grandson — welcome to paradise
С каждым шагом сердце глухо отдавалось в горле, будто эхом, переставая биться. Пустой коридор с одной лишь дверью, перед которой парню хотелось исчезнуть, испариться, перестать что-либо чувствовать. Его поджидали там, вели словно добычу в ловушку на умерщвление, вот только Бомгю все понимал, собственными руками отпирая тяжёлую дверь. В кромешной тьме подсобки стоял недвижимый, будто затаившийся изголодавшийся хищник, выдаваемый разве что тусклым отблеском крупных очков от красных огней пожарной системы. Бомгю захотел сбежать сразу же, как только мужчина сделал шаг в его сторону, но та сила, что привела его сюда на мучительную пытку, не оставила ему шансов на побег. Ноги, ведомые неизбежной участью, переступили порог, позволяя двери скрыть его, оставить наедине с собственным надвигающимся приговором. — Я заждался тебя, — начал, казалось бы, ласково мужчина, притягивая трясущегося Бомгю ближе к себе за плечи. От его взмокшего тела тошнотворно пахло дешёвым одеколоном, которым будто наспех старались скрыть неперебиваемый запах пота. Бомгю задыхался им, пока мужчина по-собственнически вжимал его тело в своё, грубо изводя его спину и бедра цепкими пухлыми пальцами. Он с силой сжал его ягодицы и мерзко запыхтел на самое ухо, — лучше не зли меня в следующий раз, Бомгю-я. Иначе вместо звонка у Ёнджуна будет одно прелестное видео... Он с силой развернул его к высокому стеллажу и больно пихнул в спину, заставляя оцепеневшего парня пошатнуться и упереться руками в одну из пыльных полок. Бомгю судорожно вздохнул, не успев дать отпор, когда массивная туша мужчины уже упёрлась в его спину, тесно обхватывая тело парня, содрогающегося от каждого прикосновения. Бомгю крутанулся в захвате, пытаясь отчаянно высвободиться, правда толку не было. Как и смысла спасаться из лап чудовища, который внушал лишь одну мысль — молчи и будь послушен, тогда никто не узнает, что ты и сам порочный монстр. Бомгю досадно зашипел, чувствуя, как с силой сжались пальцы на его паху, и как активно тёрлись чужие бедра сзади. — Не надо, прошу, хватит… — скулил парень от ожогов, следы которых оставляли чужие горячие руки на оголяющейся коже. И каждый звук падения одежды был подобен разрывной гранате, ошмётки которой попадали целенаправленно в Бомгю. Все те части его тела, которые соприкасались с насильником, предостерегающе ныли и горели. Он всё понимал — это снова произойдёт. И в тот момент, когда чужие руки жадно вцепились в его нижнее белье и начали приспускать, он сам схватился пальцами за них, препятствуя. Словно бы он мог что-то изменить. Он не мог. — Ты очень упёртый мальчишка, Бомгю-я. Я научу тебя манерам, — слащаво проскрежетали над ухом, и затем без особого труда отшвырнули руки парня в стороны, рывком спуская боксёры в ноги. Бомгю, чувствуя горечь слёз на губах, мог лишь жалобно шептать «Нет, нет, нет» и вжиматься в стеллаж, словно в ускользающую возможность бегства. Будто парень и сам мог стать частью прошлого реквизита и забыться, остаться лишь пыльным воспоминанием на бесчисленных полках. Но стаффовец не давал ему надежды на милосердие, грубо притягивая за бёдра ближе к себе за один рывок. Бомгю всхлипнул, когда ботинок мужчины требовательно упёрся в его стопы, заставляя расставить их шире. Это было унизительно и мерзко, особенно когда он смачно сплюнул себе на пальцы и бесцеремонно прошёлся ими между ягодиц парня, ноги которого от страха подкашивались. Он не хотел переживать это снова. Не хотел испытывать это мерзкое чувство наполненности, режущую изнутри боль, исполосованную чужой гадкой слюной свою обнажённую кожу. Вот только член, который рывком вонзился в напряжённое тело и уже жадно вытрахивал из него остатки сознания, раскручивал мир перед глазами парня словно барабан револьвера для русской рулетки. И сегодня для Бомгю было заготовлено вместо одной — все шесть свинцовых пуль, которые он бы с радостью направил в свою голову наяву.✙✙✙
