Хотелось её порадовать… оказать защиту.
— Я подарю тебе веер, как всё это кончится, — предложение неожиданно слетело с губ, прежде чем Шисуи успел до конца его осознать. — Веер? — удивилась Мизэки, ненадолго выйдя из апатичного состояния. — Почему он? — Ты же лицо закрывала им раньше… А теперь его нет. Я подумал, что он мог тебе быть полезен. — Да… Спасибо, это действительно нужная вещь, без неё — как без кожи. Я буду очень признательна, — уголки губ девушки тронула слабая улыбка, которая сделалась ещё более редким явлением во время болезни. Небольшая ладонь аристократки перехватила руку юноши, прикладывая к животу, к тому месту, что так беспокоило Мизэки в последнее время. Шисуи сжал в руках края чужого кимоно, комкая их, в надежде хоть немного приблизиться к любимой, но всë тщетно — слишком пышным было одеяние. — Пусто мне на душе, совершенно серо и ничего уже не хочется. Что я могу хотеть? Зачем мне желания, если они никогда не исполняются? Я просто устала от однообразного закрытого мирка, от роли, что приходится играть. Забыться бы… Просто забыться… И ничего не помнить этого. Холодный ветер опалял могильным дыханием щëки, пробирался в лëгкие, наполняя их въедливым запахом гниения. Дождь лил за окном ледяными потоками, словно небо кого-то оплакивало. Привычно затхлый воздух, проникавший в помещение из сада, напитался лëгкой вонью листьев, желтеющих на деревьях, и тех жухлых, что опали на земь и топтались ногами. Юноша с каким-то внутренним отчаянием обнимал девушку, будто слившуюся с мрачной и промозглой атмосферой дома. Казалось, ещё чуть-чуть, и Маруяма ускользнëт из-под его пальцев, оседая в воздухе серой крупной пылью. *** Следующий день, столь мучительно долгожданный, всë равно наступил как-то слишком внезапно и скоро, словно не было многочисленных утомительных приготовлений, что растянулись на почти полные пять месяцев. Ближе к обеду гости семьи Комацу в полном составе прибыли к воротам дома Маруяма. Тетсую и Джумиду сопровождал Итачи, а самому Шисуи было велено не показываться никак до самой ночи, когда должно было совершиться убийство. Невеста тоже оставалась в доме, ведь еë ждали лишь на вечерней чайной церемонии, да и слишком часто мелькать перед будущим мужем считалось дурным тоном. Мизэки не находила себе места. Даже собственная комната не спасала от тревоги и накалëнной обстановки внешнего мира. Девушка сидела у окна, наблюдая за происходящим во дворе сквозь небольшое окно, пыльное настолько, что можно было выводить на нëм узоры пальцем. Дыхание сделалось тяжëлым, прерывисто дрожащим, будто под воздействием лихорадки — Мизэки, не отрываясь, смотрела за семьëй Комацу, что была так близко. Этот господин Широ, что так мерзко смотрели на меня всегда… Хидеки, что абсолютно безжалостно поднял руку… Моего жениха убьют сегодня? Действительно? Вот так просто, человека, что я прямо сейчас вижу перед собой, просто-напросто не станет этой ночью?... Тревожные густые мысли застилали взор назойливыми чëрными мушками. Что-то давило на девушку с такой силой, будто бы могло расплющить в любой момент. Должно быть, то были тяжëлые стены бесчеловечной тюрьмы, в которую она заключена. «Сколько крови видел этот дом? Он приносит одни несчастья… Случайно я сломала Эбису ногу, Хидеки избил меня, тëтя Мако… Свела счëты с жизнью. Смерть следует по пятам, случайно забирая одного или другого, а тот, кто остаëтся здесь дальше… Может позавидовать тому, кто освободился от мучений и уже ничего не чувствует…» — девушка окидывала взглядом комнату так, будто та была совершенно чужой, холодной, будто не провела в ней всю жизнь. Мурашки бежали по спине, невыносимо жарко и душно становилось