Drowning

Луи взял большой вдох и, выгнувшись дугой так, что можно было разглядеть каждый позвонок, прыгнул. Уши заложило приятным пенистым шумом, и несколько секунд он тонул в невесомости, позволяя прохладной воде объять его тело вместе с хлоркой. На хлорку, кстати, у него была аллергия. Поэтому, в том числе, он не ходил в школьную секцию и не мог посещать бассейн чаще двух раз в месяц. Но не плавать вообще он тоже не мог, так что он готов был мириться с шелушащейся кожей, сыпью и экземами, которые он методично замазывал пантенолом две недели подряд только для того, чтобы прыгнуть в воду снова. Коснуться ладонью дна с закрытыми глазами и ринуться вперёд наугад, не всплывая, бешено долбя ногами, задыхаясь во вздувшемся у рта пузыре кислорода. Луи делал это каждый раз, хотя он был без понятия, зачем ему эта странная гонка в пустоте. Когда он раненым дельфином выбрасывался на поверхность у другого борта, ему рвало легкие, и звенело в ушах, стягивало тошнотворным обручем голову, а перед глазами плясали чёрные пятна. Он жадно выхватывал едкую хлорку из душного влажного воздуха в попытках отдышаться, и это были лучшие минуты в его жизни. Луи приходил сюда ранним субботним утром, когда через огромные окна только-только начинал проникать солнечный свет, а в здании не было никого, кроме дежурного охранника. У него было полчаса, может быть, чуть больше, до того, как сюда явятся синхронисты или сопляки из началки, мерзко визжащие на мелководье под раскатистые гарканья тренеров. Как только на пороге мелькала чья-нибудь жопа в купальнике, Луи сливался. Потому что, на самом деле, он ненавидел общественные бассейны. Плавать брассом и баттерфляем он тоже не любил. Его вольный стиль был слишком вольным, с дерьмово поставленной техникой, но ему было плевать на это. Чаще всего он просто выплывал на середину, переворачивался на спину и лежал на поверхности, пялясь в зеркальный потолок, который отражал каждый звук и всплеск. Он прекрасно мог бы заниматься чем-то подобным и дома, на полу в своей комнате, и ему вовсе не обязательно было вставать в шесть утра, чтобы потупить в одну точку, но он все равно стабильно приходил. Луи в очередной раз задержал дыхание, нырнул и заскользил в пяти сантиметрах от дна. Он обожал это ощущение давления на уши, хотя иногда ему казалось, что перепонки не выдержат и лопнут. Ему нравилось вырываться из-под воды за секунду до потери сознания, словно все это время он бежал от маньяка и остановка грозила ему смертью. Лицо в этот момент у него наверняка было идиотское. Мари-Мадлен смотрела на него так, как будто готова была заплакать от смеха. — Какого ты здесь забыла? — прохрипел Луи, сверкая на неё волчьим взглядом снизу-вверх. Она так и не рассмеялась, только выгнула темную бровь. — С каких пор это частный бассейн? Луи издал раздражённое «пффф» и поднырнул под трос в направлении лестницы. Он мог бы вылезти и так, но последнее, чего бы ему хотелось, это карабкаться неуклюжим тюленем на высокий бортик, пока она будет наблюдать. Как он и опасался, эта святоша приклеилась к нему намертво, как будто он был её личным социальным исследованием. Его сокурсники ещё в прошлом году сошлись во мнении считать его немного более значительной вещью, чем мебель — что его самого вполне устраивало — и Мари-Мадлен была единственной, кто расшаркивался в бодрых и приторно добродушных как-ты-приветах каждое утро, стоило ему неосторожно попасться ей на глаза. Она садилась к нему на всех уроках, которые у них совпадали — к сожалению, их было немало — и они являли собой очаровательный контраст маниакального учебного задротства и полнейшего