Сон вновь не шёл. Ёнджун вертелся с одного бока на другой, пытаясь выкинуть из головы кипящие мысли. Он старался не вслушиваться в тишину коридора общежития и периодически не проверять время, которое гласило ровно полвторого ночи. Но то, что он ждал возвращения Бомгю, было очевидно даже для его гордого «я», которое просило лишь сладкого сна и отдыха. Что-то другое просило лишь младшего Чхве. Ёнджун убеждал себя, что тому пойдёт на пользу выгулять собственные мысли и чувства, и тревожить парня сейчас было бы глупо и неуместно. Ведь Бомгю время от времени уходил вот так, один — особенно когда становился слишком нервным и неуправляемым, а после возвращался лёгким и ласковым, и на пару десятков герц тише. Это был его личный способ справиться с порывами эмоций — ночные прогулки, так думал Ёнджун. Так думали и все остальные. Напроситься составить компанию или искать его посреди ночи никто не брался, свыкаясь с его такой периодической необходимостью. Всем иногда нужно побыть в одиночестве, чтобы превратиться из хаотичной свалки в нечто цельное. Вот только что-то изменилось, вышло из-под контроля и дало сбой. Что-то заставляло сердце Ёнджуна болезненно ныть и продолжать разлеплять глаза, вглядываясь в потолок. Он ждал. Ждал Бомгю, который тихо скрипнет дверью его комнаты и скромно прокрадётся внутрь. Аккуратно сложит одежду на стул и юркнет под общее одеяло, греясь после ночной прохлады. А на утро Ёнджун бы вновь увидел его умиротворённое лицо, оттопыренные надутые губы и длинные тёмные ресницы, которые мелко подрагивают во сне. Ёнджун бы вновь взял свой телефон в руки и сделал уже ставшей традицией фото, очередной раз не замечая, как подолгу задерживает взгляд на чужом лице. В 02:06 почти неслышно отворилась входная дверь общажной квартиры. Ёнджун неосознанно перестал дышать, заостряя слух на каждом скрипе половиц за дверью, шуршанием одежды. Он вперился взглядом в дверь собственной комнаты, мысленно отсчитывая секунды до того, как и её отопрут. Но этого так и не произошло, а по звукам — вошедший скрылся в ванне, заглушая все потоком воды из душевой кабины. Потому что Бомгю хотел лишь стереть с собственного тела запах чужого пота и гадкую липкость в промежности, но как бы он ни растирал себя жёсткой мочалкой, оставляя на тонкой коже под ключицами росу кровавых созвездий — он не мог отмыться. Едкий одеколон въелся в нос и не желал покидать его пульсирующую голову, как и фантомные следы чужих рук и присутствие за спиной. Парень вновь чувствовал себя распотрошённым и раскупленным по органам на чёрном рынке по цене дешёвой половой тряпки — разбросанные куски себя самого, которые с грохотом осыпались весь путь из подсобки, никогда не смогут склеиться обратно. И он не Гензель из сказки, чтобы по оставленным крошкам, скрытых от чужих глаз, он мог быть найденным спасителем, который положил бы этому конец. Никто вообще не должен его спасать. Бомгю с каждым часом уверовал в свою участь, будто судьба не жаловала бы ему лучшее за всё, что он делал сам в тайне ото всех. За свою страшную тягу, совершенно неправильную и порочную, которой боишься и дорожишь одновременно; за низменные желания коснуться и быть в руках Ёнджуна, грезя до сладостных стонов и болезненной дрочки в подсобке. За каждую свою провинность перед хёном, которые не смог сам обуздать и искоренить из себя, позволяя пагубной привычке — глазеть неотрывно на старшего и жадно вожделеть его — лишь утягивать в мрачный омут. Бомгю был согласен ненавидеть себя и винить троекратно, потому что так было проще пережить всё, что происходило с ним. Горькие слёзы забирал с собой по пути поток проточной воды, который дробью бил по лицу, но вот его отчаянный вой могла скрыть лишь собственная сжимающаяся рука вокруг рта, строго приказывающая молчать. А Бомгю нужно молчать. Молчать, чтобы видеть день ото дня Ёнджуна снова, и снова, и снова... Чтобы не свихнуться в собственной безвылазной агонии и жалости. Смыв третью по счёту