Безмятежность и тишина убаюкивали.
Лошади шли медленно. Они, изредка тихо фыркая, переваливались с одного бока на другой и укачивали, как мать младенца в яслях, своих наездников. Жужжащие насекомые, светящиеся в ночи, добавляли некой атмосферности. Они взлетали к небу, спускались к земле и юрко маневрировали между животными. Тёплый ветерок развевал гривы лошадей и волосы людей.
Стриго, прижавшись к коню, давно спал. Он сопел, и Сокол, сидящий позади него, прислушивался к этим милым звукам и улыбался. Делеан, невзирая почти на параноидальную осторожность, сломился под умиротворённостью и также дремал. Медея бодрствовала, нахмуренно следила за дорогой и, очевидно, не планировала даже ложиться.
Сокол, мимолётом поглядывая на неё, удручённо вздыхал. Лиднер была слишком сосредоточена на пустяке. Она была без причины напряжена, и его это сильно беспокоило. Он боялся за её самочувствие и переживал, что она обижалась на него и продумывала план по его, не дай Сущий, тотальному игнорированию.
Конечно, это был бред, но Сокол не мог избавиться от ощущения, что Медея продолжала быть недовольной и им, и Делеаном, и если они ничего не сделают, не скажут, то она никогда их не простит.
— Хватит пялиться на меня.
Сокол, растерявшись, открыл рот, но ничего не произнёс. Что ж, начало было многообещающим.
— И сосредоточься, если чхать хотел на сон и отдых.
— Медея… ты разочарована мной?
— С чего бы? — неискренне изумилась Лиднер. — Ты же такой хороший человек, Сокол.
— Ну вот! Медея... я... прошу тебя, поверь мне. Мне жаль, что те стражники погибли. И я знаю, что мои слова ничего не исправят, но как тебе предложение жить дальше? Мы же ещё команда, да?
— Мы и живём дальше.
— Нет-нет, я не в том смысле, — Сокол мечтал врезаться головой обо что-то твёрдое, чтобы прекратить свои мучения. — Медея, пожалуйста. Умоляю. Извини меня.
— Твои извинения — это фальшь, потому что для тебя их смерть само собой разумеющееся, — сказала она таким голосом, что у Сокола по коже пробежали мурашки. — Вы с Делеаном два похожих друг на друга идиота. Вы зациклены на своей правде, и из-за этого вы никогда не посмотрите на мир под другим углом. Но в нём существуют не только враги, а люди рядом с нами не всегда представляют опасность. Они такие же, как мы, и когда мы вступаем с ними в сражение, то становимся для них врагами. Они защищают себя, собственных детей или тех, кто им дорог. А мы их убили за это. Лишили будущего. Счастья. Вот что я пытаюсь до тебя донести, Сокол. Мир не делится на чёрное и белое.
— Но...
— Не надо.
— Ты… меня не простишь?
Лиднер усмехнулась, помедлила с ответом. Она уставилась в одну точку в смутной надежде, что вопрос растворится в воздухе, и ей не придётся переступать через свои принципы, чтобы утешить Сокола и наплести ему невесть что. Ей было сложно, но вместе с тем она понимала, что это неотъемлемая часть его сознания. Человек, которого воспитала улица, а не любящая семья, вынужден ко всему относиться с недоверием, чтобы выжить. Соколу привычно выходить за рамки закона, потому что он для него подобен раздражающему звуку, который не приносит пользу, но зато очень мешает.
— Не прощать тебя из-за твоих взглядов — глупо. Такой ты. И ты навряд ли изменишься. Поэтому не забивай свою безмозглую голову тем, что не имеет для тебя никакой ценности.
Сокол посмеялся. Потёр шею.
— Спасибо.
Стриго дёрнулся во сне, быстро и неясно защебетал. Наёмник ласково погладил его по спине, нежно перебрал перья на макушке, и оуви заметно успокоился.
Сокол почему-то стремился быть для этого непутёвого создания самым лучшим. Он не рвался как-либо учить его основам жизни или быть строгим родителем, однако он чувствовал себя обязанным перед ним, хоть Стриго ничего не требовал и не просил. Он был молчаливым оуви, безропотно слушающимся человека, которого он считал своим спасителем, пока Сокол был всего лишь тем, кто хотел его по-настоящему спасти.
— Кстати, чем ты займёшься, когда мы будем в столице?
Сокол пожал плечами. Он даже не догадывался, что будет делать в Кулларе. Притаившийся дух ни за что его не оставит, и пускай они заключили подобие мира, над ним всё равно нависала угроза в виде порабощения его тела и души корыстным существом. Как ему освободиться от этой ноши — он также не знал. Сокол уповал на Медею, но где были гарантии, что она сможет дать ему то, в чём он так отчаянно нуждался?
— Буду бродить по чудесным столичным улицам и умничать.
— Так ли они будут чудесны?
