/— Ты понимаешь, что творишь?/
Люмин было двенадцать, если она правильно помнит. И нет, она не понимает, она искренне не понимает — девочки в её классе уже тогда обсуждали отношения, что не так? И почему из всех людей отцу её сдал Итэр? Люмин бы его винила, но беспокойство в его глазах заставило почувствовать, что что-то не так с ней. У мамы взгляд всегда был ласковый, у отца в глазах она не видела даже намёка на нежность. И Люмин сама себя за это ненавидела — уже не почти, а в полной мере. Но покорно стояла, с позором выслушивая, как её отчитывают за то, что она просто встречалась с каким-то мальчиком… Она до сих пор помнит, какая ярость с толикой отвращения плескались в чужой душе, когда ей говорили, что она должна быть умной дочерью. Синяки на руках не сходили около трёх недель. Осадок от чужих чувств не сходил гораздо дольше. Она не понимала. Сейчас тоже не может понять. Она просто не хотела бы вспоминать это. Она не злилась на Итэра (или злилась? Она не помнит), но больше никаких секретов ему не вверяла. Мечтательность и рассеянность в её взгляде, кажется, выцвели тогда. Люмин нужно было учится. Люмин нужно было быть хорошей. Мама бы ей гордилась. Так ведь? Её убеждали, что гордилась бы, но она не верила. Откуда такая непоколебимость в словах, сказанных за другого человека? Люмин не могла этого знать. Зато с детства знала, что чётные числа — символ умиротворения и покоя. Поэтому на могилы приносят чётное количество цветов. Люмин не плакала. Люмин никогда не плакала, стоя возле могильной плиты. (Все слёзы она пролила у больничной койки, цепляясь за руки, из которых сквозь пальцы ускользало тепло.) Итэр не умел поддерживать — он сам нуждался в поддержке. Он просто был рядом. Люмин правда ценила его и ценит — они брат и сестра, как никак. Но Люмин иногда разочарованно думает, что не существуй никогда этого мальчишки, она бы была в лучах солнца, а не блеклым отблеском. И, может, тогда её жизнь была бы чуточку ярче и примечательней, чем сейчас? Итэр не был плохим братом, но обладал всем на свете — моментами из жизни, которых не так много, как у одноклассников, но всё же. И друзьями. Потому что в школе ему было достаточно быть красивым и понимающим мальчиком, чтобы к нему уже клеились влюбчивые девочки. И как бы Люмин им не дорожила, в душе холодком поселялась завистливая мысль, которую та сокрыла в себе, не в силах оборвать на корню. И каждый раз, когда на него смотрели с восхищением, каждый раз, когда хвалили, каждый раз, когда трепали по золотым волосам, каждый чёртов раз Люмин думала, почему он. Почему не она? Брат мог ошибаться с десяток раз, для неё оплошность была непростительной. Почему мальчишка получал любовь за просто так, а ей всегда было необходимо её заслуживать? На улице окончательно темнеет, и каждый следующий шаг даётся ей с огромным трудом — перебороть себя, не развернуться и не уйти. Она всё думает, как рассказала бы о своём приключении Итэру, хвастливо и вздёрнув подбородок. Твердила бы, какая же она, на самом деле, храбрая. Он бы точно упрекнул, что её храбрость граничит с безрассудством. Люмин бы точно посмеялась, всё ещё до дрожи гордая собой. Люмин хотела бы после рассказать ему обо всём. Заглянуть в лицо и насмешливо выдать, мол, смотри, братишка, на что я способна. Я не та девочка, которая из робких. И у меня впереди жизнь, которая редко кому-то светит. Потому что не каждый решается жить так, как хочет. Смотри, я превзошла тебя, я смелее, я гораздо лучше. Только вот в груди неприятно покалывает от понимания, что Итэра рядом больше не будет. И она ничего ему не расскажет. Вместо всех слов, которые она хотела бы оставить ему, вместо огромного комка мыслей и чувств, вместо всего, что она могла сказать, она написала