Зло неподалеку

В нашем номере царит приятный полумрак. На улице шелестит дождь. Я приоткрываю окно и с удовольствием вдыхаю влажный холодный воздух. Эрвин опускается на стул у телефона и устремляет свой взгляд куда-то в пустоту. Его плечи напряжены, а волосы растрепаны, будто птицы пытались свить на его голове гнездо. Он ничего не говорит по поводу пожара, и оттого мне беспокойно. Я отхожу от окна, сажусь на пол и кладу голову на его колени, безмолвно моля пригреть меня. И Эрвин все понимает. Он накрывает мой затылок своей теплой мягкой рукой и гладит меня по волосам. — Пожалуйста, прости, — тихо говорю я. — По-настоящему прости. Я вижу, ты огорчен и зол. — Да, Леви. Именно так. Я огорчен и зол, — глухо отвечает он. — Ты не простишь меня? Эрвин? — в приступе какой-то странной нежности я приподнимаюсь и осыпаю его лицо хаотичными трепетными поцелуями. — Пожалуйста, прости. Я люблю тебя. Так сильно, что прошел бы через всю свою паршивую жизнь заново, лишь бы вновь быть с тобой. Прости. Эрвин слегка отодвигает меня. Сквозь очки его глаза кажутся черными и мутными, как гладь угрюмой реки тем ранним утром. — Ты посмотри, — молю я. — Я весь для тебя. Весь. Хочешь, я буду помогать тебе со статьями? Или я могу опять устроиться на работу, вдвоем нам будет легче накопить денег и уехать отсюда. Что скажешь? — Успокойся, — Эрвин наклоняется ко мне и кладет руку на мою щеку. Сложно понять, насколько он сейчас взбешен или растроган. — Когда-нибудь шторм утихнет, и то, что прежде изводило тебя перед сном, превратится в пыль. Однажды ты отпустишь все, Леви. Забудешь и успокоишься. Мне только это и надо. — Однажды — это не скоро. Я перевожу взгляд на его покрасневшие и покрывшиеся корочкой костяшки и подрываюсь с места. — Боже, я забыл, — в ванной я нахожу аптечку, принюхиваясь к специфическому запаху. — Твои раны. Эрвин изумленно смотрит на свои руки, изувеченные мелкими шрамами и гематомами, словно впервые видит их. — Действительно. Раны. Но они уже засохли, пустяки. — Не противься, — Смоченная в перекиси ватка аккуратно, почти невесомо касается его поцелованной солнцем кожи, украшенной ссадинами, кровоподтеками и мелкой россыпью веснушек. — Это меньшее, что я могу сделать. Впрочем, Эрвин сидит смиренно. — Ты видел свой нос? — Я сломал его? — я слегка касаюсь своей переносицы, ощущая тупую приглушенную боль. — Вроде нет. Синяк, и только. — Тебе крупно повезло, Леви. У тебя был реальный шанс погибнуть, — Эрвин больно обхватывает мое запястье, не позволяя мне обработать раны на его лбу. — Почему ты не пытаешься подавить свою импульсивность? Разве ты не думал, чем все могло закончиться? — Нет, — честно и со стыдом отвечаю я. — Почему? — Эрвин искренне недоумевает. — В тот момент мне было важно вырваться из дома. А с каким итогом — меня не волновало. Я не дорожу собой, Эрвин. Я был готов умереть с единственным условием: только не там. — Я все равно тебя не понимаю, — обреченно вздыхает он. И я ничего не могу с этим поделать. Мы разные. Но чтобы не углубляться в печальные рассуждения, я перевожу тему: — Майк правда подозревает нас в убийствах? Эрвин оживляется. Его хандра тут же уходит, и ее место занимает азарт. — Да, но вряд ли у него получится это доказать. — Почему? — я достаю сигарету и закуриваю, присев на тумбочку. — Мы с тобой проделали колоссальную работу, — на губах Эрвина мелькает таинственная хитрая улыбка. — Утопили тела, отмыли дом от крови, сожгли почти все улики, создали алиби и, самое главное, сохранили тайну. Мы уничтожили все, что только могли. Единственный наш просчет: мы не подготовили легенду для полиции. Но я уверен, что если бы у нас было время и мы заранее знали о том, что случится, такого промаха не произошло бы. — Мы все еще можем подкинуть кому-то улики. Я по-прежнему считаю этот план хорошим, — говорю я. — Это ненужный риск, который ничего не гарантирует, — отрезает Эрвин. — Это лучше, чем ничего. — Ничего — лучше, чем заранее провальный и бесполезный план. — Нет. Спор быстро