Зло неподалеку

Благодаря предприимчивости Эрвина у нас есть старая тачка. Мы одолжили ее у нашего соседа Мартина. Он не просыхает, не помирает и явно не против, чтобы мы отвезли труп к реке на его машине. Не то чтобы мы спрашивали его об этом прямо… Во всяком случае, он не возражал. Таким образом, наша операция по избавлению от трупа началась. Эрвин — груда мышц, и поэтому он тащит тело Гилберта в багажник. Я, хоть и виновник этого торжества, только помогаю: слежу за обстановкой и держу руку на кобуре с пистолетом, сомневаясь, что вообще смогу выстрелить. Нашу подготовку нельзя назвать тщательной, но мы предусмотрели некоторые детали: машину подогнали к самому порогу, выключили уличный фонарь и подождали, пока не наступит глубокая ночь. Не идеально, но как есть. На вещи поумнее нас не хватает. — Все, — Эрвин выдыхает и негромко закрывает багажник. Я сажусь за руль и пытаюсь понять, как нам уехать. Без включенных фар невозможно и с места сдвинуться, так мы точно убьемся о ближайший столб. Но если их включить, то нас могут заметить. Эрвин видит мое замешательство и поправляет пальцем оправу очков, натирающую переносицу. — Мы так или иначе рискуем. Включай фары и жми на газ. Ладно. Жму на газ и морщусь от удушливого запаха в салоне. Машина тарахтит, трясется, о лобовое грязное стекло бьется дурацкая плюшевая подвеска в виде мишки с оторванным ухом. Я снова морщусь. Глубокий порез на ладони горит из-за трения о руль, к которому, кажется, мои руки мгновенно приросли. Я сжимаю его до мелкой судороги в пальцах. Сжимаю так, словно от него зависят наши жизни. В каком-то смысле, так оно и есть. — Когда его начнут искать? — спрашиваю я. Эрвин смотрит в окно и сутулится. — Его уже ищут, — отвечает он и слегка сжимает мое колено. — Но не думай сейчас об этом. — Легко сказать. — Не думать еще проще, если сосредоточиться на задаче. Посмотри на часы, — Эрвин стучит ногтем по поцарапанной панели, показывающей время. — Все зависит от времени, Леви. У нас нет лишнего часа, потому что об исчезновении Гилберта уже ходят слухи. Уж поверь мне, днем они достигнут своего апогея, и весь город будет твердить только об этом. Поэтому поторопимся. Не могу возразить. — Налево, — указывает Эрвин. Я смотрю на дорогу внимательно и не сбавляю скорость. Через полтора часа начнет светлеть, и нам нужно управиться за этот короткий срок. Река, к которой ведет наш путь, пользуется дурной славой. Она расположена в низине у заброшенной фабрики, а ее берег окаймлен высокими камышами. Многие видят около нее призраков самоубийц, чьи души не могут найти покоя. Идеальная могила для такого придурка, как Гилберт. Кстати о нем. Гилберт лежит в багажнике и бьется о его стены, как рыба в бочке. Этот стук действует мне на нервы. Тук-тук. Тук-тук. Будто специально напоминает, что надо торопиться. Эрвин пытается отвлечься, глазея на неприметный черный пейзаж. — Много разглядел? — ехидно спрашиваю я. — Смотрю, не едет ли кто за нами следом, — тут же отзывается Эрвин. — И что? — Едет. Вот черт. От досады я хлопаю по панели и издаю протяжный гневный рык. Нам конец. Я твердо уверен в этом. Мы едем по шоссе с трупом в багажнике, тут и всевышний не поможет! — Не паникуй, — убийственно спокойно говорит Эрвин, сам находясь на грани. Он вжимается руками в кресло и не отводит взгляд от бокового зеркала, в котором видно полицейскую машину, следующую за нами. — Едь пока прямо. — Эрвин, тут уже воняет! — Разумеется, это же старая тачка. Я рычу. — Идиот! Воняет кровью! Кровью! У нас в сраном багажнике гниет труп! Этот запах ни с чем не перепутать! — Кричи громче. Чтобы точно все знали, что мы везем труп. — Да пошел ты! Эрвин резко оборачивается и укоризненно смотрит через задние сидения на мешок с трупом. Будто Гилберту станет стыдно, что он доставляет нам столько хлопот, и он исчезнет. Я еле сдерживаюсь, чтобы не убить и Эрвина. Пистолет на боку напоминает о себе своей тяжестью. Одна моя рука инстинктивно тянется к нему, но я вовремя одергиваюсь. Вести машину