I Need Somebody

      — Могу задать вопрос?       Сяо делает вид, что не услышал.       В отместку ему прилетает в плечо лёгким тычком и «просыпайся, бестолочь» раздаётся над ухом уже чуть громче. Что-что, а называть его бестолочью — высшая степень наглости.       Но Скарамучче можно.       — Уже задал, — протягивает Сяо, утыкаясь лбом в сгиб локтя. Кто бы мог подумать, что за партой может быть так удобно?       — Душнила.       Сяо не видит этого, но более чем уверен, что Скарамучча закатил глаза. Пожимает плечами, после чего чувствует, как его пихают вновь — на этот раз ощутимей.       Скарамучча со скучающим видом перебрасывает ручку меж пальцев, и недовольный взгляд разбуженного с безразличным «отъебись» его ничуть не смущают. На самом деле, Сяо даже удивлён, насколько сильно люди раскрываются в общении. В плане, сейчас Скарамучча совершенно не похож на того неуверенного и неприветливого парня, у которого он стрелял на улице сигареты.       — Так могу или нет?       Сяо обреченно вздыхает. Наглость, это, конечно, второе счастье, но почему сейчас?       — Спрашивай.       Он потирает глаза, посматривая на время — до следующей пары его уйма. Мог бы потратить на сон.       Нет, ну почему нельзя быть более снисходительным и не трогать его?       Обычно, когда перед вопросом несколько раз уточняют у человека, можно ли его задать, то спрашивают о чём-то личном. И Сяо уже ждёт, что его спросят о прошлом или — господи, в которого он не верит, помоги — снова допытаются до перчаток. Но Скарамучча не оправдывает худших ожиданий.       — Что ты пишешь на лекциях?       Скарамучча выдаёт это немного скованно. Сам чувствует, насколько глупо может звучать вопрос. Но, вопреки своей неуверенной интонации, добавляет:       — Там не конспект ведь.       — Да, — Сяо, чувствующему пытливый взгляд, приходится продолжить, чтобы его оставили в покое. Хотя, признаться честно, ему льстит чужое небезразличие к такой мелочи, — Это с привычки. Просто люблю что-то писать.       — Рассказы?       — Не знаю, — Сяо снова растягивается на парте, и конец ответа звучит приглушённо, — Скорее, просто заметки.       Сяо думал, что, возможно, ему стоило пойти куда-то на сценариста или в литературный институт — в другое место, не на журналистику. Но, в любом случае, здесь ему было неплохо, а значит отчисляться и переводиться не было повода.       Но, заглядывая в будущее, Сяо не мог представить себя журналистом. Вот совершенно никак. Но высшее образование же не может быть бесполезным, наверное?       — Ты только ради этого меня будил? — Скарамучча искоса поглядывает на него, и его глаза сверкают весёлыми огоньками.       — Не-а, — Он потирает затылок, откидываясь на стуле, — На улицу пойдёшь?       — Я пас.       Он прикрывает глаза, слыша голос Скарамуччи как сквозь толщу воды — разбирает только повторное предложение выйти на улицу, нетерпеливое «пожалуйста», но отказывается. И Скарамучча наконец оставляет его в покое — хотя бы на несколько минут, покидая аудиторию.       Вообще, время — это какой-то наёб. Причём колоссальный. И другого слова здесь не подберёшь.       Сяо думал, что когда взрослеешь, то постепенно становишься осмысленней и серьёзней. Тем самым спешащим куда-то человеком, который точно знает, что делать в жизни. Но то ли стать взрослей не получилось, то ли вот так и выглядит взросление на самом деле. Отражение в зеркале практически не меняется — по крайней мере, вглядываясь туда ежедневно, не замечаешь. Только потом, сравнивая фотографии, внезапно понимаешь, насколько вырос.       И потом смотришь на мальчишек из младшей и средней школы — и нет, ты всё ещё не чувствуешь себя взрослым. Просто они ощущаются детьми.       Сяо восемнадцать, и да, теперь он может легально покупать сигареты и алкоголь, гулять в ночь, ходить в клубы и ничегошеньки ему за это не будет. Но кроме этого ничего не изменилось.       Вторая проблема времени — оно неосязаемо, как пространство. Можно ориентироваться только на стук секундной стрелки, но может ли кто-то с уверенностью ответить, что промежутки между ударами взаправду ровные, если больше нет никакого ориентира?       