Шанс на счастье

«Зачем это было? Почему всë… Именно так?» — множество мыслей, чувств, противоречивых эмоций сбились в единую горькую массу, не давая вдохнуть. Мизэки шагала по улице, почти не чувствуя ног. Всё тело странно горело и крупно дрожало, словно у неë должна была вот-вот начаться горячка или лихорадка. В груди словно разрослась тяжëлая глыба льда — настолько сильными оказались тревога и переживания, мучавшие еë. Мир плыл перед глазами, сливаясь в тëмные пятна, таящие в себе опасность. Голова отказывалась совершенно думать не только логически, но хотя бы более-менее связно. Эмоции и чувства настолько переполняли еë, что заглушали собой любые попытки даже просто понять, как относится к такому резкому повороту в их отношениях. Сердце кольнуло при воспоминаниях о Шисуи, захотелось даже взглянуть на него, поверить, что всë это было не по-настоящему, в каком-нибудь глупом сне, в бреду горячки. «Быть может, у меня действительно помешательство? — нервно усмехнулась Мизэки, обхватывая себя руками, словно пытаясь обрести хоть какую-то поддержку. — Мало ли что мне привидится может. Ведь… Было такое. Даже с ним, кажется… Я что-то помню. Почему в этот раз это не мои больные фантазии?» Она не может этого желать, это неправильно… Это не должно быть реальным! Волна нестерпимого стыда затопила еë, заставив закрыть половину лица длинным рукавом. Мизэки не понимала, не хотела понимать, что конкретно вызвало в ней это чувства. Хотелось забыться, закрыть уши, глаза и просто не слышать… Ни звуков этого мира, ни собственных ощущений. Казалось, что совершенно некуда спрятаться от назойливых глаз прохожих, разглядывающих еë во всех неприличных подробностях. «Пожалуйста! Прекратите! Я и сама знаю, как я порочна!» Сейчас маленькая комната и тесное, огороженное глухим забором пространство особняка Маруяма виделись уютной и тëплой колыбелью, где, как ни в каком другом месте, можно было почувствовать себя в безопасности. Пусть застоялый и затхлый, родной дом принимал еë много лет, в отличие от этой опасной огромной и сложной деревни, в которую она совсем не вписывалась. «Шисуи, почему и ты оказался таким, как другие мужчины? Наверное, это я виновата: очень развязно вела себя. Точно, нужно было быть скромнее, а я! А я!» — от невыносимого стыда за свои поступки хотелось утопиться или заколоться. На глазах выступили слëзы, которые она спрятала, полностью закрывшись рукавом и уже совсем ничего не видя. «Гадкая, мерзкая, я абсолютно заслужила всë это! — невыносимо было осознавать, что та радость, что сопутствовала ей на протяжении последнего времени была вызвана таким непозволительно близкими и порочными отношениями. — Пойду завтра к Хидеки, пусть он обругает меня снова, пусть обругает отец и мать! Я такая распущенная, почему… Эта моя похоть всë же рвëтся наружу?» Мизэки прикусила губу до крови и больно впилась ногтями в плоть ладоней. Сделать больно, поцарапать, порвать — лишь этого хотелось для самой себя. Для того извращëнного тела и сознания, с которым ей приходилось мириться. А ведь так хотелось… Просто быть кем-то другим. Благовоспитанной, целомудренной и скромной девушкой, покорной… А не той, которой радость приносят непотребства, пороки и то, что не должно радовать девушку, выходящую вскоре замуж за другого. Не искушëнной демонессой, что каждый день приходилось усиленно прятать внутри. «Почему я просто не могу быть нормальной? Почему я просто не могу смертельно обидеться на Шисуи и разозлиться?» — эта мысль была во сто крат невыносимее того, что между ними произошло. Но еë комната совсем близко, и это даже придавало какую-то надежду хотя бы на небольшое успокоение. Мизэки