накаляется. — Леви, — Эрвин снимает очки. — Кому бы понадобилось убить Гилберта и Ника, кроме тебя? У тебя есть предложения? Факты? — Да кто угодно, — я бросаю потухшую сигарету в жестяную банку. — Распространенная ситуация, когда жена избавляется от мужа в корыстных целях. Это могла быть Черри. А Ник — просто свидетель. — У Черри есть отменное алиби, полиция уже опровергла эту версию. — Тогда это мог быть какой-то заклятый враг из прошлого, который совершил месть спустя много лет. — В таком случае, как нам помогут подброшенные улики? — с издевкой спрашивает Эрвин. — Леви, это бред. Ты хочешь действовать вслепую, но это лишь подвергнет нас опасности. Лучшее, что мы можем сделать сейчас, — это следить за ходом расследования и играть фактами в нашу пользу. — Например? — Ты явно в списке подозреваемых из-за того, что работал вместе с Гилбертом и Ником. И мой тебе совет: не стоит отпираться от этого факта и отрицать, что у вас были разногласия. — Господи, да это же равносильно признанию в убийстве! — Нет. Я предлагаю тебе разумную и простую стратегию — не лгать. Ложь — сложный и недолговечный инструмент. Ты можешь запутаться в паутине, которую сам же сплел. Говори правду, но осторожно и дозированно. План Эрвина действительно хорош. Но что-то не позволяет мне с легкостью ему следовать. Мне сложно не лгать. Если я не лгу, то обычно молчу. Но Эрвин давит на меня выразительным взглядом. — Никто не поймет мою правду, — выдыхаю я. — В этом вся проблема. — Почему? — Я не знаю, как ее рассказать. — Расскажи, что ты чувствуешь, когда думаешь о ней. Что я чувствую? — Гнев, — я ощущаю жжение в лёгких. — Чаще всего я чувствую гнев и обиду на несправедливость. Все вокруг твердят, что беды делают нас сильными, но это самая большая ложь. Каждая беда калечит нас. И мне обидно, что беда зачастую не была следствием моего выбора. Я не выбирал мать-проститутку. Не выбирал ее любовников, которые отбирали последние деньги и могли избить ее. Я не выбирал отвратительных похотливых придурков, которые причинили мне много вреда. Не выбирал страх перед всеми. Даже тебя я не выбирал. Все случилось само собой. И зачем эта правда? Как мне ее рассказать? — Честно и без прикрас, убрав детали, — настаивает Эрвин. Меня накрывает адская усталость. Я падаю на кровать и вжимаюсь в скомканное одеяло, словно оно способно защитить меня. — Я вот, что подумал, — с таинственной важностью говорит мне Эрвин, протирая стекла очков тряпочкой. — Гилберт и Ник сами пришли к тебе. То есть, в их глазах ты был абсолютно безобиден. Даже подозрение тебя в убийстве Гилберта не остановило Ника. Он сознательно и нацеленно пришел к тебе. Он действительно думал, что с тобой можно договориться и что если ты и убил Гилберта, то по случайности. — К чему ты клонишь? — недоумеваю я, приподняв голову от матраса. — Люди не считают тебя ненормальным или жестоким, — поясняет Эрвин. — Может, слегка замкнутым, странным и отстраненным, но в их глазах ты точно не убийца. И в моих после всего совершенного — тоже… Не смотри на меня так. Когда убивают социопаты, Леви, они ощущают адреналин, азарт, взрыв эйфории и оргазма. А после становятся зависимыми от этих ощущений, что сподвигает их продолжать убивать. Ты же был напуган и до сих пор терзаешь себя мыслями о том, что сделал и зачем. Тебе не безразличны люди. Может, со временем твои чувства и мораль исказились и притупились, но ты явно не психопат. Мне начинает казаться, что Эрвин пытается сам себя убедить, что со мной все хорошо. Но зачем ему это? Его гложет совесть? Он считает себя виновным в том, что происходит со мной? — Эрвин, остановись, — я стискиваю зубы и слышу их скрежет. Эрвин резко замолкает и замирает на какое-то время. — Что случилось? — Всё. — Что «все»? — он уже начинает раздражаться. А я никак не могу ему объяснить, что кроется в моем бесконечно больном сознании. О каких жутких вещах я думаю и какой упадок ощущаю. — Хорошо. Не отвечай. Пойдем к Ханджи, — сдается он. — Обрадуем ее нашим визитом. Только, пожалуйста, обойдемся