становится сложнее. Я пытаюсь глубоко дышать и подавить эмоции, но Эрвин продолжает причитать и тем самым раздражать. — Все в порядке, — утешает он то ли себя, то ли меня. — Они просто едут. Ничего странного, это ведь выездное шоссе. Мы не нарушили ни одного правила. — Уверен? По-моему, опровержение твоих слов лежит у нас в багажнике! — Можешь не нагнетать обстановку? — Можешь придумать чертов план, чтобы нас не повязали?! Внезапно Эрвин накрывает мои руки своими, и машина едет более плавно. Его прикосновение в одну секунду возвращает мне здравомыслие. — Я с тобой, Леви, — выдыхает он мне в шею, отчего по ней пробегают мурашки. — Я не брошу тебя ни за что. Мы через все проходим вместе. А сейчас нам нужен твой трезвый холодный ум. Ладно? — Ладно. Он рядом. И это самое главное. У него все под контролем, даже если мне так не кажется. Все… Все будет хорошо. Я не верю в это, но хочу верить. — Поедем к озеру, скажем, что рыбалка или охота, или просто кемпинг. Это же лес, в этом нет ничего странного, — на ходу придумывает Эрвин. — Спросят, где снаряжение — скажем, что дешевле его взять в аренду. Думаю, этого будет достаточно. И то верно. Я считаю до десяти и продолжаю вести машину. Пусть Гилберт тихонько там себе постукивает, развлекается. Пусть эти сраные полицейские катятся куда хотят. Мы едем к озеру на чужой машине, и не важно, что сейчас три часа ночи и мы никогда не были на рыбалке. Все под контролем. Почти. Если что, я застрелю Эрвина, а потом себя. — Леви, остановись. Сердце падает в пятки, но я подчиняюсь и останавливаю машину у обочины. В боковом зеркале отражаются ослепительные фары полицейских. Один из копов направляется к нам, и с каждым его шагом я чувствую себя ближе к смерти. Не хочу расставаться с Эрвином. Не хочу оставаться один. Одиночество — мой прямой путь к безумию, из которого я до сих пор не могу выбраться. Мне отчаянно нужен свет, и нахожу я его лишь в Эрвине. Без него я слеп. — Спокойнее, — шепотом просит Эрвин и убирает свои руки с моих. Он выглядит довольно неплохо. Бледный, да, словно только что с виселицы сошел, но его голос тверд и убедителен. — Эй, Эрвин, — один из копов останавливается напротив моего окна, полностью игнорируя мое присутствие. Я немного опускаю стекло и стараюсь смотреть как можно равнодушнее. — Как жизнь? Господи, этому кретину заняться нечем? — Неплохо, Майк. Решили развеяться, едем к озеру. Ты как? — Эрвин чуть облокачивается на меня и натягивает улыбку. — Не лучше, чем ты, — смеется Майк, тыча пальцем в темноватые углубления под глазами. — Тоже не спишь? Отвратительно выглядишь. Приятель, ты точно журналист? Этот разговор такой бессмысленный, что мне неловко. Но пока Эрвин дружелюбно общается с копом, я принюхиваюсь, чтобы понять, не сильно ли воняет гнилью. Вроде не очень. То ли я привык к запаху, то ли от паники преувеличил масштаб бедствия. Вдруг в боковом зеркале мелькает темная фигура. Я присматриваюсь и вижу второго копа, снующего у нашего багажника. Он словно шагами измеряет машину и смотрит то на Майка, то на багажник. Он кажется мне знакомым. Кажется, Найл? Да, он самый. Придирчивый, мелочный, вечно недовольный. У меня не очень хорошая память на людей, но мразей, которые спорили со мной из-за сдачи, я хорошо помню. Найл на секунду отходит от машины, задумчиво щупает свою жидкую бородку и вдруг поддевает рукой крышку багажника. Моя паника достигает предела. Я резко жму на газ и через пару секунд на тормоз под возмущенные крики. — Ты что творишь?! — орет Майк. Рсспахнув дверь, я сбиваю его с ног и бросаюсь к ближайшему кустарнику, где очищаю желудок. — Эрвин, что с ним? — Кофе из заправки никого не щадит, Майк. Ты тоже с ним завязывай. Кто-нибудь, угомоните этого шутника. Я возвращаюсь и замечаю, что Найл стоит с Майком и угрюмо наблюдает за мной. Особенно его смущает кожаная кобура с пистолетом. — Подарок дяди, — говорю я, садясь обратно в машину. — Хороший у тебя дядя, — бросает Найл и благополучно уходит с Майком. С меня в это время