Зло неподалеку

Поправив платок, повязанный на голове, я беру садовые ножницы и остригаю кусты роз по форме. Сегодня у меня на редкость неплохое настроение. Переживания осели пеплом где-то на дне, и я думаю лишь о домашних делах и о розах. Их стебли толстые, устойчивые, а лепестки на ощупь как мягкий бархат. Моя забота о них порой принимает фанатичный характер, это забавно, особенно для Эрвина. Он наблюдает за моей возней в саду, сидя на террасе с чашкой кофе, и улыбается мне. — Я выгляжу смешно? — Нет. Скорее непривычно, — Эрвин украдкой посмеивается, прикрыв нижнюю половину лица чашкой. — Тебе помочь? — Не стоит. Правда не стоит. Я люблю работать в поте лица в одиночку. Это переносит меня в другую реальность и помогает сосредоточиться на тех вещах, которые я обычно не замечаю. Например, на том, как красиво преломляются лучи алого заката. Или как сладко пахнут цветы. Как по-своему мелодично скрипят ножницы и журчит вода, вытекая из шланга. Мне наконец удается ощутить долгожданное забвение. — Ты никогда не работал флористом? Или садовником? — Эрвин вдруг оказывается у меня за спиной и наклоняется к душистым цветам, вдыхая их аромат. — У тебя точно есть талант. — Талант? — почему-то это смущает меня. — Вряд ли. Я просто старательный. — Это видно. Его взгляд пробегает по мне снизу вверх. Я весь в грязи и смущении. Мне хочется провалиться под землю, а в следующую секунду ударить Эрвина, потому что он демонстративно обмакивает палец в мокрый песок и проводит им по моей щеке, оставляя темную полоску. — Для полноты образа, — насмешливо добавляет он. На миг я теряю дар речи и лишь глупо пялюсь на него, разинув рот. — Ты… Ты сдурел? А ну-ка иди прочь! — я пытаюсь оттереть ладонью грязь, но делаю только хуже. — Позволь мне, — говорит Эрвин и обливает меня ледяной водой из шланга. Я даже не успеваю увернуться от мощной струи и только ругаюсь, прикрывая лицо руками. — Прекрати! Не смей! Эрвин миролюбиво опускает шланг. — Это была разовая акция для садовников. — Боже упаси! — восклицаю я, но все же не злюсь и даже улыбаюсь. Улыбается и Эрвин, широко, ярко, а уголки его глаз подчеркивают мимические морщинки. — Что с тобой? — А что не так? — Не знаю. Ничего. — Странный ты, — Эрвин идет обратно к дому. — Я заварю тебе кофе. — Выходные хорошо влияют на тебя, Эрвин! — кричу я ему вдогонку. И что на него нашло? Но что бы то ни было — оно заставило меня ощутить тепло, которым обделяло меня даже солнце. Господи, неужели мы можем жить как прежде, и даже лучше? Так просто, проводя субботу во дворе и позабыв о том, что мы сделали? Пожалуйста, пусть это повторится. Я хочу так жить. Я просто хочу жить. — Леви? — Эрвин выглядывает из окна. — Заканчивай со своими грядками. Я складываю инструменты в садовую тачку и покорно иду в дом, где меня ждет обещанный кофе. — Не вздумай заходить в таком виде на кухню, — предупреждает Эрвин. — О Боже, ты превращаешься в домохозяйку! — стону я, но иду в ванную, и лишь потом, переодевшись в чистое, бреду к столу. — Претендуешь на мое место? Эрвин ставит передо мной чашку крепкого ароматного кофе и садится рядом. — Ни в коем случае. Я просто подумал… Мы ведь можем быть как все? Верно? Он спрашивает это с какой-то детской наивностью и осторожностью, словно боится, что я развею его надежды одним словом. — Верно, — отвечаю я, едва ли веря самому себе. Мы — не как все. Мы отличаемся. Мы можем притворяться и имитировать, но никогда не сможем подавить тьму, фонтанирующую внутри нас. — Как все. Эрвин невесело усмехается. — У тебя плохо получается врать. — Прости. — За это явно не