***
Мерки и правда сняли ближе к вечеру. Пришли оуви и две серьёзные, уже явно в возрасте, женщины. Они скептично осмотрели Сокола, измерили длину, обхват в груди, в талии, в запястьях, отметили ширину плеч, при этом постоянно между собой перешёптываясь — довольно невнятно, чтобы даже на близком расстоянии их невозможно было понять. Сокол, чувствовавший себя неуютно, как зверушка, которую отдали жестоким детям, мог только отсчитывать минуты и терпеливо ждать, когда всё закончится. Он боялся пойти против и уж тем более нелестно высказаться по поводу их грубых рук, беспардонно лапавших его. Он не сомневался, что любое слово, сказанное в негативном ключе, могло восприняться не самым лучшим образом. Как сказал Делеан, они должны прилежно следовать чужим правилам. Это — прискорбно и крайне грустно. Тем более для того, кто ненавидел подчиняться и терпеть к себе похабное отношение. Ахерон, тоже вынужденно заглотивший своё недовольство, выступил как голос разума, ставивший Сокола на путь истинный. Впрочем, он скорее раздражал, потому что дух без стеснения пользовался положением и открывшимися возможностями, потешая своё самолюбие. Видя, в каком затруднительном положении наёмник, он говорил одновременно столько много бессвязного бреда, что у любого бы взорвался мозг. У Сокола он точно был на пределе, и он находился лишь в шаге от того, чтобы прекратить мучения со всех сторон, смачно ругнуться и выгнать всех неугодных. Благо для швей — всё обошлось. Они закончили своё дело и, не переставая между собой общаться, покинули Сокола, оставив его одного с гадким ощущением на душе. К слову, и Ахерон испытал лёгкое разочарование: он собирался ещё поделиться многим, а его оборвали практически на самом интересном. И теперь Сокол не был скован и мог спокойно изъясняться, язвя и противостоя духу. Конечно, это куда лучше, чем долгие и утомительные монологи. Но в случае с наёмником Ахерон больше получал невиданное удовольствие от того, что безнаказанно издевался над ним. Ему нравились его пафосные речи, и он обожал, когда Сокол бесился от отсутствия возможности сказать что-то в ответ. — Ты и правда такой придурок или притворяешься?Предпочитаю соответствовать своей роли и быть палачом.
— Сущий, какой же ты всё-таки придурок… Следующий день наступил настолько быстро, что Сокол, не отошедший ещё от мерок, уже встречал на пороге комнаты новых и абсолютно нежеланных гостей. Это не распространялось на Стриго, решившего совершенно спонтанно навестить своего спасителя, держащегося на последнем издыхании, чтобы не послать Делеана, Короля и всех причисленных к этому маскараду людей. Несколько оуви и молодой парень, на шее которого элегантно повязана шелковистая ткань, — вот мучители, заставившие Сокола встать перед зеркалом. Оно было настолько длинным, что отражение наёмника спокойно помещалось в полный рост и, ко всему прочему, оставалось ещё приличное место для заднего фона. — Сегодня я, — молодой парень высокомерно оглядел Сокола, будто тот был самым нищим попрошайкой во всём мире, — ваш камердинер. Можете обращаться ко мне господин или господин Она́рго. Предпочтительнее второй вариант. Сразу отмечу, что обращения по имени к себе не потерплю, вопросов не по теме — особенно. Всё ясно? — У меня есть вопрос. Камердинер раздражённо закатил глаза и встал в такую расслабленную позу, что Сокол испытал потребность исчезнуть. — Какой у тебя ещё может быть вопрос?Давай его прикончим? Его жизнь бессмысленна. И он меня выводит. До невозможности.