находиться в этом жутком, тесном помещении. Щëки наливались болезненной горячностью. Смерть будто стояла где-то совсем рядом, пугающе близко, дышала в спину. Страх и беспокойство исказили лицо Мизэки. Она обняла саму себя, пытаясь успокоить внезапный прилив тревоги, отдающийся болезненным нервным ритмом сердца, бившегося, как в последний раз, перед лицом фатальной угрозы. «Что-то не то… Сделать бы чего-нибудь… Но что конкретно? Как прийти в себя?» — мысли случайным образом вспыхивали в сознании, а затем меркли, гасли, их сменяли другие, такие же путаные и непонятные даже для самой девушки. Затуманенным взором она скользила по собственной комнатушке, казавшейся какой-то чужой. Наконец, взгляд нашëл то, за что можно было зацепиться. Это были многочисленные листы с разнообразными рисунками, которые она создавала на досуге. Подойдя к столу, Мизэки провела рукой по ним, как по какой-то реликлии, чему-то далëкому и совершенно не имевшему отношения к ней. Девушка выбрала один из стопки, принявшись рассматривать его отстранëнно, будто то были каракули ребëнка, которые так некстати передала ей в руки увлечëнная мать, восхищающаяся творением своего дитя. Маруяма не чувствовала ничего к плодам своего прежнего увлечения — они явились для неë обыкновенными бумажками, не имевшими никакой ценности. «Нужно их уничтожить… Скоро я покину дом, нет смысла брать это с собой», — Мизэки смяла рисунок в некрасивый ком и отбросила в дальний угол стола. Всë было пустым и фальшивым, потеряло значимость. Эти вещи лишились смысла. То, в чëм обличалась еë душа ранее, стало ненужным, лишним, чем-то, что можно без малейшего сомнения выбросить и стереть из памяти. Их время уходило безвозвратно, совершенно не щадя и не заботясь о том, что с ними случится впоследствии. «Так легко скомкать и выбросить… Очень легко избавиться от безмолвной вещи, когда та перестанет приносить радость и окажется неудобной», — Мизэки глядела в собственное отражение, взгляд еë не менялся: рисунок, зеркало — всë было единым в тот момент для глаз девушки. Жутко, слишком жутко было осознавать, что даже жизнь человека в их мире можно так же легко отобрать, как смять неудачный рисунок. Когда тот попросту не вписался в планы более богатого и влиятельного, жестокого, идущего напролом. *** Напряжение опустилось на особняк Маруяма вместе с наступлением сумерек, скрывших всë вокруг в промозглой беспокойной темноте. Совсем скоро должна была состояться вечерняя чайная церемония — последнее важное мероприятие перед предстоящей свадьбой. «Неужели я больше никогда не увижу Хидеки живым?» — предстоящая возможная смерть не укладывалась в сознании Мизэки. Пульс тревожно стучал в висках, словно пара точных молоточков отбивала чëткий строгий ритм, похожий на марш. Дверь печально заскрипела — Маруяма оглянулась. На пороге стояла Айко. Искреннее сочувствие отражалось в еë мягких чертах лица. — Юная госпожа, я напоминаю о том, что Вам нужно пройти на церемонию. — А… Спасибо, — девушка растерянно оглянулась и направилась к выходу. — Вас проводить? Мало ли, вдруг Вам… Тяжело? — Нет, спасибо, я дойду сама, — Мизэки печально улыбнулась от мысли, что совершенно чужая ей женщина, отцовская любовница — единственный человек из дома, кому хоть сколько-нибудь интересно еë душевное состояние, который видит в ней личность, а не один из атрибутов богатства и достатка их рода. Весь дом будто затих в мëртвой тишине. Нигде не ходили слуги, не было слышно их звонких грубых голосов. Ни единого звука не раздавалось живого, кроме ритмичных шагов Мизэки, чересчур громких в пустых помещениях, и шороха еë длинных одежд. Свет был приглушён — комнаты утопали в