Вся моя жизнь — очень дешевый сценарий плохого фильма. Лимит на тёплые чувства превышен уже достаточно сильно. Залез в долги, а отдавать нечем. На счету цифры с минусом. Давно привык к плохой погоде
И напиткам с высоким градусом, Взлётным полосам,
Никуда не ведущим трассам. Постоянным стрессам. Кинолента засвечена, На камере сдох аккумулятор, Кончилась батарейка. Только пьяные буквы шатаются на листочке в линейку.
Только пьяный я шатаюсь по клубам и барам. Расплачиваюсь кредитными картами, Покупаю сигареты, пускаю колечки. Смотрю, как догорают свечки. И жду чего-то несбыточного, красивого.
Говорят, я очень сильный.
Только немного запутавшийся в своих междометиях. Я надеюсь на хэппи-энд и жду чуда. Тёплого, летнего.
(Юля Фаулз)
Капелька припоя сорвалась с кончика паяльника и упала на голую коленку Алекси. Парень зашипел, откладывая злосчастный прибор в сторону. Олово моментально застыло, образую болезненную корочку. Брюнет сковырнул серебристую каплю, кожа под ней была красной и горела. Неотрывно глядя на пылающее пятно, перкуссионист продолжил машинально ковырять его ногтем, словно пытаясь содрать вместе с кожей. Мысли его были далеко. В Америке, на одном из шоу, когда его электронная перкуссия отказала. Просто дала сбой и вырубилась к херам. Никакие попытки реанимировать чертову установку не принесли результата. Состояние было на грани истерики. Литтл Мен сидел на полу сцены, сложив ноги по-турецки. На согнутых коленях лежала перкуссия. Сам же парень запустил пальцы в волосы, словно стараясь их выдрать, раскачивался из стороны в сторону. Рядом послышались шаги. Кто-то опустился на корточки, загораживая собой солнце. — Хей, Алекс. — Прохладная ладонь легла на плечо. Он бы узнал этот голос, запах и даже прохладу руки, из тысячи. Даже не обязательно было бы открывать свои красные, точно у кролика-альбиноса глаза. Это, конечно же, был Хокка. — Что с тобой? Что случилось? В этом голосе было столько заботы и участия, что завыть хотелось еще сильнее. Алекси боялся в нее поверить, спутать с вежливостью. Боялся утонуть и захлебнуться в собственных надеждах, и уже не выплыть, не отплеваться. Еще меньше он хотел пускать кого-то в свою изломанную душу. Уж тем более Йоэля. Идеального и прекрасного. Достойного явно лучшего, чем мешок из проблем, комплексов, детских травм и не закрытых гештальтов, которым был Алекси. «Может быть, он свалит, если я прикинусь травкой» — пронеслось в голове брюнета. Однако, чёрта с два, отвалить мог кто угодно, только не Хокка, чувствовавший за собой ответственность за Алекса, которого привел в «семью». Тонкие пальцы, с обгрызенным черным лаком на коротких ногтях, сомкнулись на подбородке перкуссиониста, мягко приподнимая, заставляя посмотреть в глаза. Каждый раз, когда небесная голубизна глаз Алекси встречалась с холодным серо-синим морем в глазах Йоэля, что-то внутри брюнета трещало и крошилось. Как трещали и крошились льды Финского залива по весне, когда холодная, серо-синяя, как глаза Йоэля, вода, стремилась всем своим напором к горизонту, желая упасть в объятья высокого, весеннего неба, такого же синего, как глаза Алекси. Выбора не осталось. Пришлось поддаться. Парень смотрел в глаза Хокка, стараясь выглядеть беспристрастно, но он словно чувствовал, как глаза напротив впиваются в саму его душу, пытаясь отыскать там ответы. — Что у тебя случилось? — Йоэль явно не планировал униматься, пока не поймет в чем дело и не решит все проблемы Литтл Мена. — Перкуссия сломалась. Не понимаю что с ней. Проверил все контакты, но видимо внутри что-то отпаялось. Так не налажу, нужно место и чистота, и паяльник мой дома, и припой, а еще жидкость для протирки контактов… — Алекси сам не понимал почему, а главное, зачем он все это говорит. Накопившиеся эмоции было трудно держать в себе. Однако, противный голосок в голове, так и твердил: «какой паяльник и жидкость для протирки контактов, что ты несешь.» Йоэль слушал внимательно, сдвинув свои идеальные брови к самой переносице. — Алекси, послушай, мне безумно жаль твоей перкуссии, но это не трагедия. Ты лучший молодой МС, которого я знаю. — Голос вокалиста звучал размеренно и тихо, так, чтобы слышал только Алекси. Он словно гипнотизировал, стараясь успокоить. — Шоу будет абсолютно огненным, как всегда. Твой пульт с тобой, твои сэмплы идеальны. У тебя наверняка есть готовые подложки — используй сегодня их. Будешь чуть меньше зависеть от пульта, больше времени будешь заводить толпу — фанам на радость. Ты меня понял? Каунисвеси, напрочь утонувший в глазах напротив и прочно висящий на крючке голоса вокалиста, согласно кивнул. Впрочем, он бы согласно кивнул на все, что бы ни сказал ему Йоэль, даже если бы это было предложение выйти из окна гостиничного номера на пятнадцатом этаже. — Вот и умница. — Прохладная ладонь коснулась шершавой щеки брюнета, вызывая волну электричества, прокатывающуюся по позвоночнику. — А сейчас давай упакуем твою приблуду в багаж, чтобы она спокойно до дома доехала. А там уж ты с ней разберешься при помощи паяльника и всего остального. — Хокка улыбнулся, поднимаясь, и протягивая руку Алекси. Немного неловко, Каунисвеси поднялся на ноги, держась за протянутую руку, и одновременно перехватывая подмышку свою технику. Пока они направлялись к автобусу, Йоэль обнимал его за плечи, так легко и естественно, что земля словно уходила из-под ног брюнета, и он подлетал на каждом шагу, будто бы шел по лунной поверхности. — Я переговорю с Сантери сегодня вечером, попрошу его связаться со следующим городом, взять в аренду до конца тура новую перкуссию для тебя. На следующем шоу ты уже будешь с ней. Я ТЕБЕ ОБЕЩАЮ. — Хокка говорил так четко и уверенно, словно заколачивал гвозди. Алекси верил ему беспрекословно. Больше чем себе. Хотя куда уж там — себе он вообще не доверял. А вот Хокка верил больше, чем кому-либо. Однако в следующем городе все стало еще хуже. Алекси и Олли заболели. Нико ходил вдоль автобуса, обгрызая лак с ногтей, ведя нервные переговоры с врачом. Доктор настаивал на отмене шоу. Вопрос был вынесен на голосование. Все, кроме самих Олли и Алекси, не желавших становится причиной отмены, проголосовали за внеплановый дэй-офф, чтобы дать парням восстановиться. С сожалением сообщив в своих соцсетях об отмене шоу, команда двинулись дальше. По прибытии в следующий город, Олли чувствовал себя гораздо лучше и был готов выступать. Чего не скажешь об Алекси. Он был совершенно без сил и подавлен. Выглядел больным и измученным. Каунисвеси понимал, что не вывезет, но не знал что делать. Он попросил у Нико