рук.       Однако последствия не были приятными, несмотря на то, что степень травмы вовсе не была высокой. Было ощущение, сходное с тем, как он ощущал себя на прописанной врачами наркоте, только громкая, пульсирующая головная боль не отпускала все время до выздоровления.       — Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться, — вздохнул Нат, но, укорённый тяжелым молчанием, ответил: — Тошнота, головокружение, дезориентация в пространстве, рябь в глазах и общая слабость. Однако это не то, что совсем уж легко игнорировать.       Миньярд хмыкнул: очевидно, это не то, что легко игнорировать. Так или иначе, играть в эту глупую игру, превозмогая травму головы, — чертовски глупая идея. Только вряд ли это было выбором.       — Сколько вопросов я тебе ещё дол?.. — не успел договорить Натаниэль, так как с той стороны послышался шум и оклики. Эндрю напрягся, слушая, как дыхание ворона сбилось. Разве птичка только что не говорила, что смогла получить послабление?.. Солгал или что-то пошло не по плану?       Миньярд не знал, почему Натаниэль не сбросил вызов сразу же: может быть, из-за приступа паники или чего ещё. Однако это было ему на руку: шанс узнать что-то ещё о жизни Веснински. Уловить странные взаимоотношения в гнезде.       После серии шумов, природу которых Эндрю не сумел разобрать, наконец послышалась разборчивая речь:       — Что тебе нужно, Рико? — голос Натаниэля едва различимо дрогнул с той стороны. — Ты точно так же, как и все, должен подчиняться приказам Тэтсудзи. Тебя не должно здесь быть, разворачивайся и выметайся.       — Господина Тэтсудзи, — поправил Рико с яростью в голосе. Его голос звучал приглушенно и неразборчиво, но, прибавив громкость на максимум, Эндрю мог уловить суть. — И я не захожу к тебе, так что все правильно.       — Зачем ты тогда тут? — огрызнулся Нат, будто совершенно забывая о том, что Эндрю все ещё подслушивал их разговор.       — Джонсен и Уильямс говорили о тебе то, что им не стоит. Полагаю, теперь они пожалели об этом.       Эндрю нахмурился: Рико совсем не выглядел как тот, кто стал бы защищать свою «собственность». Это выглядит, как абсолютно садистская манипуляция, и Миньярд с каждой минутой все сильнее хотел разбить Морияма лицо. Впрочем, раскрывать себя прямо сейчас он не собирался: было бы абсолютно бессмысленно, когда он в другом — и вовсе не соседнем — штате.       — Ты?.. — взорвался Натаниэль, но, видимо, на секунду потерял, что сказать, от шока. — Не говори мне, что ты защищаешь меня от них. Не смей.       — Они больше не прикоснутся к тебе, — пообещал Рико, словно не слыша.       Натаниэль смеялся, и то, как сильно Миньярд понимал его, абсолютно отвратительно.       — После всего, что было, ты говоришь мне, что меня не тронут? — сквозь смех выдавил Веснински, и Эндрю слишком сильно хотел сказать ему что-нибудь, но не мог: если Рико услышит, птичке больше не видать телефона. Болезненная беспомощность сковывала его по рукам и ногам, и Миньярд сумел только впиться пальцами в холодный металл своего мобильника.       — Никто из них не посмеет тронуть тебя, — настойчивое повторение звучало мерзко. — Ты мой.       Контрольная точка, место, где Эндрю взрывается, потому что Нат не возразил. Веснински молчал, покорный, что совсем не так, как вратарь привык. Миньярд чувствовал, что таблетки пытались вернуть его эмоции со злости к веселости, но даже у глупых наркотиков не выходило это сделать: ярость сочилась в нем, самое сильное, что он чувствовал за долгое время.       — Ты отдавал меня им все эти годы в награду. Или когда я провинился. Или когда ты в настроении. Не говори мне, что теперь тебе стало жаль, мудак.       