Шанс на счастье

Сладость, трепет первого поцелуя был совершенно уникальным, особенным сплетением ярчайших чувств. Сильная, в какой-то мере долгожданная, любовь, наполняла всë его существо, растекаясь внутри до самых кончиков пальцев. «Это она, я наконец нашëл девушку, с которой хочу быть», — счастливая мысль согрела душу, приласкала израненное сердце, порождая ощутимую надежду на наступление светлой полосы в жизни. Мир замер, Шисуи чувствовал лишь оглушительный шум крови в висках и сумашедший, до сладостной боли, ритм сердца, охваченного тугим переплетением миллионов мелких ощущений и эмоций, сливающихся в единый поток наслаждения и непривычной, невозможной радости. Это было именно то, чего Шисуи не хватало, тот недостающий элемент для счастья. — Это абсолютно взаимно… Я люблю тебя, Мизэки, люблю больше жизни, я так счастлив… Знала бы ты насколько, — пылко прошептал юноша, слегка отстранившись от пленительных уст девушки. Маруяма молчала. Слегка коснувшись двумя пальцами губ, она медленно убрала руку от лица, в глубокой задумчивости глядя на них. — Зачем это? — бесцветно спросила девушка, склонны голову набок. Этот простой, до абсурдности, вопрос буквально ввëл Учиху в ступор. — Как зачем? — усмехнулся он. — Вроде бы это обычный знак для любящих друг друга людей, если, конечно, мир вдруг резко не поменялся и теперь так никто не делает. Разве тебе не понравилось? Ты сама говорила… Нехороший червячок сомнений неприятно начал кусать его. — Так делают пары, — дополнила Маруяма, сделав очевидный акцент на последнем слове. «Так вот, в чëм дело, — Учиха едва удержался от вздоха облегчения. — Она боится, что мои намерения несерьёзны, что я сделал это просто так». — Мизэки, послушай, я хочу быть вместе с тобой. Хочу любить и радовать тебя каждый день, видеть твою улыбку, хочу провести с тобой жизнь. Ты… Ты согласна…? Маруяма молчала, упрямо отведя взор в сторону, чуть склонив голову вниз: — Как ты можешь предлагать мне что-то такое, зная, через четыре месяца я должна стать верной женой другого? — ее голос был как никогда серьёзен, ледяными осколками врезаясь в душу собеседника. И сердце Шисуи пропустило удар, а счастливая улыбка мгновенно сошла с лица. Осознание происходящего было столь жутким, что его разум и совесть отчаянно отвергали правду. Так быть не должно! Счастье… Он ведь только почувствовал его тëплые прикосновения… — Скажи, чего ты добивался? Что ты хотел? Посмеяться? Подставить? Воспользоваться мною в своих целях? Зачем, Шисуи? Зачем было играть мною? — Мизэки посмотрела на него глазами, подëрнутыми пеленой слëз, посмотрела, как в их первый разговор, тем особым взглядом, заставившим его полюбить эту девушку. В еë голосе отсутствовали истеричные нотки, да и вообще он был лишëн малейшего оттенка гнева: в нëм тлел уголëк убийственного смирения и горестного понимания. «Что не так? Что я сделал не так? — паническая мысль плясала на рассыпающихся в прах мечтах и желаниях, что он лишь мгновения назад осознал столь остро… — Она ведь призналась мне! Сама! Почему она отвергает теперь?..» — Мизэки, — голос прозвучал надрывно, хрипло. Шисуи раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, но слова скомкались, влетев с уст непонятным звуком. — Что не так? Ты ведь сама сказала… Что любишь меня. Лишь произнеся вслух эту злополучную фразу он уловил… Едва заметную фальш, лживость и самообман, тонким ехидным флëром переплетëнные с общим смыслом. И от этого… Становилось убийственно горько. После столь краткого мгновения счастья осознание его мнимости сводило с ума своей тяжестью и жестоким наплевательством над его чувствами. — Я любила тебя как человека, — слова прозвучали, словно горестный вздох. — За твою заботу, доброту и внимание ко мне, за многогранность и человечность, какое-то светлое отличие от других, и, как мне казалось, за искренность. Ты ведь знал… Ты ведь знал, сколь важна для меня моя честь. Я никогда не хотела быть с тобой в том самом отношении, тем более сейчас, когда совсем скоро я отдам жизнь и волю Хидеки. Я просто хотела… Чтобы ты был рядом, поддержал меня, и я тебя, если нужно, в