Я лгу тебе, ты лжëшь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!
© Уильям Шекспир
Мизэки не знала, как прожила оставшиеся дни до того, как к ней должен был прийти прежний сменщик. Несмотря ни на что, душа еë неумолимо ждала возвращения Шисуи, и разум, поражëнный внезапной правдой и страхом, просто не мог разрываться, чтобы переживать ещё и о неправильности этих мыслей. Минуты, часы, сутки — всë слилось в единое топкое болото из тревоги, в котором Маруяма, задыхаясь, увязла с головой. Было неумолимо трудно, жутко наедине с собой. Хотелось отключиться, заснуть бесконечным сном, чтобы только сбежать от того, что было предначертано. Почему всë именно так? Неужели… Судьба повторится? Мизэки не могла найти себе места. Но никому не было до неë решительно никакого дела. Она просто существовала наедине со своей ношей, что тянула ко дну. Именно поэтому сердце, не видя какой-то другой возможности что-то изменить, ждало возвращение Шисуи, как глотка воды в жаркий день. До помолвки осталось всего пять дней. Каких-то пять дней, и им назначат дату свадьбу. Всë. Бежать некуда. Она поймана в клетку. Остаëтся только смиренно ждать своей участи, невольно украдкой подумывая, во что превратится жизнь после замужества. Стихи не писались, книжки не читались, всë валилось из рук, а сама Мизэки не могла ни есть, ни спать. «Я хочу всë-таки с ним общаться… Пусть как с другом, я смогу сдержать себя, чтобы не показать своих чувств, буду осторожна. Но я не могу иначе: я так сойду с ума, слишком страшно…» — внешние обстоятельства настолько давили на девушку, что пришлось идти на компромисс со своей честью, дабы банально не изводить себя так. Глухие, душные ночи. В комнате одновременно пусто и тесно, а ещё невыразимо холодно и одиноко. Было странно ощущать себя единственным бодрствующим человеком в окутавшей дом сладкой ночной дрëме. Мизэки была словно лишней здесь, чужой, будто родное место заранее с ней простилось и уже не принимало. «Пожалуйста, Шисуи, я не могу без тебя! Я хочу увидеть… Мне так больно и печально без тебя, я совсем не могу…» — горячие слëзы катились с щëк, впитываясь в подушку, делая еë совершенно сырой. Нарочитое спокойствие и гробовая тишина давила на уши, принося тревогу, заставляя сердце отвратительно, панически биться в груди. Страх. Боль. Паника. Издевательские ночи. Проклятый дом. Страшная тень измученной невесты из прошлого, нависшая над их семьëй. Жуткая судьба, уготованная ей самой. Из этого не было спасения. *** Утро выдалось прохладным, свежим и солнечным. «Осталось всего четыре дня», — едва проснувшись, подумала Мизэки, долго смотря на дверь. Лучик солнца игриво пробрался к ней в комнату и приветливо, узкой полоской, опустился на еë постель, слегка касаясь пальцев, даря нежное, ласковое тепло. Обратив на это внимание, Маруяма едва улыбнулась уголками губ, и, повинуясь внезапному порыву, подошла к окну, раскрывая шторы, впуская в комнату солнечный свет. Глаза, привыкшие к темноте, невольно зажмуриись. Было совсем не обычно видеть свою комнату освещëнной — Мизэки обычно никогда не раскрывала штор, создавая из помещение закрытое, обособленное от всего мира место. Но сейчас ей захотелось этого. Всë то же дерево, на котором плясали светлые пятнышки, зелёные широкие листья, могучие и наполненные силой, аккуратные тропинки… И угрюмая стена вдалеке. Маруяма равнодушно глядела на всë, ей не было до этого дела. Тягучая тоска снова охватила еë, истекая кровью из сердца. Но внезапно она заметила чей-то силуэт, прошедший справа от неë. То был высокий юноша, кудрявый и темноволосый… «Шисуи!» — подумала Мизэки, чувствуя как что-то кольнуло в сердце, а потом почувствовала