пену с содрогающегося тела, Бомгю покинул душевую кабину. Проходя мимо зеркала, парень заставил себя зажмуриться, но даже это не помогло ему сдержать новый град слёз — его отражение вызывало сочувствие и жалость. На бледных бёдрах темнели голубоватые следы от крепкой хватки чужих пальцев, на запястьях и предплечьях — кольца растёртой кожи от заломов. То, как парень чувствовал себя там, он не хотел думать, потому что увидел достаточно крови в душе и на белье, чтобы пожелать умереть моментально. За сегодня насильник сделал это с ним трижды, будто наказывая за опоздание, которое Бомгю больше никогда не совершит. Его отравленный разум и первородные инстинкты вопили быть послушным, чтобы не обрушить на себя ещё больше истязающих пыток, снежным комом накрывающих за любой проступок. Но эта мучительная боль, эта мнимая борьба с самим собой, которая позволяла препятствовать менеджеру до последнего — то отчаянно упираться в массивные бока сзади, то вырывать руки из захвата, за что наказывался пущим заломом в спине и сжатым горлом — всё это позволяло прежнему Бомгю продолжать быть. Быть, недолго и эфемерно, пока насильник не оглашал новый приговор — их новая встреча не за горами, и Бомгю стоит его слушаться, чтобы не злить и не подливать масло в огонь, который и без того горел адским непотухающим пламенем. Лицо в отражении скривилось в болезненной гримасе, а живот скрутило от собственного никчёмного и замученного вида. Вспышка из проклятой памяти, в которой Бомгю в чёртовой подсобке чувствовал, как насильник вытрахивает из него по третьему кругу собственную сперму, наполняя порцией новой и заставляя излишкам под напором вытекать гадкими струйками вниз к ступням — спровоцировала внезапный рвотный позыв. Парень рухнул на колени перед унитазом и мучительно захрипел над ним, давясь воздухом и слюной. Желудок был пуст, но и без этого спазмы подкатывали к горлу, стоило свежим воспоминаниям выпустить токсины и отравить его. Он даже не догадывался, не допускал мысли, что за дверью всё время его поджидал один дорогой ему человек. Человек, который хотел лишь подловить его из ванной и силой утащить в свою комнату, а теперь стоит абсолютно ошарашенный и не смеет вздохнуть. Ёнджун не хотел тревожить парня до тех пор, пока тот не выйдет сам — но вот уже его глухой вой сквозь слёзы и судорожные всхлипы, которые эхом доносились до его чутких как никогда ушей действовали на старшего как красная тряпка перед быком. А когда он услышал недвузначное кряхтение и сиплый кашель, рука сама легла на дверную ручку и резко отперла дверь. То, что та поддалась и отворилась, нельзя было назвать подарком судьбы. Ёнджун вмиг замер, опустошённый увиденным. Опустошённый и изничтоженный до капли видом его близкого друга, который вжимался в унитаз и так горько плакал, задыхался в немыслимом ужасе. Абсолютно голый, поломанный и изуродованный — его тело покрывали мелкие синеватые и бурые пятна, будто лишай, пожирающий нежную тонкую кожу. Его глаза, которые тот поднял на скрип двери не выражали ничего кроме кромешной боли и страха, а губы лишь лепетали как заведённые: «Не смотри, отвернись, не смотри». Ёнджун не мог не смотреть. Он запоминал эту необузданную ярость, которая рождалась в нём, жарко вспыхивая и разрушая клетки его мозга. Ёнджун ненавидел не понимать, не знать чего-то, оставаясь обезоруженным и бесконтрольным над ситуацией. Будто его дурят, будто ему подарили огромный пазл с заводским браком, в котором отсутствовала пара важных кусочков. Или вовсе ни единой части цельной картины — лишь пустая серая коробка, с ярко обманчивой картинкой на лицевой стороне с надписью: «Чхве Бомгю». Неумелая пародия на младшего продолжала тихо реветь и лихорадочно просить закрыть дверь, забыть всё, что Ёнджун успел увидеть. Но он увидел слишком многое: на знакомом лице ни следа от широкой, раздражающей улыбки со складочками по уголкам, ни былого задора в круглых как два глянцевых шарика глазах, ни