открыла дверь, непроизвольно оглянувшись назад, когда хотела её закрыть. Шисуи стоял совсем рядом, за еë спиной. Так печально-нежно глядя на неë. Никто не смотрел на неë так по-особенному. Сердце пропустило удар. Мизэки невольно взглянула на его губы, чувствуя лëгкий, тянущий трепет в груди, разлившийся от воспоминаний о поцелуе. «Нет, нужно взять себя в руки! Это совсем не дело!» — приказала она себе, перебарывая внутренний порыв подступить к юноше ближе, слегка приподнять голову… Дверь захлопнулась. И этот грохот немного отрезвил аристократку, прогоняя еë наваждение. Устало схватившись за виски́, Мизэки прошлась по комнате, присев на стул за письменным столом. Нужно подумать, понять, разобраться. Что, в конце концов, это было? Что она чувствует? Нужно было разгребать ту нестройную кучу, в которую были свалены еë мысли и ощущения. Девушка повернулась к столу, поставив локти на него и уронив голову на руки. «Нужно вернуться к началу, когда произошëл… поцелуй», — подумала девушка, всë ещё ощущая лихорадочный жар в теле и достаточно сильный тремор в руках. Сознание, привыкшее подавлять, а не докапываться до сути, тут же запротестовало, запрещая думать о столь остром моменте, оберегая и так расшатанную нежную психику. Желание вновь замять всë было велико, но Мизэки смогла побороть страх перед самой собой, входя в покрытые мраком глубины еë тайн и непозволительных желаний, что она практически всегда стремилась игнорировать. «Что я почувствовала… В тот момент?» — страх обнаружить в себе хоть что-то, выбивающееся из рамки нормальности, совершенно не давал сосредоточиться на пережитом и наконец понять себя. От вспыхнувшего волнения сердце больно колотилось в груди, а дыхание сделалось рваным, словно у выброшенной на берег рыбы. Стук настенных часов отдавался звоном в ушах, нагоняя каким-то образом ещё бóльшую панику. Мизэки закрыла ладонью рот, окидывая замыленным взглядом письменный стол. Сложенные листы бумаги, ручки… Идея всколыхнулась в сознании, заставив отступить на задний план и страх, и тревогу, и весь калейдоскоп чувств, что так сильно терзали еë эти часы. Маруяма подвинулась чуть вперëд, резко вытягивая из стопки лист и беря в руку ручку. Замерев на мгновение, она взглянула на едва светившийся ночник, стоящий в углу стола. «Жаль, что не свечка», — подумала Мизэки, но такая деталь не смогла сбить еë настрой, подпитываемый слиянием сильнейших чувств и внезапного вдохновения. Склонившись над столом, девушка дрожащими от переизбытка эмоций руками несмело вывела на листке: «Твой поцелуй обжëг мои уста, Внутри засев глухим томленьем…» Маруяма вздрогнула, замирая на месте. Ей показалось, что за дверью послышались чьи-то шаги. «Неужели он… Вернулся?» — несколько бредовое предположение завладело ей, и девушка встала со стула, неслышимыми, робкими шагами направившись к двери. Снаружи ничего не было слышно, хотя Мизэки старалась даже не дышать, чтобы не пропустить ни одного звука. Собственное сердце и кровь в висках стучали слишком громко, не позволяя сосредоточиться, будто желая отвести еë прочь от этого места. «Должно быть, почудилось», — вдохнула она спустя пару минут ожидания и возвратилась к столу. Высокая тяжëлая причëска, в которую были собраны волосы в течение целого дня, заставляла болеть и так ломившуюся от мыслей голову. Не долго думая, Мизэки вытащила золотые шпильки и гребни из причëски, нетерпеливо отбросив их куда-то в сторону, чтобы как можно быстрее дать свободу собранным волосам. Спутанные чëрные пряди упали ей на плечи, но девушка ничего с этим не сделала. Придержанный порыв выплеснуть душу накрыл её с новой силой. Яркие, тягучие