полумраке, расступавшемся только у небольших фонарей на стенах, горевших прерывисто, рвано, словно готовясь в любой момент погаснуть. За окном была видна только чернота, в которую Мизэки предстояло выйти. «Что будет сегодня? Умрëт ли он в самом деле? Какое лицо у смерти? Есть ли оно вообще? Возможно, что вместо него лишь жуткая пустота, не выражающая ничего, похожая на чистый лист бумаги, которому не суждено будет покрыться символами, рисунками? Или наоборот… Это смятый выброшенный кем-то лист, что отслужил своë, и стал не нужен?» — Мизэки вглядывалась в ночное небо, в котором из-за облаков и густых веток деревьев виднелся мутный свет полной Луны. Вечерняя прохлада опаляла щëки, царапала их маленькими когтями. Небольшой чайный домик уже показался из-за деревьев, и Маруяма последовала к нему по узкой дорожке, по бокам которой были фигурно разложены камни разных размеров. Родниковая вода обожгла холодом руки, отдавшись покалывающей, как мелкие иглы, болью, стоило девушке начать ритуальное омовение. «Нет, лица я трогать не буду — макияж испортиться. Как я предстану с таким лицом перед всеми ними?» — дрожа от сводящего ладони холода, аристократка закончила процедуру и вошла внутрь, глубоко наклоняясь, чтобы пройти сквозь низкую дверь. Неяркие свечи, беспокойно колыхавшиеся от ветра, были расставлены по всему периметру скромно обставленного помещения: лишь небольшой чайный столик в центре, необходимые инструменты для церемонии и несколько традиционных элементов в нише токонома Тишина давила на уши. Тяжко было находиться здесь совершенно одной, в комнате, где прямо перед твоим местом лишь несколько потрëпанных гвоздик в вазе и развëрнутый свиток с надписью:Выгодный союз — залог процветания.
Наконец со стороны сада послышались шаги, шуршание длинных одежд и негромкие разговоры. В домик поочерëдно зашли супруги Маруяма и представители семьи Комацу с женихом. Мизэки не смотрела на то, как они рассаживались за столом, о чëм-то переговариваясь. Аристократка лишь отрешëнно отпустила голову, видя светлые бамбуковые половицы. Для девушки не было места за столом — сегодня она проводила церемонию. — Что ж… Думаю, стоит начать, — произнëс Тетсуя, первым словом негласно заявляя, что на нынешнем вечере он главная фигура. — Почему бы и нет, в конце концов нетерпится уже попробовать чай, что приготовит невеста, — голос Широ Комацу был привычно насмешливым, издевательским. Мизэки не видела, но чувствовала, как мужчина скосил на неë взгляд, и поспешила налить воду в специальную посуду для кипечения, поставленную на небольшой очаг, где горел огонь. Молчание в комнате затягивалось, становилось напряжëнным, кипятилось, кажется, вместе с водой в тягаме — Должен сказать, я рад, что свадьба состоится, несмотря на некоторые недоразумения в день помоловки, — казалось, глава семьи Комацу сказал это, лишь бы разбавить нагнетающую тишину. — Какие недоразумения? Всë прошло чудесно! Кольцо было замечательным: оно всем понравилось, и все страшно завидовали! — невпопад вставила Джумида, на которой, видимо, всеобщее напряжение сказалось не столь сильно. — Кольцо, говорите, понравилось? — бесстыдное внимание Широ вновь обратилось к Мизэки. Девушка, натянутая, как струна, сидела у котла не шевелясь, почти не дыша, старалась быть как можно менее заметной, слиться с интерьером, стать одним из предметов декора; но плотоядный взгляд этого человека снова и снова приходился по ней, шарясь, будто желая проникнуть куда-то под одежду. — Почему же тогда невеста его не носит? «Я совсем про него забыла», — кровь застучала в висках девушки, а страх наполнил грудь чем-то колющим, будто бы грудой гвоздей. — Я… Просто… — Маруяма