глупых, совершенно несмешных шуток, громких воплей и смеха во все горло, которые всегда так докучали старшему и расшатывали нервы. И Ёнджун вновь поймал себя на мысли, что сделал бы что угодно ради былого Бомгю, ради привычного и родного, который кривляет рожицы и наигранно гнусаво перепевает его партии, ходит по пятам и передразнивает каждое нелепое слово или движение. Ради Бомгю, который прилипает к нему своим немигающим взглядом, а не прячет его сейчас за пеленой слёз и влажными подрагивающими ресницами. — Хён, прошу, уйди… — уткнувшись в край унитаза, всхлипнул Бомгю, желая лишь исчезнуть под чужим лихорадочным взглядом, скрыть своё использованное одноразовое тело, которое продолжало гнить и источать, как казалось парню, чужой мерзкий пот и едкий одеколон. Его кожа, будто играя против хозяина, впитывала как губка фантомные прикосновения и тошнотворный запах, заставляя парня отвергать её, всего себя, такого неизлечимо изуродованного и ментально искалеченного. Когда-то она также запоминала и руки Ёнджуна, его близкое присутствие рядом, и Бомгю не знал, за что мог ненавидеть себя сильнее. По правде, он ненавидел себя до предела. Он впервые так сильно желал оттолкнуть Ёнджуна как можно подальше от себя. От ходячего подобия былого себя. — Да что, чёрт возьми, происходит… — глухо проговорил Ёнджун, без сил оседая рядом с плачущем парнем и накрывая его влажное тело руками, чтобы притянуть ближе. Словно его тесные объятия могли задушить в себе ту боль, бьющую через край из Бомгю, такого вялого и безропотно прижимающегося в ответ. Младший смог лишь до скрипа сжимать собственные зубы и челюсти, чтобы не выть так громко во влажную от собственных слёз футболку старшего, запах которого перекрывал все отвратительные, не покидающие его из самой подсобки. Исцеление Ёнджуном и его теплом было так необходимо сейчас парню, что он до дрожи боялся обращения старшего в развивающийся мираж. Может он и вовсе бредил во тьме подсобки или уже сошёл с ума, зарываясь в ключицу Ёнджуна влажным носом, пока пальцы старшего крепко вжимали его голову ближе. Если бы только у Бомгю были силы оттолкнуть его, заставить покинуть и не запоминать его разбитые вдребезги вид и состояние — парень с радостью сделал бы всё возможное. Но треклятые бессильные конечности не могли даже двинуться против согревающих, всеисцеляющих объятий старшего, который тяжело дышал вздымающейся грудью и не ослаблял хватку. Ёнджун, собравшись, насколько возможно, с мыслями, потянул парня за собой, заставляя того встать на некрепкие ноги. — Пошли ко мне, ты весь продрог, — отрешённо бросил Ёнджун, уводя парня под руку прочь от стен холодного кафеля. В его комнате была одежда, которая способна спрятать покрытую мурашками кожу и мягкая кровать, ласково приглашающая в свои покои. У него было всё, что он бы безвозмездно отдал — если бы это только помогло Бомгю хотя бы перестать так горько плакать с опущенной головой. Старший приложил бы все возможные усилия, чтобы младший прекратил прятать от него свои искусанные в кровь губы и все те истязающие причины, которые отражались на дне его кофейной радужки. — Бомгю-я... Бомгю-я, ты мне скажешь хоть что-нибудь? — Ёнджун знал ответ заранее, но всё равно теплил надежду на положительный ответ. Но голова парня перед ним отрицательно качнулась, подводя мнимую черту; старший так и остался стоять на противоположной стороне баррикады, острые наточенные копья которой грозились пробить его грудную клетку за напор и непреклонность. И хотелось бы, казалось, напороться на них, упорно разрывая себя на части, лишь бы дотронуться, прикоснуться к тому тайному, что усердно прятали за гнетущим молчанием и всхлипами. Ёнджун закусил губу до боли, пытаясь сдержать бушующий внутри всепоглощающий гнев от незнания, как тут же был потушен тихой, еле слышимой мольбой: — Прошу, хён, не сейчас, — парень кривил губы, будто собирался вновь разразиться плачем, — мне… очень тяжело. Старший шумно