ответ, чтобы мы так же часто говорили с тобой обо всëм, но… Я никогда не хотела быть твоей возлюбленной. У нас нет на это права, и было бы кощунством портить наше близкое доверие непонятными грязными интрижками. «Грязными интрижками?! Неужели она видит отношения со мной таким образом? — Шисуи не слышал всех еë слов, слившихся в поток, в котором он вот-вот захлебнëтся. Лишь какие-то фразы, выбиваясь из него, вонзались, как тупые колья, в его сердце. Мир перед глазами расплывался, теряя свои очертания, а воздуха катастрофически не хватало: Учиха равно вдыхал его, но никак не мог насытиться. — Что я сделал не так? Зачем увидел в признательности что-то большее? Зачем? Зачем? Зачем?» — Я хочу пойти домой, — произнесла Мизэки, вставая с лавочки и повернувшись к нему спиной. Шисуи не чувствовал тела: оно оказалось в какой-то губительной прострации, тëмной глухой клетке без дна, куда он всë падал, падал, падал… «Я полюбил, только это было никому не нужно, и своими чувствами оскорбил еë», — юноша горько усмехнулся самому себе, через силу поднимаясь с лавочки. От досады и ощущения собственной никчëмности хотелось рвать на голове волосы. Вечно задорный и понимающий, сильный и надëжный, оказался… Никому ненужной вещью, угодной лишь в определëнные моменты. Учиха не помнит точно, как добирался до особняка: мысли были столь туманны, что разглядеть сквозь их пелену реальный мир казалось практически невозможным. Мизэки шла на несколько шагов в стороне от него, бледнее призрака, периодически закрывая широким рукавом своë лицо, будто была разыскиваемой преступницей. «Что я наделал… Теперь она даже не позволит приближаться к себе. Зачем я творю какую-то ересь? Зачем я живу? Для всех я просто что-то удобное, с чем приятно проводить время, но сам я… Кому я нужен?» — мысли рвали на части, словно куски плотной ткани, и он почти слышал этот отвратительный треск ошмëтков собственных чувств. Мутный взгляд заторможенно скользил по окружающему фасаду реальности, а до сознания долетали из непрерывного, цельного потока лишь какие-то мимолëтные детали. Зловещие тени высоких деревьев, подвыпившая, грязно ругавшаяся, гуляющая молодëжь; шиноби, спешащие в госпиталь с раненым товарищем на руках, заунывная песня, раздававшаяся из грязного маленького бара: Он — прислужник с кунаем, та — дочь феодала: сказка о счастье, которого нет. Всë это — тоже Коноха. Не сказочная деревня, какой виделось ему сегодня, а поселение со своими недостатками и невзрачностями. «За что судьба так подшутила надо мной? Почему сердце избрало ту, с которой не суждено быть вместе никогда? Я был дураком, когда надеялся на что-то», — усиленно удерживаемая внутри боль ныла, словно инородный предмет, загнанный под кожу. Нельзя было показать, дать волю тому, что в агонии плясало в душе — приходилось окутывать обжигающие угли чувств в дымку мутного спокойствия. И это… Было тяжело: вот так терпеть, ни словом, ни делом не показать всего того, что плескалось внутри. «Должно быть, Мизэки не раз приходилось чувствовать это, даже улыбаться, когда было гадко, и она… Почти замечательно с этим справлялась», — Шисуи бросил на смертельно бледную девушку взгляд, чувствуя, как воспрявшее к ней уважение, словно горючее, лишь подпитывает звенящую боль. Ворота их временного места пребывания остались позади, впереди уж показалась дверь, ведущая в комнату Мизэки. На мгновение у Шисуи появился внезапный порыв ещё раз попытаться всë объяснить ей, слова уже застыли на губах и вот-вот хотели сорваться, но всë оборвалось, стоило Мизэки перед входом в помещение оглянуться, встретившись с ним взглядом. Печальные, покрасневшие от слëз глаза, дрожащие губы. Это он довëл еë до такого состояния. Словно задав немой вопрос, Маруяма понуро опустила голову и отвернулась, войдя в комнату, со скрипом закрыв дверь. Шисуи чутко вздрогнул от этого звука, всë ещё вперяясь взглядом в закрытую дверь, перед которой он остался стоять. «Теперь и сама Мизэки от меня закрылась», — горько вздохнул он, положив ладонь на своеобразную стену, что снова отделяла их друг от друга. Обхватив себя руками, Учиха поплëлся