И третья, привитая ещё уроками истории — время слишком часто воспринимается линией. Но Сяо верит, что время — это развилка из случившегося и не случившегося. И если это так, если в какой-то из таких спутанных развилок он не лишён спектра прикосновений, то, может… там он никогда не задумывался об этом, и там он счастлив?       — Всё хорошо?       Время — это однозначный наёб.       Потому что Скарамучча, по ощущением, только что выходил из аудитории.       — Потрясающе, — По недовольной интонации слышно насколько.       У Скарамуччи, тащащего его из аудитории в другую, забавно топорщатся волосы — видать, на улице всё же начался дождь. Хорошо, что он не пошёл с ним мёрзнуть, думает Сяо, а потом ему приходится возвращаться в рабочее состояние. Угроза вытолкать его под ливень, чтобы разбудить, работает как нельзя хорошо.       Но лишь первые минут пятнадцать.       Следующую пару он всё равно благополучно просыпает под голос преподавателя. Бывают же такие голоса, под которые в сон так и клонит, даже если спать не особо хотелось.       — Я не спросил, кстати, — задаёт ему вопрос Скарамучча под конец пары, когда в аудитории уже поднимается шум и студенты вокруг собирают вещи, — Как съехались?       Как отвечать на такие вопросы, Сяо не знает. Это что-то из разряда «как дела?», когда ты не всегда понимаешь, спрашивает ли человек из формальности или ему правда интересно.       Да и что ему отвечать?       Как с любым другим человеком, вероятно — есть свои преимущества и недостатки.       Разве что Венти никого не касается. Кажется, совершенно никого.       Разве что Венти, даже оставаясь с Сяо один на один, не перестаёт шутить и улыбаться — только один раз Венти тихонько сидел за столом и выглядел понуро, переписываясь с кем-то. А потом, записывая голосовые, в противовес его виду, говорил задорно.       В глазах Сяо, Венти не выглядел как человек, которому никогда не может быть плохо. Скорее выглядел как человек, который никогда никому в этом не признается.       Разве что Венти подозрительно часто выглядит уставшим.       Разве что… пару раз он замирал, опираясь на кухонный стол, прожигая глазами руки и выглядел так, будто вот-вот упадёт, хотя на это нет никаких причин. По крайней мере, Сяо таких причин не видел — Венти высыпался, не занимался спортом и… и подработка у него была не ежедневной обязаловкой, как Сяо понял.       Он, если честно, даже не разобрался, когда именно и где Венти работает. А спросить пока что не довелось.       И всё же…       Отчего человек может так уставать, если всё хорошо?       Почему человек избегает любых касаний, если явных на то причин нет?       С другой стороны, узнать человека за пару дней — задача из непосильных.       Поэтому Сяо обходится банальным «сойдёт», протянутым тихо — почти на зевке. И этот зевок, кажется, вызвал в Скарамучче, весь день его донимающего (ладно, за то, что тот разбудил его и затащил на следующую пару Сяо немного благодарен), что-то напоминающее сострадание.       — Ты совсем не выспался?       — Что ты, — саркастически отзывается Сяо, пытаясь привстать. Очевидно же, что нет. Голова неприятно ноет — не совсем болит, просто отдаёт знакомым ему тяжёлым ощущением, — Я полон сил.       Бессонные ночи — первое, что показало Сяо, что у действий, оказывается, есть последствия. Только если поначалу это было осознанным выбором, то сейчас не всё зависело от тебя.       Сейчас уснуть, когда нужно, попросту не выходило.       Как и не выходило не просыпаться с десяток раз за ночь.       — Тебя на полу положили?       — Нет, — Сяо молчит некоторое время, а после добавляет насмешливо, — Мы спим в одной кровати.       И прячет улыбку в рукаве, ощущая на себе долгий прожигающий взгляд Скарамуччи.       — Чувство юмора у тебя отвратительное.       — А что? — С озорством продолжает Сяо, даже найдя в себе желание приподняться, — Если бы тебе предложили лечь с красивым мальчиком, то-       — Завались.       