сглотнул, понимая, что надавил достаточно сильно, чтобы почувствовать преступную вину. Терзая себя за напор, Ёнджун вновь мягко обнял парня за плечи, сминая на его острых лопатках ткань собственной застиранной футболки. И, понимая, что это позволило младшему расслабить напряжённые от опасного разговора плечи, хён аккуратно подтолкнул его к кровати, пока сам приглушил свет и улёгся рядом, совсем близко. Потому что в темноте он видел с трудом, а сейчас видеть — было так необходимо: следить за каждой слезой, остатком катящейся по тонкой переносице к виску, за каждым нерешительным взглядом, который Бомгю посмел ему подарить, стоило мраку комнаты окружить их развёрнутые другу к другу тела на кровати. Ёнджун чувствовал, как собственное сердце глухо рвётся изнутри, ломая что-то, кажется, рёбра и сдержанность, потому что он не мог не коснуться Бомгю вновь. Казалось, что ему просто необходимо сейчас утереть чужие солёные дорожки саморучно, также, как и притянуть парня ближе к себе, нашёптывая на ухо тихое: «Не плачь, только не плачь». Но младшему объятия не делали ни лучше, ни хуже, потому что Бомгю уже не знал и сам причин для слёз — новые принадлежали хёну, который был так по-настоящему близко и открыто перед ним. В самый необходимый момент в его жизни. В самый ужасающий и страшный. Мама Ёнджуна всегда прижималась губами к его лбу, когда тот в детстве не мог перестать плакать — и ему захотелось подарить то же тёплое умиротворение и Бомгю, повторяя старую привычку родительницы. Он уткнулся губами сначала в чужой висок, а затем мазнул поцелуем по нахмуренной складке между бровей парня и понял — работает. Бомгю судорожно вздохнул, обмякая и прижимаясь ближе, пока Ёнджун продолжил мягко касаться губами его подрагивающих солёных век и напряжённых бровных дуг. То ли кромешная темнота делала его таким отчаянным, то ли собственное желание собрать поцелуями как можно больше чужой боли с собою, стереть её следы с лица друга, который и сам терялся от жара дыхания на своей коже и несмело подставлял влажную от слёз щёку. Ёнджун не был против собрать влагу и оттуда тоже, утыкаясь губами во всё ещё мокрую переносицу и кончик носа, который Бомгю предоставил ему самостоятельно. Было бы правильнее, было бы дружественнее утереть лицо парня пальцами, осторожно стирая последние льющиеся дорожки слёз, но руки были слишком заняты объятиями, которые были ответны и согревали, не давая ладоням отпустить источник тепла хотя бы на секунду. У обоих голова шла кругом — у Бомгю от всего на свете, от сотрясающих его жизнь событий, от пугающей своим существованием подсобки, от контролирующего и измывающегося над ним мужчины, от постоянной головной боли, рёва навзрыд и сорванного горла. А у Ёнджуна был лишь младший в голове, такой как никогда несчастный и замученный, с заплаканными глазами и осипшим голосом. Младший, который так отчаянно подставляет солёную саднящую кожу под исцеляющие поцелуи и почти не плачет. И Ёнджун целует, и целует, и целует вновь, кратко и аккуратно, будто маленького ребёнка, которого боишься обидеть и напугать излишним напором. Трогательный момент, подпёртый остриём ножа, которое опасно блеснуло гранью и пустило первую каплю крови, стоило Ёнджуну увлечься в обезоруженной слепоте. Увлечься моментом, утонуть в умиротворённом тепле и понимании, что Бомгю действительно затихает и успокаивается. Да и сам младший в неосознанном порыве тянется к хёну и подставляет себя слишком откровенно и опасно — Ёнджун наугад во тьме снова мягко касается его, понимая, что губы опаляются как от ожога — он поцеловал парня в уголок рта и растерялся, не в силах сообразить, как мог так оступиться. Как мог дойти до такого, что почти действительно поцеловал его. — Прости, я-… Бомгю был растерян не меньше, чувствуя пульсацию ударившей крови в голову. Случайный полупоцелуй вскружил голову, и парень старался что было сил не выдать своего трепетного взгляда и учащённого дыхания. — Н-ничего, хён… Ёнджун