без резкости. — К Ханджи? Зачем? — Вчера она хотела переговорить с нами, но пожар остановил ее. Сегодня она явно не ожидает увидеть нас, этим надо воспользоваться. — Ты настроен к ней незаслуженно скептически, Эрвин. Думаешь, мы застанем ее врасплох, и она растеряется? — Нет. Мне интересно, почему она предпочитает вести беседы за пределами полицейского участка. — Боже, — я устало провожу ладонями по лицу. — Хотя бы на секунду к тебе не приходила такая мысль, что не все твои идеи хороши? — Нет. — Удивительно. Невзирая на паршивое настроение, я наскоро одеваюсь и выхожу вместе с Эрвином из мотеля, нашего временного пристанища. Мы еще не думали о завтрашнем дне и как нам жить, имея одну банковскую карту и две искромсанные души. Я не теряю надежду, что в один прекрасный вечер Эрвин положит передо мной два билета и объявит, что наши дни в этом пыльном городе сочтены. Сегодня на улице сыро, уныло и мерзко. Гранитовое небо затянуто тучами. В коричневых лужах отражаются крыши, провода и кроны деревьев. Я зябко кутаюсь в вязаный кардиган и прислушиваюсь к хлюпанью под ногами. Эрвин бредет позади, словно держа меня на привязи. Я не возражаю его недоверию. Оно естественно и оправданно. — Ты хотя бы секунду задумался, прежде чем бежать за мной в горящий дом? — Нет. Это «нет» он забивает в меня гвоздями. — Ты говорил, что ненавидишь меня. — Иногда. — Я тоже ненавижу тебя. — Я уже слышал. За что? — За то, что ты никогда не будешь моим. Эрвина берет легкая оторопь. Он останавливает меня за плечо и разворачивает к себе. Но едва он раскрывает рот, я вываливаю ему все, что давно хотел сказать. — Даже если я буду целовать тебя, делить с тобой горе и радость и гладить твои волосы, когда ты спишь у меня на груди, ты все равно не станешь моим. Я должен смириться с этим. Такой уж ты человек. Тебя невозможно приручить и обуздать. Тобой можно насладиться лишь в моменте, а потом вспоминать его и надеяться, что он повторится. Я понял это. И я до сих пор вспоминаю, какой чудесной была ночь, когда мы напились и танцевали. Тогда мне было очень хорошо. Сначала в Эрвине происходит какая-то борьба. Его потрескавшиеся губы вздрагивают, силясь что-то вымолвить. Но потом он с опаской отходит от меня и, что-то обдумав, говорит невпопад и как будто нарочно игнорирует все то, что я сказал ему в каком-то упоении: — Мне тоже тогда было очень хорошо, — Эрвин сильнее сжимает мое плечо. — И ты дурак, если думаешь, что я зол на тебя из-за дома. — Из-за чего же еще? — Подумай на досуге. До полицейского участка мы доходим за пятнадцать минут. Там царит страшная суматоха. Все куда-то бегут, орут в телефонные трубки, путаясь в проводах, вертят на пальцах связки ключей и беспрестанно пьют кофе. Первым нас замечает Майк. Мы сталкиваемся с ним на выходе и становимся свидетелями крайне редкого явления: вместо его привычной болтливости мы слышим угрюмое сухое приветствие. — Все нормально? — Эрвин протягивает ему руку, и Майк неохотно и быстро пожимает ее, словно боится, что кто-то увидит, в какой компании он находится. — Спасибо, что подвез нас вчера до мотеля. — Мне поручили это, — Майк старательно придерживается нейтралитета. В его голосе ни угрозы, ни дружелюбия. — Ничего личного. — Все равно спасибо. Ты выручил. — Прости, Эрвин, но мне надо идти, — торопится тот. — Вы к Ханджи? Можете зайти к ней, она сейчас не занята. Майк облегченно вздыхает, когда мы уходим. Такая перемена в нем не может не настораживать, но ни я, ни Эрвин не хотим обсуждать это. Впереди нас ждет серьезное испытание. Ханджи. До ее кабинета нас услужливо провожает какой-то новичок и взглядом предупреждает, что нам следует быть осторожными. — Можно? — Эрвин стучит по двери два раза. — Конечно. Мы добровольно заходим в ловушку, именуемую кабинетом. Тут прохладно, как и снаружи. В тусклом сером свете прячется Ханджи и кажется статуей. Она сидит неподвижно и почти не моргает. Никаких посторонних звуков. Я словно оказался в склепе. — Не думала, что вы придете так скоро, — в ее голосе