стоит извиняться. Я лишь хотел, чтобы ты… — Чтобы я? — Нет, забудь, — он встряхивает головой и поправляет волосы, упавшие на лоб. — Не молчи. Что ты хотел? — Я думал подкинуть вещи Гилберта кому-то из соседей. — Что? Я не успеваю переключиться с одной мысли на другую, но Эрвину все равно. — Следы рано или поздно приведут полицию к нашей улице, — рассказывает он. — И было бы хорошо, если мы спихнули бы вину на кого-то или просто запутали работу органов. С помощью улик это сделать проще всего. — Понятно, — бубню я себе под нос. — Это не должно выглядеть очевидно. Пары незначительных вещей, лежащих не на самом видном месте, будет достаточно. Никто не должен сразу понять, что это подстава. — А как же версия с убийцей-водителем? Эрвин спускает очки на кончик носа и потирает переносицу, украшенную веснушками после долгого пребывания на солнце. — Она сгодится в том случае, если они не обнаружат никаких улик. — То есть, ты предлагаешь… Проникнуть в дом и подложить улики? — Очистить от наших следов улики, одолжить вещь у кого-то из соседей, желательно имеющих не самую безупречную репутацию, а потом вернуть ее и подкинуть улики в момент, когда их не будет дома. Факт проникновения сложно утаить, но когда есть оправдание, то уже легче. — Впечатляюще. Но Эрвин опять качает головой: — Это не полноценное решение проблемы. Это сработает лишь как подстраховка, если поиски плавно приблязятся к нашему местоположению… Высока вероятность, что полиция быстро поймет, что улики кто-то подложил, но даже это нам на руку. Какой убийца поставит себя в эпицентр расследований? Было бы разумнее подкинуть улики в наиболее дальний район, чтобы отвадить от себя полицию. — Ты рассуждаешь как очень незаурядная личность, — вырывается у меня. Эрвин печально вздыхает. — Я рассуждаю, как человек, крайне озабоченный твоим спасением. — Прости. — За что? — на него вдруг находит раздражение. — За то, что тебе пришлось терпеть тирана? А правда — за что? За то, что я остановил того, кто перекрывал мне воздух? За то, что я хоть раз в жизни возразил насилию над собой? За что я вечно извиняюсь? — Леви, — Эрвин берет мою руку и накрывает своей. И хоть это я возился под солнцем, а он отдыхал в тени, его кожа загорелая, а моя бледная и как будто неживая. — Не бери всю ответственность на себя. Тем более, не бери ответственность за других. Ты не виноват в том, кем тебе пришлось стать. Потому что ты не выбирал, где родиться и с какими людьми и трудностями столкнуться. Ты — это результат множества факторов. Нет смысла корить себя. Просто прими и продолжи жить, больше у тебя не будет шанса. — Я постараюсь, — шепчу я. — Постарайся, — Эрвин кивает, и наши пальцы переплетаются. — Этот план с уликами не кажется мне надежным. Я не могу ничего гарантировать. Слишком много совпадений нужно, чтобы он сработал. — Не будем торопиться, Эрвин. — Бездействие не создает победителей. — Тогда что нам делать прямо сейчас? Он не знает. Как и я. — Просто жить. Не этого ли ты хочешь? — Да, но… В жизни так много моментов, за которые стыдно, страшно и хочется себя покарать, что в конечном счете это лишает всего смысла. Я не понимаю, как мне просыпаться дальше и не думать о том, кто я и где я заперт. — Подожди, — Эрвин уходит из кухни и через две минуты возвращается со своим потрепанным блокнотом. Он кладет его передо мной и смотрит на меня, ожидая моего одобрения. — Как тебе? — Исчезающие в тумане, — читаю я, ломая зрение неразборчивым почерком. — Что это значит? — Я готовлю статью об исчезновении Гилберта и его… предшественников. Хм, хорошо сказано, — Эрвин