созвониться с врачом и, отойдя далеко от автобуса, чтобы никто не услышал, говорил о чем-то с доктором долгих пятнадцать минут. Вернувшись, он дал телефон Нико. — Доктор тебе что-то хочет сказать. — Голос Алекси звучал совсем севшим. Встревоженный Моиланен приложил трубку к уху. — Слушаю вас доктор, это Нико. — Херра Моиланен, вашему другу нужно еще немного времени на отдых. У него несколько специфическое состояние здоровья. Я порекомендовал ему определенный препарат, к счастью он есть с собой у херра Каунисвеси. Так что ему необходимо еще пару дней провести в гостинице, принимая эти препараты, после он сможет догнать вас. И пожалуйста, не спрашивайте его сейчас. Если будет желание — расскажет сам позже. — Я вас понял, доктор. Мы все сделаем, как вы и сказали. Спасибо! — Нервно кусая губы, Нико сбросил вызов и вернулся в автобус. Шторка у кровати Алекси была задернута. Парни говорили полушепотом, невнятно переглядываясь. Со столь явной демонстрацией посыла «не трогайте меня никто» со стороны Алекси они встречались впервые. Нико быстро передал Сантери слова врача, и автобусу был задан новый курс, в ближайшую гостиницу, чтобы оставить там Алекси. Йоэль сидел в самом дальнем углу автобуса, не сводя взгляд с проклятой шторки, прячущей от него Алекса. Его лицо было мрачнее тучи, а пучок на голове приобрел совсем непотребный вид, из-за того, что постоянно подвергался нервическим нападениям пальцев вокалиста. Автобус остановился. Словно почувствовав это, Алекси схватил свой рюкзак с «ручной кладью», и, не говоря ни слова, пулей вылетел на улицу, тут же скрываясь в гостиничном холле. Стояла гробовая тишина, которую никто не решался нарушить. Сантери снова пришлось взять все на себя. -Ну, все, не раскисаем. Двигаем активно. Вечером шоу. С Литтл Меном все будет в порядке. Попустится и вернется. И сам все объяснит. С ним точно все норм, иначе доктор бы не говорил, что ему хватит пары дней. Давайте, едем. — Тур менеджер хлопнул ладонью по спинке сиденья водителя, и тот дал по газам. Словно вместе с тем, как автобус сорвался с места, все в нем оживились. Послышались разговоры, зашипело пиво, наливаемое из банок в кружки, и только Йоэль забрался на доску-кровать Литтл Мена, закрывая за собой шторку. Он обнял подушку, пахнущую цитрусовым шампунем и туалетной водой Алекса, утыкаясь в нее лицом, глубоко вдыхая запах. Он так и заснул, лежа лицом к стене и обнимая чужую подушку, пока снаружи, за шторкой, кипела обычная туровая жизнь. Из которой выпал Алекси, а вместе с ним и Хокка. В гостиничном номере было темно. Алекси лежал на кровати, вглядываясь в темный потолок. На кровати рядом были рассыпаны белые и цветные коробочки, манившие, словно огни маяка во тьме. Прозак, золофт, ксанакс, феварин, оксикодон. Врач дал рекомендацию лишь принять пару таблеток золофта и как следует выспаться. Но рюкзак Каунисвеси хранил много секретов из прошлого. Он слез с антидепрессантов два года назад, после длительной зависимости, преследовавшей его еще с 2013, со времен учебы в Амстердаме, тогда ему было шестнадцать. Слез, когда пришел в Blind Channel. Когда думал, что нашел себя и свое место, когда он еще не понял, во что он вляпался. Точнее сказать, в КОГО. Воспоминания были совсем непрошенными гостями. Но лезли изо всех углов этого темного гостиничного номера, тонкой струйкой вливаясь в воспаленное сознание Алекси. Родители парня развелись, когда ему было девять. Собственно тогда все и пошло по пизде. В столь раннем возрасте ребенок не понимает, что мама и папа просто больше друг друга не любят. Он ищет причину в себе, винит себя. А самое ужасное — становится разменной монетой, пешкой в испорченных родительских отношениях. Они перевозят его из дома в дом, оставляют жить то с отцом, то с матерью, делая это так, как им удобно. Совсем не учитывая пожелания маленького Алекса. Какие могут быть у тебя пожелания? Ты же еще ребенок. Мама и папа любят тебя, оба одинаково. Поэтому, какая разница, где ты поживешь. Вот, возьми, съешь пиццу и не плачь. И пока десятилетний Алекс ест пиццу, поливая ее своими слезами обиды и одиночества, на втором этаже в комнате его отца почему-то стонет какая-то тетя. Алексу тринадцать. Новый парень его мамы совсем не плох. Младше нее, подтянутый, красивый. Пытается подружиться с ним. Дает немного на карманные, попробовать покурить. Не прогоняет, когда по кабельному начинается порно, и показывает, как сделать себе хорошо. Алексу все еще тринадцать, когда он понимает, почему его мама стонет в комнате на втором этаже. И почему стонала та тетя, пока он давился пиццей. Прошло три года. И вот Алекси шестнадцать. И его все заебало. В Нуммеле его электронная музыка мало кому интересна. И самому Каунисвеси ужасно тесно в собственных рамках. Он чувствует свой природный талант, врожденную способность создавать музыку. Но ему мало знаний, опыта и техники. Он хочет понять, как все работает, освоить управление процессами. Решение приходит спонтанно, запрос в гугл очень короткий — лучший музыкальный колледж в Европе. Алекс собирает обоих родителей на кухне их бывшего общего дома. Мужчина и женщина держатся отстраненно и подчеркнуто вежливо. Их, внезапно выросший сын, сообщает о своем желании поехать учиться в Амстердам, просит помощи и поддержки. Мать сразу идет в отказ. Называет это глупыми капризами, тратой времени и денег, твердит о необходимости окончить среднюю школу. Отец же напротив, будучи человеком близким к музыкальному менеджменту, воспринимает идею сына с восторгом. Обещает помочь и всячески поддержать. Так и меняется расстановка сил на шахматной доске в партии его родителей. Папа делает шах и мат маме. Когда Алекси собирает чемодан, мама говорит ему: «Я ушла от твоего отца, потому что он был законченный инфантил. Поверь, мы ничего хорошего не видели от него тогда, ничего не увидели бы, если бы остались с ним, и ничего хорошего не будет сейчас, попомни мое слово». Алекси лишь хмыкает, и не прощаясь уходит из дома. Папа поддержал его мечту, а мама нет. Юношеский максимализм не дает ему разглядеть в позиции мамы желание уберечь его от большой беды. Все идет не так сразу же, как только он выходит из самолета в Амстердаме. Его никто не встречает. Хотя отец обещал, что его приятель из голландского филиала компании встретит его. Юный Маттсон нервно грызет ногти, слоняясь по аэропорту Схипхол. Папа сбрасывает вызовы, а потом присылает шаблон сообщения: «Не могу говорить, позвоните позже». Алекси ничего не остается, кроме как вызвать убер, и направиться в колледж. Папа так и не перезванивает, и