Сяо глядит на него из-под ресниц некоторое время, а после выдаёт самым невинным голосом, на который только способен.       — Лечь под красивого мальчика?       Скарамучча недовольно цокает языком, и вопрос остаётся без ответа. Сяо бы продолжил развивать эту тему, да и диалог в принципе, но парта такая успокаивающе прохладная, что у него нет сил сопротивляться.       — Четвёртой пары не будет, — озвучивает Скарамучча сочувствующе, — Считай, что ты везунчик.       Везунчик.       А третью как прикажете пережить?       Сяо уже всерьёз задумывается выйти на улицу под дождь. Может, проснётся, а может, убежит в квартиру — словом «дом» он даже мысленно пренебрегал. Но продолжать лежать на парте до следующих полутора часов мучения кажется самым благоприятным исходом, по крайней мере сейчас.       — Мне всё равно вечером на встречу, — уточняет Сяо. Точнее, неразборчиво произносит в рукав кофты.       — На встречу?       — Ага.       Сяо всё ждёт, что поток вопросов закончится, потому что разговаривать нет ни сил, ни желания.       — Собеседование на работу?       Не заканчивается.       Сяо отчего-то задумывается над ответом, хотя ответ простой до боли.       — Нет. К брату.       Скарамучча молчит некоторое время. Потом всё же комментирует, но с опаской — точно боится разбередить раны, о которых может не знать.       — Для встречи с семьёй звучит очень… официально.       — Как есть, — отмахивается Сяо. По правде говоря, человек, которого он назвал братом ему даже не родственник. Сяо потерялся в хитросплетениях своей семьи и в отношениях людей в ней — разбираться с этим ни раньше, ни сейчас желанием он не горит.       Брат так брат — легче называть. И пояснять это было бы странно.       — Что-то не так?       Сяо мог бы прекратить диалог — прекрасно знает. Но всё ещё ощущает на себе взгляд Скарамуччи, тяжелым грузом висящим на плечах.       — Нет, просто… понимаю, — Сяо невольно поворачивается в его сторону. Просто у Скарамучче на последнем слове голос будто на мгновение ломается.       — Понимаешь?       Такая тема для разговора куда интереснее.       Потому что люди опрометчиво считают, что способны понять другого человека. Но всё равно ведь судят со своей колокольни.       И Сяо интересно, чем опыт Скарамуччи может быть похож на его. К тому же, не он завёл эту тему. И виновником чужих плохих воспоминаний он будет лишь отчасти — не в той степени, в которой был бы, начни он этот разговор.       — У меня родители, эм, — Скарамучча зависает, осторожно подбирая слова, — Скажем так, я бы тоже не назвал наши пересечения семейными посиделками.       — Скорее каторгой? — усмехается Сяо. И по выражению лица Скарамуччи понимает, что попал, играя в свою угадайку.       — Да.       Сяо мимолётно улыбается — только вот в улыбке сквозит грусть. И если скрытое от Скарамуччи лицо за сгибом руки этого не выдаёт, то внезапно подводит голос, отзываясь той же тоскливостью.       — У нас чуть по-разному.       И Скарамучча, кажется, это замечает — или ему взаправду интересна вся эта беседа, потому что, после недолгого молчания, он пытается растормошить друга.       — Эй, — Раздаётся голос над ним, — Раз начал, то договаривай.       Сяо поднимает на него долгий немигающий взгляд, а потом показушно закрывает глаза, отворачиваясь. И почти смеётся, когда его начинают трясти за плечо.       — Приём, не отключаемся, — перед глазами щёлкают пальцами, а после вновь начинают пихаться. На угрозе щекотки Сяо сдаётся — и почему-то сейчас ему кажется, что всё хорошо и правильно.       Он не знает, что это за чувство, но что-то в сквозит в моменте такое, что можно было бы с легкостью назвать жизнью. Такое необъяснимое ощущение, когда ты без веской причины улыбаешься и хочешь продлить ситуацию хотя бы на несколько минут.       — Ладно-ладно, — Сяо в примирительном жесте поднимает руки. А потом говорит, вопреки самому себе оставаясь искренним, — У меня всю жизнь ощущение, что от меня пытаются откупиться.       