куда-то, не особо разбирая дороги. Перед глазами всë ещё стоял тот печальный взгляд девушки, еë заплаканные глаза, и на душе становилось так дурно и мерзко от самого себя, что хотелось что-то с собой сделать, наказать, хоть немного избавиться от разрушительных мук совести. «Молодец, Учиха, ты просто лучший: довести до слëз невинную девушку, которую ты так горячо любишь, ведь именно так поступают с дорогими людьми, не так ли?» — губы тронула странная едва заметная улыбка, не имевшая ничего светлого в своей сути. Мысли об этом просто убивали, уничтожали изнутри. Что-то нужно было точно сделать, это была слишком тяжëлая, болезненная ситуация, нужно было найти выход из неë, но… Он упрямо не видел его. Всë случившееся завело юношу в глухой мрачный тупик, лишëнный света, откуда не было правильного выхода, вернувшего в жизнь былые спокойствие и счастье. Счастье… Оно ведь было так близко… Шисуи едва коснулся мягкой теплоты и бархатности рукой, как его снова резко вырвали у него из рук. «Быть может, не всë потеряно? — робкая надежда возникла маленькой искоркой внутри. — Может, мы просто не так друг друга поняли?» Полный внезапной уверенности, Шисуи поспешил в противоположную сторону, где находилась сейчас Мизэки. Они просто поговорят — и всë изменится! Всë будет совсем, как раньше… И вот уже показалась заветная дверца. Юноша встал прямо перед ней, занеся уже руку, чтобы постучаться, но… Сомнения сковали его тело, не давая пошевелиться. «Если я только всë испорчу?» — Шисуи вздрогнул, опуская взгляд. Внутри боролась куча самых разнообразных эмоций, настолько неоднородных, что он даже сам не мог выделить из них что-то конкретное. Учиха опустил голову, небрежно зарывшись в кудри обеими руками. Он не знал, что делать, и никто не мог ему этого подсказать. До боли, до невозможности хотелось хоть кому-то выговориться, высказать всë то, что за эти короткие мгновения накипело на душе. «Я веду себя совсем, как Итачи: не могу себя заставить просто поговорить с девушкой, которую люблю, — с губ сорвалась какая-то нервная усмешка. — Точно! Итачи! Мы же оба в Конохе!» Его сердце подхватило идею о встрече с другом с каким-то лихорадочным и почти неестественным воодушевлением, и вскоре Шисуи уже спешил к родному кварталу, не желая надолго растягивать свою не совсем легальную вылазку. «Быть может, я найду решение, быть может, мне станет легче», — едва ли не молился он, всем сердцем надеясь, что успокоение уже где-то близко. Но разве можно так легко позабыть о чувствах, что успели обрести столь крепкие корни? Голос подсознания робко шептал ему истины, но Шисуи не имел никакого желания прислушиваться к себе. И так на душе было гадко и тяжко — пока есть хотя бы мнимая надежда на то, что всë не так уж и плохо, он будет цепляться за неë за до последнего. Ведь иногда непонимание и игнорирование — единственный путь не сойти с ума от переживаемого, хоть как-то защититься, выжить, сохранить хрупкую душу от разложения. Перед глазами уже замелькали красные крыши квартала Учиха, и уже показался главный дом, в который юноша и хотел попасть. Спрыгнув на балкон, Шисуи нетерпеливо постучался в дверь, надеясь, что друг всë же находится в своей комнате. Тяжëлые занавески по другую сторону стекла распахнулись, и из-за них показался Итачи, вид которого красноречиво говорил о том, что он, мягко говоря, удивлëн столь позднему визиту друга. — Шисуи? Ты что вообще здесь делаешь? Время видел сколько? — пробормотал младший, пропуская его в комнату. — Ты вообще, кажется, на миссии должен быть… — Итачи, здесь дело срочное и серьёзное! Мне нужно с кем-то поговорить, а то я совсем извëлся, — вздохнул кучерявый, уронив голову на руки и закрывая ими лицо. — Что произошло? — взволнованно подхватил Итачи, зажигая небольшой ночник. — Врываешься ко мне посреди ночи, ещё и глаза такие безумные! Клан опять восстание поднимает? На Коноху напали? Кто? Акацуки? Орочимару? Что случилось? — Хуже! — Шисуи помотал головой и отвëл взгляд в сторону, нервно, с ноткой печали, прикусив губу. — Так-то я хотя бы примерно знал, что мне делать, а тут я вообще ничего не