лёгкое тепло в груди, словно там всë начало оживать, политое чувствами после долгой засухи. Увидев, как силуэт прошëл к крыльцу, девушка, не помня себя, в чëм была, направилась к выходу из комнаты и открыла дверь. Дом был ещё совсем пуст, даже почти все слуги спали в такое время. «Быть может, мне показалось? У меня уже видения начались?» — всë было, как в тумане. Мизэки, словно приведение, шла по коридору, босая, и остановилась у выхода из дома, едва заглянув за угол и шумно сглотнув. — Ну что, Итачи? Как время провëл? Отдохнул на этой, как ты говорил, пустяковой миссии? — голос Шисуи раздался совсем невдалеке, с виду насмешливый, но на деле его оттеняла горечь, не острая, а такая, с которой человек уже смирился и принял как что-то естественное и само собой разумеющееся. «Неужели, мне не послышалось?» — Мизэки боялась, что голос был лишь плодом еë воспалëнного воображения. Дрожа отчего-то всем телом, она робко выглянула за угол, чтобы его увидеть. «Это точно он?» — Маруяма едва не ахнула. С протектором деревни на голове, в обычной футболе, открывающей сильные, крепкие руки, покрытые шрамами; с множеством аксессуаров для оружия — она никогда не видела Шисуи в образе того, кем он на самом деле являлся. И этот вид, в котором он перед ней предстал — храброго воина, закалëнного жизнью, заставил еë сердце рваться из груди и невольно провëл чëткую черту между ним и всеми людьми, что она встречала до этого. — Вполне, — с ноткой горького равнодушия ответил Итачи. — Всю жизнь от скуки вспомнил и два раза в памяти прогнал. — Ты не обижал еë? Смотрел, чтобы другие не обижали? — строго поинтересовался Шисуи. — Нет, не обижал, и никто не обижал. Не стоит так уж сильно переживать, — в голосе младшего прозвучала лëгкая усмешка. — Я люблю еë, поэтому и переживаю. Ты бы что чувствовал, если бы к Изуми клеился какой-нибудь там… Эбису? Если бы над ней издевались другие люди? «Он всë-таки… любит меня, переживает… Несмотря на то, что я его отвергла», — звенящая тоска, смешанная с яркой нежностью, заполнили грудь. Было совершенно больно, совершенно радостно на душе, но эта радость разбивалась об обстоятельства, о невозможность быть вместе с этим человеком. Об ужасное ощущение, что своими словами о мнимой невзаимности заставила эти чувства стать болезненными, собственноручно сделала такого светлого человека ещё более одиноким и несчастливым, нанесла ещё один удар по израненному, мозолистому сердцу, заставила истекать внутри кровью от сдерживаемых эмоций. Невольно обрекла его на ту же участь… — И тебе бы лучше поскорее вернуться домой и навестить кое-кого, — усмехнулся Шисуи, но в этом смехе не было радости. — А то твоя очень переживала, что ты сейчас голову потеряешь от чар аристократки, что «вся в золоте и в шелках». — Зря переживала, конечно, — слегка усмехнулся Итачи. — Я на миссиях занимаюсь делом. Да и к тому же… Честно, я так и не понял, за что ты в неë влюбился, если не за «шелка и золото». Среди наших есть девушки гораздо интереснее, а ты выбрал… эту. Я уж думал, что здесь что-то невероятное, раз она так вскружила тебе голову, но… Она даже некрасивая. «Среди наших есть девушки гораздо интереснее», — фраза, кажется, отпечаталась порезом на сердце. Она ведь должна быть счастлива, что Шисуи будет так легко найти свою любовь, но почему на душе так тяжело? Почему хочется плакать? Она давно привыкла к тому, что в ней нет ничего особенного, только почему теперь от этого так больно? Его чувства, должно быть, фальшивы. Он не понимает, что чувствует. У него пройдëт… «А у тебя нет!» — противно хихикало подсознание, словно издеваясь над ней. Это какой-то мазохизм. Почему всë стало так сложно? — Ты