не берет трубку. Ни завтра, ни через неделю, ни через месяц. Колледж принимает его не слишком радушно. Английский Алекса не идеален, воспринимать преподаваемые дисциплины очень тяжело. Нидерландцы посмеиваются над забавным новичком из Финляндии: «Эй, Маттсон, а Финляндия — это вообще где?», «А что серьезно у вас там только снег и лес?», «Ну-ка, а скажи это ваше смешное слово — калсарикяннит», «Да что тебе это слово, вот имя его это да! Он же Маттсоном только прикидывается, под нас косит, на самом-то деле он Алекси Матиас Каунисвеси!». Алекси не выдерживает. Он раздавлен. Очередным предательством отца, собственной несправедливостью по отношением к матери. Крушением, бывших такими красивыми, надежд и мечтаний. Денег почти нет, нужно что-то выдумывать. Но прежде, нужно собрать себя в кучу. Парень идет к местному психологу, та слушает его, качает головой, пишет записку для доктора на кампусе и отправляет туда Алекса. Доктор смотрит недоверчиво, пытает неудобными вопросами. Но в итоге сдается, бледная кожа, в совокупности с фиолетовыми кругами под глазами убеждает ее — пареньку и правда плохо. Она выдает ему месячную упаковку ксанакса, рассказывает, как принимать препарат и назначает встречу через месяц. Алекси возвращается в свою комнату, его сосед — не то алжирец, не то марокканец, курит траву лежа прямо на кровати. Каунисвеси кашляет от дыма и в панике косится на пожарный датчик под потолком. Тот обмотан мусорным пакетом и заклеен скотчем. Довольный сосед замечает взгляд парня. — Круто я придумал, да? — Ахмет чрезвычайно собой горд. — На, расслабься, тебе это необходимо. Алекси неуверенно смотрит на протянутый косяк, выкладывая на тумбочку ксанакс. — Да не бойся ты, от одного раза ничего не будет, просто расслабишься. Сосед не унимался, а у парня не было сил сопротивляться. И вот, уже вдвоем, они выпускали клубы едкого дыма в потолок своей общажной комнаты. Тело Алекса и, правда, расслабилось. А мерный бубнеж Ахмета еще и успокаивал: — Не обращай ты внимания на этих полудурков. Они просто уроды. Европейцы. Кичатся непонятно чем. Моя семья, между прочим, из Марокко более ста лет назад во Францию прибыла. Мои родители, а затем и я, родились и всю жизнь прожили в Марселе, но для них для всех я по-прежнему Магриб. Его губы тронула горькая усмешка. Он сделал особенно глубокую затяжку и продолжил: -Мы всегда для них будем не такими, для всех них — французов, голландцев. Непонятный финн, странный швед, неприятный магриб. А ты клевый парень, Маттсон. И очень талантливый, талантливее многих этих выскочек. Так что главное не проеби себя. В задурманенном мозгу Алекси зажглась неоновая вывеска: «Не проеби себя». Он обязательно подумает об этом, когда протрезвеет. — Это тебе вот эту ерунду дали? — Ахмет взял с тумбочки пачку ксанакса и, повертев в руках, небрежно бросил обратно. — Херня это все собачья. Я тебе принесу нормальные таблетки, у меня тут есть связи. Парень многозначительно потряс в воздухе косяком. — Ахмет, спасибо большое, но не стоит. Врач мне дал эти табл… — Алекси попытался было протестовать, но его быстро перебили. — Вот только не начинай опять ломаться. Курить ты тоже не хотел, но покурил, и стало легче. И никто не сдох. Просто не хочу быть тем, кто посадит тебя на наркоту. А колеса ты все равно пить собирался — так будешь пить те, что получше. Потом спасибо скажешь. От слов соседа по спине пробежал холодок. Но выкуренный косячок давал о себе знать. Организм предельно расслабился, будучи не в силах противостоять столь сильному и долгому напряжению. Пронырливый марокканец был и правда очень скор на исполнение собственных обещаний, и уже на следующий день, поставил перед носом Алекси большой пакет из Макдональдса. Каунисвеси оторвался от ноутбука, в котором он уже битых три часа рассылал во все клубы и бары Амстердама и близлежащих городов свои треки и предложения провести вечеринку, в надежде подзаработать денег. — Я вот, все принес, как и обещал. — Ахмет сиял, словно бы выиграл в лотерею, по меньшей мере, десять тысяч евро. — Чувак, спасибо большое, но у меня нет денег… — Алекси постарался слиться с той ситуации, в которую опрометчиво попал из-за вчерашнего косячка. — Я разве денег просил? — Марокканец надул губы. — Я тебе просто помогаю. Потом как-нибудь ты мне поможешь. — Большое спасибо, Ахмет. Я обязательно помогу всем, чем смогу, если это потребуется. Алекси заглянул в пакет и обомлел: ассортимент был впечатляющим, названия некоторых таблеток парень даже ни разу не слышал. К коробочкам также прилагалась инструкция, в каких комбинация и дозах стоит сочетать препараты для того или иного эффекта. Вариаций эффектов было множество: не есть, не спать, расслабиться, зарядиться энергией, усилить либидо. Алекси восхищенно присвистнул, и спрятал пакет в стол, продолжая свое занятие. Спустя уже буквально несколько дней, приглашения на выступления в клубах посыпались, как из рога изобилия. Алекс искренне не понимал, что стряслось. Словно кто-то там, наверху, переключил ручку из положения «неудачник», в положение «везунчик». Первую неделю Каунисвеси выдержал легко, и даже успевал ходить на пары. Но с каждым новым отыгранным сетом, сил становилось все меньше. Первыми пострадали пары. Парень просто перестал на них вставать, каждое утро, обещая, что это в последний раз. Его сосед тоже не слишком переживал об учебном процессе, честно признаваясь, что в большей степени он помогает брату работать в «Макдональдсе». Пятничным вечером у Алекси был запланирован самый крупный сет в его жизни. Один из самых популярных клубов Амстердама, вип-гости, представители музыкальных лейблов. Для шестнадцатилетнего Алекса это было настоящим прорывом. Он начал нервничать еще с утра, вертясь перед зеркалом. Выбирал, в чем выигрышнее будет смотреться, поправлял непослушную блондинистую челку. К вечеру дело стало совсем плохо. Голос срывался, руки тряслись. Было очень нервно. В ожидании своего такси, парень мерил комнату шагами. Взгляд задержался на ящике стола. Дрожащими руками Алекси достал бумажный пакет и инструкцию. «Седативное действие: две таблетки феварина, две таблетки прозака. Можно употребить немного алкоголя». Решение пришло само собой, четыре таблетки оказались на ладони парня. Боясь потерять решимость, Алекси закинул их в рот, и, морщась от горького вкуса, поспешил запить водой. Смартфон в заднем кармане джинс разорвал тишину сигналом приложения убер, возвещавшего о том, что машина уже ждет своего пассажира. Алекси поспешил на улицу, уже в машине чувствуя, как расслабляется