знаю! Может быть, хоть ты поможешь мне разобраться… Побледневший Итачи открыл было рот, потом снова закрыл и присел на кровать, видно, чтобы новость, которую принял Шисуи, не нанесла слишком сокрушительного воздействия на него. — Что там… — наконец собравшись с мыслями, спросил подросток. Шисуи глубоко вздохнул и, заломив руки, признался вполголоса так, словно был виновен в страшном преступлении. — Просто я… Влюбился. По-настоящему. Он впервые говорил кому-то, кроме самой Мизэки, о своих чувствах, и это откликалось в нëм сотнями различных оттенков ощущений, что не поддавались разбору. Сама душа, всë его существо представляло собою тонкую натянутую струну, мельчайшие прикосновения к которой выливалось в печальную, трагичную мелодию. — И… Всë? — в недоумении поинтересовался Итачи. — В смысле «и всë»? — вспыхнул Шисуи. — Это серьëзно! И это вообще не шутки! Я не знаю, что дальше делать и как теперь быть… — Опомнись, Шисуи! Разве это проблемы? Ты же мне сам всегда давал советы в этом ключе, а теперь что с тобой случилось? Разве такие чувства — повод пострадать? И вообще, кто мне говорил не так давно, что не создан для этого? — усмехнулся младший, очевидно, не понимая внутренних терзаний друга. — Да кто же знал, что так всë будет? — горько спросил юноша, присев на стул, противоположный кровати и неловко обхватив себя руками. Так хотелось, чтобы кто-то помог разрешить его переживания, понимающе выслушать, но вместо этого, казалось, что Итачи просто смеëтся над ним и той ситуацией, в которой он оказался. «Быть может, это действительно ерунда и я просто расклеился? Но почему… Мне ведь, действительно, очень больно… Неужели я так извожу себя на пустом месте?» — ко всему прочему ужасу, творившемуся в душе, добавилось ещё и чувство вины за то, что он в принципе так терзается по этой причине. — У меня проблемы с этим, Итачи. Это необычный случай, там всë вообще не просто. — Ладно. Но, знаешь, у меня один вопрос. Нет. Много вопросов. Во-первых, когда ты успел, если всë это время был на миссии и, во вторых, кто же она всë-таки? Та самая, с которой ты миловался сегодня днëм? Если это не так, то я даже не знаю: так, как ты себя с ней вëл, даже я себе с Изуми не позволяю. — Да, это та самая. Вот в миссии как раз и состоит дело. Понимаешь, Итачи, она та девушка, которую мне поручено охранять. Аристократка, дочь богатого феодала, которая… — Шисуи глубоко и горько вздохнул, грустно улыбаясь. — через несколько месяцев выходит замуж. Произнеся это вслух, он буквально ощутил эту огромную пропасть между из мирами. Пропасть, что не помешала полюбить, но помешала найти ответ на чувства. — И ты всë-таки хочешь быть с ней? Это неправильно! — воскликнул Итачи, явно поражëнный откровением друга. — Очень хочу, ты даже не представляешь, как. И только сегодня понял, если бы она тоже меня любила, я был бы самым счастливым на планете, — от переизбытка эмоций перехватило дыхание, носу характерно защипало, тугой ком застрял в горле, лишая возможности вымолвить хотя бы слово. «Что со мной такое? Не хватало только заплакать перед Итачи, я ведь и не такое переживал, почему именно сейчас мне так плохо?» — Шисуи едва смог совладать с собой, чтобы продолжить. — Я знаю, знаю, что это неправильно, но сердцу ведь не скажешь, кого нужно любить: оно само выбирает, порою тех, что совершенно недоступен… — Не переживай так. Было ведь уже такое. Как с этой… Из Песка. С миссии вернëшься и всë забудешь, — подросток, как мог, пытался подбодрить его. — Нет, здесь ситуация совсем другая, не то, что было с Нэоки. Она была намного старше меня, и мы с ней вообще, кроме как по делу, не говорили. Я больше был поражëн еë внешностью и знаниями, грациозностью, образом, который сам себе придумал. А тут… Ситуация совсем другая. Я долго не замечал своих чувств, но они успели прорасти и окрепнуть, их не сотрëшь… вот просто так. — Шисуи-Шисуи, — Итачи прикрыл глаза, устало закрывая лицо ладонью. — Вечно тебя на какую-то экзотику тянет: то великовозрастные девушки из других деревень, то аристократки! Неужели нельзя найти кого-то подходящего: вокруг столько хороших