только одно. «Прощай». Ниже была оставлена потёртая фотография, которую Люмин берегла у себя. На снимке им пять. Они оборачиваются, замирая рядом в белых кепках и с мороженным в руках — настолько похожие, что не отличишь. Только Люмин смотрит в растерянности в объектив, а Итэр успевает приобнять её и улыбнуться — даже на детской фотографии, даже в этом воспоминании он её превзошёл. Может, поэтому эту фотографию Люмин терпеть не могла. И всё равно ведь хранила. Потому что это, кажется, один из немногих снимков, сделанных мамой. И Люмин грустно улыбается своим мыслям — если бы та знала, что её дочь сейчас вытворяет, то навряд ли бы ей гордилась. Вот в этом-то она уверена. Лучше бы она вовсе не оставляла Итэру никакой записки. Лучше бы она исчезла бесшумно. Интересно, как скоро они заметят? Как скоро хоть кто-нибудь заметит её пропажу? Холодно. Люмин натягивает на голову капюшон и сутулится. Всю жизнь ощущать себя выбитым звеном системы, которое никого не интересует, а после почувствовать, будто внимание целого мира приковано к тебе, оказывается не трепетно и волнительно. Это панически страшно. Ветер гладит её по затылку, встречая её на платформе. Она всё ждёт, когда и он бросит ей пыль в глаза, но тот верным другом следует за ней след в след, оставаясь попутным — прямо как та феечка в её зарисовках под кончиком карандаша. Город пасмурный, город дождливый, город будто пытается помочь ей — скрыть завесой дождя, чтобы никто не знал, куда она уходит. Люмин пытается не думать о том, что её ждёт или не ждёт. Люмин рвано выдыхает, остановившись. Шестой вагон. Ей нужен шестой вагон. Разговор с кондуктором выходит скомканным и нервным — он смотрит на неё, и Люмин под взглядом пылает, готовая к тому, что её сдадут. Что вышвырнут обратно. Не пустят внутрь. Ей кажется, будто весь свет готов её предать и подставить. Но ей протягивают билеты, улыбаясь и оповещая, с какой стороны находится её место. Люмин перешагивает порог вагона, зябко кутаясь в промокшую кофту — стоило надеть куртку, но времени подумать об этом не было. В поезде тепло, и она не может понять, руки подрагивают от холода или от бушующих в груди чувств, потому прижимает их к себе, ускоряя шаг, и не понимает, правильно ли то, что она делает — это ли та мнимая свобода, которая раз за разом утекает сквозь пальцы или- Она не сразу понимает, что произошло. Переступает с ноги на ногу, отскочив куда-то вперёд и едва не споткнувшись. А вот девочка, на которую она налетела, почти упала. Облокотилась на стену, врезавшись чехлом — послышался гулкий дребезг гитарных струн. — Извини, — бросает она раньше, чем Люмин успевает сделать это первой. Ей стоит ответить, но она молчит, всматриваясь в лицо — любопытство берёт верх. Заплетённые в косички волосы и зелёные яркие-яркие глаза — Люмин правда думала, что это девочка. Но, кажется, это парень. У Итэра тоже когда-то волосы были длинными… тоже заплетённые в косичку. И он, кажется, хотел отрастить, но раз за разом отстригал. (Люмин отрезала волосы выше плеч, потому что терпеть не могла, когда её пытались заплетать чужие руки — не материнские.) Он, кажется, хочет сказать что-то ещё, неловко потирает шею, но Люмин с заминкой просит прощения и отворачивается. Поддевает кончиками пальцев края капюшона, натягивая сильнее. Ей кажется, что целый мир сейчас следит за ней — глядит из мрака чёрной кошкой, щурящей глаза и готовой перебежать дорогу. Ей страшно до дрожи за свой опрометчивый поступок. И что-то внутри разрывается и тянет обратно, к двери вагона, к промокшей улице и месту, который с детства она называла домом. Понятие дома размывается, понятие дома напрочь ломается и путается. Она не знает, что такое дом, но хочет обратно, потому что не знает, что