Шанс на счастье

Неспокойная, сотканная из различных терзаний ночь сменилась утром, хоть немного успокоившним чувства и притупившим внутреннюю боль. Шисуи бодрствовал с самого рассвета, хотя сон был коротким и совершенно неспокойным, продолжать лежать дальше совсем не хотелось. Юноше показалось, что он лишь больше измотался, чем смог расслабиться и отдохнуть. В поверхностной, беспокойной дремоте перед ним мелькали снова и снова образы Мизэки, безутешно рыдающей и обвиняющей его в том, что он поступил с ней столь мерзким образом. «Мне нужно еë увидеть, я что-то не понял, не заметил», — несмотря на то, что эти мысли заставляли сердце с новой силой сжиматься от боли, Шисуи понимал, что нужно себя перебороть и попробовать взглянуть на ситуацию с другой стороны, более рационально, чем ему показалось вчера. Сегодня был завершающий день их небольшого путешествия, и семья Маруяма должна была совсем скоро покинуть Коноху и вернуться в свой дом. «Я ведь должен буду ехать с ней, как я буду смотреть ей в глаза? Как она будет находиться рядом со мной после всего случившегося?» — Шисуи нервно поджал губы, чувствуя, как всë внутри обрывается и ноет с новой силой от этих размышлений. Не хотелось никуда сегодня ехать. Не хотелось, чтобы она снова видела его. Юноша устало прикрыл глаза и закрыл лицо руками, пытаясь справиться с собственными чувствами, отдающиеся звенящей болью под сердцем. Перед глазами стоял еë образ, еë заплаканные глаза и полный разрушенного доверия взгляд. Мизэки преследовала его повсюду, никак не давая о себе забыть. Было горько и тоскливо, хотелось обнять самого себя и закрыться в тëмном уголке. «Что со мной сейчас? Я совсем расклеился, нужно собираться, — приказал Шисуи самому себе. — Возможно, это потому, что я никогда не чувствовал ранее ничего подобного, никогда по-настоящему не любил? — Невзгоды жизни, опасные миссии, бесконечные тренировки отвлекали, не давая жить жизнью обычного юноши, лишая еë простых, но важных аспектов. — Я думал, что хорошо разбираюсь в чувствах, но оказывается, я тот ещё дурак, когда их касается дело. И теперь совершенно не знаю, как пережить всë это». Мысли роились, кружились в голове, отвлекая, не давая поверить и до конца принять единственно верное решение, что уже ждало своего часа на задворках подсознания. …Совсем не хотелось предстать лицом к лицу перед болью, что оно непременно принесло. Шисуи разрывался перед желанием поскорее уже принять ношу, что сделать обязательно придётся, и тем, чтобы как можно дольше оттягивать этот момент. «Хватит прятаться и жалеть себя: я не трус, я должен поступить, как мужчина, и поскорее прервать еë тревоги и страдания! Чем дольше я буду здесь телиться и попусту пускать по кругу одни и те же мысли, тем дольше Мизэки будет совсем одна нести тот груз, что ни кто иной, как я сам, на неë вчера навесил», — Учиха сжал кулаки, больно впиваясь ногтями в плоть. Внезапный гнев на самого себя полностью поглотил его, придавая решимости поскорее пойти объясниться с девушкой. К счастью, долго думать о том, когда это сделать, не пришлось: кто-то из служанок сообщил ему, что семья Маруяма уже скоро уезжает и они ждут его у выхода из особняка. «Как раз выдастся шанс… Я смогу с ней поговорить. Ками-сама, какой же я дурак, чем я думал вчера, когда поцеловал еë, когда предлагал какие-то отношения? На что я обрëк еë этими словами?» — шагая по коридору, юноша не мог перестать размышлять об этом. Глупость вчерашнего поступка настигла его, хотелось ударить самого себя и бить до тех пор, пока не будет вымещена вся всколыхнувшаяся внутри ярость Обе семьи уже были на улице, рикши поданы, осталось только попрощаться и разъехаться по домам. Едва выйдя на крыльцо, Шисуи бросил обеспокоенный взгляд на Мизэки, чувствуя, как болезненно сжимается его сердце. Девушка стояла чуть поодаль от всех остальных, забитая и потерянная, отрешëнным взглядом смотрящая куда-то перед собой. Еë лицо было бледнее обычного, слегка опухшее, указывающее на то, как долго она вчера плакала. Едва дыша, юноша подошёл чуть ближе, замечая во взгляде аристократки глубокую печать и какую-то жуткую пустоту, словно что-то в ней надломилось, тяжело