Эндрю хорошо слышал злость и надлом в голосе Натаниэля, тоже такие знакомые. Его приёмные отцы и братья говорили так, когда замечали хромоту после очередного насилия, словно кому-то из них было хоть самую малость горько от этого. Нет, не было. Похотливые улыбки тому доказательство.       — Никто тебя больше не тронет, — «кроме меня» читалось без особых усилий. — Ты мой. Я — единственный, кто когда-либо полюбит тебя достаточно, чтобы оставить с собой. Больше ты ни для чего и ни для кого не годен.       — Иди к черту, — голос Веснински дрожал от злости. — Просто уйди, пока не нашёл проблем, Рико.       — Ты — моя главная проблема, — бросил Морияма, прежде чем действительно зашагать прочь. — Но даже так, запомни, что я принимаю тебя. Таким, какой ты есть — совершенно безобразным. И даже так я люблю тебя. Цени это.       Ох, как же сильно Эндрю хотелось что-нибудь сделать. Пальцы чесались от желания почувствовать вес ножа в ладони, а затем воткнуть лезвие в живот Рико по рукоять. Люди, которые не понимали очевидное «нет», вызывали в нем лишь презрение, а тем более, люди, которые посмели посягнуть на его.       Натаниэль не его, — одернул себя Миньярд. Он никто, и Эндрю не должен злиться. Это все таблетки. Наверняка новый побочный эффект. Этого не будет, когда он перестанет их принимать.       Чувствуя необходимость сказать что-то, чтобы отвлечься от опасных мыслей, Миньярд выпалил:       — Какой послушный пёсик Рико, даже не возражаешь?       Натаниэль, кажется, на секунду сбился в дыхании, Миньярд не мог не заметить этого. Конечно, это обязано было быть болезненной темой. Он так и целился.       — Черт, блять, — вырвалось у Ната, полное сожаления. — Конечно же, ты слышал это дерьмо.       Миньярд не ответил: все было очевидным. Вместо этого он ждал того, что же глупое скажет птичка в этот раз. В каком-то смысле, каждый раз ему казалось, что потолок тупости уже пробит, но Натаниэль продолжал удивлять каждый раз.       — Я устал сопротивляться, — признался Веснински, болезненно искренне. — И не то чтобы он ошибался.       Горечь во рту почувствовал даже Эндрю. Маленький Эндрю — Эндрю Доу — которого брали в семью, только чтобы вернуть обратно, сломанного и неправильного, с припиской «сложный ребенок». Эндрю Доу, которого никто никогда не любил просто так, который всегда и везде был чужим. Эндрю Доу, которому приходилось заключать сделки только для того, чтобы с ним остались. Даже если он не надеялся на то, что они будут исполнены.       Никто, иными словами.       — Не надейся, что я буду переубеждать тебя, — прошипел Эндрю. — Ты всегда будешь никем.       — И не рассчитывал, — ответил Натаниэль едва различимым шёпотом. — Я привык быть никем. Я родился никем и умру никем.       Эндрю знал, что этот разговор принёс ущерб и ему самому: плохо смотреть со стороны на собственные травмы. Однако он не мог сбросить звонок. Не сейчас. Не тогда, когда нет гарантий того, что маленькая интересная пташка будет физически способна поговорить с ним в следующий раз. Эта было похоже на рулетку: выживет или нет.       — Лисы — тоже никто. Просто чтобы ты знал, — безразлично процедил Миньярд, сразу же захлопнув челюсть так сильно, что зубы клацнули. Просто чтобы не вымолвить ещё больше бреда. Глупость Веснински заразна.       Молчание было тяжелым.       Спустя пять минут Веснински сбросил вызов, и, может быть, это играли помехи и воображение Эндрю, но он почти услышал задыхающееся спасибо на том конце.       Но ведь именно Натаниэль дал ему услышать этот разговор.       Миньярд разбил окно кулаком, почти не чувствуя этого. Тяга к саморазрушению выходит на новый уровень.       И вовсе не из-за стекла, впившегося в ладони. Эта боль была ничем в сравнении с тем, что он перенес за звук телефонных гудков.