я распознаю скрытое недовольство. — Присаживайтесь. — Спасибо, — Эрвин вальяжно располагается на большом кресле и внимательно оглядывает комнату. Его рубашка измята. Белки глаз покрыты капилярной сеткой. Но ему все равно удается выглядеть важно и чувствовать себя уверенно. Я запинаюсь о край ковра, чем мгновенно приковываю к себе взволнованные взгляды. Ощущение, будто я иду по минному полю. — Простите, — буркаю я и сажусь рядом с Эрвином. — Все в порядке, — Ханджи прокашливается и сцепляет руки в замок. — У вас наверняка была трудная ночь. Майк помог вам с жильем? — Мы заехали на время в мотель, — охотно излагает Эрвин. — Не лучшее место, но выбора у нас не было. — Из-за чего произошел пожар? — интересуется Ханджи, вертя между пальцами ручку. — Мы предполагаем, что из-за проводки. В этом есть моя вина, я знал, что надо ее менять, но откладывал все до последнего. Ханджи внезапно бьет ладонь о ладонь, отчего я внутренне вздрагиваю, но не теряю решимость. — Как удобно сложились обстоятельства. Как только мы получили ордер на обыск вашего дома, тут же случился пожар, — она слегка наклоняет голову набок и хитро щурится. — Это наводит на кое-какие мысли. Теперь мне понятно, почему отношение Майка к нам так резко изменилось. Возможно, Ханджи считает его пособником, ведь как еще мы бы могли узнать об ордере? — Вам не кажется, что поджог дома — это слишком радикальный способ скрыть улики? — Эрвин усмехается, расслабленно откинувшись на спинку кресла. — Убийство — тоже радикальный способ избавиться от проблем, — Ханджи неуклонна. Она нападает, как лев, долго сидевший в укрытии. — Что думаете, Леви? — Что глупо выбивать таким образом из нас признание, — краем глаза я слежу за Эрвином. — У меня была бессонная ночь, Ханджи. Я устал. Но я здесь ради вас, чтобы вы поскорее получили от меня нужную информацию и оставили нас в покое. Это вынуждает Ханджи остыть. — Значит, вы готовы к сотрудничеству? Отлично. Кофе? Эрвин кивает. Ханджи сама готовит кофе, параллельно вводя нас в курс дела: — Учтите, что одной встречей мы не обойдемся. У меня много вопросов к каждому из вас. Я, конечно, могла бы устроить классический официальный допрос, но так как вы все еще не виновны, а я позволяю себе отступать от правил, то все будет проходить в моем кабинете в удобном нам темпе. — Как вам угодно, — Эрвин берет из ее рук горячую чашку и подносит ко рту. — Но из ваших уст все звучит так, словно это лишь вопрос времени, когда вы докажете нашу вину. Это мешает сотрудничеству. — Вы — не особенные, — возражает Ханджи и ставит чашку передо мной. — Я говорю так со всеми, потому что это моя профессиональная привычка. — Допустим. — Ох, Эрвин. Вы уже утомили меня своей твердолобостью. Вам придётся проявить гибкость, если вы все еще желаете, чтобы наши встречи носили неформальный характер. Будьте проще. Я не буду долго терпеть ваши придирки. Но Эрвин, лишенный какого бы то ни было сочувствия, сидит здесь с твердым намерением если не выпотрошить Ханджи всю душу, то как минимум довести ее до белого каления своим хладнокровием. Он сохраняет свой беспристрастный ложный вид и достает из кожаного чемодана какую-то папку. — Что это? — Ханджи с любопытством раскрывает ее. — Жалкая статья семилетней давности. — Эрвин, по-моему, я говорила вам, что ознакомлена с вашей журналистской деятельностью в полной мере. — Это невыпущенная статья. Градус азарта стремительно возрастает. Ханджи воодушевляется и расцветает прямо на глазах, расправляя плечи. — Что помешало ее публикации? — Давление со стороны, — уклончиво отвечает Эрвин. — А если быть честным, то мне дали понять, что если я опубликую ее, то мне несдобровать. — Вы испугались? — Разумеется. Ханджи качает головой. — Не знала, что вас можно чем-то запугать. — Все мы чего-то боимся, — Эрвин косо смотрит на меня. — Зачем это скрывать? — И чего вы боитесь? — от предвкушения Ханджи ерзает на стуле. — Что не смогу остановить наглое вторжение в мою душу. Простите, Ханджи, но эти вопросы никак не относятся к