воспоминания о поцелуе ожили в ней, обретая облик в выводимых строчках: «И всколыхнулась неспокойная душа, Как будто странное виденье Было то; столь жарко, необычно! Я обмерла, вздох на губах застыл…» Казалось, другая, забытая в угоду страха и чистой совести, сторона этого события заговорила в ней, излагая свою истину того события. Мизэки едва дышала, всем своим существом чувствуя интимность и уникальность момента. Того, что несмотря ни на что так глубоко коснулся еë души. «Лишь ты один, померк же свет извне…» Рифма сбилась, ручка задрожала в руке. Вслед за флëром почти безмятежной радости волной накрыли чувства и мысли, что так больно обожгли еë, заставили отпрянуть от того, к кому успела так сильно прикипеть за последнее время. Еë неумолимо затрясло от громадного веса переживаний. Мизэки снова прикусила измученную губу, пытаясь подавить слëзы, снова выступившие на еë глазах. Лëгкая дрожь стрелой пронзила еë плечи, заставив всхлипнуть и содрогнуться, роняя пару капель слëз на бумагу. Она непозволительно близко привязалась к Шисуи, имела к нему самые чистые и искренние чувства, а он, зная, как дорога для неë честь, как болезненно она перенесла случай с Эбису, просто… повëл себя так, как и другие мужчины в еë жизни. В один миг безжалостно разбил то хрупкое доверие, что едва успело покрыть беззащитную маленькую душу тонким хрупким слоем. То, что, разбившись, впилось в неë сотнями осколков, заставив истекать кровью. «Я ведь верила тебе, ты обещал, что защитишь меня, но вместо этого… Начал врать мне что-то про любовь, и этот поцелуй… Должно быть, тебе его было мало, ты хотел опорочить меня ещё больше, не так ли?» — аристократка содрогнулась от слëз, душащих еë. Обида ныла в груди, как тупой раскалëнный нож. Мизэки чувствовала себя раненным беззащитным зверьком, которого прикормили, обогрели, а после, повинуясь своим жестоким прихотям, побили и выкинули на улицу в лужу. Отчего-то стало нестерпимо жарко и душно, капельки пота неспешно катились по шее, смешиваясь со слезами. Чтобы хоть немного охладиться, аристократка нетерпеливо сняла с плеч шëлковое хаори, небрежно откинув его на кровать. Приоткрыв раскалëнные веки и едва видя то, что она пишет, Мизэки, хрипло вздохнув, продолжила: «Зачем ты сделал это? Неужели И ты решил со мною поиграть? Кинжал вонзить, чтоб с муками горели Душа и совесть, не давая спать?» Невыносимо было думать о том, насколько неправильно она поступила, подтолкнув Шисуи на этот опрометчивый поступок. Невыносимо было даже самой себе признаться в той искорке, что вспыхнула внутри во время поцелуя. «Зачем он вообще посетил нас? Почему именно он? Он разворошил во мне то, что я так тщательно ото всех скрывала…» — но обида, засевшая внутри имела ещё один оттенок, который она никак не могла разглядеть. Было ещё что-то, от чего было особенно больно. Практически не думая, Мизэки продолжила писать, позволив чувствам дать ответ за неë. «Я ведь тебя любила, оставляя С другими боль и страх. Лишь счастье и покой Наполнили, весь мир в глазах меняя. Я грезила, дышала лишь тобой…» Ручка застыла над бумагой. Что-то осталось недосказанным, пульсировало тягучим гнëтом, но никак не желало оформиться. Вытерев слëзы, Мизэки пробежалась взглядом по написанному тексту, ища недостающий элемент. Слова, пропитанные глубокими чувствами, не воспринимались как что-то необыкновенное, за этот короткий промежуток времени Маруяма привыкла к тому, насколько Шисуи стал для неë человеком, вызывающим наиярчайший отклик, настолько привыкла игнорировать неугодные для еë спокойствия ощущения и желания, что совсем не заметила, вернее приуменьшила и исказила… …Столь простой, но