ранило. «Что я наделал…» — Шисуи не мог поверить в то, что его необдуманные поступки привели к такому ужасному результату. Сердце обливалось кровью от мыслей, какую боль он принëс Мизэки, что он заставил еë плакать. «Я ведь обещать защищать еë, но вместо этого… Я сделал ей только хуже, разрушил вдребезги еë робкие чувства, надежды…» — Учиха чувствовал то плачевное состояние, в котором пребывала девушка, видел, как та едва собрала себя по кусочкам, чтобы прийти сюда, и понимал, что никогда не просит себе этой огромной ошибки. Было отвратительно осознавать то, что именно он является причиной страданий Мизэки. Хотелось пойти к ней и попытаться утешить, приободрить, но… Осознание собственной вины в произошедшем не давало возможности это сделать. Он был не достоин приближаться к ней больше, говорить с ней, ведь и так уже показал себя во всей красе, показал, как умеет ценить еë хрупкое спокойствие. Шисуи казалось, что он вот-вот убъëт себя, лишь бы хоть немного усмирить эту ненависть. Так гадко, так мерзко было за свой проявленный эгоизм, что хотелось заколоться ножом. «Если бы я только мог… Я бы никогда…» — но это лишь пустые размышления. Ошибки уже сделаны. Времени не вернуть. — Что ж… Наша семья была рада увидеть своих дорогих будущих родственников, — усмехнулся Широ, подходя к Маруяма чуть ближе и кланяясь скорее театрально и насмешливо, нежели из уважения. Тетсуя в ответ на эти действия красноречиво промолчал, отведя взгляд, а Джумида лишь слабо улыбнулась, коротко кивнув. — И, конечно, особенно мне было в удовольствие увидеть свою дорогую невестку, — Комацу подошëл к юной Маруяма, останавливаясь на расстоянии шага от неë. — Что же с Вами, Мизэки-чан? Плакали всю ночь, не желая своего дальнейшего брака? Тон Широ был ехидно-насмешливым, словно ему доставляло удовольствие упиваться страданиями бедной девушки. Шисуи непроизвольно сжал кулаки и стиснул зубы, смотря на то, как Мизэки поникла и съëжилась под столь пристальным вниманием. — Я просто думала, размышляла о том, насколько серьёзный этап в моей жизни начинается, осознавала свою ответственность, что ляжет совсем скоро. И просто понимала, что мне ещё многое нужно узнать и выучить о вашей семье, привыкнуть к вашим порядкам. Я совсем не против брака, я имею величайшее счастье исполнять столь ответственную роль, но эта ответственность вызывает у меня иногда такие эмоции, — произнесла аристократка без тени печали, словно именно это терзало еë всю прошлую ночь. «Внешне Мизэки такая сильная на самом деле, но внутри всë же хрупкая, ранимая и чистая девушка, а я жестоко обманул и ранил это нежное существо», — Шисуи прикусил нижнюю губу, не в силах смотреть на свою возлюбленную. Одна-единственная мысль ещё сохраняла хоть какую-то надежду в душе: он с ней поговорит, объясниться, даст знать, что не посмеет посягнуть больше на еë честь и невинность. — Вы столь милы, Мизэки-чан, — Широ улыбнулся одним уголком губ, приподнимая лицо девушки рукой. — Печаль и слëзы идут всем женщинам почти так же, как смирение и молчание. Я рад, что именно Вы станете моей невесткой. Больно уж Ваше личико похоже на то, каким обладала моя несостоявшаяся капризная невеста… Глаза Мизэки широко распахнулись, и она отшатнулась назад, едва не споткнувшись, стремясь отойти от мужской руки, что так бесцеремонно трогала еë лицо. Тетсуя сделался на редкость бледным, и тут же поспешил отдать указ: «Живее складывайте вещи! Наша семья вот-вот уедет». Скомкано попрощавшись с Комацу, глава семьи Маруяма велел своим занимать места, а сам едва заметно подозвал к себе Шисуи, желая поговорить наедине. — Тебе нашли сменщика, завтра он прибудет к нам, а ты отправишься на отдых на пару недель, — сообщил он и, не дождавшись ответа, неохотно последовал к своей рикше, где его уже ожидала супруга. Учиха же должен был ехать вместе с наследницей Маруяма, как и в прошлый раз. «Нельзя медлить, я должен как можно скорее поговорить с ней», — Шисуи глубоко вздохнул и направился туда, где уже сидела Мизэки. Они тронулись. «Наконец мы вернулся домой из этой громадной и шумной деревни», — вздохнула юная Маруяма, всем телом отвернувшись от Шисуи, глядя на улицы незаинтересованным