делу. Я здесь, чтобы помочь расследованию, как и в прошлый раз. И я не страдаю альтруизмом — я хочу получить из этого сотрудничества выгоду и написать объемную статью, в которой наконец появятся не теории, а факты. Ханджи поражена. Но явно не тем, что Эрвин поведал о своем плане. Вероятно, она не ожидала его прямолинейности и ответов, которые опережают ее вопросы. Мне неловко, и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я подхожу к пробковой доске и говорю: — Я думал, так бывает только в старых нуарных фильмах. Угрюмый детектив прикрепляет фото к доске и связывает их красной ниткой. — Это больше для наглядности, — поясняет Ханджи, подходя ко мне. — Мне важно визуально представлять целый сценарий события. Все фотографии пронумерованы и есть в папках, но гораздо удобнее, когда каждый день видишь картину целиком. — И что же вы видите? — спрашивает Эрвин, оставаясь на месте. — Мозаику, которую мне предстоит сложить. Возможно, мы столкнулись с убийцей из прошлого и его подражателем. Возможно, убийца всего один, и он был вынужден затаиться на несколько лет. А возможно, что в городе есть секта. Я могу придумать сотню сюжетов, однако, важно другое. — Что? — Убийства семилетней давности выглядят намеренными. Последние два потенциальных убийства — нет, но совершены они безукоризненно. Эрвин кивает. — Из-за Ника, — говорит он. — Убийца не выждал нужное время, как в прошлый раз. Очевидно, Ник не входил в его планы. Ханджи оборачивается к нему. — Гилберт тоже не входил. Я врезаюсь взглядом в его фотографию на доске, сделанную накануне убийства. На ней Гилберт смотрит прямо в объектив, невозмутимо и мягко, не зная, что через два дня его заколет ножом тот, кто стоит позади него. На фотографии есть моя тень. Она зловеще лежит черным пятном, словно предвестник. Ханджи и Эрвин все говорят и говорят, а у меня в ушах мышиный шорох. Фотография гипнотизирует. Я смотрю на нее неотрывно, позабыв, где и зачем нахожусь. Гилберт. Безупречный костюм, волнистые волосы, наглые глаза. Мне почти удалось забыть, как ты выглядел. Интересно, было ли у тебя предчувствие? Что побудило тебя пойти прямиком в лапы смерти? Ты гад, Гилберт. Ты живешь паразитом в моей голове. Я до сих пор думаю над тем, что сделал. Ежедневно и ежечасно мысли о том дне разъедают мое сознание, как ржавчина. Когда убийство — необходимость? Когда человек имеет власть над чужой жизнью? Как зарождается жажда убивать? Это все ты, Гилберт. Если бы я не убил тебя, я бы убил… Я все еще ненавижу тебя. Но в то же время испытываю благодарность за то, что ты предотвратил что-то более жуткое. Твоя фотография когда-нибудь украсит собой черный могильный камень, под которым будут сложены грязные кости. Не знаю, застану ли я твои похороны. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что к тому времени, когда твой труп достанут со дна реки, я буду далеко и все так же недосягаем для тебя. Я провожу рукой по фотографии и возвращаюсь в реальность к Эрвину и Ханджи. Напряжение между ними заметно уменьшилось. Кофе выпито, лампы включены, бумаги разбросаны. — Он искренне считает, что если эпилогом статьи сделать любую латинскую фразу, то она будет восприниматься другими более серьезно. И вся трагедия в том, что эта схема работает. Люди не ведутся на простые уловки, они бросаются к ним, как под колеса поезда. Глупые слова и нелогичные выводы кромсают их на куски, а они и рады. Ханджи позволяет себе тихо посмеяться. У меня есть основания полагать, что, окажись она и Эрвин в другой ситуации, они бы стали приятелями. — Это забавно, но все же новость о том, что главным редактором сделали Уильяма, а не вас, Эрвин, меня чуточку расстраивает, — она поправляет жалюзи, не вставая со стула. — Но думаю, что после статьи о новых исчезновениях они переосмыслят свое решение. — Это была хорошая попытка лести, — не унимается Эрвин. — Когда-нибудь вы перестанете остерегаться каждого встречного, — говорит Ханджи. — А пока — я буду терпеть ваш несносный характер. Но давайте ближе к делу. Мне