— Ну вот, ты вгоняешь меня в тоску! — Сокол провёл по волосам. — Если без шуток, то надо будет отвести Стриго в его племя и покрасоваться перед ними. А затем... я ещё не придумал.
— Учитывая, как у них всё устроено, тебе будет легче таскать его с собой. Родня роднёй, но Стриго не место среди других оуви.
— Да. Я согласен. Но… я боюсь, что это плохая идея. Он же совсем ребёнок. А я… Сущий… Вдруг я его убью? Случайно... Мне так страшно за него. И за тебя, Медея.
— Что ты предлагаешь?
— Возьми его на попечение, пока я не... разберусь с духом.
Сокол не станет для Стриго действительно хорошим человеком, пока в нём — Ахерон. И он не спасёт и не защитит оуви, ведь был опасен не только для окружающих, но и для себя. Чтобы забрать Стриго с собой, ему надо было покончить с духом. Но как объяснить это невинной душе, жаждущей всегда быть с ним?
— Тебе необязательно решать проблемы в одиночку. Мы команда. Не забывай.
— Правда?
— Да. И я не брошу тебя.
— Медея…
— Сокол, я помогу тебе. Неважно, сколько времени это займёт. Я к тебе привыкла, и без твоего дурного лица мне будет скучно. Поэтому не смей отталкивать меня.
Он столько раз подводил её, но она всё равно не отказывалась от него, словно они были лучшими друзьями, хранящими верность годами. Чем он, интересно, заслужил к себе такое трепетное отношение?
— Из-за меня ты настрадалась.
— Нет, Сокол. Рано или поздно мой отец погубил бы себя сам. Тот человек был для меня чужим, и я, наверное, даже рада, что он превратился в пепел. Он прекратил уродовать себя. А ты переключил моё внимание, и вместо того, чтобы рыдать и жалеть себя, я вытаскивала твою задницу из неприятностей, — Медея улыбнулась, чтобы скрыть свою печаль. — Ладно, я посплю немного. Последишь за дорогой?
— Конечно. И… спасибо. Я очень тебе признателен. За всё.
Она кивнула.
Путь был спокойным. Впервые после череды нежданных событий, приводивших их к новым и новым бедам. Сокол, погружённый в мысли, был счастлив, что он пообщался с Медеей, но одновременно с этим его что-то сильно тревожило. Ему казалось, что он упускал из виду важные детали, от которых зависела их дальнейшая жизнь. И чем больше он над этим думал, тем тяжелее ему было сконцентрироваться на реальности.
Он ничего не понимал. А непонимание порождало вопросы, которые Сокола очень бесили.
***
Разноцветные витражи, отражающие лунный свет, преображали всё помещение, делали из него кошмарное, но притягательно красивое логово, призванное заставлять людей оступаться и совершать грехопадение.
Свечи, расставленные по специальным выступам, на контрасте с витражами давали желтоватый цвет, который быстро становился каким-то мрачным, неестественным и диким.
Любой, кто окажется здесь ночью, почувствует себя не в своей тарелке. Он сойдёт с ума от пугающих миражей, от искажённых теней, плавающих на стенах. Он оглохнет от собственных криков и перережет себе глотку, чтобы не видеть ужас, поработивший это место.
Но перед своей кончиной он обязательно отдаст
ему свою жалкую душу, чтобы получить заветное искупление, которое
он обещал.
— У меня есть новость, Ваше Преосвященство.
— Надеюсь, исключительно приятная.
Тонкие губы прикоснулись к бокалу и смаковали вино, похожее на кровь. К гостю приблизилось два безымянных человека, одетых в сине-зелёную мантию. Один протянул открытую бархатную коробочку, в которой находился уникальный амулет с необыкновенно большим камнем. Другой, бережно взяв украшение, нацепил его на шею новоприбывшему.
— Теперь говори, дитя.
— Всё прекратилось.
— Неужели? — он изобразил удивление и наигранно зевнул. — Я огорчён. Я ожидал большей прыти от людей, чья репутация столь… неоднозначная.
— Да. Вы правы, Ваше Преосвященство. Может… есть смысл добить? Замешательство сейчас основное ваше преимущество. Кроме знаний...
— Поразительная подлость, дитя.
— Всего лишь стратегический ход, — пояснил он. — Это обескуражит. Начнётся паника. Паника приведёт вас к успеху и славе.
— Какие низменные желания. Чудовищно пленительные, пускай и не соответствующие моим ожиданиям. Разве это мне нужно? Нет, дитя. Я служу Сущему, а Сущий не терпит грех, которым они нас порочат. Ты отрёкся от них, и потому я благоволю тебе. Не забывай.
— Ни за что, Ваше Преосвященство. Однако... если вы… если вы согласны, то я предлагаю снова устроить Очищение прилюдно, чтобы потешить население. Кроме того, это будет прямой намёк, объявление, что вы знаете. Невозможно будет проигнорировать столь эффектную сцену.