вырывает у меня блокнот и что-то резко вписывает в него. — Ты хочешь… — Фальсифицировать фактами. Точнее, их отсутствием. Полиция до сих пор не может определить время исчезновения Гилберта. Но его восторга я не разделяю. — Они уже думают, что было убийство, — мрачно сообщаю я. — Юридическая формальность для расширенных полномочий. Не более. У них нет ни одной улики и пока ни одного очевидца или подозреваемого. — Что тогда ты будешь писать в своих статьях? — О халатном отношении властей к безопасности города. Попытаюсь подвести к тому, что каждый житель нашего города однажды может пропасть из-за природных особенностей или стать жертвой убийцы, проезжающего по расположенной рядом трассе. — Это вызовет гнев, — идея категорически мне не нравится, но я не могу привести конкретных доводов, кроме своего плохого предчувствия. — Мне не привыкать, — изобилующая самоуверенность Эрвина поражает меня. — Эта шумиха пойдет нам на пользу. А как она пройдет, то все забудут про Гилберта. Его жена явно не скучает по нему. Кому в принципе есть до него дело? Вот увидишь. Детектив скоро уедет отсюда за неимением результатов. — Хотелось бы верить. — Тебе придётся. А сейчас… Рука Эрвина скользит по его брюкам и вытаскивает из кармана связку ключей, которые он бросает на столешницу. — Это… — слова застревают в моем горле. Я узнаю эти ключи из тысячи: два маленьких, от кладовки и кабинета, и одни большие от главной двери. На них даже остались следы от пальцев. Мне становится нехорошо. Эти ключи, они будто веют могильным холодом. Они источают смерть. Я чувствую ее гнилой сладковатый запах, ее близость, ее осторожные шаги. Меня пробирает до мурашек ощущение приближения чего-то переломного и рокового. — Его ключи, — Эрвин косится на них, не поворачивая головы. — Я не выкинул их, это было бы опрометчиво. Но рано или поздно от них будет нужно избавиться. — Я не притронусь к ним. — А ты попробуй. — Зачем? — Убедись, что это последнее, что осталось от того, что отравляло тебе жизнь. Поднявшись, Эрвин берет ключи и насильно зажимает их в моем кулаке, не давая мне разжать его. — Его больше нет, — он поднимает мой подбородок двумя пальцами. — Ты уничтожил его везде, Леви, но не в своей голове. Дело остается за малым. Когда Эрвин отпускает меня и исчезает из виду, я швыряю ключи обратно и достаю зажигалку. Сигарета как-то сама оказывается зажатой в губах, пуская дым в потолок. В сероватых разводах в воздухе мне чудятся различные силуэты и сцены, извлекая меня из реальности. Я бы не возвращался в нее, если бы не настойчивый стук в дверь. — Как поживаешь, Леви? — раздается задорный молодой голос, когда я отворяю замок. — Привет, Ник. Не ждал тебя. Ник — долговязый паренек с моей работы. Таких называют славными малыми: они услужливы, часто несут веселую чушь и отличаются неуклюжестью. Мы не были особы дружны, так как я уронил на его ноги тяжелые ящики с мукой, поэтому его появление здесь мне не понятно. — Я просто проходил мимо, — дурацкая улыбка не слезает с его лица. — Давно не виделись и… Он переминается с ноги на ногу и теребит края своей футболки с эмблемой местного колледжа. — И? Ник кряхтит, пытаясь выдать что-то внятное. — Ладно, проходи. Разберемся. Я иду на кухню, и он следом за мной, повторяя мои шаги точь-в-точь. Я внимательно слежу за нашими тенями, скользящими по стенам, и замечаю, как он вертит своей кудрявой головой и проводит рукой по книжной полке, на секунду задержавшись у нее. — У вас так душно, — говорит он, присаживаясь на край стула. — Кто закрывает окна летом? — Я. Чай этому паршивцу не предлагаю, чтобы