пыталась придумать объяснение. — Говори, куколка, не бойся, — от такой «поддержки» Широ Комацу хотелось не говорить, а до конца своих дней даже рта не открывать. — Оно очень дорогое, не хотела его как-то испачкать или повредить на церемонии. — Смотри мне, девушки должны быть честными. Врать им не к лицу совершенно, особенно будущему мужу и его семье… Правильно я говорю, Тетсуя-сан? Мизэки бамбуковой ложкой осторожно насыпала в воду специальный порошок для чая, начиная его размешивать. — Конечно, Широ-сан. Наша семья прекрасно об этом знает, и моя дочь тоже, — Тетсуя скрестил руки на груди, недовольно хмурясь. — А у вас что, имеются какая-то сомнения по этому поводу? — Просто некоторые девушки из вашей семьи были весьма распутными: не берегли себя до свадьбы — от слов Широ мурашки пробежались по спине Мизэки. Она поняла, на кого намекал мужчина, и это напоминание было для девушки ещё неприятнее, оттого что сама она уже потеряла невинность. — Мизэки, не отвлекайся от чая, при таких обсуждениях подобное замешательство почти компрометируют тебя, — строгое замечание Хидеки заставило Маруяму с новой силой приняться за приготовление напитка, нервно помешивая его дрожащей рукой. …Голос будущего жениха звучал живо и строго, походил на столь знакомый девушке упрëк, какие она привыкла слышать с самого детства. Неужели за этим человеком пришла смерть, пропитавшая их дом? Абсолютно все люди относились к нему так, словно ему жить предстояло долгие годы. И мать, и отец вели себя таким образом, словно не должно было ночью состояться заказного убийства. Неужели… Это обман и пустые слова Шисуи? Иллюзия, созданная еë раненным сознанием? — Прошу прощения, Широ-сан, но мне кажется, ваши намëки о Мако здесь совершенно неуместны! — Тетсуя хлопнул рукой по полу от возмущения. — Да, мне кажется, это не совсем… — начал глава Комацу, но был перебит братом. — Уместно-уместно! Мы столько сил вложили для создания этого брака! Не для того, чтобы потом в последний момент выяснять, что от невесты пахнет каким-то другим мужчиной, а не невинностью. — О мëртвых либо хорошо, либо ничего! — Дорогой, успокойся… Чай уже приобрëл нужный цвет и консистенцию при равномерном помешивании. Мизэки готова была сквозь землю провалиться, лишь бы не присутствовать на этом разговоре. Девушке чудилось, будто Широ Комацу уже всë про неë выяснил, залез ей везде своим раздевающим взглядом и смог заметить следы греха. И уже намеревался убить в ней личность так же, как и в еë покойной тëте, выпить весь сок жизни, дождавшись, когда умрëт обезвоженная оболочка. — Как скажешь, — брат главы Комацу иронично усмехнулся. — Но нам всë-таки хотелось бы проверить невесту на его невинность, чтобы до конца убедиться в правильности своего решения. У Мизэки перехватило дыхание, она едва не выронила из рук бамбуковую ложку. В исключительном оглушительном волнении забилось юное сердце при осознании, что девушка попала в капкан и может лишь ожидать, когда к ней придут охотники. — Кому нужно это? Вам, Широ-сан? Вам лишь бы под юбку залезть молодым девушкам! Юная Маруяма поëжилась от того, как рявкнул на отец, обычно сохранявший спокойствие. — Мне тоже было бы это весьма интересно, — тягуче протянул Хидеки, переведя на девушку презрительный взгляд, такой, будто смотрел на падшую женщину. — Всë же Мизэки — моя жена. …Нет, не могло быть этих планов убийства, такого не могло быть. Хидеки не казался выбивающейся частью из механизма аристократической жизни, наоборот, он прочно занимал отведëнное ему место. Ничем не выделялся из общества, в котором состоял. Наоборот…Только Мизэки опасно не соответствовала этой жизни. Лишь ей не было места.