будет делать. Она хочет обратно, потому что знает, чего ожидать — грёзы о иной жизни и побеге начинают казаться ей не слащавыми и возвышенными, а пустыми, готовыми рассыпаться на осколки и поранить. Она хочет обратно, потому что единственный человек, с которым она была готова сплетать руки, остался там, за ширмой дождя и по другую сторону окон вагона. В городе, который она, окрылённая порывом, покидает. Она могла испытывать неприязнь к Итэру неоднократно, обвинять его в том, что он сам не выбирал, но… внутри неприятно щемит. Что если… Если она больше никогда его не увидит? Люмин не любит, когда о близнецах говорят как об одном целом. Но эти слова правдивы. Близнецам сложно найти круг общения, с которым можно разделять эмоции — им достаточно просто друг друга. И эта тесная связь, тянущаяся за ними с рождения, способна порушить любые другие взаимоотношения. Это считается чем-то плохим, потому что зачастую они проживают схожие жизни. Это считается чем-то плохим, потому что они сторонятся других привязанностей. У Люмин в мыслях сплошное противоречие — она бы хотела ещё раз его увидеть, но она не хочет, чтобы он её искал. Она бы хотела поддерживать с ним связь, но её ждёт совершенно другая жизнь, обрезающая все старые связи. Она обижена на него, она завидует ему, но он её брат, и испытывать к нему ненависть она не способна. — Постой. Она оборачивается. Боязливо и резко. Выбитая из своих пожирающих мыслей. Всё вокруг кажется угрожающим, но может ли быть злым мальчишка с таким ярким взглядом и запутавшимся в кончиков волос неба? Если может, то почему, то кто научил его с такой светлостью улыбаться? — Ты обронила, — он протягивает ей спутанные наушники. Люмин невольно тянется к карману кофты, ища подвох, но наушников там не находит. Мальчишка глядит на неё из-под ресниц и улыбается второй раз — он искренне это делает? Почему? Люмин с неуверенностью забирает протянутую ей вещицу из его рук, и уголками губ изображает ответную улыбку. Получается слабо. — Спасибо. Его ладонь оказывается шершавой — она невольно удивляется этому открытию. Ей казалось, что у мальчика руки будут нежными, но мельком задев открытую часть, она чувствует, что та сухая и грубая. Мальчишка поглядывает на неё, и во взгляде мелькает беспокойство. Кажется, почувствовал и страх, и беспомощность — насколько разительными они были, раз одного робкого прикосновения хватило, чтобы их прочувствовать? Может это Люмин не умела сходу понимать, деля эмоции преимущественно с одним человеком, но чужие чувства она не разобрала совсем. Ей это кажется очередным плевком мира в лицо, но она подавляет в себе колющее чувство неполноценности и неприязни. Ничего. Ещё научится мгновенно читать людей. До любых его вопросов она уходит — делает шаг по поезду в поиске места. Внутри всё сжимается и клокочет. И как в фильмах люди, решающиеся на безрассудство, выглядят такими зачарованными и твёрдыми в своих действиях? Люмин собирается с мыслями выдыхает. Она уже решилась, и отступать некуда. Теперь шаг назад ощущается шагом в пропасть, с каждой минутой становящейся всё шире и глубже. Люмин не знает, будет ли лучше, но будет не так, как раньше — этого ли не более чем достаточно? Она находит место в череде кресел, садится у запотевшего окна и разбито смотрит. Потирает его рукавом. По другую сторону стекла разводами текут капли дождя, застилая обзор подернутой пеленой./«Найдёмся уже в вагоне, хорошо?»/