Он редко рассказывал что-то о себе — без причин не любил. Привык собирать истории других. Поэтому озвученные слова кажутся комом в горле, оставляющим царапины на нёбе и языке.       — Откупиться в плане?       — Ну, — Сяо тупит глаза куда-то за спину Скарамуччи, — Деньги переводят. И… всё? — На самом деле, это не совсем так. Аякс пытался поддерживать с ним связь. Но было бы лучше, если бы это было не так.       Сяо хочет быть независимым.       (Сяо не хочет его беспокоить по пустякам.       Всю жизнь ненамеренно беспокоил.       И толку от этого практически не было.)       Сяо не хочет тянуть за собой шлейф семьи — Сяо хочет быть обычным. А не важным, по причине того, что у твоей семьи достаток явно выше среднего.       То, что ты можешь быть лучше или хуже других по факту рождения… неправильно. И да, это ещё ничего не значит — сколько примеров было, когда люди из низов достигали успеха. И Сяо не хочет, чтобы на него смотрели, как на отпрыска кого-то, кто взрослее и лучше.       И Сяо не хочет, чтобы его судили изо связи с людьми, которые… просто есть?       — Знаешь, у меня как будто вовсе не было семьи, — выдаёт он, и звучит так меланхолично, что в конце он смеётся — непроизвольно, с привычки пытается сгладить углы. И вот это правда. Было подобие, была игра в семью. Но Сяо всматривался в своё окружение и…       …Сяо не уверен, что такое семья.       Сяо большую часть жизни провёл в интернатах или предоставленным самому себе и да, он не уверен, какой должна быть семья. Сяо помнит прошлое фрагментами — уверен, что даже если бы к нему кто-либо подступился, он бы не сделал шаг навстречу.       Не рискнул.       Потому что никому в жизни нельзя доверять свою душу и сердце — это одно из худших решений, которые может принять человек.       Сяо не из тех людей, кто готов открываться первым, но Скарамучча внезапно кажется ему близким до невозможности. И это порождает слабость — всего на миг между двумя ударами сердце. И Сяо уже жалеет, что поддержал диалог.       Потому что ему не нравится, когда кто-то знает о тех вещах, которые заставляют его чувствовать себя неправильным. Потому что ему не нравится сама мысль о том, что кто-то знает его уязвимое — даже слегка уязвимое — место.       Скарамучча подбадривающе тянется рукой к его руке. Сам пресекает своё движение, замирая смущённо, будто опомнившись, и хлопает ему по плечу. И ситуация кажется Сяо забавной.       Если за весь день чертовы перчатки ни разу не мешали, сейчас, кажется, они разразили между ним и Скарамуччей пропасть. А Сяо только-только построил шаткий мост, в этой пропасти сгинувший.       — У меня не совсем так, но, — Скарамучча начинает, суетливо оглядываясь по сторонам. И умолкает.       Сяо выдыхает почти бесшумно.       Потому что он уверен, если бы не его спектр прикосновений, если бы он мог быть таким же, как остальные, Скарамучча бы сейчас не замолчал.       Но Сяо уже не проклинает бессильно свой порок — он привык. Только вот мысль о том, что это вновь подпортило ему жизнь, всё равно скребётся на задворках сознания.       — Раз начал говорить, то договаривай, — ехидно повторяет его же слова Сяо. Но отчего-то Скарамучча отводит глаза и поджимает губы. И Сяо не решается его допрашивать, смягчаясь и довольствуясь простым:       — Ты общаешься с семьёй?       — Нет.       Скарамучча отзывается на наводящий вопрос почти сразу. А после, подумав, добавляет:       — Я при первой же возможности уехал.       — И стало лучше?       За этим следует тишина.       Сяо ждёт, что Скарамучча уже не ответит. На удивление, он решается спустя полминуты. Не то, чтобы Сяо засекал время — просто часы в полуопустевшей аудитории издавали надоедливый стук.       — Не знаю, — Сяо слышит, как он пытается звучать беззаботно. Выходит слабо, — Мне звонят, я сбрасываю звонки.       Сяо не отвечает.       В чём-то люди и правда одинаковые.       Наверное, люди уникальны в счастье, но совершенно не уникальны в боли. И хотя разговоры по душам могут дать человеку увидеть твоё слабое место, но… отчего-то Сяо к Скарамучче немного проникся — совсем чуть-чуть.       — Мы можем сделать вид, что этого разговора не было? — спрашивает Скарамучча, неловко перебирая прядь волос.       Сяо равнодушно кивает.       Не то, что ему всё равно, просто он без нужны не выносит личные разговоры. Да и, если честно, он наговорил гораздо больше.       Скарамучча не тот человек, про которого можно сказать «не из робкого десятка». Но Скарамучча не допытывается до него с расспросами о перчатках и… Скарамучча в ответ на честность отвечает ещё большей честностью.       Он живое зеркало — что ему покажешь, то и проецирует в ответ. Только вот зеркало немного поломалось, стоило невольно акцентировать внимание на перчатках — а о них даже речи не шло! И… Сяо более чем уверен, что у Скарамуччи к Венти неприязнь сложилась именно по этой причине.       Наверное, поэтому следующий вопрос самовольно срывается у него с языка.       — Как ты относишься к Венти?       — Ты уже спрашивал, — Напоминает Скарамучча. И уточняет, — Когда вы только-только собирались съезжаться.       — Я помню.       Краем уха слышит, как Скарамучча звенит молнией рюкзака, закидывая туда тетради, и — да, это, возможно, не то, о чём стоит говорить. Но Сяо уже начал.       — Хорошо, погоди, — Сяо прерывается, устанавливает зрительный контакт — для него это заменяет любые касания, — Перефразирую.       Скарамучча смотрит в него, и глаза его — два озера. Прочитать можно что угодно, как думает Сяо.       — Ты считаешь его искренним?       — Нет.       Сяо кивает.       И, кажется, говорит худшее, что только может — спонтанно и на эмоциях. Просто потому что на нём сказывается недосып. Просто потому что он ненароком доверил частичку своих тревог другому человеку.       Просто потому что он хочет убедиться.       — Потому что он носит перчатки? — Сяо озвучивает свою догадку до неприличия спокойно.       Убедиться, что понял всё правильно.       Просто потому что Сяо хочет знать, насколько его особенность может сковывать ему же руки.       Просто потому что… потому что ему не хочется чувствовать себя неправильным с человеком, которого он успел окрестить другом. И потому что хочет узнать что-то взамен.       Сяо терпеть не может чувство, когда человек знает его лучше, чем он этого человека.       (Сяо терпеть не может этот разгоревшийся внутри задаток беззащитности.)       А ещё Сяо надеялся, что когда-то его особенность отпадёт — перекроется чем-то другим. Да, эмпатия у него не такая, как у других и да, рассказывать о причинах, почему он никого не касается, Сяо не собирается — это как на расстрел идти.       Но ведь… его не могут вечно судить только по этому признаку?       Скарамучча вздыхает, смотрит на него в упор, и из его взгляда пропадает любой намёк на шутливость.       — Это никак не связано, окей?       — Я знаю, — Отзывается Сяо, хотя предчувствие, что ему врут, болезненно распирает изнутри, — Ты не ответил.       Скарамучча глядит на него, поджимая губы — в ясных глазах мелькает возмущение. А после печаль. Напряжение висит в воздухе клубком, который Сяо — самолично — запутал только сильней.       Ему стоило быть сдержанней.       Он просто не хочет тянуть события из прошлого сплошным циклом. И, раз мир вокруг никак не меняется, то он сам должен подстраиваться правильней. Сяо приноровился быть наблюдателем, а не тем человеком, которому правда нужно было бы доверять свои мысли другим людям.       — Отчасти из-за перчаток, — Скарамучча говорит это тоном, пресекающим любые дальнейшие расспросы. Таким, который на грани раздражения, который, дай повод, сорвётся на что-то нехорошее, только волю дай, — Но это не единственная причина. Я не хочу об этом говорить.       Сяо пожимает плечами.       — Хочешь верь, хочешь нет, я хорошо к тебе отношусь. Но ты начинаешь допросы, и меня это напрягает.       Сяо поднимает взгляд, встречаясь с аметистовую дымкой глаз, и холодок ощущения, что его прервали — поймали за руку на этом допросе — сквозит между ребрами прознающей болью.       