— Кто такой камердинер? — Ты что, никогда… — губы Онарго презрительно скривились, он выставил одну ногу и чуть вытянул руку, небрежно махнул ею и протянул долгое «м-м». — Ах да, бродяжка, чудом угодившая в королевский дворец. Ну-ну. Тебе нет необходимости знать столь сложные слова. Всё равно это одноразовый случай. — Эй! — перья Стриго распушились от злости, он сердился, но его внешний вид был потешным и неубедительным. — Мой с-спаситель… М-мой… Вы очень г-грубы с н-ним! Три других оуви разом стушевались. Очевидно, они боялись того, как отреагирует их хозяин. — А это ещё кто? Мой процесс творческий, не нужны мне здесь лишние. Тем более лишние оуви! — Он не лишний, — твёрдо сказал Сокол, уставившись в зеркало прямо на камердинера, которого перекосило от возмущения. — Пожалуйста, займитесь своей работой. — Я занимаюсь! И занимался бы, если бы мне не мешали. Вечно какие-то отстающие в развитии, а мне с ними разбираться. Что за неуважение ко мне?! Живо шёлковую рубашку. Самую белую! Этому лицу подойдёт только такой вариант… Или нет… — Онарго походил вокруг Сокола. — Умеренно насыщенный... М-м… Да… Пожалуй, с лёгким оттенком желтизны самое то. А то слишком бледный, будешь сливаться с чистым белым. Ворот — пышный, с кружевами — придаст тебе хоть какой-то богатый вид. А поверх нацепим на тебя узорчатую жилетку… фиолетового цвета? Только если он тоже не броский… — Г-господин… — пропищал оуви с коричневыми перьями. — Таких… Т-таких н-нет… — Что значит нет?! — Т-только б-белый… Ещё ч-чёрный… В-вам ж-же… п-приказал-ли од-деть… — Что б всех! — Онарго топнул ногой. — Приказали мне… Чхать я хотел на эти приказания! Что, сами не могут одеться? Без рук совсем? Я создан, чтобы творить искусство, а не подчиняться безвкусице! Я не слуга, я — мастер! — Г-господин… — Всё равно! Одевайте эту ошибку природы! Хуже уже не будет… Оуви закопошились. Вместо заявленной жёлтой рубашки — белая с пышными руками и с кружевным воротом. Поверх — тёмная, чересчур узкая жилетка, украшенная миниатюрной и витиеватой золотой вышивкой. Такие же узкие штаны и высокая обувь. Дополняла весь образ чёрная, с обилием узоров, накидка на одно плечо, которая, чисто по мнению Сокола, совсем не вписывалась. Наёмник сделал вдох, но не сумел выдохнуть. То, что на него так жестоко натянули, значительно затрудняло любое его движение. Складывалось чувство, будто жилетка, как и штаны, были на два размера меньше. — Я не могу дышать… — Посмотрите на него! Не может дышать! Привыкай, бродяжка, это называется нормальная одежда нормальных людей. — Сейчас умру… — Как невоспитанно… Расстегните ему, что ли, верхнюю пуговицу! Мне не нужны здесь трупы. Оуви послушно исполнили приказ, и теперь Сокол, внешне преображённый и сумевший всё же выдохнуть, пялился на себя в зеркале и не узнавал. Это — совершенно другой человек, из другого мира, с другими привычками. То, как он поменялся в считанное время, одновременно ужасало и восхищало.Тебе идёт.