разглядывал еле различимый силуэт младшего в мраке комнаты, пытаясь разобраться, отчего его так неотрывно приковало к приоткрытым губам и влажному взгляду напротив. Почему в груди настоящий тайфун из неизвестных ему чувств и странного притяжения к парню, который продолжает глазами молить о чем-то, выпрашивать. Почему наперекор здравому смыслу тянется к его пылкой, горячей щеке и целует, будто в этом осталась необходимость — ведь Бомгю уже не плакал, лишь прикрыл глаза от жаркой близости и рвано дышал ртом, утопая в этом интимном мгновении. Старший даже самому себе объяснить не мог, почему продолжает покрывать невесомыми поцелуями лицо Бомгю и не задаётся вопросом о правильности и сдержанности. Не задаётся вопросом, почему же младший так безропотно подставляет раскалённую кожу и не отталкивает. Мог ли Ёнджун остановиться, а главное — хотел ли, не видя на своём пути и намёка на сдерживающие препятствия? Продолжая мазать губами по высоким скулам парня, его вискам, прикрытым векам, всё ещё солёной переносице, старший медленно, но верно возвращался к источнику тихого, еле различимого шёпота: «Хён… х-хён…». Его будто звали вернуться. Приглашали и ждали с распростёртыми объятиями. Ёнджун, прокрадываясь по носогубной складке вниз, замер в нерешительности. Эта раздразнённая тяга к неизвестному мучила, испытывала его: в итоге пытливое любопытство взяло верх, и парень сдался. Отпустил себя и накрыл своими губами чужие, подрагивающие и мягкие. Ёнджун слышал, как Бомгю шумно втянул носом воздух и застыл, не веря в то, что между ними происходит. Старший тоже старался не думать о таких сложных вещах сейчас, медленно отстраняясь, чтобы взглянуть на результат своих научных исследований — взгляд Бомгю смущённо бегал по его лицу, а грудь тяжело вздымалась, будто после кросса. И Ёнджуну до волнительных мурашек понравился такой младший. Поэтому он целует его ещё раз, чувствуя, что на встречу тоже прильнули, совсем робко и несмело, укладывая трясущуюся руку на плечо. Они не переходят границ, лишь изучающе сминают поочерёдно губы друг друга и опаляют жарким дыханием. Ёнджун соврал бы, если бы сказал, что не хотел быть настойчивее и безрассуднее. Но он усердно отгоняет от себя навязчивые мысли, которые пробуждают в его теле электрические сигналы сомнительного характера. Очень сомнительного и далеко не дружеского. Бомгю мог лишь плавиться и терять рассудок. И каждый раз, когда хён всё решительнее льнул к его губам, парень убеждался, что точно бредит где-то во тьме подсобки и ловит галлюцинации своей самой трепетной мечты — быть с ним настолько близко и откровенно. До замирания сердца, до нехватки дыхания, до головокружения. Настоящим поцелуем это назвать было сложно из-за обоюдной растерянности и неуверенности в том, что они делают. Под покровом ночи позволительно быть смелее, чем нужно, и идти на отчаянные, рисковые шаги, чему Ёнджун и следовал. Спросит ли Бомгю его, что он вытворяет с ним, как скоро оттолкнёт, упрётся руками в его грудь и всё закончит? Дойдёт ли до обоих парней вся неправильность ситуации, в которую они саморучно друг друга утянули, продолжая мазать губами по чужим, не желая останавливаться? Ёнджуну нужно было отстраниться, пока не стало слишком поздно и ещё более запутанно. Пока завязывающийся узел в его груди вконец не затянулся и не укоренился под клеткой из рёбер. Пока рациональные мысли в его голове, взывающие к трезвости и ясности, совсем не покинули его затуманенный томным мгновением разум. Таким приятным, будоражащим кровь моментом. Старший совсем нехотя и медленно, мягко выцеловывая напоследок припухлые губы Бомгю, отстранился, касаясь острым носом кончика чужого. Он всё думал, как завуалировать произошедшее в более-менее целомудренное и дружеское, но не находил сил даже отвести взгляд от чужих пронзительных глаз. — Нужно поспать, Бомгю-я, завтра съёмки, — шепнул хён вместо внятных объяснений и поиска причин своих действий, проводя пальцами по