куноичи, а ты смотришь на что-то, не пойми, на что. Есть же нормальные девушки: шиноби, твоего возраста, с характером хорошим... Я совсем в этом не эксперт, но даже у меня получилось: моя... — Да-да, Итачи, конечно, — заворчал Шисуи, отчего-то чувствуя болезненный укол от слов друга. — Изуми-то сама знает, что она уже, оказывается «твоя»? — Я сейчас не об этом! — зарделся младший, отвернувшись. — Случайно с языка сорвалось слово, только вот не надо сейчас из-за плохого настроения к мелочам цепляться! Ты же знаешь, у меня не всегда получается точно выразить свои чувства, будь снисходительнее немного. — Сам-то ты будь ко мне снисходительнее. Да, я обычно весëлый, задорный и надëжный старший друг, на которого можно положиться, но и у меня бывают слабости. — с тенью холодности произнëс Шисуи, неуютно скрестив руки на груди. На душе было ещё более мерзко, чем раньше: он пришёл, чтобы найти хоть какое-то внутреннее успокоение, но Итачи… Просто не воспринимал его проблемы всерьёз. И это заставляло злиться: на друга, за то, что тот не может войти хоть немного в его положение, и на себя, что он всë же так сильно переживает из-за этих событий. — Ладно, прости. У меня, как всегда, всë плохо с чувствами, — горячий пыл оставил Итачи так же быстро, как и охватил и теперь он сидел, ссутулившись, прямо перед ним, явно раскаивающийся в своих неосторожных словах. — Но сам посуди, может это и к лучшему. Она — аристократка: изнеженная, горделивая, привыкшая к роскоши и безделию. Вы совсем из разных миров, разве у вас бы получилось быть вместе? Да Вы совсем не похожи и просто не поняли бы друг друга! — Ты не знаешь еë: мы похожи с ней больше, чем ты думаешь, — воспоминания о Мизэки остро резанули по ещё распахнутой и кровоточащей ране. — Она была так добра ко мне: я видел, как она светилась в моëм присутствии и, знаешь, наверное, тогда я чувствовал себя нужным, принятым, даже любимым… Я так прикипел к ней, так привязался, я уже не смогу жить так, как раньше: я хочу быть любимым и любить в ответ. Не смейся, Итачи. Это тоже важно, хоть кем ты будь: простым гражданским или успешным шиноби. Я эгоист, наверное: почувствовав однажды счастье, я уже не хочу его никогда отпускать. Но она… Она совсем не хочет быть со мной, говорит о чести, о том, что должна пойти за другого. Сказала, что любит меня, но я неправильно еë понял, натворил дел, и теперь больше никогда не увижу еë нежного взгляда, не услышу доброго слова ко мне. Я сам себя обманул, поверил, ещё и обидел эту чистую, израненную душу… Заставил еë заплакать из-за своего необдуманного поступка. Гнев на себя, горечь, тянущее разочарование сливались в почти ощутимую тупую боль, грызущую его изнутри. В нëм творилось что-то просто невообразимое: от переизбытка рвущих на части ощущений хотелось спрятаться где-нибудь в тëмном одиноком месте и сидеть там, сидеть, пока, наконец, ревущие чувства не разорвут его на куски. Мысли смешались, завязываясь диковинными беспорядочными узлами, связали юноше руки и ноги, будто готовя к распятию. Он был до тошноты противен сам себе, ему был противен весь белый свет в те мгновения… Лишь еë образ казался светящимся лучиком во мраке, безжалостно покидающим его. — Шисуи, приди в себя! — воскликнул Итачи, встряхнув того за плечи, пытаясь вырвать друга из тяжëлых размышлений. — Как я приду в себя, после того, что сделал? После того, как лишился надежды? — хриплым слабым голосом произнëс юноша. — Шисуи, очнись уже! — раздался звук хлëсткой пощëчины, предназначенной отрезвить юношу, увязшего в топком болоте собственных волнений. — Ну какая надежда? Какой конец? Мы выбирались из куда более опасных передряг, чем нелюбовь какой-нибудь расфуфыренной аристократки! Нет, нельзя тебя отправлять на такие не особо опасные длительные миссии: вместо того, чтобы делом заниматься, ты смотришь на девушек, а потом страдаешь! Давай я тогда сменщиком твоим наймусь: ты отдохнëшь, развеешься, позабудешь еë. За меня можешь не переживать: я-то на миссиях делом занимаюсь, а не на девушек заглядываюсь. Слова Итачи действительно несколько охладили пыл Шисуи. «Я, наверное, отвратительный