— Будте уверены, что моя дочь чиста! — голос Тестуи был столь непривычно жесток и холоден, что юная Маруяма невольно вздрогнула. — Я не вывозил еë в свет, у неë нет абсолютно никаких знакомых юношей и мужчин, кроме непосредственно вас! Всю жизнь Мизэки провела нашем доме, никуда из него не выбираясь. Разве есть сомнения? Что вам ещё нужно? — Сомнения как раз есть, — протянул наследник Комацу. Мизеки казалось, что Хидеки почти прямо говорил о том, что знает об еë позоре, знает все мельчайшие его подробности. Они с Шисуи слышали шум на веранде в тот день, когда признались друг другу в чувствах — быть может, то был Хидеки? Он всë видел? Слышал? Потому и заказал убийство любовника неверной невесты… У девушки всë плыло перед глазами, сердце отчаянно колотилось, будто загнанное в ловушку. Было столько неприятно, столь некомфортно, точно жизнь скатывалась в один жуткий кошмар. — Зная, кто еë отец, сомнения вполне могли возникнуть… — усмехнулся Широ. — Вы же очень любите женщин, не так ли, Тетсуя-сан? — Я прошу вас замолчать, иначе разорву помолвку прямо здесь и сейчас, и выгоню вас из моего дома! — Прошу прощения… Чай заварился, — пролепетала Мизэки, боясь прерывать отца, которого никогда ранее не видела в таким озлобленным и гневным, будто вопросы о еë чистоте задели каким-то образом что-то личное, тайное и болезненное для мужчины, о чëм тот не желал вспоминать. Все в комнате замолчали, прекращая ругаться, но всë-таки жуткая, разряженная атмосфера захватила помещение, где требовалось соблюдать умиротворение, отвлечься от мирских забот и конфликтов, сосредоточиться на гармонии в душе. Сколько Мизэки помнила себя, никогда заявленные высоконравственные традиции не имели над аристократами никакой силы. То была пошлая, показная, фальшивая, как и вся их жизнь, формальность. Ничего не было настоящего здесь, кроме взаимной всепоглощающей ненависти, страха, жажды богатства и влияния. Юная Маруяма аккуратно перелила приготовленный чай в большую чашу, из которой по традиции нужно было каждому попробовать напиток. Первым еë принял Широ, едва ли не выхватив у девушки из рук. Юной Маруяме оставалось лишь растерянно переводить взгляд с одного участника церемонии на другого, неизменно сталкиваясь с хмурыми недовольными лицами. Затем из рук дядя чаща перешла Хидеки, брезгливо поморщившемуся, сделавшему свой глоток с таким видом, словно ему велели выпить грязи, разбавленной водой. Когда все члены семьи Комацу совершили ритуальный глоток, напиток наконец достался супружеской чете Маруяма. Тетсуя стал последним испробовавшим напиток, прежде чем опустевшая наполовину чаща была поставлена на столик. — И всë же… Мы бы хотели, чтобы невеста была проверена, — осторожно начал глава семьи Комацу, но тут же был перебит господином Маруяма. — Я смотрю, вы не успокоитесь? Хорошо, поступим по-вашему: завтра же позовëм доктора, который проверит Мизэки. Но поверьте, когда он докажет правдивость моих слов, вам, господа, будет очень стыдно! — Тетсуя демонстративно поднялся с места и покинул домик, разгневанный и выведенный из состояния равновесия настолько, что был не в силах оставаться хоть сколько-нибудь ещё в компании семьи Комацу. — Извините его… Он сегодня не в духе совсем, — Джумида неловко усмехнулась, стыдливо заламывая руки. — Пройдëмте в дом, я угощу вас ужином… Мизэки осталась одна в полупустом помещении, где единственным ярким пятном были вявшие гвоздики, усыпавшие пол сухими лепестками, и та самая чëрная надпись на свитке. Ей было дурно, внутренности закручивались в один тошнотворный комок пульсирующей тревоги. А вдруг… Что будет, если о еë позоре узнают? А они обязательно узнают… Как жить с этим дальше? Неужели еë ждëт участь столь же горькая, как и трагически погибшую Мако? Преодолевая дрожь в теле, девушка нашла в себе силы подняться и выйти в холодную темноту ночи. Будто бы наступали еë последние часы, словно смерть, пропитавшая воздух, пришла за ней, за еë опороченной душой. Мизэки обняла себя за плечи — не осталось слëз, чтобы плакать. Все силы были исчерпаны за последнее время — осталась лишь зияющая пустота внутри, там, где