семь потов сходит. Но нам повезло — отделались легким испугом. Мы возобновляем наш путь, все глубже погружаясь в плотный туман, и достигаем фабрики за двадцать минут. Могли бы и за десять, но мы нарочно поехали окольными путями, чтобы полицейские не поняли, куда мы направляемся. Фабрика — это закоптелое громоздкое здание, покрывшееся плесенью и трещинами. Сквозь ее разбитые окна гуляет воющий ветер, точно желая найти в пустых комнатах хоть одну живую душу. Скользкая черная земля вокруг усеяна хламом, о который Эрвин непременно спотыкается, едва выйдя из машины. — Смотри под ноги, очкарик, — ворчу я и озираюсь по сторонам. Эрвин без промедления открывает багажник, надев перчатки. Правда, зачем они ему сейчас — не понятно. Исходя из нашего плана, Гилберт пролежит на дне реки как минимум неделю. За это время следы наших рук и оружия смоются, а труп претерпит изменения. — Подожди меня, я подхвачу его. Я подхожу к нему и помогаю вытащить тело. По ощущениям, Гилберт весит больше слона. Но это, конечно, не так. Гилберт стройный и даже не урод, к моему сожалению. Он самый обычный среднестатистический мужчина лет сорока. С темными волосами и карими глазами, всегда похотливо оглядывающими грудастых официанток и симпатичных студентов, приезжающих на каникулы в это захолустье. Очень странно осознавать, что он мертв. Этот факт не укладывается в моей голове. Его безжизненное тело оттягивает мои руки. Гилберт не издает ни звука. Между нами царит гробовое молчание, но я все равно жду, что сейчас он заговорит, что он вновь… — Он ничто тебе не сделает, — тихо произносит Эрвин. — Его больше нет, Леви. — Но он по-прежнему опасен. Эрвин только вздыхает. Мы подхватываем сверток с телом и несем его к реке на дрожащих от тяжести ногах, увязающих в грязи по щиколотку. — Может, волочить его по земле? Он жутко тяжелый, — я с чуткостью параноика прислушиваюсь к звукам. Где-то раздается треск сухих веток, но не могу понять, где именно. — Чего нежничать? — Нельзя оставлять следов. Наша похоронная процессия завершается у реки. Мы находим старый прогнивший мост и скидываем оттуда тело, обмотанное тяжелыми цепями. Мутная вода мигом поглощает его. — Прощай, Гилберт, — говорю я, прекрасно понимая, что наша с ним история на этом не закончилась. Я еще не знаю, на что обрек себя. Ни облегчения, ни тревоги я не чувствую, лишь смутно понимаю, что мертвецы так просто не отпускают. Меня точно ждет за это расплата, но какая именно — покажет время. — Больше он не причинит зла, — говорит Эрвин, наблюдая за колыханием камышей от слабого ветерка. — Не уверен. — Мне вонзить в его грудь осиновый кол для твоего спокойствия? Шутка Эрвина вызывает у меня смех. Смеется и он, и от это мне легче. Мы на несколько секунд вернулись в нормальную жизнь. На меня давит сонливость, но Эрвин тащит нас к озеру ради алиби. По субботам там частенько собираются заядлые любители природы, добровольно приносящие себя в жертву комарам. — Майк не будет придираться, — поясняет он, — но Найл точно проверит, были ли мы там на самом деле. Если нет, то больше причин выезжать из города у нас не было. Лес, реки, озеро — кто может поехать туда без всякой цели? Он наверняка еще понял, что машина не наша. Слово «алиби» все чаще проскальзывает в наших разговорах. Ради алиби мы делаем много глупых, но необходимых вещей: частенько показываемся на публике, в подробностях рассказываем, как и где проводим время, собираем свидетелей, сжигаем одежду и все подозрительные вещи и пытаемся быть нормальными, понятия не имея, что это значит. Но раз надо, так надо. Я почти засыпаю, сидя за столиком для пикника на пристани. Чтобы не упасть, приходится искать себе развлечения: считаю, сколько раз зевнул Эрвин и сколько порезов на моих пальцах оставил крючок для рыбы, который я нашел на столе. Нам открывается замечательный вид на озеро, которое кажется бескрайним. Но я не могу оценить в полной мере его красоту из-за желания рухнуть и уснуть. К тому же, смех людей, отзывающийся эхом где-то