шиноби, да и как человек так себе», — разочарование в самом себе росло просто в геометрической прогрессии. Буквально всë рушилось в один момент: принципы ремесла, которому раньше он был безоговорочно верен, Учиха нарушил в угоду собственным желаниям, поставил их выше своего священного долга, а в итоге… Он проиграл во всëм. Огромная вина за всë происходящее навалилась на него громадным булыжником, придавливая к земле, ломая хрупкие кости. Каждый вздох давался теперь с трудом, словно, вдыхая, продолжая жить, Шисуи платил непосильную дань за свои преступления. — Возможно, ты прав. Мне… Не следовало так забываться на миссии, — слабым голосом произнëс старший, обессиленно опуская голову вниз и резко сутулясь. Гадко, мерзко и противно от самого себя, от своих вскрывающихся многочисленных ошибок. — Вот, узнаю прежнего Шисуи, — усмехнувшись, сказал Итачи. «Прежнего? Оставленного в разорванных чувствах? Разве так мне лучше? Неужели так правильнее?» — вопрос липкой дëготью тягуче поднялся из самых недр души. — Вообще всë это к лучшему, — продолжил подросток. — Да и девушка эта поступила очень даже разумно: если бы вы начали встречаться, то это могло бы перерасти в скандал, в результате которого семья феодала обвинила бы Коноху, а это может грозить очень нехорошими для нас последствиями, а это уже никому не нужно. Скажу так, раз уж ты столь сильно погружëн в эти дела сердца: иногда любовь может приобретать странный облик. Порой нужно оставить дорогого человека, чтобы лишние проблемы его не коснусь, не сломали жизнь. Иногда даже… Стоит сделать так, чтобы он возненавидел тебя, ведь так ему будет легче и правильнее. Итачи смолк, словно глубоко задумался, вспомнил что-то, а его взор неожиданно сделался совсем по-взрослому усталым и апатичным, с тенью уже выболевшей душевной раны. — Вот и тебе стоит подумать о еë благополучии. Если будешь с ней — сломаешь девушке жизнь. Еë ждëт светское общество, роскошь и богатство, а ты… Ну совсем это не твоë, вы просто из двух разных миров, вам вместе будет тяжело, а это погубит всякие чувства. Шисуи резко дëрнул головой, странно усмехаясь, даже сам не понимая, отчего. Внутри что-то словно оборвалось, наболело и отпустило, оставив за собой выжженное безжизненное пространство. Почему всë сложилось именно таким образом? Он ведь просто хотел быть счастливым… — Так что мне делать? — бесцветным голосом спросил юноша. — Оставь эти мечты. Они не приведут ни к чему хорошему. Это тяжело, но это правильно. Шисуи ничего не ответил, пустым взором смотря на пол. Он ничего не видел, ничего не слышал: липкие сети хаотичных мыслей и дум запутались, завязываясь петлëй на шее, не давая вздохнуть. Почему всë… …именно так? Ничего более не сказав, Шисуи молча повернулся, уходя прочь из комнаты друга, слыша, как печально заскрипела за ним балконная дверь. Ночная тьма окутывала Коноху. Разум и чувства были погружены в мутную дымку, словно его глаза были покрыты болезненной белой пеленой. Возвращаться в особняк, в опасную близость к Мизэки, совсем не хотелось, и Шисуи решил дать себе хотя бы немного времени привести себя в порядок после разговора. Он присел на случайную крышу, обжëгшую открытые участки тела своим холодом. Юноша зябко поëжился, крепко обхватив собственные колени и притянув их поближе к груди. Неясным взглядом он окинул окружающую его картину ночной деревни: в окнах уютно горел свет, туда-сюда неспешно мелькали люди, готовившиеся ко сну. У всех кипела жизнь. Сейчас, как никогда Шисуи чувствовал давящие холодные объятия одиночества. У многих есть близкие люди, которые поймут их, подставят плечо. Он сам всегда возлагал на себя ответственность, старался поддержать, хотя бы дать выговориться, но самому, как выяснилось, надеяться было особенно не на кого: единственный близкий друг Итачи просто не понимал ситуации, в которой он оказался: возможно, в силу возраста, а может, ещё чего другого… Хотелось бы в этот момент почувствовать еë тëплые прикосновения, услышать нежный голос… Но нет. Такого не может быть. Счастье, подразнив его своею сладостью и светом, неумолимо прошло мимо.