нужны сведения, и на первый раз будет достаточно вашей статьи и разговора с Леви. — Пожалуйста, — я возвращаюсь на кресло. — Я готов помочь вам. — Спасибо. Эрвин? Эрвин безропотно удаляется из кабинета, а вместе с ним мое шаткое душевное равновесие. Это то же самое, что и запереть меня в клетке с голодным львом. Это третья попытка Ханджи чего-то добиться от меня. И в этот раз она не насытится простыми отговорками. Ей нужны четкие и обьемные ответы. — Вы боитесь его? — спрашиваю я. — С чего бы? — Ханджи приподнимает брови. — Это нормальная реакция на Эрвина. Наши соседи даже перестали с нами общаться, потому что поняли, что он не поведется на их манипуляции и не будеть играть в любезность. — Леви, мне кажется, вы воспринимаете все неправильно. — Это намек, что со мной что-то не так? — Нет. Это намек, что нам нужно поговорить откровенно в спокойной обстановке, — Ханджи достает из ящичка пачку сигарет и учтиво протягивает ее мне. — Мне нужна ваша помощь, как и любая другая. Я ничем не пренебрегаю. — Но у меня нет ничего для вас, — отвечаю я, поджигая кончик сигареты. — У вас есть знания, — Ханджи постукивает пальцами по столу. — А у меня скудное досье пропавших. Совершенно очевидно, что вы, как человек, проживающий здесь, можете мне помочь. — Например? — Начнем с простого. Кто вы? Вопрос удивляет меня. — Леви Аккерман. Ныне безработный, а в прошлом работник пекарни, заправки, автомойки и посудомойщик. Ничем непримечательная личность с никотиновой зависимостью. — Что же привело эту непримечательную личность к Гилберту? — Ханджи держит спину прямо и смотрит на меня свысока, но без презрения. На секунду мне даже кажется, что она сочувствует мне. — Нужда. Я переехал в город с сотней в кошельке. Мне была нужна работа, а Гилберту был нужен сотрудник, — я выпускаю дым и расслабленно откидываюсь на мягкую спинку кресла. — И вы ни разу не пересекли грань отношений начальника и подчиненного? Я делаю длительную затяжку. Ханджи терпеливо ждет ответа, который ее абсолютно не удовлетворяет: — Нет. — Зачем вы врете? — Я не вру. Для меня он всегда был начальником, чьи придирки мне приходилось терпеть. — Леви, я теряюсь в догадках, почему вы дрожите от одного упоминания о Гилберте, — Ханджи отворачивается к окну, не вставая с кресла. — Какое зло он причинил вам? — Не драматизируйте, Ханджи, — раздраженно отзываюсь я. — Я не кретин, чтобы попадаться на такие примитивные уловки. Если надо, я поклянусь чем угодно, что Гилберт для меня был только начальником. — А кем вы были для него? — Боже. На меня в один миг наваливается адская усталость. Я кидаю сигарету в пепельницу и кладу ладонь на горячий лоб, ощущая, как земля уходит из-под ног. Это полный крах. Но я продолжаю придерживаться плана. Никакой лжи, только правда. — Леви, ответьте честно, — Ханджи слегка подается вперед. — Что вы значили для исчезнувшего Гилберта? Я беру вторую сигарету и поджигаю ее. — Ему было подвластно и дозволено все, кроме меня. Это ужасно бесило его, — отвечаю я. — Он был неверным мужем, Черри это знала и ничего не предпринимала. Они жили под одной крышей из привычки, больше их ничего не связывало. Гилберт спал с кем угодно, но не со своей женой. Это ни для кого не было секретом. Он не скрывался. У него была красивая внешность и деньги с возможностями — ему редко кто отказывал в сексе. — Только секс? Он не пытался ни с кем построить отношения? — спрашивает Ханджи. — Вряд ли. У него была зависимость от мимолетной страсти, как зависимость от никотина. Люди были для него спичками. Поджег, использовал и выбросил. — А вы — исключение? — Так получилось, — я стряхиваю пепел со своего кардигана прямо на ковёр. — Я сразу дал ему понять, что он может не рассчитывать на меня. — А он? — Он продолжал домогаться. — Это странно, — Ханджи озадаченно качает головой. — Простите, но вокруг много молодых девушек и парней, он мог претендовать на кого угодно, — Ханджи вдруг замолкает и усмехается. — Точно. Запретный плод сладок. Вы искушали его своей недоступностью. — Вы