раньше томилась хоть какая-то надежда на нормальное и спокойное будущее. «Зачем я только соблазнила Шисуи? Что дало мне это, кроме разочарования и страха грядущего?» — девушка невольно вскинула голову к небу, всматриваясь в кусочек неба, заволоченного бордовыми облаками. «Ах да… Ещё это… То, что, возможно, я… — рука невольно скользнула к животу. — Нет, не хочу даже думать об этом! Слишком страшно! Слишком…» *** Дом Маруяма спал мëртвым сном, ни света, ни звука не осталось в нëм после полуночи. Одна лишь юная невеста не спала, а неспокойно сидела у тусклого ночника с неровной внушительной стопкой листов в руках. Бумага помялась в некоторых местах, деформировалась. Испачканная рисунками, она хранила в себе отпечаток души девушки, еë прошлого, что нынче безвозвратно растворялось в пучине времени. Мизэки смотрела на всë это с равнодушием — она попросту смирилась с тем, что жизнь безвозвратно изменится и нужно отпускать прежнее. Начать хотя бы… С этих бумажек. Не было смысла переносить их в другой дом, но и оставлять что-то столь личное здесь, было для девушки равносильным оставить на всеобщее обозрение грязное бельë. Маруяма тяжело вздохнула, смиряясь с неизбежным, и, прихватив с собой стопку рисунков, покинула свою безопасную келью. Темнота коридора и ночной холод объяли еë хрупкую фигурку, заставляя шагать по дому настороженно, несмело, вздрагивая от каждого звука половиц. «Когда-то она ходила здесь, а сейчас… Еë имя даже упоминать нельзя при разговоре. Еë раздавили, поскольку та оказалась неправильной», — мысли о погибшей тëте невольно возникали в создании девушки, словно болезненные раны, не давая покоя. Если завтра грех Мизэки станет известен всем, ничего не останется. Жизнь до основания разрушится, словно хрупкий карточный домик.Она сейчас… На волоске от ада.
Тихие ритмичные шаги отдавались звоном в висках, будто то был звук обратного отсчëта секундомера до чего-то неотвратимого. Холод кусал босые ноги девушки, пронизывал тело, играя с белой нательной рубашкой, словно с жалкой половой тряпкой. Мизэки казалось, что она дошла до края пропасти, и теперь оставалось только одно — броситься вниз, чтобы уже ничего не видеть и не чувствовать. Еë ноги, так долго ступавшие по пути, выстланном гвоздями, уже совершенно стëрлись — в них не было боли, лишь ощущение омертвения.Пути дальше не было. Жизни не было.
Девушка неслышно проскользнула на кухню, располагавшуюся в отдалëнном крыле дома. Мизэки опустилась на холодный пол рядом с печью, без сожалений сложив листы среди затушенных углей. Спички нашлись легко — один взмах, и на кончике вспыхнул небольшой огонëк. Почувствовав, как что-то в душе окончательно разрывается, Мизэки бросила зажжëную спичку в сторону листов, наблюдая, как пламя перекидывается на бумагу, разгорается, обдавая еë лихорадочным, чрезмерным жаром; безжалостно съедая всë то, что создавалось годами, уничтожая частицы души девушки и превращая их в ничего не значащий пепел. Жизнь больше не станет прежней: не будет того монотонного повторения одного и того же, изолированности и отчуждëнности, замкнутости в своëм ограниченном мирке. Она у бездны неизвестности, к которой планомерно подвела еë встреча с Шисуи, пылкая любовь к нему. Мизэки наблюдала пустым взором за тем, как огонь пожирает бумажки, ощущая, как разрастается пустота в душе, обугленной пламенем переживаний последних месяцев. Предстоящая свадьба с холодным и колким человеком, бурная любовь на стороне, осознание себя как инструмента в достижении замыслов родителей — всë это больно ударило по созданию девушки, разворошëнному, словно пчелиный улей. Надежда на счастье с любимым казалась безвозвратно потерянной: заверения Шисуи о скором разрешении дела виделись глупыми сказками, рассказываемыми лишь из вежливости, для того, чтобы она не шибко расстраивалась. Сознание отказывалось осознавать, что Хидеки, столь хорошо вписывающийся в правила реальности, сидевший буквально пару часов назад в одном помещении с ней, мог так просто уйти из жизни, исчезнуть навсегда… Сделаться вычеркнутым.Нет, в его смерть не верилось. Не его бумага горела.