— Волосы торчат! Надо их привести в цивильный вид! А ещё маска! Сокола заставили сесть на стул. Оуви со светлыми перьями со знанием дела схватил расчёску и начал убирать беспорядок на голове. Другой оуви, пятнистый, держал в руках золотую, переливающуюся на свету маску, явно выполненную самыми искусными мастерами: тонкие линии, проходящие по всему аксессуару и образующие основную форму, вкрапления камней и вырез для двух глаз — это было поистине завораживающее творение. Когда волосы пригладили, а маску, скрывающую клеймо, оставленное Пристанищем, нацепили на лицо, Сокола вновь поставили перед зеркалом. — Не шикарно, но для тебя, бродяжка, этого будет достаточно. На самом деле, он выглядел не «достаточно». Для Сокола это как минимум неотразимо, как максимум — что-то за гранью фантастики. Он дотронулся до щёк, не прикрытых маской, потрогал волосы, больше не торчащие в разные стороны — и удивился тому, как богатая одежда его поменяла. — Мой с-спаситель… — Стриго… — В-вы… В-вы… — Потрясающий? — Да! Вы п-потрясающий! В-вас никто не узнает! Онарго, поразившись наивности этих двух глупых созданий, фыркнул. — Это бал-маскарад. Конечно никто не узнает. В этом и смысл. — Маска тут не играет роли. Я сам по себе… другой. Я чувствую себя иначе. — О, ну да. Бродяжка прежде никогда не носил дорогую одежду. Для него всё в новинку. Видите ли, подался в знатную особу и теперь больше не может вернуться к прежней жизни. Да только, увы, обманывать долго не получится ни окружающих, ни себя. — Хватит звать меня бродяжкой, — Сокол повернулся к Онарго. — И я никого не обманываю, тем более себя. — Какая же это нелепость. Не думай, что твой иллюзорный видок убедит меня в том, что ты не, — молодой парень сделал на последнем слове акцент, — бродяжка. Так что можешь заткнуться и восхищаться тем, что я тебе подарил. На большее ты не способен.Так руки чешутся его испепелить.
— Клянусь, я не буду отвечать за себя, если вы ещё раз так меня назовёте. Онарго, игнорируя писки Сокола, безынтересно перевёл внимание на окно. Солнце постепенно спускалось к горизонту. — Тебе пора пошевеливаться, попрошайка. Все сборы заняли приличное количество времени. А на бал лучше приходить рано и уж точно без опоздания. — Я не… Сущий, — в сердцах ругнулся наёмник. — Хорошо. — Где моё «спасибо»? — Я не буду вас благодарить. Вы не заслужили. — Ох, больно нужно от тебя, — Онарго высоко и гордо задрал голову. — Оуви, собирайтесь. Мы уходим отсюда. Не заслужили мы. Таки печально. — Оуви заслужили, а вот вы — нет. Взгляд, полный ненависти, охладил пыл Сокола, не видевшего смысла в том, чтобы проявлять неуважение к тому, кого всё-таки послали к нему. Он не знал о нём ничего, тем более не понимал его должности, но что, если это серьёзно? И слово Онарго имело вес во дворце?Отнюдь. Он буквально должен подтирать тебе задницу. Только почему-то всё происходит ровно наоборот.
— Ага, конечно. Учту это невероятно дельное замечание. Как бы я жил без него? — камердинер обратился к своей прислуге. — Что вы расселись? Где движения?! Оуви, зашуганные, быстро похватали свои вещи. Один взялся за зеркало, которое было крупнее него раза в три, и покатил, пыхтя, к выходу. Когда посторонние лица покинули комнату, Сокол улыбнулся Стриго. — Говоришь, никто меня не узнает? — Да! — Вот потеха, если действительно окажется, что ты — прав. Думаю, Делеана будет узнать проще простого. А вот Медею… Её наверняка нарядили в платье. — Вы ум-мный, м-мой спаситель. В-вы их оп-пределите. — Да… Знаешь, меня очень интересует, в каком она будет платье. Чёрное? Белое? Или красное? Хочу восхититься ею. — М-мисс, к-кажется... не л-любит п-платья... — Наверняка. Хоть она