Только этого недостаточно, чтобы быть искренним, думает Сяо. А потом думает, что он придурок, затронувший чужую большую тему из-за любопытства.       Потому что вопросы подвернулись кстати именно сегодня. И Сяо просто не хотел терять шанс поговорить.       Потому что Сяо не был готов к тому, что ему не ответят. А должен был понимать, что спрашивать о таком рано — люди открываются либо в порыве, либо со временем.       И из попытки порыться в чужой душе он ничего не вынес.       Но кроме как принять этот факт ничего не остаётся. И Сяо примирительно меняет, думая, что немного просчитался. Не тот момент, чтобы копаться в чужом прошлом.       На следующей паре Сяо шугают за излишнюю задумчивость, но он окончательно покидает режим спячки. О лекции он не думает от слова совсем. А после прощается со Скарамуччей, даже успевая немного умять их напряжённый диалог другими бессмысленными разговорами.       В любом случае, если он его и задел, то, ну… друзья же прощают друг друга, да?       Из общажной переписки (кто вообще решил, что создавать чат всего общежития — хорошая затея?) Сяо не удалили, так что, ожидая ответа Аякса, он просматривал разборки того, как кто-то оставил в чайнике вариться лапшу и забыл, чьи-то тапочки скинули на козырёк подъезда и у кого-то своровали оставленные на кухне сигареты.       Как выяснилось, наблюдать за этим со стороны оказалось куда веселей, чем находится в подобной ситуации.       Ехать никуда не хотелось.       И Сяо мог бы отказаться от приглашения Аякса — какое дело им обоим до этой встречи — но что-то не позволяло ему это сделать. Один из внутренних, знатно изношенных, но ещё работающих ориентиров, наверное.       Сяо едва успевает переступить порог, как слышит скрип двери и тихо раздавшийся голос.       — Я, кажется, проспал?       Кажется.       До этого Сяо решил, что в университете они с Венти просто не пересеклись. По сути, так и произошло.       Сложно пересечься с человеком, который попросту не пришёл.       Венти опирается на дверной проём, сонно поглядывая в телефон. Дай ему повод — он, кажись, проспал бы всю жизнь.       — Сколько времени?       — Телефон разве не для этого нужен, — пожимает плечами Сяо, но снисходительно отзывается, — Почти час.       — Телефон разряжен, — Венти разочарованно вздыхает. Потирает затылок, а Сяо глядит на него и почти смеётся, — Мог бы и разбудить.       — Ты не просил.       — Мог догадаться, — обреченно разводит руками Венти, и Сяо впервые видит его хоть немного раздражённым и…       Спрятать смешок не удаётся.       — Что?       — Ничего, — Но Венти смотрит на него многозначительным взглядом, и Сяо не сдерживает смех.       — Ты похож на куст.       Венти растерянно молчит, а после поглядывает в зеркало в гостиной и понимает.       — Да сука, — Да, людям с длинными волосами однозначно можно сочувствовать.       — Не парься, — Сяо говорит беззлобно, провожая парня взглядом, — Ты непозволительно красивый куст.       Венти озадаченно замирает, бросает тихое «спасибо», то ли с издёвкой, то ли искренно — отвечает на зевке, и Сяо не может разобрать интонацию. Возвращается почти сразу, торопливо стягивая волосы резинкой.       Ему идёт.       С распущенными, на самом деле, тоже.       — Извини, — доносится до Сяо, — Я, наверное, немного грубо отреагировал?       — Всё окей.       Сяо даже завистливо смотреть на сонного и немного рассеянного Венти. Хоть у кого-то ночь проходит не урывками. Он стягивает куртку с плеч, бросая как факт:       — Если поторопишься, то успеешь к четвёртой.       А потом поглядывает в сторону кухни, теряясь на пару мгновений:       — Венти?       Тот как-то боязливо опирается на спинку стула, жмурясь, а после осторожно садится. Сяо следит за ним внимательно, готовый в любую секунду кинуться к нему. Он не знает, чем это вызвано — просто Венти выглядит таким уязвимым и…       — Ты не заболел? — …и бледным. И уставшим. Хотя проспал до часу дня. Сяо хочет подступиться, но прерывается на этой мысли.       Договорились же не прикасаться друг к другу.       