с ней общался? Хоть раз говорил? — голос Шисуи слышался так, словно между ними была глухая стена, плохо пропускающая звук. Слова его собеседника слышались ещё тише. — Тогда что ты можешь сказать о Мизэки? Она чуткая и нежная, в ней есть что-то особенное: какая-то искорка, перчинка… А ещё непоколебимый внутренний стержень: она очень сильная. Мы с ней похожи — я это чувствую. Мизэки красивая, очень женственная и привлекательная, только это нужно увидеть. — Шисуи тяжело вздохнул, опуская взор. Мизэки наблюдала за происходящим почти не дыша. — У неë помолвка через четыре дня. Думай сам, как хочешь, — сообщил Итачи. Взгляд юноши потускнел, он сложил руки на груди и слегка ссутулился, глядя куда-то в пустоту. — А что здесь думать? Буду охранять еë и смотреть, чтоб всë прошло гладко. Она выходит замуж — так и должно быть. Шисуи тихо усмехнулся, но его насмешка была пронизана горечью и смирением с неизбежным. Эти тихие слова были произнесены с таким тяжëлым сердцем, что Мизэки тот час же почувствовала, словно внутри неë неподъëмная каменная глыба. Было больно от того, насколько их чувства совпадали, и, прекрасно осознавая ту дешевную муку, с которой Шисуи пришлось столкнуться из-за неë, Маруяма чувствовала, как ей совсем становится дурно. Почему же всë именно так? Почему они полюбили друг друга? И всë это породило столько боли? «Нужно что-то решать. Нужно что-то сделать. Иначе так жить совершенно невозможно!» — мысль стойко держалась среди раскалëнного сознания. Она держалась за неë, как за спасительную соломинку. Мир поплыл перед глазами. Голова закружилась, а ноги стали совсем ватные. «Хоть бы не чувствовать всë это! Просто забыться уже бы и уснуть, не впрямь в этом котле из собственного сока», — Мизэки уже понимала, что сознание стремительно ускользает от неë. Темнота. Тишина. Спокойствие… Они были совсем близко. …Но чьи-то тëплые, сильные руки подхватили еë, не давая упасть. С такой нежностью, с такой любовью, искренней заботой и беспокойством, словно она была чем-то дорогим для того человека, что хотелось оберегать от опасностей и невзгод. Это могут быть лишь его руки, те, что так заботливо поддерживали еë… Множество раз. — Мизэки! Что с тобой? Пожалуйста, только скажи... Приди в себя, пожалуйста… Тебе плохо? — голос Шисуи долетает до ушей неровными обрывками, обеспокоенный, сотканный из тревоги и заботы о ней. Она помнит это… Она точно уже слышала когда-то… Но когда? — Шисуи… — картинка перед глазами слегка проясняется, и девушка уже видимо перед собой побледневшее лицо юноши, совсем близко от неë… Эта близость заставляет что-то сладкое потянуться в груди, но тут же обжигает своей приторностью и с лихвой глушится болезненными звенящими осколками нежности, засевшими в сердце. Сзади она едва уловила скрип тяжëлых ворот: вероятно, сменщик Шисуи уже покинул дом. — Нам с тобой… Нужно поговорить. — Ты уверена? Точно сможешь? Может, тебе прилечь? — в глазах юноши плескалось искреннее беспокойство за девушку, ему удалось даже сместить на задний план печаль, что поселилась в нëм недавно, но уже успела прочно закрепиться. — Давай я возьму тебя на руки, отнесу в комнату? Тебе станет легче и… — Мне не станет легче! — резко воскликнула Маруяма, сама поражаясь своему голосу. — Мне не будет легче наедине с этим безумием… Этой желчью и гноем из гниющих чувств! Тебе… Тебе ведь так же больно. Я ощущаю, какое страдание у тебя скопилось вот здесь, — Мизэки нетвëрдою рукой коснулась середины широкой груди. — Я понимаю прекрасно… И мне очень больно, что именно из-за меня такой светлый человек вынужден мучиться! Нам нужно поговорить… Нам нужно отпустить боль друг по другу. Просто, знаешь, пока