— Пожалуй, — отстранённо произнёс он, откинул голову назад и довольно прикрыл глаза. — Невозможно проигнорировать…
— Так вы… вы согласны?
— Пусть будет по-твоему, дитя. Я вверяю их судьбы в твои руки.
— Благодарю вас, Ваше Преосвященство, — он, подобно рабу, поклонился своему хозяину и поцеловал протянутую ладонь. — Тогда я немедленно этим займусь.
Ночь скрывает воров и убийц, следующих прямо по пятам за своими жертвами. Это время интриг и теней, а тишина, обманчиво умиротворённая, несёт в себе беспощадную правду.
***
Столица Куллар была величественна даже издалека. Высокие здания, их остроконечные крыши, украшенные различными фигурами, — всё это вызывало восхищение для того, кто не привык к такой роскоши, несвойственной обычным городам и уж тем более деревням.
Здесь, внутри, всё должно было блистать. Столица ассоциировалась с красотой, с цивилизацией, и если этого не будет, то в чём тогда её отличие от других мест, где жили люди? Разве что только в статусе и в названии.
Толстая неприступная стена, защищавшая от угроз, опоясывала всю столицу. Она была не так дружелюбна, как приглашающе открытые массивные ворота с металлическими изящными вставками, поражающими дотошной детализацией. Без сомнений, тот, кто это придумал и воплотил, был настоящим гением.
Ворота караулили стражники — двое мужчин, которые переговаривались между собой и смеялись над своими же шутками.
— Что-то к нам зачастили гости, — сказал один и закрутил ус, когда заметил приближающихся людей.
— Да вообще! — вторил второй и погладил бороду. — Клянусь своим золотым зубом, это беженцы какие-то.
— Ты уже давно свой зуб проиграл!
— Да ну? Тогда откуда у меня, — второй широко открыл рот и показал на причину возникшего мини-спора, — вот это?!
— Не верю!
— А ты поверь!
— Уважаемые, — прервала их Медея, — позволите пройти?
Стражники разом повернулись к Лиднер, восседающей на коне, неодобрительно прищурились и вновь погладили то усы, то бороду.
— Да как же не впустить. Вы прибыли в самый разгар… чего там самый разгар?
— Правосудия.
— Реально? А я, дурья башка, предполагал, что это демонстративный урок.
— Не, я слыхал, что это просто развлекалово. Ну, знаешь, повеселиться там… с семьёй.
— Какое странное развлечение они выбрали.
— Ага! Я бы не пустил свою семью туда… Если бы она у меня была, конечно.
Они без проблем пропустили трёх лошадей, которых было решено оставить в конюшне у приятного конюха, поприветствовавшего их обворожительной улыбкой. Дальнейший путь был пешим — по главной и долгой улице, ведущей на центральную площадь, где, по оживлённой болтовне, творилось что-то из ряда вон выходящее.
Сокол крепко держал Стриго за ладонь, чтобы тот не потерялся. Они шли за Медеей, вырвавшейся опять вперёд, а замыкал всю вереницу Делеан, плетущийся как всегда сзади, чтобы следить за окружающими. Безопасность по-прежнему была его главным приоритетом.
Когда они протиснулись мимо возмущающихся людей, то им предстало совершенно невозможное и бесчеловечное зрелище, не поддающееся никакому здравому смыслу. Оно было намного хуже, чем резня в казармах. Обе ситуации не оправдывали убийц, но это…
— Кошмар… — беспомощно выдавила из себя Медея.
К мощному столбу, простирающемуся высоко в небо, был привязан человек, напоминавший по худому и хрупкому телосложению женщину. Её окутывало красно-жёлтое пламя, вспыхивающее всё ярче и ярче. Оно, не проявляя ни капельки милосердия, беспощадно сжирало свою жертву, превращало в труп с лопнувшими глазами и без единого живого участка на теле. А люди, пришедшие с неразумными детьми, указывали на мученицу пальцем и буднично объясняли простые правила их мира.
— Вот дерьмо, — прошептал Сокол, у которого не укладывалось в голове, как Сущий, славившийся гуманностью, разрешил кому-то вершить над другими свой жестокий суд. — Я хочу уйти отсюда.
Разумеется, никто не рассчитывал на тёплый приём, на красную дорожку, удобные стулья и на самую вкусную еду. Но всё это, свидетелями чего они стали, было за гранью их понимания.
Сокол, возлагающий большие надежды на столицу, потерпел крах. Он разочаровался, и это чувство, проникающее в него с корнями, абсолютно ему не нравилось.
Ахерон, видя глазами наёмника, смеялся, но даже ему, могущественному созданию, привыкшему к смертям, было не по себе от происходящего человеческого безумства.
Очевидно, им предстоит с этим разобраться. По крайней мере, сделать вид и уйти, чтобы не попасть в новую передрягу, а затем, когда всё уляжется, вернуться.
Но Сокол уже сейчас ощущал на себе пристальный взгляд, и ему стало очень страшно на этой территории, скрывающей от него множество тайн.