***

      Дни текли плавно, медленно, и, собственно, как обычно угнетающе. Эндрю терпел общество Лисов, следил за безопасностью своей группы, мирился с побочками и возвращался к своей рутине. Это было знакомым, а, следовательно, и безопасным, хотя Бетси говорила, что он просто пытался спрятаться.       От птички вестей не было, зато теперь проблемы стал создавать Жан. Он подписал контракт и взял свой лисий номер, но c людьми контактировал странно. Например, он шугался Би как чертового огня. Это не было делом Миньярда, но напрягало немного, учитывая, что тот находится на его попечении.       Тренер больше не пытался завести разговор о Натаниэле, но Эндрю порой чувствовал напряженный взгляд Ваймака на себе во время тренировки. Что ж, птичку в Лисах уже готовы принять. Ей бы только вырваться из золотой клетки.       Ники все еще ходил обиженным на отказ посетить родителей, и Аарон, неожиданно, встал на его сторону, хотя и молчаливо, открыто ничего не высказывая. Тоже, видимо, вспомнил о своей тупой мамаше. Эндрю игнорировал это с отработанной годами хладнокровностью. Главное, что они в безопасности, остальное не так важно.       Но Миньярд уже давно выучил, что стабильность, как бы она ни была ценна, имеет свойство заканчиваться.       Прошло не так много времени до того, как все снова пошло к черту. Дело в том, что Натаниэль был прав в своём предостережении. Однако Эндрю не ожидал увидеть его на своей территории. У Лютера — одно, но в общежитии… В общежитии — это другое. Не тогда, когда он зашел в комнату за сигаретами, а его ударили битой по затылку, чтобы вырубить, прежде чем привязать к кровати. Не сопротивляйсмя, Эй-Джей. Сделай брату приятное.       Миньярд мало что помнил, даже со своей памятью — все больше сузилось к боли, ощущению противных, грязных рук, удерживающих его, и Аарону в крови. Эндрю не знал, почему клону взбрело поискать его именно в эту минуту и как Аарон, так злящийся на смерть своей чертовой мамаши, смог убить другого человека.       — Отвечай, он тебя тронул? — это было единственным, что имело значение. Аарон в крови. Чья кровь? Почему он в крови? У Эндрю все внутренности заледенели, когда предположение появилось в его голове. Нет. Только не это. Что угодно, но не это. Не Аарон.       — Нет, — Миньярд никогда не был верующим, но если бы был, то, наверное, поблагодарил бы бога. Впрочем, наверняка это сделает Рене.       И ничего больше не было важным. Эндрю не дал Дрейку исполнить желаемое. Никто не пострадал. Все хорошо. Пошел ты, Рико. Если ты хотел надавить, то у тебя не получилось. Эндрю плевать. Аб-со-лют-но.       Стреляющая боль в пояснице, о которой он сам не так давно напоминал Натаниэлю, была тут как тут. Была больница, Бетси, таблетки, а потом он смеялся — не своим смехом, абсолютно точно не своим, но он просто не мог прекратить. Его тело сотрясалось от хохота под жалостливыми — хотелось вырвать их глаза — взглядами, и, хотя его запястья больше не держали, он ощущал себя чертовски, подавляюще скованным. Теперь его историю знали все. Вкус крови от прикушенного в попытке сдержать смех языка тоже совершенно не отрезвлял.       Но Эндрю больше не был ребенком. Теперь это не было важным, не тогда, как он уже столько раз переносил подобное. Однако теперь не было ничего — совсем — чтобы отличить, где были воспоминания, а где начиналась или кончалась реальность. Мутные сети были бесконечными, лестница в никуда с миллионом пролетов и монстром на каждой лестничной площадке.       С днем благодарения.       Эндрю ненавидит сюрпризы.       Рико, кажется, любит.