пытаетесь оправдать насильника? — Я пытаюсь понять, что было между вами. — Агония. Он помешался на мне, а я обезумел от его преследований. — Это продолжалось вплоть до его исчезновения? — Да. — Когда он исчез, вы ощутили облегчение? — Нет. Он все еще преследует меня. — Мне очень жаль, Леви. Правда. — Мне тоже. — Так как он мог исчезнуть? Ее настойчивость поражает. Но я тоже умею быть упрямым. — Я не знаю. Если у вас есть как минимум три версии, то у меня ни одной. По-моему, вы выбрали неверную стратегию. Я вряд ли буду полезен вам. Я живу как рыба в аквариуме, не думая, что происходит за стеклом. Ханджи цокает и качает пальцем в воздухе. — Я решала дела разной степени запутанности и серьезности. Начиная кражей велосипеда и заканчивая серийными убийствами. И уж поверьте, я знаю, как мне нужно действовать. Также я знаю, что два исчезновения никак не связаны с серией прошлых исчезновений. Может, вам есть, что сказать по этому поводу? Вы не так бесполезны, Леви, как хотите казаться. — Местные думают иначе, — отвечаю я, мысленно склоняясь к Пиксису. — Местные ошибаются. — С чего бы? Они лучше вас знают, что происходит в городе. Вы всего лишь посторонний человек, которому известны сухие факты. — Именно по этой причине объективность на моей стороне, — напирает Ханджи. — Горожане уверены, что скоро произойдут новые исчезновения. Догадываетесь, почему я так не считаю? Качаю головой. — Я не думаю, что убийца одержим тем, что он сделал. Если бы мы нашли тела, мы бы могли понять, что он испытывает, когда убивает. Эйфорию. Ликование. Разрядку. — И? — У меня есть теория, что убийца боялся своих жертв больше, чем они его. Психопатией тут не пахнет. Должен признать: интуиция Ханджи впечатляет. Я с трудом остаюсь в сидячем положении, а не сползаю с кресла на пол. Ханджи довольно кивает и достает из громоздкого шкафа связку папок, пожелтевших от времени. — Элизабет Купер, Джордж Аллен, Джейкоб Говард, Оливер Лонг, — она зачитывает список, как приговор. — Вам известны эти имена? — Нет, — я растерян. — Кто они? — Люди, пропавшие семь лет назад. Вы наверняка знаете, что местные до сих пор слагают легенды об их исчезновении и к тому же верят, что история повторяется. Особенно после пропажи Николаса, вашего бывшего коллеги. — Я не могу понять связь между ними. Придерживаться плана «не врать» теперь существенно проще, потому что я абсолютно не осведомлен о прошлой серии исчезновений и в самом деле ничего не понимаю. — Я тоже. Я бы сказала, что эти инциденты не имеют видимых общих черт. — Зачем тогда вы спросили меня о них? Вы же наверняка знаете, что я не так давно живу в этом городе. — Ваше безразличие, Леви, пугает. Неужели за два года проживания в этом месте вы ни разу не поинтересовались, что тут происходило? — Я слышал про исчезновения лишь раз. В баре, когда был безбожно пьян, и не менее пьяный человек утверждал, что эти жертвы были неизбежны, ссылаясь на проклятый туман. Ханджи откидывается на спинку кресла и переводит ленивый взгляд на окно. — Вы тоже верите в мистический аспект этих исчезновений? — Не смейтесь, Ханджи. Поживите здесь хотя бы месяц, и вы на своей шкуре ощутите, на что способны наши туманы. — Не посчитайте меня категоричной и заносчивой, но под любой загадочной историей зачастую скрывается самое обыкновенное преступление. Я уверена, что эти люди пропали не просто так. И Гилберт с Николасом в том числе, хотя их случаи выделяются. — Чем же? — Попробуйте сами ответить на этот вопрос, Леви. Я погружаюсь в себя. Чем бесследное исчезновение Гилберта и Ника отличается от предыдущей серии исчезновений? — Те люди… Они также пропали среди бела дня? — уточняю я. Ханджи кивает. — Элизабет пропала шестого апреля, Джордж двадцатого июня, Джейкоб первого августа, Оливер тринадцатого ноября. Все четверо пропали в будние дни, примерно после полудня. — Что с их домами? — Их жилища не тронуты. Все вещи на месте. — А родственники? Друзья? Партнеры? — В полном порядке, не считая шока. Я не знаю, что сказать, и