Медовый месяц

      Напряжение такое плотное, что можно резать ножом.       Апо чувствует его мгновенно, едва переступает порог студии. Он отлучился всего на пару часов — к его удаче, в ближайшем травмпункте больных почти не оказалось, а единственный мужчина в очереди, увидев неестественно вывернутый палец Апо, пропустил его вперед, — и все же…       И все же этих ста с небольшим минут хватило, чтобы что-то произошло.       — Почему так тихо? Кто-то умер? — с улыбкой спрашивает Апо, стаскивая джинсовку с одного плеча. Он покусывает губу, раздумывая, как снять ее с помощью одной руки и не уронить, как вдруг понимает, что его облепила звенящая тишина.       Никто не собирается отвечать.       Хуже того, на Апо никто даже не смотрит.       — Да какого хрена здесь творится? — повторяет он, на этот раз с большим нажимом. Апо хочется звучать убедительно, но смешно повисшая на одном плече джинсовка заставляет его выглядеть нелепо, и Апо пытается поймать взгляд, хоть чей-то, но выходит неважно.       Биу собирает волосы Байбла в хвостик, пока тот сосредоточенно разглядывает собственные ладони.       — Ну как тебе сказать, — тянет Нодт, прокручивая серебряное кольцо на большом пальце, и Апо замечает, как Джефф прикусывает губу и поднимает лицо к потолку.       Джефф всегда делает так, когда смущен или озадачен.       — Ох, детка, — Тонг неслышно подходит со спины, помогает Апо снять джинсовку. — Майл здесь.       — Блять.       Это — единственное, что приходит Апо в голову. По спине, от загривка до самого копчика, сбегает морозная волна.       — Но он должен был приехать только завтра.       — А вернулся сегодня. Решил устроить тебе сюрприз, а ты… А ты в больнице.       — Зачем сказали ему? Я бы вернулся, он бы не успел даже…       — Майл встретил стажера на лестнице. Тот сказал, что ты неудачно выскользнул из слипа, упал, повредил руку, было море крови… В общем, добавил драмы. Не смотри на меня так, детка!       Что ж. Это все объясняет.       — Блять, — снова повторяет Апо, прижимает основание ладони к месту между бровями. — Пиздец.       — Именно так, малыш, — Тонг кладет ладонь Апо между лопаток, поглаживает парой коротких движений.