тебя не было, я поняла, что хочу общаться с тобой, хочу видеть и слышать тебя и совсем не держу зла или обиды за твой поступок. Ты посчитал, что полюбил, все мы ошибаемся… Нельзя отрезать от себя человека из-за малейшего неверного шага. Просто знай… Ты не сделал ничего такого, что бы испортило мне жизнь, оскорбило… Я всë понимаю. Я понимаю, что тот поцелуй — ничто по сравнению с тем, сколько радости и счастья ты подарил мне за это время… — горячие слëзы, вызванные больной, кровоточащей раной, безостановочно катились по щекам горькой вереницей. Дыхание перехватывало, голос срывался, но Мизэки понимала, что скорее умрëт, чем замолкнет сейчас. Во взоре Шисуи обострилось глубокое внутреннее беспокойство, словно с глаз спала пелена, которую он так усердно возводил, и эта боль смешалась с глубокими светлыми чувствами, теплившимися в его сердце по отношению к этой девушке. На секунду юноша прикусил губу и быстро ответ взгляд, не в силах совладать с поднявшимися, настигшими его эмоциями. Учиха глубоко вздохнул и зажмурился, пытаясь собраться с силами, а Мизэки, несмотря на слëзы и боль в собственном измученном сердце, положила руку на его плечо, слегка погладила, словно пытаясь таким образом дать близкому человеку поддержку. — Не переживай за меня… — выдохнул он, но слова застряли в горле, не желая явиться на свет. Шисуи шумно вдохнул и принуждëнно усмехнулся, пытаясь так собрать в себе силы. — Я не хочу, чтобы тебе было больно, особенно из-за меня. — И я этого тоже не хочу! — воскликнула Мизэки. — Шисуи, посмотри на меня, пожалуйста, не прячь глаз, я же всё чувствую… — девичий голос напоминал мольбу. Никогда прежде Маруяма не знала, что может делать разрешить что-то так отчаянно, словно, ещё мгновение — и еë хрупкую жизненную нить разрубят топором. — Милая, — осëкся юноша, взглянув на неë, внемля еë просьбе. — Мизэки… Давай поговорим. Я согласен на что угодно, если так тебе станет легче. — И тебе должно стать легче тоже! Ты всю жизнь… Посвятил другим людям, жил во имя их благополучия, а свои желания ставил на задний план в угоду чужим. Нужно задуматься о них, нужно отпустить собственную боль и помочь себе… — Какая ты всë же… — горько вздохнул Шисуи, глядя на неë, как на существо небесное, спустившееся из какого-то светлого мира, но уже потрëпанное землëй, с порванными крыльями, на которых уже нельзя взлететь. — Милосердная… Так искренне желаешь помочь близким людям и много чего замечаешь, чего они в себе не видят сами. Пойдëм. Ты абсолютно права. Я не в силах противиться столь верному решению. Мизэки не знала, почему повела юношу именно в то место: почти заброшенное, затерявшееся среди буйной растельности и едва не тонущее в плюще, к которому вели совершенно заросшие и узкие тропинки. Сюда предпочитали не ходить как она с матерью, так и большинство слуг, поскольку, если верны слухи, то именно здесь хозяин дома виделся иногда со своими многочисленными любовницами. Маруяма, почти не колеблясь и стараясь игнорировать бугристость тропы и жужжание в воздухе многочисленных насекомых и звуки прочей живности, населявшей это затхлое местечко, вышла на крохотную площадку между забором и домом, где стояли иссохшаяся лавочка и треснутый посередине стол. Аристократка села на край скамьи так, что половину еë фигуры скрывала плотная завеса тени густорастущих и низких веток, создававших над ней своеобразное живое убежище. Шисуи, озираясь по сторонам с таким выражением, словно он уже когда-то был в этом месте, и с ним связаны не самые тëплые воспоминания, остановился у стола, и, опустив голову приготовился к разговору. Они оба не знали, с чего начать. Сотни мыслей кружили в голове, только