Она перечитывает сообщение несколько раз и думает, не глупая ли это шутка. Он не может не прийти, так ведь? Просто поиздеваться, забавы ради, и не прийти. Он так не поступит. Решится на что-то в одиночку — поступок не из лёгких. Поэтому, если выяснится, что он не придёт, что всё это жестокий розыгрыш над дурашливой девочкой, которая никогда в своей жизни так безнадёжно кому-то не изливала душу, то Люмин… Правда, она совершенно без понятия, что будет делать. Потому что она не хочет оставаться одна. Потому что когда ты делаешь, даже самые абсурдные вещи, с кем-то, то появляется уверенность в правильности принятых решений. Грань правильности шаткая, но плевать — она уже перешагивает любые пороги, зацепившись за другого человека, что ей терять? Её жизнь никогда не имела смысла, её жизнь никогда не принадлежала ей, так пусть хоть какой-то её отрывок будет только свобода. — Искала? Он всё же сдержал слово. Он здесь. Он правда здесь. Люмин поднимает на него взгляд, пока внутри всё трепещет. Она видит его, стоящего всего в шаге, и если Люмин потянется рукой, она сможет его коснуться. И глаза у него светлые-светлые... как небо. Люмин невольно вспоминает мальчишку, в которого когда-то влюбилась, и зачем-то сравнивает — знает, что не совсем правильно сравнивать двух совершенно разных людей из разных отрывков жизни, но не может не делать этого. Люмин всё ещё кажется, что никто ради неё не способен идти на жертвы. Любить же — значит жертвовать, да? Люмин не знает. Но знает, что того парня она навряд ли когда-то увидит, зато есть этот. И это лучше, чем ничего. — Дайн? Она уточняет это на всякий случай — она без ответа понимает, что это он./«Если бы я предложил сбежать, ты бы разделила этот путь со мной?»/
И не может перестать на него смотреть./«Да»/
Это правда одна большая и несусветная глупость — они как несчастливые герои истории, которые даже толком друг друга не знают, и... это прямо-таки история, где какой-то самонадеянный паренёк может перевернуть всю твою жизнь за секунду и осчастливить простым своим существованием. Люмин уже думала об этом, глядя на мир по другую сторону стекла своей комнаты. Люмин гадала, бывают ли в жизни такие истории, но сейчас она буквально её проживает. А у таких историй в жизни бывают хорошие финалы? Эта мысль вытесняется другой. Он всё-таки пришёл. Растрёпанные от дождя и ветра волосы, сейчас больше подобные соломенному перевёрнутому гнезду, её немного забавят. Интересно, у неё сейчас так же? Он всё равно кажется ей чудесным. — Не оправдал надежд? Его голос звучит с толикой искрящегося смеха, который он намеренно пытается скрыть. Он склоняет голову немного набок, ожидая приговора, но от брошенной фразы у Люмин екает сердце. Интересно, она ведь не оправдала надежд Итэра, что он о ней теперь думает? Она же должна быть хорошей сестрой, но… — Как жаль, — добавляет он, поддерживая образ. И садится рядом, поглядывая на неё искоса, и нарочито грустно вздыхает. Люмин не сдерживает смешок. — Я думала, ты будешь прекрасной дамой, — подыгрывает она. Длинное чёрное пальто и тёмно-синяя кофта под ним — ему определённо идёт. Она его представляла в чём-то похожем, — А ты, оказывается, парень. Я расстроена. Ни капли она не расстроена. Серьёзно, можно ли расстроится такому человеку, ураганов ворвавшемуся в жизнь и изменившему все привычные устои? В этой ситуации подойдут любые слова, но точно не «расстроена». — С чего вдруг я должен быть дамой? — Ну, некоторые девушки же выдают себя за парней, — фыркает она. Переписываясь с ним, у неё скользила такая мысль, но развеивалась каждый раз. Он не стал бы ей лгать. Она не знает, почему так верит в это. — И если бы я был девушкой? — Было бы куда драматичней, — Люмин прерывается задумчиво, складывая в голове абсурдный сценарий, — Ты бы раскрывал мне свой страшный секрет, а я сидела и думала, что новая очаровательная спутница украла у меня сердце. — То есть у меня нет шансов? Люмин ухмыляется. И надеется, что ничто в ней не выдало отголоска грусти. Люмин не уверена, что кто-то может её любить. Потому