и знает этикет, она явно не жалует его. Да и жила далеко от столицы. Навряд ли часто ходила на балы. — Д-да... Сокол уловил упадническое настроение Стриго, заметил его немногословные ответы. Он с беспокойством в него вглядывался, пока не сдался и не подсел рядом. — Ты расстроен из-за того, что тебе не разрешили? Оуви энергично замотал головой. Его бурная реакция немного успокоила Сокола, ведь это значило, что дело в другом. Невзирая ни на что, он плохо успокаивал живых существ, и если Стриго действительно грустил бы из-за бала, то навряд ли наёмник сумел бы его утешить. Сокол в данной ситуации был абсолютно беспомощен, а самодеятельность (например, протащить его на этот самый бал) могла бы обернуться ему боком. — Н-нет! Я волнуюсь з-за вас, м-мой спаситель. Мне т-тревожно… — Со мной всё будет хорошо, а вот с тобой… — Сокол широко улыбнулся и неожиданно начал щекотать Стриго. — Щекотушки! — М-мой… Ха-ха! — оуви, не переставая смеяться, забрыкался. — Мой с-спаситель! Вы… В-вы же одеты! Прекрат-т… Ха-ха! — Нет уж! Чтобы я остановился, тебе нужно мне кое-что пообещать! — Д-да! Всё, ч-что угодно! Сокол удовлетворительно хмыкнул, отстранился и стал резко серьёзным, чем обескуражил оуви. — Пожалуйста, не выходи из своей комнаты. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Стриго медленно, словно стесняясь, потянулся к человеку и крепко его обнял. Это действие, наполненное любовью, было настолько невинно, что Сокол почувствовал, как его сердце забилось быстрее. — Всё будет х-хорошо, м-мой спаситель. Я вам к-клянусь. К сожалению, насладиться целиком столь уютной атмосферой вместе со Стриго не вышло. Время поджимало, а впереди ждало грандиозное событие, ассоциировавшееся с персональной, обшарпанной и грязной тюрьмой без капли свободы.***
Как он и ожидал, бальный зал — огромный, словно не имеющий ни начала, ни конца — пестрил богатством, людьми и исключительной манерностью с этикетом. Найти в гуще толпы Медею или Делеана — самоубийственная миссия, поэтому Соколу ничего не оставалось, как держаться возле стены, чтобы как можно меньше показываться на людях и позориться. Это не помогало избавиться от гадкого чувства, что все пялились только на него: осуждающе, неодобрительно, с явным знанием, что он не так прост, кем старался казаться. Конечно, никто на деле не обращал на него внимания, и Сокол отлично это осознавал; только убедить свой глупый мозг и перебороть неуверенность было делом далеко не минутным.Расслабься, птенчик. Никто не будет тебя клевать.
— Твои каламбуры и аналогии несмешные, — тихо сказал Сокол, с опаской поглядывая по сторонам.Ой, прям уж. Зато правдивые. Настоятельно рекомендую прислушаться к ним.
Наёмник заломил руки. Шум, стоявший в бальном зале, казался ему громким и мешающим сосредоточиться даже на своих мыслях. Он глубоко вздохнул, отвёл взгляд и повернул голову, чтобы ни с кем не столкнуться. Все люди — в масках, как и он, и никто друг друга не узнавал, но Соколу этого мало. Он не стеснялся своей внешности, но он переживал сделать то, из-за что его могли бы засмеять. Ещё изрядно бесила одежда, давившая на всё его тело и сильно сковывавшая движения. Он рвано дышал, будто на грудь свалилось нечто тяжёлое, безостановочно поправлял накидку и с трудом подавлял волнительное чувство, зарождающееся внутри. — К тебе нельзя прислушиваться. И это... не так уж и просто.Очень даже просто. Но ты слишком усложняешь себе своё существование, из-за чего не можешь жить на полную катушку и без опасения, что тебя неправильно поймут.
— Ты так говоришь лишь потому, что сам ничего не понимаешь.Ох, ну да. Куда уж мне, великому и недосягаемому духу, до человеческих заморочек.