взглядом. Еë щëки охватил лихорадочный румянец, а руки слегка подрагивали. И вот они уже миновали высокие ворота Конохи, выезжая на дикую, пустынную дорогу, окружëнную с двух сторон высокой растительностью. «Была не была», — приказал себе Учиха, повернувшись к аристократке и обеспокоенно смотря на неë. — Мизэки… Девушка трепетно вздрогнула, оборачиваясь и глядя на Шисуи таким печальным и пронзительным взглядом, что заставил его растерять половину своей решимости и ощутить ноющую боль на сердце. — Я должен с тобой объясниться, — продолжил он дрогнувшим голосом. Было невероятно тяжело видеть еë взгляд, чувствовать всей кожей еë печать и обиду, когда сам являешься корнем проблем и так несчастной, бедной девушки. — В чëм же? — вздохнула Мизэки, кусая губы и спряча от него глаза, наполнившиеся слезами. «Она даже смотреть на меня не может… Ками-сама, как я мог быть таким эгоистичным и слепым?» — Шисуи казалось, что эти немые свидетельства его вины гораздо страшнее любых обвинений и истерик, криков. Этот вид потерянной раненной девушки просто уничтожал его, заставляя мучиться бесконечной виной. Он был готов сделать что угодно, лишь бы ей стало хоть немного легче. — Я хотел объяснить свой поступок… Как вернëмся в особняк, не сбегай от меня, пожалуйста, — тихо произнëс юноша, несколько отворачиваясь, чтобы не смущать Мизэки. — По-моему… Вчера ты сказал всë, что хотел, — голос аристократки дрогнул лишь в начале, сделавшись под конец холодным и твëрдым, с нотками упрëка. Шисуи не нашëл, что ей ответить, и остаток пути они провели в неприятном молчании, каждой клеточкой своих тел ощущая болезненное недопонимание и конфликт, повисший между ними. Тяжëлые мысли о предстоящем разговоре терзали их обоих, которые немного развеял лишь скрип грузных ворот особняка Маруяма, словно с неохотой впускавших хозяев дома. Едва рикши остановились, феодал, впрочем, как и его супруга, поспешили зайти в дом, вероятно, желая как можно скорее покончить с накопившимися во время их отъезда делами. Учиха опустился на землю первым, и заботливо протянул руку девушке, но та демонстративно проигнорировала еë, спустившись вполне изящно и удачно сама. Всë ещё держась на некотором расстоянии друг от друга они проследовали в сад, в ту самую его часть, где когда-то Шисуи нашëл Мизэки с книжкой в руках. Среди ветвистых густорастущих деревьев стояла одинокая замшелая лавочка, создававшая, однако, такое настроение, словно это место сошло со страниц какого-то атмосферного любовного романа. Аристократка присела на скамейку, давая знак, что она готова его выслушать. — Мизэки… — вздохнул юноша, собираясь с мыслями. — Сперва хотел извиниться перед тобой… — За что? — напускное равнодушие юной Маруяма сменилось искренним удивлением. — За свою неподобающее проведение, что я так глупо повëл себя, даже не подумал о том, что мои собственные желания могут оскорбить тебя. Прости, я дурак, что даже и не попробовал взглянуть на всë ситуацию с твоей стороны и сделал тебе очень больно, оборвал твоë доверие ко мне… Чувства так меня захлестнули, что я ничего не видел и не слышал, даже ту, о которой обещал заботиться. Я поступил, как эгоист, и я признаю, как сильно ошибся, — Шисуи вздохнул, собираясь с силами продолжить. Нелегко было признавать свои ошибки, нелегко объясняться с той, перед кем был так сильно виноват и кого так горячо любил, но нужно было наплевать на всë это сейчас, если Мизэки по-настоящему дорога ему, и это чувство в самом деле не было поверхностной страстью. «Я столько раз оказывался перед лицом смертельной опасности на миссиях, столько раз пришлось выступать и договариваться, чтобы отговорить клан от восстания, но всë это было иначе, по-другому, не ради меня лично и не относилось прямо к этой сложной сфере чувств людей», — всë происходящее для него впервые, но это нисколько не оправдывало его опрометчивого поступка. Нужно было перебороть себя и хоть немного исправить ошибку. — Я знал твою историю, о том, как важна для тебя честь и непорочность до свадьбы, но тем не менее позволил себе поцеловать тебя и нести какую-то чушь, совершенно эгоистично! — Учиха хлопнул по бедру, желая хоть как-то