важный факт. Ручка выпала из ладони, с оглушительным, как ей показалось, грохотом упав на стол. Мизэки судорожно вздохнула, едва не захлебнувшись воздухом, и прикрыла рот онемевшей рукой. Было страшно признаться самой себе, было страшно понять, что непроизвольно стала чувствовать что-то столь неправильное и загоняющее в ловушку, то, чего так старательно избегала и опасалась. Всë ещё не веря самой себе, Мизэки, шумно сглотнув, взяла укатившуюся ручку. Чувствуя, как слëзы вновь собираются на ресницах, девушка, затаив дыхание, вывела на листке: «Ками-сама! Что я пишу-то? Не может… Не должно так быть! Как не заметить было? Почему-то… Смогла нечистою любовью полюбить». Мгновение застыло. Перед глазами всë померкло. Ненадолго Мизэки потеряла связь с реальностью, слышалось лишь лихорадочное биение собственного сердца, словно напоминающего ей о том, что оно было виновным в возникших чувствах. «Умолкни, почему ты не можешь замолчать?!» — гневно воскликнула она, не совсем понимая, что и зачем говорит. Слëзы душили еë, не давая нормально вздохнуть. Было душно, жарко, до помутнения рассудка не хватало кислорода. Дрожащими руками Мизэки принялась спешно развязывать парчовое оби. Развязать его самостоятельно, тем более в таком состоянии, было невероятно трудно: сложная форма никак не хотела поддаваться дрожащим рукам, но звать сейчас кого-то совсем не хотелось. Мысли спутались окончательно, уступая дорогу бунтующим, болезненно горящим чувствам. «Я же убедила себя, что любовь романтическая не принесëт ничего хорошего, я же приказала себе! От неë одни лишь страдания, я сама себя на них обрекла: глупая, глупая, глупая!» — затëкшие от неестественного положения руки наконец развязали длинную ткань пояса, и та тяжело скатилась на пол. Мизэки закрыла лицо ладонями, содрогаясь от надрывных рыданий. Какая-то жуткая паника, ощущение непоправимого терзали еë. Этот резонанс между тем, что выбрало сердце и тем, что непоколебимо твердил разум, опутанный сетью предрассудков и страхов, изводили душу и тело, сводили с ума, заставляя разрываться между противоборствующими началами и оставаться несчастной при невозможности удовлетворить обе эти стороны. «Что я натворила? Как я посмела?! Мне совсем скоро выходить замуж, но влюблена я оказалась в другого… Я ведь так мечтала, просто хотела жизни без скандалов и сплетен с моей стороны, но в итоге… Сама же предала свои принципы!» — Мизэки казалась себе самым жалким человеком на земле, грязнее и лживее любых грешников: те хотя бы осознанно совершали свои проступки, по собственному желанию, а она… Каждый день подпитывала свой порок, в упор его не замечая. Хотелось забыться, убиться, исчезнуть. От самой себя было невыразимо тошно, так, что она отдала бы всë своë богатство, чтобы только убежать куда-нибудь далеко-далеко, где еë никто не найдëт, оставив комнате это отвратительное тело. «Что со мною не так? Как дальше жить? — размышляла Мизэки, размазывая по покрасневшему лицу слëзы. — Нужно что-то решать, как-то с этим мириться. Если не я сама, мне никто никогда не поможет. Плакать вечно можно, но пусть этим занимаются те, у кого есть, с кем утешиться». Маруяма, буквально по кусочкам собрав остатки силы воли, попыталась успокоиться, заглушить эмоции и слëзы. Поднявшись со стула, аристократка едва не запнулась о край верхнего кимоно и, чертыхнувшись , тут же скинула его с плеч. Еë всë ещё заметно трусило от недавней истерики, но девушка старалась глубоко дышать, чтобы хотя бы немного привести спутанные мысли и вопящие чувства в порядок. «Что будет дальше — зависит только от меня. Если я буду сильной, всë будет благополучно», — заклинала