побыстрее свалил, но похоже, он планирует тут задержаться. Цель его визита мне по-прежнему неизвестна. — Прости. Я давно не видел тебя. С тех пор, как ты уволился, ты словно исчез. — Исчез? Ник кивает. — О тебе ни слуху ни духу, — смеется он. Что смешного? — Я подумал, что ты вовсе уехал отсюда. — Как видишь, не удалось, — процеживаю я сквозь зубы. Между нами натягивается, как струна, выразительное молчание, которое первым разрушает Ник чистосердечным признанием: — Мне нужно взять в долг, — выдыхает он. Это многое упрощает. — Ничем не могу помочь. — Прошу, — он встает из-за стола. — Это очень срочно, и мне не к кому обратиться. — Ник, ты же знаешь, что у меня нет денег, — я подталкиваю его к выходу. — Так что проваливай. — Но Леви, — он упрямо останавливается. — Ты должен мне помочь, ведь ты знаешь, что Гилберт пропал и… Взгляд Ника цепляется за валяющиеся на столешнице ключи Гилберта, и его лицо сияет озарением, что мгновенно губит его. Этот момент длится меньше секунды, но все решает. Наши взгляды пересекаются. Мы замираем, не решаясь сделать лишнее движение. Замирает весь мир, застывает время. В глазах Ника застывает ужас, который передается мне секундой позднее. — Леви… — Ника трясет, словно в приступе. Он поднимает руки, демонстрируя мне ладони. — Постой. Нам надо спокойно поговорить. Я не собираюсь тебе вредить. Ты это понимаешь? Я… Цепочка умозаключений выстраивается в моей голове мгновенно, и я делаю то, что мне остается — убиваю Ника. Схватив его за шиворот, я с размаху ударяю его головой о шкаф, но крики не прекращаются. Ник бьется в моей хватке, пинается, отчаянно цепляется за все подряд, но мне уже понятно, что живым он отсюда не выйдет, и я чувствую необъяснимый восторг. Так вот каково это, когда знаешь, что предрешено? Это мигом вскруживает голову. Адреналин растекается по моим венам кипящей кровью. Я чувствую прилив сил и уверенность в правильности своего выбора. Нет никакого смысла подавлять свою темную сторону. Всегда найдётся тот, кто ее примет. Я… Я могу все прекратить. Я могу все изменить. Я вновь убиваю, потому что это единственный верный выбор. Потому что во мне нет сил для борьбы со своей темной стороной. Я убиваю в приступе какого-то наваждения, чувствуя себя исполняющим волю чего-то незримого и всевышнего. Ник должен быть мертв. Если не умрет он — умрем мы, и я никак не могу этого допустить. Я тащу его в подвал, где его истории суждено оборваться. — Леви! Леви! — он вцепляется в дверной косяк. — Пожалуйста! Остановись! Ты спятил?! Я толкаю его на лестницу, он с грохотом скатывается по ней и замолкает. Мне не хочется спускаться следом за ним, но я должен закончить начатое. Я уверяю себя, что я делаю лишь то, что должен, и на последней ступеньке я уже верю в это. Ник лежит недалеко от того места, где несколько дней назад лежал Гилберт. Практически в такой же позе: ноги полусогнуты, одна рука вдоль тела, другая над головой, из которой медленно стекает кровь. Его хрип заставляет меня замедлиться. Я вдруг осознаю, что в мою руку вложен нож. Не знаю, когда я успел его схватить. Но я не ощущаю его посторонним предметом, он скорее будто часть меня… — Пожалуйста, — Ник уже сипит. — Не делай этого. Я по-помогу… — его губы дрожат и кривятся. — Остановись, пока не поздно. — Поздно? — Не понимаю, что с тобой… — Я тоже. И что с того? Ник осторожно приподнимается, шипя от боли. — Я, черт возьми, понятия не имею, зачем ты это сделал, — он указывает на нож. — Но, послушай, я не собирался… — Прости, но я не могу оставить тебя в живых, — я встаю около него, заслонив собой