— Привет, красавчик. Девушка, одетая в дорогое светлое и пышное платье, держала свою бело-красную маску на специальной палочке. В прорезях маски виднелись её изумрудные глаза, с любопытством наблюдающие за наёмником. — Простите? Она игриво хихикнула, подошла к Соколу ближе и провела острым ноготком по его груди. — Ты такой напряжённый. Я так плохо на тебя влияю? Сокол встал как вкопанный. Он почувствовал, как по виску стекла капелька пота, и нервно улыбнулся. На большее его заторможенное сознание и скованная мимика были не способны. — Простите, мне надо… Надо… Вон туда. Да, мне надо вон туда. — Ты что, бежишь от меня? — она легонько постучала по маске. — Какой у тебя необычный вид. Мне нравится. — Прошу прощения, но мне действительно очень срочно нужно отлучиться, — Сокол мягко убрал руки и, сохраняя расстояние, порывисто обошёл её. — Простите… Он случайно наткнулся на слугу, разносившего на подносе бокалы с различными крепкими напитками. Столкновение — достаточно сильное, и официант не сумел удержать поднос, из-за чего всё его содержимое оказалось на полу. Благодаря шуму и возгласам людей Сокол не привлёк к себе любопытные взгляды всех гостей. К нему обернулись только те, кто стоял рядом. Однако это всё равно не спасало положение, и наёмник, судорожно сглотнув, панически, уже в сотый раз, огляделся. — Проклятье… Простите! — Ничего страшного, господин, — вторил ему слуга, который принялся собирать осколки. Сокол, зыркнув на девушку, продолжавшую за ним следить, поспешил затеряться среди толпы, чтобы как можно быстрее избавиться от пережитого позора.Какое жалкое зрелище. Даже мне стыдно.
— Я хочу уйти отсюда…Ну, ты появился здесь. По сути, до тебя больше нельзя докопаться.
— Вот бы встретить знакомое лицо… — Вы это мне? — полюбопытствовал мужчина, заметивший, что человек рядом с ним как-то странно болтал с самим собой. — О, нет! Я... слова… повторяю… — Вот как… Сокол кивнул и направился дальше. Чем меньше он говорит вслух и отвечает на выпады Ахерона, тем неприметнее он будет. И чем внимательнее он станет ко всем мелочам, тем высока будет вероятность слиться со всеми и, самое главное, ни с кем не столкнуться. В раздумьях Сокол добрёл до фуршетного стола, простирающегося почти до другого конца зала. Он ломился от обилия разной еды: как от мясных, так и от более простых блюд по типу салатов. Тяжело сглотнув, Сокол понял — у него потекли слюнки. Всё это выглядело так маняще и аппетитно, что устоять было нереально. Он схватил крохотное канапе, потянул в рот и смаковал его так долго и с таким наслаждением, что любой бы решил — прежде этот человек никогда в своей жизни не притрагивался к еде. — Сущий, как же вкусно…Вспоминая те походные объедки, то да. Это не сравнится.
Сокол взял ещё одно канапе, а за ним второе, третье, четвёртое — пока от них не осталось и следа. За считанные минуты наёмник съел всё, что предназначалось для большого количества людей, и он не чувствовал себя виноватым.Ты не налегай особо. Потом встать не сможешь. Хотя ты такой тощий, что тебе будет полезно набрать вес.
Сокол добрался до следующих блюд. Он, намереваясь себе налить, взял красивый бокал, но неосторожно задел высокую этажерку, с которой с грохотом посыпались фрукты. — О нет, нет, нет! Наёмник начал быстро их собирать, однако крупные плоды уже укатились дальше, под ноги гостей, и ползать среди них, как ни крути, ужасно нерациональный поступок. Сокол, всё время ругаясь, неаккуратно разложил фрукты на прежние места, только те, как назло, не хотели его слушаться и норовили вновь упасть. — Да что б их… В попытке расставить плоды так, чтобы они смирно лежали, он опрокинул свой недавно взятый бокал. Скривившись от досады, Сокол присел на корточки, дабы убрать осколки за стол, и на его голову свалился красный плод, который он не положил на этажерку.Клянусь, я возьму контроль над твоим телом, дам тебе смачную пощёчину, а потом уберу учинённый тобой беспорядок сам. Потому что полагаться на тебя — невозможно.