его тело. На диджейском пульте услужливыми администраторами клуба был оставлен стакан, бутылка виски и бутылка колы, чтобы молодой МС ни в чем себя не ограничивал. Алекси был на высоте. Вечер прошел великолепно. После третьего бокала виски-колы появилось небывалое чувство полета, которое не проходило до самого утра, пока шла эта вечеринка. К Алекси подходили, высказывали ему свой респект, хвалили его талант и музыкальный вкус. Парню казалось, что он никогда в жизни еще не был так счастлив. Да и таблетки оказались не так уж страшны. Как может быть страшен тот, кто в одночасье может решить все твои проблемы? Тебе больше не обязательно есть, спать. И даже не обязательно трахаться. Хотя, если ты захочешь, просто прими эту розовую, малыш, ты станешь самым желанным партнером для любого. Горячим, необузданным, способным кончить несколько раз за ночь. А на утро пара таблеток оксикодона убьет любую боль. И даже душевную, правда, вместе с душой. Любимым развлечением парня стала «пьяная дженга», он сам ее придумал и сам так назвал. Играл он в нее тоже сам с собой. Алекси сидел на полу у низкого журнального столика, строя на нем башню из перемешанных блистеров колес, а затем снимал по одному. После, какого блистера башня падала, из того он выпивал несколько таблеток, запивая дешевым бурбоном, и начинал по новой, периодически запрокидывая голову, и захлебываясь истерическим смехом, глядя в потолок глазами, с ярко проступившими на белках капиллярами и чуть расширенными зрачками. Алекси стоял перед зеркалом в одних черных боксерах, так ярко контрастировавших с молочно-белой кожей. Он улыбался своему отражению. Светлые волосы отросли, спускаясь к плечам, челка игриво спадала на глаза. Ярко-голубые глаза, хоть и чуть запавшие, блестели не здоровым лихорадочным блеском. Под ними залегли фиолетовые тени, казавшиеся парню очень соблазнительными. Острые скулы ярко выделялись, переходя через впалые щеки в тонкую шею и выпирающие ключицы. Алекси просто сходил с ума от своего тела, проводя кончикам пальцев по впалому животу, исхудавшей талии и тонким рукам, увитым темно-синими венами. Если бы можно было трахнуть самого себя, он бы сделал это без раздумий. Правда, желающих и так хватало, тиндер разрывали уведомления от желающих встретится с молодым ди-джеем. Телефон, лежащий на тумбочке, завибрировал. Пятнадцатый видеовызов от мамы, игнорировать дальше было бы полным свинством. Алекси, уселся на кровать, нажимая на значок камеры. — Привет, мам. — Парень улыбнулся и помахал рукой. Женщина на экране смартфона испугано прижала руку к губам, в ужасе округляя глаза. — Алекси… Что ты с собой сделал?! Что с тобой? Ты же просто прозрачный… Еще немного, и ты совсем исчезнешь. — голос женщины надломился, а по щекам текли слезы. — Да мам. — Алекс поморщился, точно от головной боли. — Да все нормально, просто немного похудел. И для здоровья полезно и так красивее. -Красивее? Да это анорексия! Ты хоть вообще ешь? — Конечно, ем, мам! Завтрак всегда в колледже, обед тоже. На ужин так, перекусы в общаге. Алекси безбожно врал. Ел он раз в несколько дней. Сибутрамин с прозаком отрубали аппетит намертво. Да и в колледже он появлялся последний раз больше месяца назад. — Алекси, милый, так больше не может продолжаться… Папа… -Мам, прости, мне звонит куратор, я наберу попозже. Каунисвеси сбросил вызов, ведь над окном видеозвонка всплыло уведомление от парня из тиндера, которого он замэтчил вчера, он написал, что стоит у входа в общежитие. Томный вечер плавно перетек в страстную ночь, наполненную жарким шепотом и сдерживаемыми стонами. Парень, как две капли воды похожий на самого Алекси, такой же излишне худой, с осветленной челкой, ниспадающей на ярко-голубые глаза, лежал на его плече, водя кончиками прохладных пальцев по груди Каунисвеси, когда в комнату настойчиво постучали. — Прости, малыш, это, наверное, чертов Ахмет. — Алекси немного небрежно стряхнул парня со своего плеча, и, пренебрегая даже трусами, подошел к двери, открывая ее со словами: — Ахмет, какого хера, я же попроси… — Здравствуй, Алекси. — Каунисвеси — старший едва ли не залился краской, глядя на обнаженного сына и переводя взгляд на его притихшего на кровати любовника. Пребывая в недоумении, Алекси оглядел пришедших. Помимо отца с ним был офицер полиции Нидерландов и представитель деканата колледжа. — Папа? Что ты тут делаешь? — Парень напрягся всем телом, чувствуя волну подступающей паники. — Собирайся, сынок, мы едем домой. — Голос отца был беспристрастным, но твердым. — Ну, уж нет! Никуда МЫ не едем! — Алекси перешел на крик, отступая от двери, поднимая с пола трусы и начиная их натягивать. ТЫ едешь. Возвращаешься в Финляндию, а я остаюсь здесь! — Алекси… — Мужчина хотел остановить сына, но тот перебил его. — Никаких Алекси! Ты кинул меня в аэропорту год назад! Одного! Без денег! Ты обещал помочь! И даже не позвонил за этот год! Ты вообще знаешь, как я тут жил?! Не замечая за собой собственных действий, Алекси раздирал ногтями кожу на внутренней стороне предплечья, от запястья до сгиба локтя. Желание положить под язык пару таблеток прозака было просто невыносимым. — А тут ты обо мне вспомнил и даже приехал! Правильно мама сказала, ты — инфантил! Последнюю фразу Алекс выплюнул в лицо отцу. Мужчина отшатнулся точно от пощечины. Глубоко вдохнул и ответил также спокойно. — Да, я был не лучшим отцом. Я совершил много ошибок. Прости меня, если когда-нибудь сможешь это сделать. Но, кажется, именно сейчас я должен спасти тебя, нашего с мамой сына. Пускай это будет мой первый взрослый поступок. Собирайся, Алекси. Неизвестно сколько бы еще продолжалась перепалка, если бы в диалог не вмешался офицер полиции: — Алекси, ты несовершеннолетний гражданин Финляндии находящийся в Нидерландах по письменному разрешению твоего отца. Он может прямо сейчас отозвать свое разрешение, и тогда мы просто депортируем тебя. При попытке укрыться от депортации, тебе будет закрыт доступ в страны Европы в будущем. Подумай об этом, не стоит наживать себе проблем. — Да и к моему великому сожалению, мы вынуждены были отчислить тебя, Алекс, за систематические пропуски и неуспеваемость. — Вступила в разговор женщина из деканата. — Это означает, что ты больше не можешь проживать в общежитии и находится на территории кампуса. Мне очень жаль, Алекс. Твой талант и способности очень велики, но ты выбрал не тот путь. Возвращайся, когда станешь старше. Мы с радостью тебя примем. — Подводя итог, у тебя час, Алекси, чтобы собрать вещи. Мы с твоим отцом будем ждать тебя в полицейской