висящую одинокую лампочку. Его красное заплаканное лицо омерзительно и не вызывает у меня жалости. Напротив — я хочу быстрее убить его, чтобы не видеть. Но прежде мне нужно задать один важный вопрос: — Зачем ты залез в наш дом? Окровавленные губы Ника дрожат и с трудом произносят слова: — Я знал, что он собирался к тебе. — Знал? — Он не мог оставить тебя. Он часто проходил мимо твоего дома и… Леви, убери нож. Прошу. Мы все решим вместе. Удар под дых ногой существенно помогает мне продолжить дознание. — Гилберт не мог отпустить тебя, — сипит Ник, утирая рукавом кровь со лба. — В тот день, когда он уходил, он просил меня перепарковать его машину. Сказал, что к вечеру вернется. — А когда он не вернулся, то ты… — я присаживаюсь на колени напротив Ника. — Кто еще знал о том, что он шел ко мне? — Только я, — Ник пятится от меня, но упирается спиной в продолговатый ящик, на котором когда-то лежал обмотанный труп Гилберта. — Я никому не сказал и не скажу. — Почему? — я провожу пальцем по ребристому лезвию ножа. — Леви, ради Бога, остановись. Не делай хуже. — Почему? Ник нервно сглатывает. — Мне было жаль тебя. Его главная ошибка состоит в том, что он не знает, что эти манипуляции — давление и жалость — сработают лишь в том случае, если жертве не безразличен манипулятор. Мне же на него плевать. Его слова и жесты ничего не вызывают у меня. Для меня он — декорация из внешнего враждебного мира, случайно попавшая в мой, уязвимый и хрупкий. — А мне тебя нет. Ты идиот. Ты правда думал, что твой визит не вызовет подозрений? Да ты как шавка пронюхивал все. И что? Получил подтверждения? Я встаю, замахнувшись ножом, но Ник вдруг рычит и ударяет меня ботинком в живот, и я сгибаюсь, глядя на его сверкающие пятки. Он убегает. Черт! Убегает! А вместе с ним и мой шанс на спасение. Я вспоминаю Эрвина и только ради него забываю про боль и сильнее сжимаю рукоятку ножа. У двери, в тот момент, когда Ник уже держится за щеколду, я хватаю его за воротник и швыряю на пол, не вслушиваясь в крики и мольбы. Ник отталкивает меня и опрокидывает книжный шкаф, но ничто не создает мне препятствий. Он — моя цель, от которой зависит исход. И я бегу за ним в гостиную и бью его чем попало, ни на секунду не думая останавливаться. Ломается табуретка, летит ваза, опрокидывается телевизор, с грохотом падает стеллаж — я остервенело крушу все вокруг, вымещая накопившуюся злость на бездушных предметах. И Ник не отстает. Он опрокидывает меня на пол, вырывает нож и упирается его острым кончиком в мой кадык. — Ты монстр! — орет он мне в лицо. — Ты хренов убийца, вот кто ты! Все узнают об этом, если я не прикончу тебя! — Заткнись! — Я мог помочь тебе, Леви! Но ты сам поставил для себя ловушку! Я бы про… — Ты не смог бы мне помочь! Никто не может мне помочь! — мне удается скинуть его с себя и выхватить нож. И бойня возобновляется. Я ничего и никого не щажу. Я вымещаю на одном человеке всю злость и все напряжение, скопившиеся во мне за последнее время. Избавление от него символично для меня и крайне необходимо. Я хочу понять, как все произошло впервые, был ли у меня такой же кураж? Такая же сила в руках и такой же огонь в груди? В моих глазах темнеет, и я ничего не вижу, что творю. Я замедляюсь, только когда слышу хрип и не ощущаю яростного сопротивления. Но Ник все еще жив. Его грудь, пусть и слабо, но приподнимается. Мускулы на лице дергаются. — А ты ведь мог выжить, — говорю я, переводя дыхание. — Если бы не сглупил и не усомнился. Но Ник никак не отвечает мне, хоть и шевелит губами, и я окончательно расправляюсь с ним. Нож вонзается в