она саму себя, и эта идея приносила зëрнышко надежды и относительного спокойствия. Мизэки медленно присела на кровать, опустошëнным неясным взором смотря куда-то в окно. Истерика понемногу отступала вместе с первым шоком, а на их место приходило желание просто разобраться с всем навалившимся на неë, отключив безумный визг собственных ощущений. «Может быть, это не так страшно, что я люблю его? — вздохнула Маруяма, устало подпирая голову рукой. — В конце концов мне же не замуж за него выходить. Было бы гораздо хуже, если бы я влюбилась в Хидеки». Сняв обувь, Мизэки забралась с ногами на кровать, обхватив их руками. Поток слëз прервался: ей удалось подавить неконтролируемую истерику, уступившую место крайне мутному и неясному состоянию, когда она сама словно превратилась в сосуд для захороненной тупой боли, отдающейся глухим опустошением. «Нужно просто переждать это помутнение, совсем скоро его миссия закончится, и мы больше никогда не увидимся, — Мизэки слабо приподняла уголки губ, едва заметно покачиваясь из стороны в сторону. — Я выйду замуж, и он вернëтся к привычной жизни. Просто такая произошла история. Яркая, необычная, испытывающая меня, быть может, Шисуи и вовсе меня не любит, как ведь можно любить такую порочную девушку, как я? Он ничего не знает: оттого и заблуждается…» Эти размышления вызывали в ней смешанные чувства: какое-то странное успокоение от того, что совсем скоро искушение покинет еë жизнь, но с другой… Этот случай, эти отношения с Шисуи наконец показали, кто она есть на самом деле, вывернули наизнанку всю еë демоническую сущность. «Ту похоть, грязь, что есть во мне, не спрячешь даже под сотнями слоëв одежды», — Мизэки горько усмехнулась, потянувшись развязывать пояс на втором кимоно. Ей почему-то стало до истерики смешно: она чуть было не начала думать, мечтать, пусть и на краткий миг, когда произошëл их поцелуй, что что-то всë-таки может получиться! «Предательница рода и семьи, дурочка наивная, о чëм ты вообще думаешь? — вслух спросила себя Маруяма, мучаясь со сложным узлом пояса. — Что Шисуи взаправду тебя любит? Что никогда не оставит и всегда будет рядом? Любовь, тем более ко мне — штука непостоянная и кратковременная: сегодня он признался мне, а завтра, получше узнав, непременно посмотрит на другую. Может ему даже сейчас просто показалось, что он что-то ко мне чувствует?» Шисуи был человеком из другого, неизвестного ей мира, так что ей было сложно предположить, чего можно ожидать даже гипотетически от отношений, жизни с ним. Во всех тех книжках, что она читала, о шиноби говорилось исключительно как об основе военной силы их мира, совершенно не освещая их личную жизнь и особенности быта. «Даже если бы я согласилась, совместная жизнь была нам в тягость, — пыталась успокоить себя она, справившись наконец с капризным элементом одежды. — У шиноби, должно быть, совсем иной уклад жизни: жëны в их семьях, скорее всего, вряд ли служат лишь для красоты, возможности получить новых земель, рождения наследников, улучшения репутации среди высшего общества да в качестве компании на светских мероприятиях. Я ведь... совсем ничего не умею делать в хозяйстве: у нас всегда были служанки, зачем тогда я ему? Он бы быстро понял, что такая жена ему не нужна, быть может, даже выгнал меня: вне своей семьи я совершенно никто, а они бы непременно от меня отвернулись, и правильно бы сделали. К тому же шиноби же не связаны обязательствами перед репутацией, может и брак для них — совершенно не важен?» Мизэки истерично хохотнула, снимая очередной слой одежды и оставаясь только в нательной юкате. Сознание непроизвольно рисовало серые, печальные картины