машине у ворот. Я отвезу вас в аэропорт. Не делай глупостей, парень, у тебя вся жизнь впереди. — Офицер полиции поставил точку. Трое ночных гостей ушли, оставив Алекси в оглушающей тишине, ставшей моментально чужой, комнаты. «Только не проеби себя» — в разбитом сознании вспыхнула неоновая вывеска. — Проебал. Уже все, блять, проебал. — Шептал парень в пустоту, стирая злые слезы. Дальше было все как в тумане. Словно не с ним. Алекси будто смотрел на себя со стороны, как очень плохой фильм, снятый в стиле Города грехов. Такой же черно-белый и беспросветный. Вот он бездумно кидает вещи в чемодан, опустошая шкафы и ящики. Замечает краем глаза, как его приятель из тиндера одевается и молча, выскальзывает за дверь. Вот он идет, точно на Голгофу, и тащит за собой чемодан, который, кажется, раз в двадцать тяжелее креста, через коридор, наполненный чужими глазами и шепотом. Уже на пороге он слышит в спину колкое: — Ну что, суоми, допрыгался. Давай, до свидания. Возвращайся в свою Финляндию. Реплика тонет в одобрительном смехе и улюлюканье. Алекси тонет в боли и желании сдохнуть. Он спускается по лестнице и садится на заднее сиденье полицейской машины. Аэропорт Схипхол все такой же серый и не приветливый. Не то, что его родной Хельсинки-Вантаа, подсвечивающийся по вечерам голубым. В эту минуту он впервые за год чувствует тоску по дому и желание вдохнуть воздух Финляндии. Весь перелет Амстердам — Хельсинки Алекси спит. Отказывается от еды, уже привычка. Хоть и без сибутрамина, мозг подает сигнал о том, что голод все-таки существует. Пока они едут на отцовской машине до Нумеллы, Алекси впервые нарушает тишину. — Я не хочу жить ни с тобой, ни с матерью. Я привык жить один. И вообще, не хочу жить в Нумелле, хочу жить в Хельсинки и заниматься музыкой. — Давай договоримся так. — Мужчина сжимает руль до побелевших костяшек. — Ты не будешь диктовать условия, потому что ты не в выигрышном положении, Алекси. Ты и так достаточно наломал дров. Давай попробуем найти компромисс. Я сейчас работаю в Оулу, мой дом свободен. Ты можешь жить там. Ты приведешь себя в порядок и закончишь твой последний оставшийся год в средней школе. Если ты справишься, и мы с мамой увидим, что тебе можно доверять, по окончании школы переедешь куда захочешь, в Оулу, в Хельсинки, или еще куда-либо. — Ладно. — Алекси лишь тихо буркнул краткое согласие, отворачиваясь к окну. — Я отвезу тебя сразу в свой дом. Оставлю тебе денег. Закажи доставку продуктов, поешь, приди в себя и завтра навести маму, она уже почти лишилась рассудка от беспокойства за тебя. Упрек больно уколол Алекси. -Хорошо, пап. — Отозвался парень, выбираясь из машины, вытягивая за собой чемодан, сжимая в руке ключи и банковскую карту. — Пока. Алекси взглянул на дом, в котором не был с детства. На окно второго этажа, в комнате за которым стонала чужая тетя, пока он давился остывшей пеперони на кухне, приправляя ее слезами и детскими разбитыми мечтами. Он снова был один и в начале очередного витка своего непростого пути. Летние каникулы пролетели незаметно. Он проводил много времени с мамой, завел себе собаку, очаровательную жесткошерстную таксу, которую назвал Риллой. И даже неплохо общался с отцом. Вернулся к обычному весу и не притрагивался к таблеткам, покоившимся на дне чемодана, вместе с остатками воспоминаний из Амстердама. Но чем ближе был конец августа и перспектива возвращения в школу, тем страшнее было Алекси. Меньше всего ему хотелось и у себя дома стать жертвой травли и издевательств. Из последних сил он держался, запихивая чемодан глубже под кровать. Однако, в школе все оказалось не так страшно. У учителей он всегда был на хорошем счету, и они приняли его радушно. Новых одноклассников он неплохо знал, ведь уже учился с ними, хоть тогда и на год старше. Кроме того, никто не знал истинных событий, происходивших в Амстердаме. А популярная музыка, фото с престижных вечеринок и красивая легенда о том, что: «я взял, все что мог, многое узнал и многому научился. И, конечно же, безумно полюбил Амстердам, и все же, Нидерланды — это не мое. Финляндия — лучшее место на земле. Я выбрал вернуться на Родину.» Все это лишь добавляло ему очков популярности. Парни хотели дружить с ним. Девочки откровенно клеились. Он выбрал самую популярную — мог себе позволить. Ингрид, красивая, с идеальной фигурой, темными густыми волосами, которые так приятно намотать на руку, пока она старательно сосет твой член. Сосала она, надо признаться, великолепно. И где только успела так натренироваться к шестнадцати-то годам. — Может, все же глянем тот сериал норвежский, я тебе говорила?.. — неуверенно спросила девушка, стоя на коленях между ног Алекса, и глядя на него снизу вверх, пока он отходил от оргазма, откинув голову на спинку дивана. — Конечно, детка. — Алекси чуть снисходительно погладил девушку по щеке, вытирая большим пальцем белесую капельку в уголке ее губ. — Сейчас скачаю, и пиццу закажу. Хотя нет, лучше что-то другое… Они сидели в обнимку на диване, Ингрид прижималась к боку Алекси, он обнимал ее за плечи. В углу стоял пакет с коробочками от китайской еды, Рилла дремала в своей лежанке. Девушка с интересом разглядывала происходящее на экране. Нашумевший норвежский сериал Skam о проблемах подростков был на вершине популярности. Однако Алекси, в отличии от Ингрид, балансировал на грани между скукой и болезненным триггером. Кажется, он достаточно знал о проблемах подростков, а его собственная жизнь легко бы потянула на финский сезончик франшизы. — Не понимаю, как родители могли оставить Нуру одну. Они ведь даже не развелись. И это при том, что ее отец сексолог, а мать психотерапевт. Она в тринадцать пережила болезненный опыт потери девственности. Ей было всего пятнадцать, когда она уехала в Испанию, и вернулась в Норвегию лишь спустя два года, и стала жить по квартирам у каких-то друзей. Это так странно, зачем рожать детей, если они тебе не нужны, чтобы они росли как травка? Алекси передергивает. Он чувствует эту знакомую волну внутри себя, которая готова вот-вот вырваться наружу — гомерическим хохотом, слезами, истерикой. Память предательски подкидывает воспоминания о таблетках, пылящихся в чемодане под кроватью. Алекс сильно щипает кожу на своем запястье, боль немного отрезвляет и позволяет сохранить хотя бы видимое спокойствие. — Знаешь, Ингрид, я искренне рад за тебя, что твоя семья такая благополучная. Но иногда такое происходит. В семьях с разводом или без. Иногда близкие люди — самые далекие. У всех разные обстоятельства. Но знаешь, я читал одну книгу — «Обстоятельствам не поддаются». Что-то в духе мотивационной литературы, только в художественной обертке. Так вот, как бы там судьба не била героя, он всегда выкарабкивался, потому, что обстоятельствам не поддаются. Наверное, так правильно. Девушка слушает Каунисвеси с восхищением, едва ли не открыв рот. Он смотрит ей в глаза и четко видит — она не понимает. Он улыбается, с плохо скрываемой грустью. — Давай, детка, тебе пора. Увидимся утром в школе. Алекс провожает девушку, целуя ее на прощание в щеку. *Когда Ингрид идет вдоль по улице, ей кажется, что она слышит где-то за спиной крик, отчаянный и жуткий, больше похожий на вой. Девушка озирается по сторонам, но больше ничего не слышит. Она думает, что это чей-то телевизор, слишком громко работающий у открытого окна. И все же, нервно оглядываясь по сторонам, спешит убраться подальше из частного сектора. * Стоит лишь захлопнуться двери за спиной девушки, Алекси скатывается по стене на пол. Он закрывает глаза и, вцепляясь пальцами в волосы, кричит, что есть мочи. Пока не сорвется голос, пока легкие не будут истощены до последней капли. Он с силой толкает несчастную икеевскую вешалку, от чего та падает, больно ударяя его по колену. Каунисвеси подскакивает и пинает ее босой ногой, со всей силы, не обращая внимания на боль. — Никому не нужен. Они родили тебя, и бросили, чтобы ты рос, как травка. Даже не вольная травка, а долбанный одинокий росток в горшке, который они перебрасывали друг другу так, как им было удобно, забывая даже поливать… Голос срывается в рыдания. Нога нещадно болит. Но еще сильнее болит где-то внутри. Обессилев, Алекси падает на полу в прихожей, он плачет на чертовом холодном кафеле, пока все слезы не кончатся. Потом, еще пару часов он просто лежит в тишине и опустошении. С трудом поднимаясь, он бредет в спальню, опускается на колени перед кроватью и вытаскивает оттуда чемодан. Упаковка золофта была едва начата. Он берет сразу три таблетки, бредет на кухню и запивает их банкой пива. Нужно поспать. С утра идти в школу. Алекси обещает себе, что больше не будет пить таблетки. Алекси себе не верит. Как и всегда. Вопреки собственным ожиданиям Алекса, этот его срыв становится единственным. Утром он просыпается с чугунной головой, но удивительно спокойным внутри. Крепкий, глубокий сон под препаратами, без сновидений, делает свое дело. Каунисвеси как всегда свеж и безупречен, в школе вовремя. Он вылавливает взглядом в толпе Ингрид. Встречает взгляд заплаканных глаз девушки и чувствует укол совести. Расстаются по смс только козлы, но парень успокаивает себя тем, что это для ее же блага. Он ничего не сможет ей дать, он опустошен, разбит и сломлен. Все как будто бы налаживается и встает на привычные рельсы. Алекси избегает тусовок, маршрут дом-школа и обратно выучен до автоматизма, и лишь в выходные разбавляется поездками к матери. Парень готовится к выпускным экзаменам, пишет новую музыку, и все еще надеется, что не проебал себя и у него есть будущее. Правда внутренняя пустота никак не желала оставлять Алекси в покое, и чем бы он ни пытался ее заглушить, лучшим способом были сериалы по вечерам. Сдобренные несколькими банками пива и хорошей порцией фастфуда. Организм, отвыкший от потребления такого количества вредных калорий, услужливо посылал напоминания о том, что под кроватью в спальне, на дне чемодана есть прозак и сибутрамин, которые решат все его проблемы. Каунисвеси упорно отгоняет назойливые мысли, ведь лишь эти несколько часов в сутках, он чувствовал себя счастливым. То, что это стало проблемой, Алекси осознал внезапно, когда на нем вдруг не застегнулись ни одни джинсы и рубашка, а треники и растянутые футболки, сидели в облипку. Парень ходил из угла в угол, нервно грызя ноготь. Отец снова не брал трубку. Это становилось похоже на чертово дежавю. Но вдруг на том конце провода раздался голос Каунисвеси-старшего. — Да, Алекси, что случилось? — Ничего, а должно было? — Алекси поморщился, слова отца были неприятны. — Ну ладно, просто обычно ты не звонишь. -ты тоже, пап, хотя мог бы. Алекс услышал, как отец тяжело вздохнул на том конце провода. -Ладно, что ты хотел? — Можешь немного увеличить лимит по карте, пожалуйста? — Алекси снова начал терзать зубами несчастный ноготь. — Хочу купить себе немного новых вещей. -А что случилось со старыми? — мужчина на том конце провода удивленно вздернул бровь, вспоминая огромный и неподъемный чемодан сына, доверху набитый шмотками. -Ну… я тут немного поднабрал, вы же с мамой переживали, что я худой слишком. И вот, хочу что-то новое купить посвободнее. Чеки пришлю тебе. — То, что ты поправился, это хорошо. — Мужчина заметно повеселел. Алекси же становился мрачнее тучи. — Конечно, я сейчас скину тебе денег. Чеки не нужны, это уж как-то слишком. Селфи в обновках подойдет. На этом отец отключился. Звук смс уведомил, что на карту парня упала кругленькая сумма в евро. Алекси отправился в ближайший молл. В раздумье он перебирал стойку с джинсами. Привычная Sка конечно же будет мала, но вот Мка наверняка подойдет. Набрав стопку вещей, парень скрылся в кабинке примерочной. Мка не налезла, ни одна. Алекс повернулся к зеркалу, стоя на коврике в одних боксерах и впервые взглянул на себя в зеркало в открытую, по-настоящему, трезвым взглядом. Его тело слишком сильно изменилось. Руки, ноги стали пухлыми и мягкими. Грудь и живот тоже. От выпирающих ребер и тазовых косточек не осталось и следа. Даже кисти рук, пальцы и те были отвратительно-пухлыми. А его ягодицам и ляжкам позавидовала бы сама Ким, мать ее, Кардашьян. Но ужаснее всего было то, что стало с его лицом. Высокие, острые скулы, о которые разбилось не одно сердце, да и вообще казалось, что можно было порезаться, скрылись под ужасными пухлыми щечками. Все лицо парня было усыпано плотными, красными, болезненными высыпаниями. Они были везде, на лбу, на носу, но щеки… Щеки больше напоминали марсианский рельеф. Не выдержав этого зрелища, Алекси со стоном закрыл лицо руками, вцепляясь в собственную кожу пальцами, точно стараясь ее содрать, как ненастоящую, как маску. Содрать и выкинуть. Достать из-под нее те самые острые скулы. Абсолютно потерянный парень осел на пол примерочной. Нужно было принять свое тело, новое, ужасное тело. Подняться, пойти купить побольше черного и мешковатого, чтобы спрятать это убожество и свалить нахуй из гребанного магазина. Чтобы привести себя в чувство, Алекс крепко приложился затылком о стенку примерки. В дверь тут же постучали. -Простите, у вас все хорошо? Может нужна помощь? — голос консультанта был учтивый