Из-за своей излишней поспешности он порезался об острое стекло. Сокол, сетуя на себя и особенно на бал, высосавший из него все соки, закатил глаза. Он потёр ушибленное на голове место и засунул палец в рот. — Я ненавижу этот день. Не-на-ви-жу.Это не день виноват, а твои мизерные умения находиться в обществе и быть как все.
— Да. И именно поэтому я хочу отсюда уйти. Сокол удручённо схватил новый бокал, налил себе пунш и лишь чудом не вылил всё содержимое на себя. Это маленький, но ощутимый прогресс. — Сокол? Это ты? Наёмник, сильно сжав бокал, одновременно загнанно и вопросительно крутанулся на каблуках, встречаясь с абсолютно спокойным и, казалось, счастливым взглядом. Невзирая на то, что человек перед ним одет по-другому, а лицо скрывала чёрно-золотистая маска, он узнал его. — С-советник? — Я же просил называть меня Вестейн, — с лёгким укором ответил он и равномерно, без спешки, которая присутствовала у наёмника, тоже налил себе крепкий напиток. — Да. Точно. Зараза… Ой, — Сокол нервно улыбнулся и панически отвёл взгляд. — Я хотел сказать, какая жалость. На меня сегодня что-то нашло. — Твои «успехи» видны даже с другого конца зала. — Успехи?.. А-а, Сущий… Я-я…Соберись, тряпка. Что ты мямлишь? Стыдно наблюдать.
— Ты чувствуешь себя некомфортно в толпе, — мягко закончил Вестейн. — Мне знакомо это чувство. — Знакомо? Но вы же… Вы абсолютно раскованы. — Верно. Это долгие и изнурительные тренировки. К сожалению, приходится идти против себя, чтобы не быть в центре сплетен. — Я буду в центре сплетен? Вестейн тихо рассмеялся, и Соколу на долю секунды стало уютно, словно он снова лежал в кровати, в своей комнате. Один. И мог без труда дышать. — Пожалуй, тебя будут обсуждать как загадочного человека, который на балу никак не мог смаковать лучшее вино. — Ч... Что? Как? Какой кошмар!.. — Я шучу, — советник поднял бокал. — Даже если и будут обсуждать, то это продлится недолго. Не стоит волноваться. А где твои товарищи? — Я их не нашёл. — Да? Что ж, маски и правда мешают нам видеть друг друга настоящих. Сокол энергично кивнул. — А ещё одежда… Я никогда не видел их в такой… бальной одежде. Успех найти их очень низок! Вестейн согласился. Соколу нравилось, что его не пытались переубедить. Его мнение ценили как собственное, и именно поэтому он уважал советника: тот никогда не навязывал ему свои взгляды. Их разница в возрасте — очевидна, но общение между ними было на равных, без нравоучительных речей и наставлений. — Не хочешь уйти? — Уйти? — Да. Отведу тебя в более спокойное место, где нет людей и шума. Мне больно наблюдать за тем, как ты пересиливаешь себя. — Это, — Сокол, чувствуя себя так, словно его поймали на чём-то неприличном, кашлянул в кулак, — разрешено? — Конечно. Пошли. Советник обошёл наёмника и простым движением головы позвал его за собой. Сокол с радостью последовал за ним, посчитав это знаком свыше: он мечтал о спокойствии, и именно его он мог получить. Как от этого отказаться? Осанка Вестейна была идеальной и величественной — она внушала уважение. Его уверенность сквозила в каждом лёгком шаге, в каждом приветственном кивке. Люди, не узнавая его из-за маски, расступались перед ним, словно он — король этого бала, и почтительно смотрели ему вслед. По сравнению с ним Сокол был куда меньше, щуплее и растеряннее. Он попытался скопировать его позу и тоже завести руки за спину, но быстро бросил эту затею из-за её неудобства. Сейчас ему очень хотелось походить хоть капельку на этого сильного и авторитетного человека, чтобы быть не загнанным животным, а хищником; чтобы