Мизэки устало прикрыла глаза, чувствуя, как веки опаляет жар догоравших листков, а в висках скручивается проволокой головная боль. Резкий запах гари и золы пробирался в лëгкие, впитывался в дыхательные пути, но Маруяма не обращала на это внимания. Девушке отчаянно хотелось лишь одного: долгожданного покоя и умиротворения, избавления от кандалов, с которыми ей приходилось идти по жизни.Просто стать свободной… Просто…
Отпустить всë.
«Должно быть, это за мной пришли… И следует поступить, как моя тëтя. Да, следует. Хотя и так претензии ко мне не закончатся, но я ничего не увижу уже и не услышу. — тело сделалось каким-то невесомым, потеряло связь с материальной реальностью. Ночь молчала, растворяя девушку в обезличивающей тьме, точно так же, как погружала в себя всë: небо, деревья, их дом. — Будут просто темнота и спокойствие… Я сольюсь с этой вечностью, останусь горсткой пепла, не чувствующей абсолютно ничего…» Чей-то жуткий крик. Он расколол ночную дремлющую тишину, заставил Мизэки затрястись, словно от удара чего-то тяжëлого. Сердце девушки, почти переставшее ощущаться в теле, тревожно заколотилось, ударяясь о клетку рëбер. Возникший на пару жутких мгновений где-то опасно близко, крик так же неожиданно стих, оставив после себя поднявшуюся тревогу. Настороженная этим, Маруяма поднялась на ноги, направившись к непарадному выходу из дома, использовавшемуся в основном слугами. Пронизывающий ветер обдал оголëнные участки тела резким холодом, походящим на очередь маленьких острых игл. Сырой промозглый воздух ударил в лëгкие, делая болезненным каждый вздох. Яркий багряный свет Луны, пробиваясь сквозь кроны деревьев, освещал землю. Чей-то силуэт неподалёку возвышался среди толстых стволов. Мизэки бросилась к нему, пробираясь через густорастущие ветки, хлеставшие по телу. Она всë ближе и ближе. Очертания прояснянились, выдавая личность силуэта. Кудрявые волосы, высокий рост, крепкая фигура… — Шисуи, ты…? — Маруяма отшатнулась, стоило ей заглянуть в глаза любимого — красные, со странным чëрным узором вместо зрачка, они будто излучали опасность. — Мизэки… — голос Учихи нервно дрогнул, очевидно, что тот совсем не ожидал увидеть девушку в этот час. Он моргнул — глаза сделались прежними: чëрными и глубокими — словно не было того зловещего рисунка. — Что ты здесь делаешь? — Я слышала крик… — шагнув вперëд, девушка только начала говорить, как еë нога случайно коснулась чего-то большого, лежащего на земле. …Мизэки виделось всë это сбывшимся кошмаром. У неë едва не остановилось сердце при взгляде на ту отвратительную картину, казавшуюмя чем-то абсолютно нереальным, чем-то, что просто не могло произойти в еë жизни. Ноги подкосились, в глазах потемнело, на задворках сознания слышался чей-то оглушительный крик, должно быть, еë собственный. Маруяма едва сама не свалилась рядом с тем, что лежало на земле, если бы Шисуи вовремя не подхватил тело девушки, лишившейся сознания. …Среди грязной сырой травы виднелся труп Хидеки Комацу, на лице которого навсегда застыло выражение животного страха.