и обеспокоенный. — Нет, все в порядке. — Алекси не узнал свой голос, который слышал будто чужой- со стороны. — Спасибо. Просто с размером ошибся. Спустя еще часа полтора мучений, Алекси вырвался из лап неудачного шоппинга, и направился домой, волоча ненавистный пакет, набитый черным, мешковатым XLем. Придя домой, он с ненавистью принялся срезать бирки, как будто, если бы он не видел размер, это что-то могло изменить. Слать отцу селфи он не имел никакого желания. Поэтому просто фоткает вещи и отправляет, добавляя приписку: «спасибо большое. Устал очень, поэтому без примерки, извини.» Отец присылает большой палец в ответ. Шмотки отправляются в стиралку. Алекси стоит в ванной перед зеркалом, с четким намереньем избавится из прыщей. Он давит их, расковыривает иглой от шприца, шипит от боли, прижигая ранки водкой Финляндия, завалявшейся в холодильнике с прошлой вечеринки. На тот момент он еще не осознает, что это его самая большая ошибка. Утром лицо больше напоминает кусок мяса. Как будто это было поле боя армии лилипутов, битва которых шла до последней капли крови. Тональник не помогает. Идти в таком виде в школу не вариант. Алекс выходит из дома и оглядывается. В глаза бросается вывеска барбер-шопа. Решение приходит само собой. И вот, спустя пару часов, на улице появляется совсем другой Алекси. Светлые волосы, отросшие чуть ниже плеч, острижены по линии подбородка, прикрывают щеки. Небрежная челка скрывает лоб и глаза. Но самое главное, светлые волосы стали черными, как смоль. Новый Алекси нравится себе уже больше. Черные волосы словно прячут его от всего мира и от себя. Вкупе с черным комбинезоном из денима и белыми вэнсами безумно стильно. Но кожа… Прыщи продолжали атаковать парня. Вечера он проводил в интернете, изучая форумы людей со схожими проблемами. Он всегда был прилежен и педантичен, когда это было нужно. И вот, спустя много часов перед Алекси лежит целый конспект из рекомендаций по решению его проблемы. Следующие несколько месяцев Алекс как одержимый следит за питанием, пьет сорбенты и витамины, мажет и моет лицо средствами из доброго десятка баночек. Высыпания проходят. Но вот постакне… Розовые шрамики, рубцы, ямки, испещрившие некогда идеальную кожу, никуда не делись. — И не денутся. — Мрачно буркнул сам себе Алекси, вновь изучавший форумы. — Не надо было, блин, давить. Перспектива лазерной шлифовки внушала парню ужас. Дорого и больно. А уж процесс заживления — держите меня семеро. Жуткие фото все с тех же форумов отбивали всякое желание. Может быть, когда-нибудь, потом. А пока — тональник и плюс один огромный комплекс. С тех пор Алекси был один. Он окончательно замкнулся в себе, будучи полностью уверенным в своей непривлекательности и уродливости, не подпускал к себе никого и на шаг. Воспоминания продолжали сменять друг друга. Память услужливо подкидывает картину вечера, в который все изменилось. Это была вечеринка в одном из клубов Оулу, на которой выступал Алекси со своим сетом. Йоэль Хокка становится его гостем на этой вечеринке, и приводит с собой парней из группы, желая их познакомить с Алекси, чтобы поставить вопрос о приглашении парня в Blind Channel. Будучи в изрядном подпитии, парни сидели на клубных диванах. Алекси сидел с Йоэлем. Рука блондина, лежащая на спинке дивана, то и дело соскальзывала на плечи Алекси. К этому моменту Хокка и Каунисвеси общались уже достаточно давно и близко. Их переписки длились практически круглосуточно. Страдающий бессонницей вокалист строчил ночи напролёт, а Алекси, впервые не чувствующий себя одиноким, был готов променять на это общение не то, что сон — собственную почку, если потребуется. Они говорили обо всем — о музыке, фильмах, жизни, спорте, политике. Доверяли друг другу свои мысли, черновики записей. Йоэль хочет что-то сказать Алекси, но музыка в клубе долбит слишком громко. Пальцы блондина тянутся к лицу Каунисвеси, намереваясь убрать черную прядь, высохшую от многократного окрашивания, за ухо, чтобы иметь доступ к оному. Алекси дергается как от удара, в ужасе таращась на Йоэля. Хокка отстраняется, поднимая открытые ладони в успокаивающем жесте. В голове блондина проносятся ужасные картины, которые могли бы произойти с этим парнишкой, если он так шарахается от попытки обычного прикосновения. Алекси понимает, что проебался, со стоном он роняет голову на руки, стоящие локтями на коленях. Но его стон тонет в громкой музыке. Внутри Хокка поднимается неясная волна тревоги и беспокойства за Алекса. Он хватает парня за запястье и тянет на улицу. За углом клуба тихо и пусто. Весенняя ночь обдает голые предплечья Алекси прохладой, он ежится, обнимая себя руками. Йоэль снимает косуху и накидывает ее на подрагивающие плечи парня. Каунисвеси даже не может сопротивляться, лишь вцепляется пальцами и в грубую кожу куртки. Блондин достает из кармана пачку сигарет, закуривает и протягивает ее Алексу. Каунисвеси тоже закуривает. Впервые за несколько лет. — Алекси, прости, если я что-то сделал не так. Я не хотел. — Проговорил Йоэль, выпуская дым в ночное небо. — Это ты прости, я идиот. — Алекси прятал глаза, ковыряя носком вэнса бордюр. — Ну, я просто забеспокоился, может ты что-то пережил, и я триггернул тебя. — Йоэль подбирал слова осторожно. Он не хотел задеть парня. За все время общения, о личном они обоюдно молчали, и это всех устраивало. Алекси поднял глаза на Хокка. Лицо блондина было серьезным и обеспокоенным. — Нет, ничего такого. Все в порядке, Йоэль. Просто… меня очень давно никто не касался. «Потому что ты никому не позволял» — услужливо подсказал внутренний голос. Брови Хокка удивленно поползли наверх. «Не касался настолько? Что-то тут явно не так.» Вопрос маячил в голове блондина, но он благоразумно промолчал. — Потому что меня противно касаться. — Кое как выдавил из себя Каунисвеси, пиная носком кеда ни в чем не повинный бордюр. «Это ты так решил, что всем противно» -продолжал ехидничать голос в голове брюнета. Йоэль не смог сдержаться. Он поперхнулся дымом и вытаращил глаза. — Что, прости? — Блондин недоуменно выгнул бровь. Угол губ тронула едва заметная улыбка. Сердце Алекса пропустило удар. Он сам не понимал от чего. От вида этих выгнутых бровей и ухмылки на губах напротив, или от собственной непрошенной откровенности, или от того, что Хокка с чего-то решил, что в этой ситуации есть что-то веселое. Алекси не выдержал. Он собрал свои волосы в кулак на затылке, открывая лицо, трясущейся рукой вытащил из кармана смартфон. Он включил фонарик, направляя его себе в лицо. -Посмотри на мою кожу. Не нужно ЭТО