несчастной семейной жизни, в результате которой она остаëтся на улице, ненужная уже ни своей семье, ни самому Шисуи. «Ну что, теперь уже не кажется этот вариант таким привлекательным? — спросила Мизэки саму себя, словно надеясь получить какой-то ответ. — Всеми забытая и презираемая… Совсем как тëтя Мако. Но я смогу избежать такой участи: я выйду за Хидеки, у нас будет брак по расчëту, даже если муж будет холоден ко мне, он не посмеет причинить мне вред или выгнать, такое будет ему как минимум невыгодно. Всë будет так, как должно быть… Мне недолго осталось держаться: через несколько месяцев Шисуи меня покинет, он найдëт себе другую девушку, он будет с ней счастлив…» Девушка откинулась назад, устроившись на кровати полулëжа. Что-то тоскливое мучило сердце, тянулось тонкой заунывной мелодией. Горечь и грусть медленно растекались по телу, разнося по нему холод, заставляя съежиться, неловко обхватывая себя, бездумно и бессмысленно глядя куда-то совершенно отрешëнным взором. «Даже если и не выгонит, я не смогу сделать его счастливым: он привык к одному типу девушек, а я же совершенно другая, он просто не понял пока, с кем связался. Пусть лучше думает, что я к нему ничего не чувствую: его любовь пройдёт, он обязательно встретит девушку под стать ему: добрую, чистую, яркую и весëлую, смелую куноичи, — Маруяма печально вздохнула, проведя рукой по воротнику юкаты, слегка залезая под него рукой. — Я люблю его, он замечательный человек, пусть он будет счастлив, даже и не со мной. — с ресниц упали несколько слезинок, торопливо сбежавших по щекам и скрывшихся в ткани подушки. — Шисуи подарил мне столько прекрасных мгновений, поддерживал меня, пусть и перечеркнул это поцелуем, но… Ни один ещё не был ко мне так внимателен, так добр и ласков. Его будущей супруге невероятно повезëт, пусть он скорее забудет меня и наконец с ней встретиться: он будет любим и любить в ответ. А я… У меня другая судьба: мне суждено провести остаток жизни в холодном роскошном особняке мужа, стать матерью, воспитывать его наследников, вести блестящую и дешëвую светскую жизнь, но я… Буду вспоминать его. Пусть любовь станет для меня тëплым воспоминанием, чем-то необычным и приятным, к чему удалось прикоснуться». Несколько слезинок скатились по щекам, ощущаясь солëной влагой на губах, тронутых грустной улыбкой. Нужно готовиться ко сну, отдохнуть наконец после этого сумасшедшего дня. Дрожащие руки сняли последний слой одежды, поддавшийся ей чуть легче предыдущих, оставив еë только в белом хлопковом белье. «Когда будет грустно, я всегда могу представить, что жизнь совершенна иная. Теперь только мне есть, кого представлять. Пусть мои мысли никогда не будут чисты: пока это лишь фантазии, мне ведь можно побыть той самой демонессой?» — Мизэки с тенью горечи и безысходности хихикнула, содрогаясь от выведенных наружу эмоций и чувств. ...Еë рука скользит по почти обнажëнной ноге, забираясь под полы самого нижнего слоя, почти с нежностью поглаживая бедро, чувствуя жар собственной кожи. Мизэки закрывает глаза, а еë реальность смешивается с фальшивой приторностью фантазии, рисующей образ кудрявого юноши прямо перед собой, ласкающего еë вместо собственных рук. «Моя красавица, не роняй слëз, я буду рядом с тобою, близко-близко», — в сознании слышится его ласковый и нежный голос, а вторая рука забирается за воротник, судорожно, почти резко обхватывая нежную мягкую плоть. Шисуи снова шепчет ей что-то ласковое, она почти чувствует его смелые прикосновения. По щекам непрерывным потоком стекают слëзы, но Мизэки совсем не замечает их, поглощëнная своей фантазией. В тот момент она почти счастлива. …Пока жива иллюзия.