что Люмин сомневается, что она способна любить кого-то. Может, когда-то и было иначе, но сейчас Люмин кажется, что внутри у неё окончательно сломался механизм, который у других людей есть. Люмин чувствует себя неправильной. И она не знает, откуда в ней это чувство. Люмин сожалеет о всех вещах, которые сделала и которые не решилась сделать. Но она отвечает ему, не желая портить момент. Просто и ненавязчиво: — Посмотрим. Дайн оказывается куда выше, чем она думала — почти на голову Люмин уступает ему в росте, хотя они погодки. Люмин невольно тянется его обнимать, заваливаясь на плечо — это происходит быстрее, чем она это осознаёт. Он выглядит уставшим — у него едва различимые синяки под глазами, но сам взгляд кажется блеклым. Они в равных условиях. Они вместе перешагнули грань, зацепившись за безрассудство. Но никто из них не предлагает оставить свою затею. Хотя он, вероятно, тоже об этом думает. Люмин больше ничего не говорит. Если честно, говорить ни о чём не хочется. Всё время, предвещая встречу, она хотела сплести руки, поделиться всеми мыслями и чувствами — хоть кому-то осознанно и полностью открыть душу. Но сейчас она этого не делает. Сейчас она взволнована и испугана, так зачем ей разрушать чужую безмятежность? Внутри всё сжимается от неприятного холодка. Пальцы подрагивают, впиваясь в обивку кресла, и Люмин выдыхает. Она смотрит с вызовом на пасмурное небо через мутное стекло, прямо как смотрела когда-то через окно комнаты. Она смотрит на город, который покидает. Она никогда не вернётся. Она никогда не вернётся, потому что это её решение. Ничто её не удержит. Всё будет хорошо. Теперь всё будет хорошо. Поезд трогается, пересекая точку невозврата, и Люмин вглядывается в сумрак, переставший быть таким нагнетающим, следящим за ней и готовым напасть. Люмин думает, что теперь она точь-в-точь как девочка из выдуманных ею же историй. И она, живя в том мире, точно бы получила Глаз Бога (Люмин так прозвала эти артефакты, выводя на них узоры и окрашивая цветами элементов) за свою храбрость. Люмин впервые за день чувствует на душе чувство, отдалённо похожее на уверенность. Ей не страшно, ей совсем не страшно. Ладно, может немного страшно, но... она решилась. Это ведь главное, так? Дайн выглядит задумчивым и совершенно спокойным, но Люмин думает, что тот тоже немного волнуется. В такие моменты можно не волноваться? Люмин поглядывает на его руки и думает, если сплетёт пальцы, он никогда не отпустит её ладонь? Доверие. Звучит как что-то сложное, далёкое от неё и незнакомое. Но Люмин думает, что всё же доверяет ему, доверяет кому-то полностью впервые в жизни. Люмин никогда не была из смелых. Раньше. Но сейчас ей хватает честности признаться самой себе, что такой исход её устраивает. Речитативы поезда оказываются куда более романтичными, чем когда она видела их в подростковых фильмах. Она… прямо как главный герой одного из такого. Не третьестепенный персонаж, который мелькает в начале серой мышкой и больше никогда не появляется, а тот, что задаёт истории темп и прокладывает ей вектор. Она не чувствует себя призраком. Она чувствует себя значимой. И это приятно отдаёт в груди, разливается теплом и согревает. Они доедут ближе к утру. Та девочка, которую кто-то мог заметить в школьных коридорах, та девочка, которая смотрела сквозь призму стекла во двор, казавшийся ей целым миром, где другие сплетали руки, обнимались и дарили друг другу объятия, та девочка, которая должна соответствовать всем ожиданиям… пропала навечно. Той девочки больше не существует. Светлячок скрывается в предрассветном небе за тысячи километров. И сейчас ей кажется, что это — лучшее, что могло с ней случиться. Она никогда не вернётся в место, которое её научили считать домом.