выместить накопившийся гнев на себя. — За всю это я хотел бы извиниться перед тобой… Прости меня, Мизэки. Я понимаю, что твоë доверие мне не вернуть и уже ничего не станет как прежде, но я хочу, чтобы ты не боялась меня: я больше не посмею к тебе притронуться… Юноша отвернулся, неловко обняв самого себя, не в силах смотреть в глаза Мизэки. Девушка, державшая до этого маску безэмоциональной и отстранëнной аристократки, едва дышала, слушая его. Стена, которую она выстроила между собой и внешним миром, неумолимо рушилась, являя еë истинное разбитое состояние. Шисуи всегда непроизвольно выводил в свет еë настоящую. — Я больше не прикоснусь к тебе, — продолжил он дрогнувшим голосом, ощущая как что-то горькое дребезжит глубоко внутри, расползаясь противной крупной дрожью. — Если я так противен тебе, я не буду лишний раз мозолить тебе глаза: буду видеться только по делу… Поверь, больше ты не услышишь ничего, что может посягнуть на твою честь. Успокойся только и забудь обо мне: я не хочу, чтобы из-за такого дурака, как я, ты переживала, расстраивалась и тем более плакала. Я не стою того. Думай о своëм будущем браке, о своих долге и чести — тебе так будет спокойнее и правильнее. — Видно, ты уже понял, что не любишь меня? — Мизэки странно усмехнулась. — Это правильно. Тебе же самому так лучше будет. — Забудь о моих чувствах. Есть ли они, нет ли их — для тебя это не должно быть важно. Это лишь мои проблемы, то, с чем мне придётся жить и мириться. Девушка опустила взор, закрывая рукой нижнюю часть лица. Она ссутулилась, склонила голову чуть вбок, явившись хрупким и нежным, опечаленным существом, чья ранимая натура уже не была защищена внешней холодностью и силой. — Пожалуйста, скажи мне, как ты хочешь, чтобы я вëл себя? — обеспокоенно поинтересовался Шисуи, всем сердцем желая чем-нибудь помочь девушке и приободрить еë, хоть на немного. — Хочешь, до свадьбы я буду твоим другом? Буду общаться с тобой, поддерживать, как ранее? Не бойся: я не посмею сделать что-то выходящее за рамки моей миссии, моего долга. Просто мне не хочется, чтобы ты так печалилась. Скажи, как тебе будет легче… Мизэки? Девушка молчала. По бледным щекам еë стекали слëзы, капая на деревянную скамейку. — Я не знаю, — хрипло ответила она. Мизэки закрыла лицо руками, крупно содрогаясь от настигших еë рыданий. При виде этой картины у Шисуи сжалось сердце и всë похолодело внутри. Захотелось подойти к девушке, обнять еë и успокоить, разделить боль на двоих, но Учиха понимал, что не имеет права в этой ситуации на что-то подобное. Только не сейчас, когда он сам был причиной этих горьких слëз. — У тебя будет время, чтобы подумать, — тихо сказал юноша. — Завтра вместо меня прибудет мой сменщик. Да и вообще меня совсем недолго терпеть осталось: через каких-то четыре месяца я уже не буду тревожить тебя, ты обо мне забудешь. Шисуи сказал всë, что он хотел. Но точка в разговоре упрямо не хотела ставиться, словно этот диалог вовсе не являлся разрешением и финалом этой ситуации. Была какая-то недосказанность между ними. — Спасибо, что выслушала меня, — переборов свой внутренний позыв подойти к девушке и утешить еë, Шисуи отправился в сторону дома, чувствуя себя каким-то совершенно разбитым, полным противной горечи, ощущая, как тяжко ноет сердце. — Шисуи! — надрывный хриплый голос Мизэки заставил юношу обернуться. Дрожащая заплаканная девушка встала с лавочки и поддалась вперëд, словно желая догнать его и остановить: — Не думай обо мне: я того не стою. У меня множество недостатков, я совсем не подхожу тебе. Ты встретишь другую девушку, с которой будешь счастлив. Это не я. Не мечтай обо мне. Маруяма стихла, опустив голову и не сделав больше ни шага ему навстречу. Шисуи не знал, что ответить, что сказать на пожелание счастья с другой, когда сердце уже принадлежало ей. — Хорошо, я постараюсь, — сказал он, отчего-то усмехнувшись, скорее нервно, машинально, скрывая, как обычно, истинное состояние за маской спокойствия и радости. «Если так тебе будет проще, если ты будешь счастлива, я готов пойти на что угодно», — эта мысль хоть немного утешала его, притупляла боль нового жизненного удара, на который он добровольно согласился.