Когда Карл проснулся из-за пробивающегося сквозь жалюзи солнечного света, ноги сами понесли его по уже знакомому маршруту к шкафу, в котором хранился специальный порошок для горячего шоколада.
Он уже успел забыть, какого это — быть наедине со своими домашними делами. Его лак на ногтях, неухоженный и настолько облупившийся, что оставался лишь редкими чёрными пятнами на его ногтях, указывал на то, что ему давно не хватало минуты одиночества для хоть какого-то ухода за собой. В происходящем вокруг него такие ритуалы были заменены быстрыми перекусами и падением в постель полностью одетым, принимая душ только тогда, когда готовился вновь встретится с вице-президентом. Теперь, казалось, всё было относительно спокойно. Возможно, он всё ещё находился в эйфории от прошлой ночи, не смотря на то, насколько напряжённой она была. Потому что получить ответы на затянувшиеся вопросы было вполне себе полезно.
Он поставил на огонь небольшое количество молока, необходимого для того, чтобы спрятаться от ноябрьского холода, и открыл другой дубовый шкаф. Посуду в этих краях покупали редко, легче было сделать самостоятельно, и коллекция Карла явно отражала его способности... Которые были вполне себе ничего, и его работы можно было отличить от других с помощью формы. В конце концов он отказался от попыток достичь совершенства в этом, отказавшись от волнистых ручек, слишком угловых кружек и ярко выраженых животных форм на тарелках. Его отпечатки пальцев были всё ещё видны на давно застывшей глине, оставляя завитки, которые не получалось разгладить гончарным кругом. И, конечно же, каждое его творение было покрыто миллионами ярких разноцветных пятен. Если не считать пару хороших стаканов, которые у него были на тот случай, если он не захочет пить из кружки, изысканная посуда не была его специальностью.
Он достал трапецивидную кружку, насыпал в неё не две, а три, — какая смелость! — ложки шоколадного порошка и подождал, когда молоко нагреется. Затем он налил его в кружку, перемешивая и наблюдая, как молоко смешивается с порошком, окрашиваясь в коричневый цвет, и позволил кружке согревать его замёрзшие пальцы, пока он держал её и смотрел в окно.
Его дом всегда находился на более тёмной стороне, так как он обычно предпочитал естественный дневной свет, нежели факела и светильники. В последнее время в его доме было достаточно темно из-за его непреклонности держать шторы закрытыми; сейчас он слишком опасался подглядывающих глаз. На самом деле, он понимал, что взгляд наружу помог бы ему полностью удостовериться в том, что мир снаружи не разрушен. По крайней мере, не смотря на все неудачи, полученные за последнии дни, Карл Джейкобс мог бы, возможно, похвастаться тем, что обезвредил бомбу.
Поднеся край кружки ко рту, он мягко подул на горячую смесь внутри, а после невольно вспомнил, как нетерпелив в этом плане был Сапнап, дуя на напиток так сильно, что тот в один раз попал на лицо Бэда. Это воспоминание заставило Карла рассмеяться, его рука задрожала, а какао угрожающе заплескалось, грозясь разлиться.
Он развернулся и направился к себе в комнату, отпивая из кружки, горячий шоколад скользил по его языку и обжигал горло, но Карл не то что бы был против.
Его взгляд упал на письменный стол в углу комнаты, который был покрыт слоем мусора и пыли. Он помнил, как удивлялся, зачем он вообще потрудился сделать его, если им почти не пользовался. С его новообретенной ретроспективой этот менталитет вызвал кислый смешок; если бы он только знал.
Напротив стола была книжная полка, заполненная комиксами, фантастическими историями и подростковыми эпосами, из которых он так и не вырос. Все обстояло именно так, как стояло в будущем. Было странно, когда он действительно и по-настоящему задумался об этом, находясь в том же самом, относительно неизменном месте, за вычетом стольких исторических событий.
А потом его взгляд упал на журнал в фиолетовой обложке, слегка выделяющийся среди остальных книг, и он остановился.
Одним из жестоких правил вселенной было то, что ему не разрешалось приносить вещи из настоящего в прошлое или будущее, и это так же включало его дневник. Что, учитывая то, каким дезориентированным он возвращался, было глупым правилом. Самой большой проблемой, с которой он сталкивался, прежде чем переориентироваться в своём окружении, было лихорандное записывание всего, что он пережил, в надежде не забыть всё в процессе. Он не понимал, почему его разум советовал записывать именно это, потому что в любом случае он переживал всё это в своих снах заново. Слишком уж трудно забыть такое, когда ты буквально идёшь на смерть. Наверное, более действенно было бы записывать настоящее, — достопримечательности, события, людей, чтобы он мог лучше вспомнить их после возращения.