щеке парня в последний раз. — Засыпай. Младшему, такому зацелованному и обогретому в объятиях, с бушующим сердцем и кипящей головой, тяжело было притвориться умиротворённым и быстро заснуть. Тяжело было перестать думать о чужих губах, оставшихся жарким пятном на раздразнённой коже; перестать возвращаться в момент их интимного откровения, который будто якорем удерживал Бомгю в сознании. Парень мог лишь прикрыть веки и притихнуть, притворяясь спящим, не зная, что старший делил с ним пополам причины волнительной бессонницы. Ёнджун думал, что утром обязательно поговорит с ним обо всём. Вновь заберёт к себе и не отпустит до тех пор, пока тот всё ему не выложит. Не выпустит, пока младший не ответит, почему по итогу был так же страшно не против и податлив, как и сам он. Очередная странность, которую парень осознал, что уже несколько ночей подряд угасающее в дремоте сознание сопровождают одни лишь мысли — и все о младшем Чхве, которые не вырвать, не выкорчевать. Да и сопротивляться им, если честно, больше не хотелось. Вот только, разлепив глаза с первыми лучами раннего солнца, Ёнджун вновь признал неуютное одиночество в собственной кровати. Даже сиротливый канцелярский стикер, который лежал с краю на соседней подушке с кратким «고마워», не вселял надежду, что он наконец получит необходимые ответы.✙✙✙
Бомгю не знал, что ненавидеть себя ещё сильнее после всего произошедшего вполне возможно. Он каждый раз поражался собственному нескончаемому рвению пробивать очередное дно своими поступками и решениями — прямо как сейчас, упорно игнорируя присутствие хёна и его волнительные взгляды в перерывах между рабочим хаосом. Съёмочная группа и стафф крутились между ними, словно муравьи с добычей, поправляя их причёски едким лаком, который делал локоны почти пластмассовыми на ощупь, и по второму кругу промакивали кожу на лице слоем тонального крема. Режиссёр без устали наставлял на необходимый для записи настрой, заставляя участников вспоминать самые ужасающие и гневные моменты их жизни. У Бомгю подобного было сполна, груда свежих и мучительных воспоминаний, поэтому с яростью отшвыривая реквизитный мусорный мешок для необходимого кадра, он вновь слышал лишь хвалебные отзывы и комплименты. Знали бы они, что он не играл. Знали бы они, как сильно он хотел взаправду смешать себя с тем хламом, что его засасывал. Похоронить себя под ним метров так на шесть и задохнуться. Субин, стоя в стороне, удовлетворённо наблюдал, как Бомгю, казалось, возвращается в норму, отдавая всего себя на персональной съёмке, с которой чудесно справлялся. Тэхён был слегка наблюдательнее, и то по случайности, потому что странная просьба его друга этим утром, которого он встретил проскользнувшим из комнаты Ёнджуна, о «рассасывающей гематомы мази» не могла не спровоцировать его вопрос: «А что случилось?», который так и остался без ответа. Даже украдкой подглядывая, как парень вёл себя зажато и отчуждённо в общей гримёрке, переодеваясь в подготовленный стилистами образ, Тэхён заметил, что что-то не чисто. Например, его тело, которое то тут, то там было покрыто синеватыми мелкими отметинами неизвестного происхождения. Если бы парень просто оступился и покалечился, каким образом он получил бы такие странные повреждения в области бёдер и предплечий? А потом Тэхён понял, что не единственный, кто подозрительно косится на Бомгю — Ёнджун также исподтишка наблюдал за ним, пытаясь выцепить его взгляд в толпе окружающего их стаффа. Кан умело сплетал в голове логические цепочки, делая нерешительные выводы о парнях, что часто проводили ночь вдвоём. В одной кровати. Вместе. А теперь, видя недвусмысленные отметины на теле своего друга, Тэхён даже ужаснулся догадке, к которой пришёл, правда всё равно не складывалось. Какой-то пазл головоломки всё никак не вставал на своё место — ведь если бы его согруппники… действительно были✙✙✙