плоть под аккомпанемент душераздирающих криков. Брызги крови летят мне в лицо, но я слишком сосредоточен на процессе, на том, как сначала твердо, а потом мягко лезвие входит и выходит из тела и с каким звуком оно раздирает кожу. Когда все кончено, я обессиленно падаю на диван и осматриваю устроенный мною хаос. Всюду валяются книги и щепки. Под подошвой хрустит стекло. На обоях картина убийства кляксами крови. Не верится, что это все я устроил. Но ведь… так было нужно? Я обменял жизнь Ника на наши жизни. Я должен был, я уверен в этом, но почему-то я все равно не могу с равнодушием смотреть на кровь на своих руках. — Какого черта?! Споткнувшись о книги, Эрвин одаряет меня сначала гневным взглядом, а потом ошарашенным. — Леви, — он бросается ко мне и обхватывает мои запястья, оглядывая кошмарный беспорядок, окропленный кровью. — Что тут было? Что с тобой? — Я убил Ника, — не могу заставить себя посмотреть ему в глаза. Я всячески избегаю взгляда, опасаясь напороться на осуждение. — Кого? — Эрвин только сейчас замечает бездыханное тело на ковре и все то, что нас окружает. — Твою мать. — Мне пришлось это сделать. Но мои оправдания Эрвину не сдались. Он отходит от меня и поднимает шкаф, но это не сильно улучшает ситуацию. Ковер и книги, кресла и шторы, обои и стекло — все в крови, словно тут орудовали неумелые мясники. — Ты сделал настоящий подарок Ханджи Зое, — то ли шутя, то ли серьёзно говорит Эрвин. — Вся гостиная — это сплошная улика. — У нас есть целая ночь, чтобы все убрать, — я еле встаю на ноги и подхожу к телу Ника. — Почему я не… Я не виню себя, Эрвин. Почему? Мне срочно нужен этот ответ. Я не ликую и мне не стало легче, но меня больше не преследует чувство вины. Чем это можно объяснить? Я стал социопатом? Так, в один раз? Или во мне всегда было что-то не то? Эрвин равнодушно пожимает плечами. — Переоценка принципов. Принятие. Смирение. Открытие. Только ты можешь знать, что с тобой. Но мне не верится, что он так безразлично относится к моему второму убийству. Хоть его голос звучит ровно и без колебаний, я вижу, как напряжены его плечи. — Надо поскорее убраться и избавиться от тела, — наконец выносит вердикт Эрвин. — А потом… Черт, Леви, это все усложняет. — В каком смысле?! — бешусь я и подрываюсь к нему. — Что усложняет? — Ситуация выходит из-под контроля! — срывается Эрвин. — Ты… Ты просто лишил нас шанса на безнаказанность! Оглянись! — Да о чем ты?! Я ради нас рвал задницу! Я прикончил его, чтобы не прикончили нас, очкарик! Я ненавижу все! Я боюсь! Но я готов еще сто раз поломать себя, чтобы быть с тобой! Неужели ты этого не понимаешь?! Я убил, чтобы быть с тобой! Мои слова разрываются громом и бьют прямиком в Эрвина. Его ноги подкашиваются, и он хватается за край стеллажа, чтобы не упасть, не сводя с меня широко распахнутых глаз, в которых отражается наивысшей степени изумление. До него словно только сейчас доходит, кого он впустил в свою жизнь и что сотворил своими словами. — Со мной, — повторяет он. — Да, — подтверждаю я. — Потому что ты не заставляешь меня меняться. Ты не боишься моей темноты. Ты первый, кто дал мне понять, что она такая же равноправная часть меня. Эрвин слегка наклоняет голову. — Тебе нужен я или мое обожание, Леви? — Ч-что? — я больно прикусываю язык и больше не могу вымолвить ни слова. Мгновение назад я думал, что наконец распутал клубок и понял себя, но теперь я в этом сомневаюсь. Я не знаю, что за наваждение управляет мной и почему меня так манит Эрвин. Может, он прав, мне нужен не он, а что-то иное, что я нигде не находил? Я всю жизнь хожу в вечных