вот, сколько из них были истинными, не являющиеся плодом их слепоты к себе, и от этого теснившимися с миллионами мыслей-заблуждений? — Мизэки… Если ты говоришь, что совершенно не держишь зла на меня, тогда почему… Почему ты так страдала, пока меня не было? Скажи мне это, я очень хочу тебе помочь, но, если ты будешь молчать, я попросту не смогу этого сделать. «Что мне сказать? Я ведь не могу раскрыть ему своей любви! Это совершенно невозможно!» — паника настойчивым тонким звоном колокола раздавалось внутри, заставляя сердце дребезжать. Глубокий вдох и выдох. Нужно что-то придумать. — Это было не из-за тебя… — произнесла девушка, неожиданно уловив нужную мысль и действительно веря в еë полную правдивость. — Просто у один момент я поняла, что даже примерное поведение, даже любовь к жениху, если бы она была — далеко не гарант того, что моя жизнь не станет кошмаром. У меня просто произошла потеря уверенности во всëм, что я делаю, стоит ли терпеть… «Если знаешь, что совсем рядом человек, столь горячо любимый тобой», — закончила она про себя. — Не связано ли это со мной? Я понимаю, что такое возможно, когда вся жизнь переворачивается с ног на голову из-за одного человека, что за совсем небольшой период времени становится… Просто важнейшим. И ты уже начинаешь мыслить, жить по-другому. «Частично… Ты сыграл в этом роль, — подумала Мизэки, прикусив губу. — Нельзя, чтобы он задавал мне такие точные вопросы! Я так натурально сознаюсь в любви! А это нельзя! Нельзя ранить его ещё больше…»: — Просто… Как человек ты показал несколько другое ко мне отношение, никто ранее обо не заботился с такой нежностью и внимательностью, не считал обычным человеком, а ты дал мне знать, что я достойна этого… После такого и пошли у меня мысли подобного толка, — подбирая слова, произнесла Маруяма. — Они и извели меня… Да. Шисуи молчал, скрестив руки на груди, смотря в землю как-то пусто и печально. Аристократка отодвинулась чуть назад, прячась ещё больше на низкими ветками. — Вообще, я понимаю тебя. И мне очень хочется дать тебе хоть какую-то поддержку, сделать всë, что в моих силах… Но я теперь не знаю, что могу делать, а что — нет. Я не хочу лишний раз тебя тревожить. Я, правда, не знаю… — вздохнул он, прикусив губу. «Почему это… Словно обо мне? Неужели он всë понял?» — холодок пробежался по телу, заставляя покрыться инеем изнутри. — Что мне нужно сделать, чтобы ты перестал так мучиться? — на шумном выдохе слабо произнесла Маруяма. — Скажи, пожалуйста, как ты хочешь, чтобы я вëл себя? — горечь и мука, соткавшие эти слова, ледяными пальцами тронули душу девушки, едва не заставив еë ронять слëзы. — Я сделаю так, как ты захочешь… Ты заслуживаешь быть хоть немного счастливой, и я сделаю всë, для твоего счастья. — Я хочу, чтобы мы были близки, как раньше, — выдохнула Мизэки, чувствуя как в горле образовался тугой ком, не дающий говорить. — Чтобы всë было, как раньше. Ты был рядом… Я была с тобой. Только не так, чтобы ты мучался! Я больше всего на свете хочу… «Ощутить взаимность нашей любви». — Чтобы ты не любил меня, как девушку! Я совсем не могу дать тебе того, что ты хочешь… А ты достоин самой сильной и преданной любви, какая только может быть. Мне очень печально, что так у меня получилось… Я искренне сочувствую. Понимаю, что это больно, но… — Мизэки вздохнула, собираясь с силами и мысленно проклиная себя за то, что говорит. — Посмотри, какая я: плаксивая и ничтожная. Супружество нам было бы в тягость, ведь я беспомощная и совсем ничего не умею. Над тобой бы все смеялись, тебе самому бы я наскучила в скором времени: со мной не обсудишь ни миссии, ни дела деревни и клана. Подумай: хорошо бы тебе было с