мое замешательство отчего-то веселит Ханджи. — Можете не гадать. Опросы их близких не принесли результатов. Они были обычными людьми, которые не имели врагов и не имели причин для побега. Какое-то время полиция искала в городе секту, но лишь потратила время впустую. А вот исчезновения Гилберта и Николаса, — Ханджи испускает тяжелый вздох, — выбиваются из общей картины. Они были связаны работой и пропали с небольшой временной разницей. Логично предположить, что вы можете быть в курсе происходившего между ними. — Николас был обычным парнем, — мои глаза цепляются за узор на переплете толстой книги. — Немного глупым, но решительным и активным. Им дорожили. А что касается Гилберта, то вы все понимаете. Между ними не было особых отношений. — Это все? — Ханджи не торопится выпускать меня из кабинета. — Я бы рассказал вам больше фактов, если бы не давление, от которого задохнуться можно, — огрызаюсь я. — Давление? Вы говорите о давлении? — Ханджи встает со стула и практически нависает надо мной. — В коридоре участка каждый день сидит мать пропавшего Николаса. Каждый день она ждет, что я скажу, что ее мальчик жив, и с ним все хорошо. Она подходит к нам и волонтерам с надеждой, рыдает и забывает о сне. А что в это время делает убийца? Понимает ли он, что лишил невинную женщину покоя на всю оставшуюся жизнь? Ханджи выдерживает выразительную паузу, напрасно ожидая моей реакции. Я не вспоминал о Нике после убийства. И не думал, что убил не только Ника, но и его близких. Я вообще не думал ни о ком, кроме Эрвина и себя. — Не знаю. — Это ваша любимая фраза. — Да. Терпению Ханджи приходит конец. — Вы можете идти, — вздыхает она. Я с радостью поднимаюсь с кресла, но меня тут же окликают утомленным голосом: — Леви, постойте. Напоследок: вы думали, что я спросила вас об исчезновениях семь лет назад из-за того, что считаю вас причастным к тем инцидентам? — Да? Это разве не так? — Гилберт был одним из подозреваемых в том деле. Я ошарашен. Это нечто большее, чем обычный шок. — П-простите? — язык еле шевелится. — Гилберт причастен к исчезновениям четырех человек? — Этого не смогли доказать, но Гилберт был знаком со всеми ними. Не близко, но все же, — подтверждает Ханджи. — Кем он им приходился? — Повторюсь: всего лишь знакомым. Хотя с Оливером они вместе состояли в университетском футбольном клубе в молодости. Но никаких тесных связей больше не было выявлено, — Ханджи постукивает кончиками пальцев по внушительной кипе бумаг. — Вижу, вы удивлены. По-вашему, Гилберт не мог быть причастен к их исчезновению? — Возможно, — мои плечи опускаются. — Он не был хорошим человеком. Но я не могу придумать причины, по которой ему понадобилось бы кого-то убивать. — Спасибо, что поделились этим. Это ценно. Но вам пора уходить. Или вы хотите поделиться чем-то еще? — надеется Ханджи. Я облизываю сухие губы. — Я знаю, что я в списке подозреваемых в убийстве Гилберта и Ника. — Вы в нем первый, Леви. Покорно проглатываю ее колкие слова. — И я знаю, что у вас нет причин мне верить, и я говорю вам это не как уполномоченному детективу, а как обычному человеку, — кулаки сжимаются. — Если бы у меня была возможность убить Гилберта, я бы ей воспользовался. Я не огорчен его смертью. Я огорчен только тем, что мне не довелось слышать его последние вздохи. Ханджи впадает в ступор. Я закрываю за собой дверь, думая, что мой блеф принесет результат. Как минимум я озадачил ее, а это уже хорошо. Но мне предельно ясно, что недолго мы будем играть с ней таким образом. Наше время на исходе. Пора предпринимать реальные действия, а не скрываться и хитро уворачиваться от пуль. Пора стрелять самим. Надо набраться смелости и приложить максимум усилий. Последний рывок. Но какой? Об этом стоит подумать на досуге вместе с Эрвином. Кстати, о нем. Он встречает меня с легким видимым волнением в холле полицейского участка и протягивает мне руку, словно думает, что без его помощи я не выйду отсюда. — Есть доля безумия в том, что ты подаешь руку тому, кто оставил на ней шрамы.