убеждать одним только видом в том, что он знает себе цену. Сокол с грустью скрестил руки на груди. Чем больше он над этим раздумывал, тем хуже ему становилось на душе. Наёмник уже не считал идею покинуть бал с Вестейном отличной, ведь, возможно, советник на самом деле просто испытывал к нему жалость. Они миновали гостей и приблизились к неприметной двери, вокруг которой никто не толпился. С лёгкостью открыв её, Вестейн первым вошёл в узкий и длинный коридор, следом за ним — Сокол. Наёмник плёлся за советником в тишине и почти в темноте. У него не было тревожного чувства, хотя общая атмосфера наталкивала на пугающие мысли, а инстинкт сохранения как минимум намекал о том, что не следует так легко соглашаться на авантюры. Дерти отлично это доказал. Они оказались на улице, в одной из множества частей огромного сада, о котором слагали легенды. Обнажённая статуя исполинского размера и лавочки, окружённые различными цветами, были единственными декорациям этой закрытой области. Прохладный ветерок взъерошил тёмно-русые волосы Сокола. Несмотря на высокие башенки дворца, он увидел живописное оранжево-красное небо из-за наступающего заката, и почувствовал от этой картины необычное воодушевление. Шум бала по-прежнему слышался через незакрытую дверь, но сейчас он далёкий, практически незначимый. Сокол наконец-то оказался в своей стихии — без пристального внимания и с хорошим человеком, который не осудит его за незнание манер и этикета. — Давай снимем маски, хорошо? Мне не очень нравится разговаривать, когда я не вижу своего собеседника. Вестейн, доказывая серьёзность своей просьбы, первым убрал маску. Наёмник, разделяя мнение, последовал его примеру. — И ещё, Сокол. — Да? — Я хотел задать тебе один личный вопрос. Он покажется тебе крайне странным. Позволишь? — Вы имеете на это право. Вестейн, неспешно пригладив светлые волосы, тихо, будто собираясь с мыслями, вздохнул. — У тебя есть любовь всей твоей жизни? — Л... Любовь? — наёмник от неожиданности закашлялся, его щёки обдало жаром, и он, растерявшись, не имел ни малейшего понятия, как ответить. — Я сомневаюсь… Точнее… Сущий, я не знаю? — Значит, нет. Ясно, — советник заискивающе глянул на Сокола, чуть наклонил голову. — Я заметил, как ты привлёк внимание очень многих молодых дам в бальном зале. Признаюсь честно, у тебя есть всё, чтобы заинтересовывать людей вокруг. Удивительно, что ты ещё не завоевал чьё-то сердце. — Нет… Что вы… Я просто… Какое сердце… Я так неловко себя вёл… Сокол обхватил свою руку и переступил с ноги на ногу, всем своим видом показывая, как ему не нравится обсуждать данную, неприкрыто абсурдную тему. — Тем не менее, ты уникальный человек с интересной внешностью. Если бы не знал, я бы подумал, что ты аристократических кровей, — Вестейн, внимательно наблюдая за наёмником, сжалился над ним и благодушно решил переключиться на что-то иное. — Как ты себя чувствуешь? Не болит метка? — Иногда пульсирует. Но это уже, наверное, фантомные боли. — Святой обязательно за это поплатится. Нужно лишь немного времени, чтобы доказать его вину во многих незаконных делах. В последних лучах солнца лицо Вестейна, нахмуренное, казалось угрожающим. Он говорил так не потому, что успокаивал Сокола. Советник действительно жаждал справедливости для всех, кто так или иначе пострадал от Пристанища. Ему хотелось, чтобы Святого казнили, и он, очевидно, сделает всё, чтобы добиться своей грандиозной цели. Засмотревшись на одежду Вестейна, Сокол заметил один аксессуар на его груди, которого не было раньше. Маленький цветочек, чьи