раздолбайства. «Ты ничего не записал» — повторяла она с укоризной. Каждый гребанный раз, как будто кто-то ежедневно стирал ей память, и она забывала, что Луи — среднестатистический депрессивный балдапинатель, а не несчастная, нуждающаяся в сочувствии и наставлении жертва буллинга, которую ей рисовало её больное воображение. Обычно Луи просто пожимал плечами на все эти бессмысленные сентенции, швырял учебники в сумку и валил в следующий класс, но если вдруг он у них был общий, Мари-Мадлен семенила следом и читала веские лекции о важности учебы и прочую нравоучительную лабуду. Его это раздражало. Он вспоминал почти с ностальгией свой тихий, спокойный и одинокий прошлый год и едва ли не мечтал вернуть эти славные времена, но, тем не менее, нахер Мари-Мадлен он не послал ещё ни разу. Почему-то. Возможно, на этот раз стоило. — Ты уже уходишь? — насмешливо спросила она, отшаркивая шлёпанцами параллельно его траектории. — Да, — ответил Луи. — В мужскую раздевалку. Или ты пойдёшь туда со мной? — Ещё чего, — Мари-Мадлен поморщилась. — Ты же везде за мной таскаешься. Ещё немного, и я решу, что ты за мной следишь. — Не льсти себе. — Ты прямо сейчас идёшь за мной, — он с резким всплеском остановил движение и повернул к ней голову. На секунду он завис, оценивая то, как выглядит его новая головная боль без одежды. Не то, чтобы ему было до этого дело, но он привык запоминать анатомию, потому что часто рисовал людей по памяти. Головная боль отлично вписалась бы в его скетчбук; и не заняла бы там много места — ростом она не вышла. Но с пропорциями ей повезло, так что даже слегка полноватые бёдра не лишали её фигуру некоторого изящества — насколько такие зануды как она вообще могли быть изящны. Луи мог бы назвать её симпатичной, если бы ему не было покласть — а ему было. В любом случае, в этой дурацкой шапке для плавания она выглядела так же глупо, как и он сам. — Да, потому что мне надо спуститься в воду, — сказала Мари-Мадлен, указывая на лестницу. — Спускаешься по лестнице, потому что это прописано в правилах? — Хочу и спускаюсь, — она обиженно повела плечом. — Имей ввиду, — сказал Луи, первым хватаясь за обитую пупырчатой резиной ступеньку, чтобы вылезти. — Я плаваю здесь каждую вторую субботу, и я не собираюсь делить это время с тобой. — Во-первых, не имеешь права, — осадила его Мари-Мадлен, скрещивая руки на груди. — Во-вторых, уйми свои королевские замашки — мы отлично поместимся тут вдвоём. Луи стиснул зубы и сделал резкий рывок, так что лестница под ним жалобно скрипнула. — Я, мать твою, прошу по-человечески, — прошипел он злобно. Мари-Мадлен его угрожающий тон не впечатлил. По крайней мере, она сделала вид. — Если волнуешься о том, как выглядит твоя задница в плавках, меня это не интересует, — против собственных слов, она опустила взгляд ниже, и Луи понял, что заливается краской. Это было фиаско. — Ты глухая или как? — он с ненавистью сдернул с себя шапку — так резко, что чуть не выдрал себе волосы. — Еще раз: я хочу плавать один. Так что прояви свой сраный альтруизм и не суйся сюда, когда я здесь. — Я не собираюсь согласовывать с тобой своё расписание, — холодно отрезала она, и это, вероятно, был первый раз, когда маска слащавого благодушия, которую она носила, не снимая, треснула. Под ней, конечно же, оказалась очередная сука. Луи одновременно злорадствовал по этому поводу и давил в себе желание придушить её. — Я все сказал. Если придёшь сюда снова, я-я…б-б-бл… — разумеется, именно на этом моменте он начал заикаться так, что буквально потерял дар речи, и ему пришлось заткнуться, чтобы это не превратилось в гребаные конвульсии. — Ну и что ты