И Венти сейчас не то что без перчаток — он в футболке.       Сяо не первый раз видит, как Венти может слегка пошатнуться на ровном месте, как замирает посреди гостиной, будто боится сделать следующий шаг. Но если это и можно отнести к усталости и «спросонья», то сейчас Венти буквально осторожно оседает на пол.       — Всё в порядке, забей, — отмахивается Венти и смеётся, — Я не до конца проснулся.       Но садится на пол — явно не то, что делают люди, когда только-только просыпаются.       — А ты не идёшь? — Меняет тему Венти, прижимая к себе ноги в позу лягушки и поглядывая на него снизу вверх. Будто это нормально.       — У нас отменили.       Ладно, Сяо готов подыграть этой странной ситуации.       Вешает куртку в прихожей, которую всё это время держал в руках, разувается, мысленно прикидывая, что из вещей можно оставить здесь. Только вот всё равно беспокойно поглядывает на Венти.       — Как думаешь, какие шансы, что за прогулы меня отчислят?       — Все.       — Синь Янь меня убьёт, если я пропущу репетицию, — Сяо находит облегчение почти обжигающим, когда видит, что парень поднялся, — У меня теперь даже оправдания нет.       — Скажи, что плохо себя чувствуешь, — Потому что это резонно. Но взгляд у Венти такой смешливый, будто Сяо только что предложил ему самое глупое решение.       — Синь Янь? — Чайник не успевает закипеть, а Венти уже заливает им кофе. Ну что с человеком не так?       — Ага… — Венти оборачивается, глядя на него весело.       — В таком случае, гроб мне оплатишь ты, — улыбается он и хихикает, — Не хочу быть похоронен в коробке.       — У меня как раз подруга есть, она в детстве мечтала быть гробовщиком, — почему-то смеётся Сяо, называя другом человека, которого другом-то и не считает. Так, знакомая, — Могу её попросить.       — Гробовщиком?       — Ну, не совсем, — Сяо не знает, зачем продолжил эту тему. Сяо не знает, почему в груди скользнуло облегчение в тот момент, когда Венти, потянувшись, встал с пола. Может, правда недосып сказался, — Просто работать в… похоронной сфере?       Венти смотрит на него озадаченно пару секунд, кажется, пытаясь понять, шутка это или нет. А после вновь улыбается.       — Чудесные у тебя друзья.       Почему-то безобидная фраза находит болезненный отклик меж ребер. Но Сяо смеётся.       — Да.       Сяо бы мог пересчитать тех, кого считает друзьями, по пальцам. И людей, с которыми общается — правда общается, а не пишет «привет, как ты?» раз в полгода — тоже.       Но желание разбираться с тем, кого он считает-не-считает другом рассеивается, когда Сяо привлекает внимание на серебряный блистер в чужих руках.       Он не разбирается в таблетках, конечно, но эти походят на противовирусные препараты. Самые обыкновенные — капсульные, бело-серые, напоминающие те, которые пьёшь, когда простудился.       Единственное — упаковки он не видит.       — Что это?       Венти не сразу понимает вопрос. Только потом, проследив за чужим взглядом, поясняет.       — Витамины.       Сяо не уточняет.       Изначально упаковка валялась на кухонном столе, но после приезда в квартиру пропала оттуда. И Сяо очень жалел, что раньше не придал ей значения.       Может, конечно, он ошибается, но Сяо не мог припомнить, когда хоть раз видел витамины в капсулах. В плане, да, такие есть, конечно... Просто зачем забирать упаковку витаминов к себе в комнату?       Если в общежитии этому могло быть логическое объяснение, — что вне комнаты, то общее — то здесь никакого смысла прятать их не было.       Но если спросит напрямую, то ответной реакцией Венти будет закрыться. Нужно терпеливо и постепенно — когда хочешь узнать что-то, находишь грани и расшатываешь их потихоньку.       Так, чтобы человек сам не понял, в какой момент они порушатся.       Спонтанно не всегда выходит, Сяо сегодня успел убедиться.       Но на самом деле всё сходилось. Если у Венти какая-то болезнь или недостаток чего-то там в организме, то, вероятно, она может сказываться не только на самочувствии, но и на передачи.       