наверху, меня раздражает. — Теоретически, было бы лучше утопить Гилберта здесь? Чтобы окончательно не слететь с катушек, я принимаюсь заваливать Эрвина вопросами. — Разве? — апатично спрашивает он и махает рукой лесничему, у которого мы купили лицензию на охоту на следующие выходные. Понятное дело, лицензия нам не нужна — нам нужен свидетель. — За озером ведется бдительный надзор, мы бы не смогли остаться незамеченными. Тем более, сам видишь, здесь люди. — Но течение реки может вынести тело на берег. — Может. Но лучше места не найти. — Лес? — Далеко мы не зайдем, а доступную его часть легко пройдут ищейки. — Сколько нужно дней, чтобы собаки могли найти человека? — Точно не знаю. Немного. Я не прекращаю его донимать: — Думаешь, они поймут, что его убили? — Его исчезновение не похоже на побег, Леви, — Эрвин смотрит куда-то мне за плечо. — А рядом проходят магистрали. Ты знал, что среди водителей фур много убийц? — Откуда? Это ты газеты читаешь, а не я. — Теперь знаешь. Это все влияние магистралей. Они позволяют незаметно перевозить тела. Постоянная мобильность, понимаешь? Убийцы не попадутся. Это может быть первой зацепкой в расследовании. Дороги. — Предлагаешь вывести полицию на ложный след? — Попытаться. Эрвин подпирает голову кулаком и опускает глаза на лист с лицензией. Его задумчивость передается и мне. Все так странно. Солнце плавно восходит на небо. Догорают костры на берегу. Воздух нагревается, предвещая очередной знойный день. Но мне тоскливо и холодно. — Из-за меня мы оказались в такой ситуации. Мне правда жаль. — Успокойся, — хмурясь, говорит Эрвин и вдруг меняется в лице. Его глаза становятся мягче, и я выдыхаю. — Это не точка в конце твоей истории. Нужно продолжать жить. — Но как? — Это нам обоим предстоит выяснить. Эрвин снимает очки. Я люблю те редкие моменты, когда могу беспрепятственно видеть его ясные голубые глаза. Они кажутся невероятно глубокими и чистыми, чище неба. — На самом деле, — Эрвин задевает мою ногу ботинком, — я сильно испугался, когда нас остановили Майк и Найл. Ты так побелел, что я подумал, что ты умрешь там на месте. — Считай, я правда тогда умер, — говорю я. — Не смей, — Эрвин сминает бумажку и серьезно смотрит на меня. — Я могу отпустить любого из своей жизни, Леви, но не тебя. — Что это значит? Я впервые слышу от него подобное и перестаю дышать. — Я сам до конца не понял это, — Эрвин пожимает плечами. — Расслабься. И забудь обо всем, что было. — Мы можем ехать? — Уже да. В машине я чувствую себя в безопасности. Эрвин дремлет, прислонившись лбом к окну, а я смотрю на дорогу и курю. Иногда мое хрупкое спокойствие прерывает одна навязчивая мысль: вот бы ехать так с Эрвином целую вечность. Только я, он и дорога. Или просто уехать. Развернуться и покатиться по шоссе до какого-нибудь неприметного тусклого городка, а оттуда махнуть хоть на край света. А что дальше — я не могу придумать. Мои фантазии отходят на второй план, когда я вижу заправку. Я паркуюсь, втягивая носом запах бензина, и Эрвин просыпается, удивленно оглядываясь. — Боже, я заснул, — он выходит на улицу и кивает в сторону магазина. — Залей сколько надо, я оплачу. — Угу. Я вставляю пистолет в бак и опираюсь свободной рукой о машину, внезапно ощутив головокружение. — Вам требуется помощь? — ко мне подходит какой-то незнакомец и кладет руку на плечо, но я сбрасываю ее одним движением. — А вы предлагаете ее каждому встречному? — Это моя обязанность. В разговор встревает Эрвин, появившийся словно из-под земли. — С которой вы, очевидно, не справляетесь, — он грубо обрывает незнакомца и вырывает из моих рук пистолет. — Уходим. Нижняя губа мужчины дрожит от накатившей на него злости. Он грозно сдвигает брови, засучивает рукава и тычет пальцем в Эрвина. — Твоя душа могла бы найти успокоение, если бы в тебе было смирение перед волей Господа. Прошли годы, Эрвин, а ты так и живешь обидой. Я вижу, как она в тебе разрастается язвой. Большой болезненной язвой. Его пророческий тон заставляет меня вжать голову в плечи. — Просите, и дано будет вам, — Эрвин встает напротив пастыря и произносит слова с издевкой, нагло ухмыляясь и прожигая взглядом. — Ищите и найдёте. Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Я помню, как вы читали это. И помню, как отказали моей матери в помощи. — Я сделал все, что мог, — оправдывается тот. — Богу нужна была ее душа. Перед Эрвином он кажется маленьким и жалким. Он вдруг скрючивается, давится гневом и прячет стыдливые глаза, вызывая у Эрвина такое отвращение, что тот даже делает шаг назад. — Вы закрыли перед нами дверь. Вы проповедуете то, чем на самом деле не живете. Затем Эрвин обращается ко мне. — Садись в машину. В машине, собственно, я не сдерживаю любопытства. — О чем вы говорили? — О моей матери. Эрвин вытаскивает из моего кармана сигарету и осторожно поджигает ее кончик. — Она была больна, Леви, и просила помощи в церкви, где была постоянницей, — он выпускает дым изо рта. — Даже когда болезнь приковала ее к дому, она продолжала собирать вещи и деньги для них. Она искренне верила, что ей помогут. А итог ты знаешь. — Сожалею. — А этот подонок — ни капли. Опустив стекло, Эрвин кидает сигарету на асфальт и хлопает по ноге. — Поехали домой. Нам нужно отдохнуть. Теперь дни будут долгими. — Мне нужно подстричь газон, — не к месту сообщаю я. — Хорошо, — рассеянно говорит Эрвин, думая о своем. Он отворачивается. Он часто так делает, когда хочет скрыть свою боль. Но я всегда ее чувствую, как свою собственную. Когда у него что-то ноет внутри, ноет и у меня, и причем так сильно, словно я проживаю все за двоих. Мы едем домой. Пробуждающаяся округа вместе с восходом солнца выглядит прекрасно и ужасно. Эти жалкие лачуги с перекошенными окнами, неоправданно зовущиеся домами, портят красивый пейзаж. Лес, который ограждает нас от всего мира, тянется макушками высоких сосен к солнцу. Я ненавижу это место, но в то же время испытываю к нему нездоровую любовь. Мы проезжаем единственный на всю округу супермаркет, ряд одноэтажных кирпичных строений и оказываемся у нашего дома, отличного от всех других тем, что он не огражден забором. Наш двор очень ухоженный, и моя гордость — это пышные красные розы, предмет зависти соседей. Эрвин однажды принес мне семена, а я тогда только перебрался к нему и чувствовал себя во всем ему обязанным, и потому посадил их сразу же. Поразительно, что цветы взошли без проблем, ведь я едва ли понимал, как за ними ухаживать. — Приехали, — я дергаю Эрвина за плечо, и он вздрагивает, глупо моргая. — Давай, проваливай, я должен вернуть тачку. — Туше, — Эрвин хлопает дверью и бредет в дом понурой походкой. Мне вновь жаль его. И чтобы как-то компенсировать свою грубость, вернувшись, я наскоро моюсь и приступаю к приготовлению обеда. Это дает мне иллюзию обычного дня. Не дня после убийства, а простого дня, когда нужно возиться в саду, громыхать посудой и выбивать пыль из ковров. Кулинар из меня так себе, но мои старания не оказываются напрасными. К моменту пробуждения Эрвина стол накрыт, а кухня убрана до блеска. Я провожу пальцем по натертой столешнице и ликующе слушаю скрип чистоты. Эрвин входит на кухню и одобрительно кивает. — Я не хотел давить на тебя в машине. Прости. Я сажусь за стол и указываю ему на стул. — Приятно слышать. — Я был на нервах, — он притягивает к себе тарелку. — Ты же понимал это? — Да. Я понимал. Но я лгу. Это не так. Я ни черта не понимаю его. Я хочу, чтобы произошел надрыв. Раскол. Крах. Что-то, чтобы Эрвин надломился и показал мне свою сущность. Я хочу увидеть его истинный облик, всю его тьму, весь его свет, всего его. Я хочу понять, к чему меня тянет. Что не дает мне спать по ночам. Что в нем такого, без чего я не могу дышать? Я живу им. Живу ради него. Заставляю его жить ради меня. Я могу говорить и писать об этом вечно, потому что весь мой смысл, смысл моего жалкого существования, заключен в одном человеке. А пока я думаю об этом — он смотрит в окно сквозь меня. Несправедливо. — У нас есть небольшая проблема, Леви. Ха. Небольшая.