***

      Апо слышит голос Майла, едва выходит из лифта. Сейчас, за месяц до тура, на этаже тихо: нет никого, кроме счастливчиков, которым сегодня выпала удачная карта.       Счастливчиков, объясняющих Майлу, как вышло, что Апо пострадал — и запертых с ним в переговорке, как в клетке со львом.       Ковролин скрадывает звуки шагов, пока Апо идет к двери из матового стекла. Голоса по ту ее сторону становятся громче, а сердце Апо колотится сильнее.       В момент, когда пальцы сжимают холодную дверную ручку, Апо понимает, что понятия не имеет, что сказать.       За все время знакомства он видел Майла в ярости всего пару раз — но этих редких вспышек ему хватило сполна, чтобы накрепко уяснить: Майл в гневе — самое пугающее, что есть в этом мире.       Хуже этого — только быть тем, на кого этот гнев направлен.       И все же Апо понимает, что если кому и под силу войти в эту дверь, то ему. Как бы сильно Апо не боялся, он знал, что Тонг прав.       Апо, детка, ты единственный, на кого он не может злиться. Просто дай ему понять, что ты в порядке. Пока он не нашел виноватых. Ты ведь понимаешь, что, если он это сделает, то они заплатят за твой сломанный палец своими свернутыми шеями.       Апо понимает. Понимает, поэтому сглатывает, делает глубокий вдох и…       Ручка под его ладонью опускается вниз за секунду до того, как он нажимает на нее сам. Дверь распахивается, и Апо, потеряв равновесие, неуклюже утыкается носом Майлу в грудь.       — По!       Апо чувствует, как знакомые руки сжимается на его плечах, так сильно, что наверняка останутся синяки. Апо смотрит Майлу в лицо — и чувствует вдруг комок в горле. Они не виделись почти неделю — полуночные разговоры по видеосвязи не в счет, — и только сейчас Апо понимает, как сильно соскучился.       Соскучился по тому, как Майл смотрит на него — так, словно в мире нет больше никого, кроме Апо.       — Мне сказали, ты устроил показательные казни. Оторванные головы — это, наверное, романтично, будь я какой-нибудь королевой в каком-нибудь средневековье. Но я не королева, поэтому предпочел бы новую рубашку или часы. Или свидание на барахолке. Что скажешь, пи’Май?       Апо тянется здоровой рукой к лицу Майла, привычным движением зачесывает его густые волосы назад. Апо видит, как складочки между бровями Майла постепенно разглаживаются, и от этого успокаивается сам. Дышит ровнее.       — Скажи что-нибудь, пи? — просит он, заглядывает Майлу в глаза, и тот пару раз моргает. Словно избавляется от злых чар.       — Ты жив?       Апо не может сдержать смешок.       — Конечно жив, пи. Разве мог я умереть, тебя не дождавшись?       Майл коротко морщится на слове «умереть», но Апо сжимает пальцы на его плече, и Майл дергает головой, смахивая густую челку со лба, а затем слегка подается вперед плечами.       Движение почти незаметное, для кого угодно, но не для Апо. Он знает, что Майл хочет сделать, знает, что будет дальше — и оказывается прав. Майл разжимает пальцы на его предплечье, но прежде, чем его ладонь успевает скользнуть вверх по руке, обхватить Апо за шею, Апо уворачивается, заглядывает Майлу поверх плеча.       В переговорке человек пять. Кого-то Апо знает по имени, с кем-то всего пару раз пересекался в лифте, а с кем-то пару раз выпивал в баре за углом.       Но как бы тесно они ни были знакомы, все они — чужие. Все люди чужие, когда речь заходит о Майле, и Апо не намерен делиться с ними тем, что произойдет дальше.       Поэтому он хватает Майла за запястье, тянет за собой вдоль коридора, мимо кабинетов и переговорок, пока они оба не добираются до черной матовой двери с блестящими буквами WC.       В туалете приторно пахнет ванилью и черными ирисами. Блеск идеально чистой плитки режет глаза, отражая свет флуоресцентный ламп.       Апо затаскивает Майла за собой и прежде, чем дверь за ними успевает закрыться, вталкивает Майла в первую же туалетную кабинку.       Он и сам не знает зачем, но все же щелкает замком.       Апо даже не успевает развернуться. Майл обнимает его, прижимает к себе, и тесная кабинка кажется Апо слишком просторной для них двоих.       — Я так испугался, — шепчет Майл, и Апо чувствует тепло его губ на коже за ухом.       — И поэтому перепугал всех остальных? Пи’Майл, я ведь говорил, что тебе нельзя злиться. Это жутко.       — Жутко?       — Жутко сексуально, — говорит Апо и улыбается, чувствуя, как Майл смеется ему в плечо. Тогда Апо прикрывает глаза. Ему кажется, что кризис миновал: Майл не собирается сворачивать шеи за Апо, по крайней мере пока, и Апо расслабляется.       Он хочет прижаться ближе, скользит ладонями Майлу по спине, но тот вдруг отстраняется.       Смотрит Апо в глаза, и от того, что Апо видит на дне чужих зрачков, у него захватывает дух.       — По, я… Если с тобой что-то случится…       — Я знаю, — обрывает Апо. Накрывает запястья Майла ладонями. — Знаю. Но с Апо ничего не случится, пока пи’Май рядом.       И это, наконец, происходит. Майл подается вперед, накрывает губы Апо своими. Он целует его крепко, едва касаясь кожи Апо кончиком языка, прикусывает нижнюю губу напоследок.       Больше Майл ничего не говорит. Только обнимает Апо за шею — и позволяет обнять себя.       Апо оставляет короткий поцелуй на плече Майла, сцепляет ладони в замок на его спине, сминая ткань рубашки, почти забывая о боли в забинтованном пальце.       Мысль о том, что поцелуй — этот, все, что были до и будут после — не признание в любви, причиняет боли куда больше, чем вывих.       Апо не соврал: он и в самом деле знает, что если с ним что-то случится, Майл сотрет в порошок всех, кого сочтет в том виноватым.       Апо знает, что то, что Майл чувствует к нему — куда глубже обычной любви.       И это делает любую боль выносимой.