К тому же, Венти выглядит более худощавым, чем должен быть — только в университете, сколько раз до этого Сяо с ним мельком не сталкивался, он не замечал. Это преимущество сожительства — ты знаешь человека гораздо лучше, когда находишься с ним рядом, когда видишь, как он просыпается и ложится, готовит еду или попросту сидит на кухне.       А ещё смешно наблюдать, как он может одёрнуть руку, испугавшись, что к ней могут ненароком прикоснуться. И как в целом Венти, оставаясь в одной футболке и шортах, может от него шарахаться, негласно давая понять, что подходить к нему не стоит.       Венти в университете и Венти рядом с ним — два разных человека.       Венти, к которому без труда можно прикоснуться — уязвимый. Только одно не меняется ни капли — неиссякаемый оптимизм и улыбка, которой Сяо не верит.       И он всё ещё не может объяснить почему.       Просто… Может ли человек быть настолько радостным и улыбчивым всё время?       — Я доширак украду? — спрашивает Сяо, роясь по ящикам, — По дороге куплю тебе такой же.       — Ты, вроде как, осуждал меня за мой образ питания.       Венти говорит это не с обидой, скорее, просто подкалывая. И замирает в дверях своей комнаты, скрещивая руки.       — Я спешу.       Сяо не привык есть лапшу быстрого приготовления — пробовал только из интереса. Но продуктов в холодильнике, из которых можно приготовить что-то быстро, нет, и он ставит себе условную галочку зайти в продуктовый на обратном пути.       Они ведь собирались позвать Сян Лин как-нибудь. А, зная Сян Лин, за пустой холодильник от неё можно отхватить.       На удивление, Венти собирается, едва Сяо успевает поесть. Ну, или почти собирается. Переодевается в джинсы и водолазку, в придачу и косички заплетает — небрежно, но сносно и быстро.       — А ты куда, кстати? Венти решает это спросить, только когда Сяо, когда шарится ключами в замочной скважине. И спрашивает с такой интонацией, будто сам смущён своим же вопросом — пусть никаких предпосылок для смущения возникать не должно. Вопрос как вопрос.       — С братом встретиться, — Он поглядывает на Венти, добавляя больше из вежливости, — Тебя подождать?       — Беги, опоздаешь, — коротко фыркают ему в ответ. И Сяо запирает входную дверь, вылетая на лестничный проём.       Лампочка в подъезде мигает.       Менять никто, конечно, не собирается.       Сяо собирает картину по мелочам — и ещё на выходе из квартиры вариант с болезнью отпадает сам по себе. Сяо правда ищет любые несостыковки, но, не находя их, мысль всё равно отбрасывает.       Возможно, просто не желает, чтобы Венти правда чем-то болел.       Возможно, вывод кажется ему слишком поспешным. Сяо не замечает, как проходит практически весь путь, замирая только от оклика чуть поодаль и сбоку.       — Ну привет, шкет.       Ему не нужно оборачиваться, чтобы узнать голос — немного сиплый от простуды. Когда у Сяо спрашивали, кем ему приходится Тарталья, он всегда отвечал, что братом.       Но когда задумывался над этим сам… он не знал, как назвать парня.       — Мне восемнадцать, — отзывается он и слышит смех.       — Учишься ещё, — у Тартальи от влаги кучерявятся волосы, завиваясь сильнее обычного, — Значит шкет.       Сяо вздыхает. Кто бы говорил — сам Аякс только-только окончил университет — буквально лето назад. И если раньше поводом называть его мелким был тот факт, что Сяо ещё учился в школе, то сейчас акцент сместился на другое.       Эти шутки — клеймо на всю жизнь. Из разряда «я старше — я прав». Потому что попросту невозможно обогнать в возрасте того, кто старше тебя.       Разве что… вообще, возможно, при одном обстоятельстве.       Мысль плохая.       И Сяо не знает, каким образом приходит к такому каждый раз — он будто предрасположен к жестокости. И молчит. Только улыбается и начинает разговоры не о важном — потому что, кто бы что не сказал, Сяо никогда не чувствовал, что у него была семья.       Он не мог назвать её плохой, он просто не чувствовал людей в ней родными.       И в ответ он никогда в семье не нуждался.