сделаешь? — с вызовом спросила Мари-Мадлен. Луи сделал то, что он всегда делал в подобных ситуациях. Он промолчал, развернулся и ушёл. *** В понедельник она собиралась догнать его в вестибюле, но он умышленно проигнорировал её и скрылся в толпе. Учитывая его заурядную комплекцию и идиотскую школьную форму, которую они все носили, это было не трудно. Он прогуливал все их совместные уроки два дня подряд, но на третий решил, что много чести, и все-таки явился на биологию. Мари-Мадлен сидела на своём обычном месте — на его, мать вашу, месте — одухотворенно вытаращившись на изображение овечьего желудка, которое висело на стене напротив, и, вероятно, думала о проблеме мирового голода. Луи увидел её прежде, чем она его, и она показалась ему расстроенной. И нет, на этот раз ему было не плевать, он был более чем доволен этим обстоятельством. Но виду не подал и демонстративно уселся за другую парту. Он надеялся, что сейчас просто начнётся урок, и никто из них не нарушит статус-кво, но учитель, очевидно, пил чай где-то в своей сраной учительской, поэтому у Мари-Мадлен появилась возможность припаяться с…видимо, извинениями? — Луи, мне очень жаль, — да, если он не разучился понимать французский, это значило что-то вроде «прости». На всякий случай он ничего не ответил на это и посмотрел на неё так, как будто она загораживала ему вид на райские кущи. — Я про субботу, — уточнила Мари-Мадлен, нервно заправляя за ухо гладкую блестящую прядку своего каре. — Я не хотела с тобой ссориться, ты неправильно все понял. Луи пожал плечами и с показным безразличием подпер щеку рукой, принимаясь листать свой учебник — самая фальшивая сцена, которую он только мог сыграть. — Я просто пришла туда в это время, потому что не думала, что там будет кто-то ещё, и, к тому же, ты повёл себя, как придурок, поэтому… наверное, я тоже повела себя немного инфантильно. «Инфантильно» — какая прелесть. Так, наверное, разговаривают в сериалах вроде «Аббатства Даунтон». — Хотя, если честно, ты мог бы быть повежливее, — с лёгким упреком заметила она. — Ты могла бы забить и приходить дальше мне на зло, — сказал Луи, хотя вообще-то собирался молчать. — Я не буду этого делать, — возразила Мари-Мадлен так, как будто он её в чем-то обвинял. — Если тебе так нужен твой бассейн — пожалуйста. Тем более, если ты ходишь туда только каждую вторую субботу. Мы можем разделить месяц на двоих. — Как великодушно, — фыркнул Луи. — Да, действительно, — согласилась Мари-Мадлен и, немного подумав, протянула ему ладонь. Снова. — Вопрос закрыт? Луи едва заметно поморщился. Что за дурацкое стремление к физическому контакту? Как будто то, что они пожмут друг другу руки, имеет под собой что-то, кроме обмена бактериями и неловкостью. Он недовольно вздохнул, но все же пожал её пальцы — такие же холодные, как и его собственные. Мари-Мадлен слегка улыбнулась, словно уже предвкушала момент, в который она закрасит кружочек напротив пункта: «помириться с тем патлатым ублюдком». Или нет, она бы использовала что-нибудь вроде «грубиян», потому что ублюдок — недостаточно формально для письменной речи. — Ну, вот и отлично, — изрекла она, очевидно, довольная собой. — И, кстати, если у тебя ещё когда-нибудь возникнут со мной разногласия, тебе не обязательно прятаться от меня по всей школе. Луи опять явственно ощутил, как у него краснеют щеки. Сегодня, правда, это вряд ли было заметно за сыпью от хлорки, но черт…какого вообще? — Я не… — начал было он, но она уже шла к своей — к его — парте. Луи проводил её взглядом, думая о том, что все это его очень бесит и что, вероятно, посылать куда-либо Мари-Мадлен было уже поздно.