трогать. Спрятал телефон и вновь старательно расправил волосы, прикрывая лицо. Йоэль поджал губы, укоризненно качая головой. Что за дерьмо у этого парня в голове. И самое главное, какой ублюдок это дерьмо туда втолкал. У Йоэля был бы с ним отдельный разговор. Хокка делает два шага вперед, прижимая Алекси спиной к стене, чтобы тому было некуда деться. Осторожно и медленно, неотрывно глядя в аквамариновые глаза, он все же заправляет непослушные пряди за уши, и прижимает ладони к щекам Алекси. Каунисвеси начинает трясти. Ладони у Хокка сухие, теплые, нежные, с некоторыми ощутимыми мозолями- на кончиках пальцев, явно от гитары и прямо под пальцами — такие могут быть от хоккейной клюшки или от долгого управления мотоциклом без перчаток. А еще они пахнут только что выкуренной сигаретой, и чем-то еще, неуловимо прекрасным. — Ты правда считаешь, что это имеет хоть КАКОЕ-ТО значение? — голос Йоэля звучит тихо и твердо, а его холодные, серо-голубые глаза впиваются в самую душу Каунисвеси. Брюнет не может говорить, он только кивает. Хокка улыбается, и наклоняется ближе к лицу парня, опаляя кожу своим дыханием. -ну тогда ты просто маленький долбаеб. — Йоэль говорит это беззлобно, улыбаясь, почти нежно, от чего щеки Алекса вспыхивают. Блондин гладит большими пальцами кожу на щеках парня, а затем наклоняется и невесомо касается губами его лица, везде — лоб, кончик носа, каждый миллиметр этих милейших яблочек на почти по-детски чуть пухлых щеках. Алекси кажется, что еще немного, и он потеряет сознание. Он не дышит, он забыл, как это. Хокка крепко обнимает парня, прижимает к себе, и тихо шепчет в самое ухо. — Поверь мне, это бред полный. Это не имеет ровным счетом абсолютно никакого значения. И не будет иметь никогда. Ни для одного нормального человека. А ненормальные могут идти нахуй ровным строем. И уж поверь мне, я многое повидал — с тобой все в порядке, АБСОЛЮТНО. В этот вечер все изменилось. Изменился сам Алекси. Изменилась его жизнь. Встала с ног на голову. Именно в этот вечер в его жизнь ворвался Хокка. Воспоминания вновь переносят Алекси в номер той злосчастной гостиницы, где его оставили после срыва из-за сломавшейся электронной перкуссии, ставшей последней каплей, переполнившей чашу терпения и выдержки парня. Каунисвеси сидит на кровати. На тумбочке рядом с бутылкой воды, лежит ровно один блистер золофта. Ровно десять таблеток, которые ему разрешил принять врач, ровно на три дня, которые ему дали, чтобы прийти в себя. На кровати же перед ним разложены десятка полтора цветастых упаковок. Такому набору позавидовал бы любой барыга или торчок. — Ты не будешь их пить, не будешь, не будешь, не будешь… — Как мантру твердит Алекси, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись пальцами в волосы. — Не будешь. Картонные коробки разрываются, высвобождая алюминиевые блистеры. — Не будешь. С характерным щелчком таблетки одна за другой падают на пол. — Не будешь! Не будешь! НЕ БУДЕШЬ! Голос Каунисвеси срывается на крик, когда он в исступлении топчет ногами таблетки, рассыпанные по всему полу, которые своими гранями впиваются в его стопы, похлеще забытой детальки от лего на ковре. Его расправу над такими ненавистными, но такими желанными сейчас, колесами прервал стук в дверь. — Обслуживание номеров! — раздалось из-за двери. — Мне ничего не нужно! — Зло выкрикнул парень. — Но для вас доставка, мистер Каунисвеси. — Голос за дверью был явно в недоумении. — Я ничего не заказывал. — Алекси сжал пальцами переносицу, пытаясь вернуть самообладание. За дверью все стихло. Алекс лежал на полу, прямо на рассыпанных и раздавленных им же самим таблетках. Шевелиться не хотелось. Хотелось исчезнуть. Он ненавидел всех -долбаную жизнь, долбаного врача, долбаный золофт, но в первую очередь — себя. В дверь снова постучали. Парень болезненно застонал, закрывая лицо руками. — Мистер Каунисвеси, это доставка для вас от мистера Хокка. Алекс моментально сел на полу, широко открыв глаза. Телефон на тумбочке завибрировал, он схватил его. Это было сообщение от Йоэля: «если ты сейчас же не откроешь свою гребанную дверь и не заберешь свою гребанную доставку, я скажу им, что ты там вскрылся в ванной, пусть вызывают копов и ломают твою дверь. Правда тогда оплачивать ее ремонт ты будешь сам.» Алекси улыбнулся, представляя себе лицо Хокка, который злобно тыкает пальцами в экран смартфона. Он подошел к двери и чуть приоткрыл ее. — Простите, я немного приболел, поэтому не хотел открывать. Служащий отеля закивал, и попытался пройти в номер, но Алекси остановил его. — Я там вещи раскидал, я сам все заберу. Порядком уставший от этого странного постояльца, работник, лишь кивнул и удалился по своим делам. Алекси забрал бумажный пакет и объемный сверток в номер, закрыл за собой дверь и повесил бирку: «не беспокоить.» В бумажном пакете была обвязка его любимого пива — шесть банок счастья и коробка с суши, к которой была приклеена записка: «просто представь, что я рядом.» Алекси улыбнулся, вспоминая их частые с Йоэлем посиделки, во время которых они болтали, дурачились и гоняли сборную Финляндии до потери пульса в матчах ФИФА на плэйстэйшн. Суши с пивом - любимое сочетание вокалиста, к которому пристрастился и Алекс. Очередь дошла до большого свертка. Алекси нетерпеливо содрал бумагу, будто бы это был новогодний подарок. Под слоем бумаги была коробка с новенькой электронной перкуссией. Такая же, как его сломанная, только новее — следующая модель. Он вынул ее из коробки, завороженно проводя пальцами по кнопкам. Следом выпал гарантийный талон. В нем была роспись покупателя, и это была роспись Хокка. Там же была записка. «Я всегда решу все твои проблемы, помни об этом». Алекси чувствовал, как его глаза наполняются слезами. Слезами счастья и невероятной благодарности. Он взялся за телефон и набрал сообщение: «Йоэль! Ты сумасшедший. Мне даже страшно представить, сколько она стоит. Я тебе все верну. И спасибо огромное. У меня не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность.» Ответ прилетел сразу. «Спасибо, что соизволил забрать. Не смей ничего возвращать. Это подарок. Имею право. И благодарностей не надо. Ты главное выздоравливай скорее. И когда сможешь, расскажи, что с тобой, пожалуйста.» И вот сейчас Алекси сидел и паял ту самую поломавшуюся перкуссию. Поломка которой начала закручивать события в воронку, грозящую перерасти в ураган, который уже никто не сможет остановить. Из омута воспоминаний Алекси вырвал звук уведомления в мессенджере. Сообщение от Йоэля. Одно короткое, простое и такое важное сейчас: «Спишь?».