поисках чего-то безвозвратно утраченного, и быть может, я просто ищу свою искаженную форму любви? От размышлений меня отрывает стук в дверь. Эрвин резко выпрямляется и подходит к окну, слегка отодвинув штору. — Кто там? — волнение отдается пульсирующей болью у меня в затылке. — Полиция, — повернувшись, Эрвин обреченно взирает на меня с видом идущего на казнь. — Где твой пистолет? — Зачем он тебе?! — Где? — не повышая голос, переспрашивает он. — Под диваном… На губах Эрвина появляется кривая улыбка. — Ты спишь с ним? — Тебе весело? — Очень, — перешагнув тело Ника, он подходит к двери, по которой продолжают тарабанить. — Я выйду к ним и попытаюсь все уладить. А ты тихо убери отсюда тело. — Куда? — я сжимаю переносицу пальцами, ощущая головокружение от переизбытка тревоги. — Я не дотащу его до подвала. — В кладовку. Пока пусть побудет там. Он уходит к копам, а я с замиранием сердца прислушиваюсь к их разговору, таща Ника за ноги в тесную кладовку. Не знаю, что сейчас меня волнует больше всего — что полиция может увидеть мертвого человека или что моя паранойя касательно себя увеличивается? Вопросов становится только больше. Я словно иду по дремучему лесу и никак не могу выйти к освещенной дороге. Вот-вот покажется, что где-то рядом заветные желтые огни, но я делаю шаг, и иллюзия рассеивается. Я убил во второй раз. Без сожаления к убитому и с состраданием к себе. Обычного человека должны душить совесть и душевные муки, а не бесконечные раздумья о своей судьбе. Но не всем это дано. Не все из нас нормальные. Кому-то приходится тащить труп в кладовку, попутно думая, что делать, если ты источаешь тьму, а воля к жизни больше похожа на сиюминутный каприз, нежели на стержень твоего существа. Затолкав Ника в кладовку, я на цыпочках подхожу к стене и прижимаюсь к ней ухом. — Соседи жалуются, Эрвин. — Прости, Майк. Мы с Леви сильно повздорили, и вы приехали очень невовремя. Нам с ним нужно поговорить. Мы будем тише, обещаю. — Леви дома? — узнаю голос Найла. Я без труда представляю его рожу в этот момент. Он всегда ходит с презрительным выражением лица, словно делает всем большое одолжение своим присутствием. — Да, но ему надо успокоиться, ты понимаешь, о чем я, — у Эрвина очень хорошо получается имитировать искреннее сожаление. — И мне тоже, если честно. — Вам повезло, что это первая жалоба, — говорит Майк поучительным тоном. — Конечно. Еще раз простите. Такого больше не повторится. И я чувствую, что последнюю фразу Эрвин говорит не только Майку и Найлу. Когда он запирает дверь за незваными гостями, у меня внутри все болезненно сжимается. И хочется выть, когда он проходит мимо, оттолкнув меня. — Эрвин, — я вцепляюсь в его рубашку, — не отдаляйся от меня! — Мы должны убраться, — твердо сжав мои руки, Эрвин скидывает их с себя и идет дальше, осторожно ступая между грудой вещей, пропитавшихся кровью. — На это у нас есть ночь. — Конечно, но… — А потом напьемся до беспамятства и уснем. — А Ник? — Такими темпами впору обустраивать кладбище во дворе, — язвит Эрвин, но все же сжаливается надо мной, видя, как отрешенно я жмусь к стене. — Полежит какое-то время в подвале. Потом опять утопим тело в реке. — Эрвин? — Но прикрытие охотой не сработает во второй раз. И одолжить машину уже сложнее… — Эрвин! Наконец он замолкает. — Ты ненавидишь меня? — с трепетом спрашиваю я. — У меня отняли все, что мне было дорого. А сейчас мне кажется, что я теряю и тебя, — горько произносит он, прикрыв глаза. — Я знаю, зачем ты это сделал. Дело не в том, что ты убил. А в том, что происходит с тобой после этого. И что сделал я.