После изнурительных многочасовых съёмок Ёнджун, со звенящей болью во всём теле, чувствовал себя не лучше высушенного овоща. Он выдохся и в эмоциональном плане тоже, не только потому, что необходимо было играть дерзкого парня и кривить губы в подобии гадкой улыбки, которые совершенно не желали через силу двигаться. Ведь он хотел лишь лечь на сценичный холодный пол и сравняться с землей, забывая весь мир вокруг. Но было то, что придавало ему сил — их общий с Каном секрет, который до этого мог отравлять лишь его разум, не находя выхода и понимания. Ёнджун думал, что лишь бредит и неправильно соотносит факты с действительностью, что у Бомгю могло происходить что-то более приземлённое, например, тайные отношения с неизвестной старшему незнакомкой или что-то в подобном роде, но точно не то страшное открытие, к которому подтолкнули слова Тэхёна. И теперь, обдумывая всё это, старший лишь сильнее убеждался в истоках горьких слёз Бомгю, в причинах отметок на его теле и затянувшемся молчании. Вот только… почему он действительно молчал всё это время? Почему не обратился за помощью, очевидно ему необходимой, лишь продолжая хранить мучительный секрет от чужих глаз? От Ёнджуна в частности, как ему казалось. Ведь просьбы «Отвернись, не смотри» никак не конвертировались в «Прошу, помоги мне», и, вполне вероятно, даже этому была причина. Причина, по которой тот держал рот на титановом замке, а ключ выкинул в Марианскую впадину. Чем ему угрожали, или шантажировали — Ёнджун не мог допустить даже мысли, потому что не понимал, что так сильно могло пугать младшего. Что могло быть страшнее, чем собственное повторяющееся изнасилование без точек останова и условий выхода из адского цикла. Он сжимал в кармане джинс оставленный ему утром стикер и набирался решимости заговорить с Бомгю, когда они окажутся в машине по пути в общежитие. Заговорить хотя бы о том, что произошло между ними и почему тот не остался после пробуждения, стыдливо избегая его на протяжении всего дня. Не добавил ли Ёнджун самолично масла в огонь своей несдержанностью и не напугал ли он забитого парня лишь пуще? Но даже этому не дано было случиться. Ёнджун не успел его нагнать быстрее, чтобы попрепятствовать происходящему на его глазах — Бомгю вели под спину к другой машине, которую водил грёбаный новый менеджер. Собственно, именно его фигура и возвышалась над младшим парнем, заставляя того послушно двигаться к приоткрытой двери. — Бомгю-я! — выпалил Ёнджун, когда парня подтолкнули к пассажирскому сидению. Тэхён поравнялся с ним, желая подтвердить общие со старшим догадки и не прогадал — острый взгляд стаффовца врезался в Ёнджуна как многотонный молот, полный неприкрытого раздражения. Его рука, покоящаяся на плече Бомгю все это время, незаметно сжалась в недобром жесте, будто предостерегая от необдуманных фраз. Поэтому парень лишь молча встретился, кажется, впервые за весь день, с взволнованными и обеспокоенными глазами хёна, который поджимал губы, стараясь не сорваться и не выдать себя. Не выдать того, что уже и так всё знал, без объяснений и молящих глаз младшего. — Бомгю-я, поехали вместе. Иди сюда! «Прошу, иди ко мне». Ёнджун задыхался от страха отпускать парня в лапы стоящего рядом зверя, отчаянно надеясь, что тот сделает шаг навстречу. Сделает шаг и позволит Ёнджуну его спасти, вытянуть из раскрытой пасти плотоядного хищника. Но его план с крахом провалился, стоило Бомгю кратко отрицательно качнуть головой, скрывая в нахмуренных складках меж бровей весь свой страх и сожаление. Каждую причину, по которой Ёнджун выглядел так досадно и потерянно. Бомгю вытянул уголок губ, желая выглядеть непринуждённо и громко заговорил в ответ. Так, чтобы его точно услышали: — Не, хён, я поеду один. Мы… с менеджером уже договорились, — с этими словами и ускользающими следами улыбки, Бомгю скрылся в машине под громкий хлопок пассажирской дверцы. Мужчина, проходя за руль, бросил на Ёнджуна крайне красноречивый, почти победный взгляд, выбивая из лёгких парня остатки кислорода. Слишком поздно. Капкан захлопнулся.