Люди.
Сначала он подошёл к столу и провёл по нему рукой, небрежно отодвигая салфетки в угол и сбрасывая крошки на пол, чтобы освободить место. Он положил несколько карандашей и безделушек ближе к углу стола, чтобы освободить середину, затем поставил туда свою наполовину заполненную кружку. Затем он обернулся и достал книгу с полки, чувствуя знакомую кожу под пальцами. Пусть и эта версия дневника была менее изношенной и повреждённой.
Он сел с ней за стол, открыл её и почувствовал почти инстинктивную панику, когда увидел, что первая страница была пуста. Все страницы были пусты, все его драгоценные заметки были потеряны. Ему потребовалась минута, чтобы понять, что это было логично: этот дневник и не должен был иметь всё это. Потому что записи он начал делать только после того, как открыл свои способности.
Но теперь, когда он имел свободную минутку, теперь, когда он всё понимал и видел, как меняется его будущее, он счёл важным воспользоваться этой возможностью.
Он пролистал пустые страницы, не в силах вспомнить, на которой остановился. Он не хотел начинать с самого начала и писать на первых же страницах то, что должен был сделать будущий он, создавая таким образом какую-нибудь временную ошибку. Так же ему бы не хотелось писать случайном образом по середине и оставлять пробелы между своей прошлой, — настоящей? — записью и это новой, потому что это испортило бы не только всю эстетику, но и в итоге запутать его, если бы оказалось, что он написал не там.
После минуты раздумий, он перелистнуть на последнюю страницу и решил, что это самый безопасный вариант.
Запись #
И что теперь?
Запись # эм, где ты, возможно, разрушил чей-то брак.
Ты попал в Мэнбург 10 октября 2020 года, а ушёл где-то в январе 2021. Шлатт был президентом и он был помолвлен с Квакити. Фестиваль должен был вот-вот произойти, но ты решил помешать Уилбуру взорвать всё и остановить казнь Таббо. Ты смог обезвредить бомбу, но Таббо всё равно потерял жизнь.
А ещё ты поцеловался.
Он вычеркнул эту строчку.
Тебе не нравится Шлатт. Ты ненавидишь его. Он приговорил Таббо к смерти, а так же он ужасно относится к Квакити, которого ты очень любишь. Он причиняет ему боль, перегружает работой, заставляет чувствовать себя плохо. Квакити даже не знает, что у него есть родинка под подбородком, которую ты любишь целовать, и он не знает, что на самом деле ему не нравится, когда его обнимают сзади, и это плохо.
Он не заметил перехода в настоящее время, слишком увлечённый моментом.
Так что, тогда ты был в полном замешательстве, как самый настоящий идиот, и тогда ты думал, что твои чувства взаимны, и тогда ты поцеловал его после фестиваля. И он был очень зол, потому что он женат, и ты тоже женат, и тебе стоило бы подумать об этом.
Перо задрожало у него в руке, прежде чем он потянулся и обмакнул его в чернилах, чуть не потеряв свой поток мыслей. В такие моменты он был благодарен судьбе, что не упустил его.
Ты женат на Сапнапе. Он очень ревнив, но я думаю, что он не против Квакити. Он ещё не любит его, но, надеюсь, полюбит. Я думаю, только ты это узнаешь.
Но вы с Квакити обсудили всё и снова стали друзьями, и всё было вроде как нормально, но потом он тоже поцеловал тебя и признался, что я ему нравлюсь.
Он зачеркнул «я» и заметил на «ты». Это была важная запись, а не заметки в дневнике шестого класса. Ему нужно оставаться сосредоточенным.
Шлатт ещё не знает об этом, и всё такое странное. У Квакити сильный стресс, и я стараюсь помочь ему. Но мы движемся вперёд.
Пушистый кончик пера коснулся его губ, проводя по ним, слишком слабо воспроизводя ощущение губ Квакити, но этого было достаточно, чтобы он снова погрузился в тяжёлый поток мыслей.
У Квакити сильный стресс и он переутомляется. Я не думаю, что это когда-нибудь изменится. Если ты ему всё ещё нравишься, проверь его и убедись, что он в порядке.
Затем он подул на чернила, чтобы они высохли, отложил перо в сторону и взялся за мягкую фиолетовую ленту, вшитую в переплёт дневника в качестве закладки. Он вложил её в складки между страниц и закрыл книгу, чувствуя облегчение и привкус шоколада на губах, когда тяжесть наконец покинула его голову.