такой девушкой? Мизэки едва сглотнула и опустила взор, тяжело дыша и мучаясь от острой боли в груди, словно сама себе вонзила в сердце кол, ещё больше разорвала больную рану, заставляя восполëнные ткани всë дальше расходиться. Было больно говорить всë это, больно осознавать, что недоступное счастье невозможно из-за неë самой же, а даже не из-за жениха и еë семьи. Но она стерпит: если Шисуи будет наслаждаться жизнью, она сама будет вполне счастлива. Так ведь? Шисуи молчал. Юноша думал некоторое время, а после подошëл к ней, нежно, даже почти невесомо кладя руки ей на плечи. Мизэки подняла взор, увидев улыбку на печальном лице юноши, былая боль в его глазах немного отступила… Или она не видела еë за пеленой своей? Теперь ей было сложно его прочитать. Во взгляде Учихи было что-то среднее, совершенно обычное, разношëрстое и выделить из него что-то главное было почти невозможно. — Мизэки… Я, честно, постараюсь сделать так, как ты хотела, — мягко, дрогнувшим голосом произнëс Шисуи. Его улыбка исказилась на мгновение, а потом, словно резиновая, вернулась в прежний вид. — Действительно, нам в качестве хороших, близких друзей будет лучше. Ты абсолютно права. Я отпущу свою ненужную любовь, я понял, что она неправильна. Всë будет хорошо. Пока я здесь, я всë ещё готов дарить тебе свою поддержку… Сколько потребуется. И я очень по тебе скучал, пока был у себя в деревне. Мне не хватало твоего общества. Так давай… Забудем всю эту неразбериху… И просто… Сердце не бьëтся, захлебнувшееся в невысказанном. — …Будем друзьями? «Так будет лучше, так будет правильно…» — как мантру, повторяла про себя Мизэки, ощущая в себе пресное, непонятное спокойствие, сладкое и вкусное, как чëрствый хлеб в голодный день. На душе словно отлегло, наболело и отпустило, ушло на задворки сознания. Мизэки встала со скамейки, поддавшись чуть вперёд и оказываясь в слабых и крайне осторожных примирительных объятиях Шисуи. В них почему-то не было спокойно, как раньше. Было как-то тянуще и больно на душе, когда она чувствовала, даже сквозь слои одежд, биение его сердца. Что-то осталось незавершëнным, что-то было не так, как должно. Их разговор не окончен. *** Последние мгновения до помолвки проходили в звенящей тоске и странной, напускной радости, какой-то фальшивой, что появлялась на секунды, а потом угасала, растворялась, не оставив после себя ничего. Шисуи был с ней рядом, его присутствие отвлекало от проблем и от ужаса, что она переживала. Но как только девушка оставалась одна, безумные мысли ранили еë с утроенной силой. Стало что-то не то. В их отношениях что-то не так. Подевалась та… искренность, что давала ей счастье быть собой, а не притворяться. Да и сам Шисуи заметно поник, его шутки звучали резко и неестественно, всë чаще Маруяма заставала его глубоко задумавшимся, нервно треплющим себя за волосы. Он молчал. Она делала вид, что не видит в этом ничего странного. Помолвка нагрянула ожидаемо, но в то же время с болезненной неожиданностью. Уже завтра… Завтра им назначат дату свадьбы. Ей наденут кольцо, и она уже наполовину будет Комацу. Хотелось писать, но ничего не писалось. И Мизэки проводила вечер за свечкой, пустым взором окидывая собственную маленькую комнату. Скрип. Открытая дверь. На пороге стояла служанка, держа в руках какие-то богатые оранжевые ткани. — Что это? — поинтересовалась Мизэки скорее по инерции. — Ваше кимоно на завтрашний вечер, — объяснила девушка, повесив одеяние на ручку шкафа. Дверь захлопнулась. Маруяма подошла ближе, чтобы осмотреть свой наряд. Шëлковый. Насыщенного оранжевого цвета, расшитый золотыми нитями. Совершенно роскошный и богатый. Почти как у смеющейся девушки с фотографии.