лепестки были выполнены из красного камня, а ближе к серединке — из белого. — Какая красивая у вас брошка! Вестейн дёрнулся, будто ударившись током. Он накрыл цветок ладонью и с нежностью провёл по нему. — Подарок от очень важного для меня человека. Надеваю только по особым случаям, — он пожал плечами. — Боюсь потерять. — Как это здорово. У меня тоже есть подарки от важных людей, — наёмник печально улыбнулся. — Одного уже, правда, нет в живых. — Мне очень жаль, Сокол. — Мне тоже. Он был мне как отец. Для многих… Сокол зажмурился, стараясь избавиться от подступивших слёз. В последнее время, когда он вспоминал Орла, ему не становилось так печально, как сейчас, но сегодня — паршивый день, полный безрадостных событий. Он ощутил на своём плече тяжесть чужой руки, и, когда снова открыл глаза, увидел Вестейна, с сочувствием смотревшего на него. — Он навсегда будет в твоём сердце, Сокол. Просто не забывай о нём. Об умерших нужно помнить. — Да, — наёмник склонил голову. — Мы должны помнить. Вы правы. Солнце исчезло, и улицу покрыла темнота. От растений, растущих в саду, исходил голубоватый свет, придававший атмосфере особенную изюминку, сравнимую разве что со спокойствием и умиротворением. Теперь все решения, совершаемые в прошлом, казались логичными, естественными, даже если они и приводили к неблагоприятным последствиям. Сокол подошёл ближе и залюбовался светящимися цветками, которые были поразительно красивыми в такое позднее время. Он не знал, сколько так простоял. Секунды, минуты — всё это неважно. Имело значение лишь то, что к нему вернулась уверенность, и наёмник решился спросить о том, что заботило его уже несколько дней. — Вестейн, можно теперь я кое-чем поинтересуюсь? От внезапного обращения по имени советник удивился, но быстро нацепил на себя напускное равнодушие и с улыбкой кивнул. — Делеан мне рассказал, что вражда между людьми и ниврами произошла из-за женщины. Это правда? Вестейн опешил. Вопрос не был для него сложным, но за ним скрывалось столько всего, что эти события проще забыть и никогда больше не вспоминать, нежели мусолить в попытке разобраться в случившемся. — Что он тебе ещё рассказал? — Ничего существенного. Мне просто нужно понять, почему Король так поступил и кем была эта женщина. Она его возлюбленная? Что с ней стало? Зрачки советника сузились. Он проследил за взглядом Сокола и тоже обратил внимание на цветы. — Нет, она не была его возлюбленной. Наш Король никого не любит, кроме себя, — тон Вестейна сочился сарказмом. — Её наделили ниврийской магией, и она стала лишь предлогом для войны, готовящейся уже слишком долго. — Значит, это правда… Но как такое возможно? Разве люди могут обладать магией? — Не самыми честными путями. Говорят, духи могут дать силу, но на деле они просто уничтожают своего носителя. Тем более человека. Сокол медленно повернулся к Вестейну, зацикленному на саде. Тема, которую они затронули, причиняла наёмнику боль, и он постарался поменять её, чтобы не сболтнуть лишнего. — Но… в ней не было духа? — Нет. Её магия — естественна и чиста. Она была целительной, и благодаря её усилиям поправилось немало людей. Те времена… тяжёлые, Сокол. Слишком высокая смертность из-за неизлечимой болезни. Но она… Она справилась с ней. — Невероятно… — Её убили нивры. Посчитали предателем несмотря на всё, что она для них сделала, — Вестейн крепко сжал кулак, сдерживая свою злость. — Для нивров это свойственно: не ценить тех, кто помогает им. — Вы знали её? — Конечно, Сокол. Не только я — все. Она помогла столице. Она была… особенной. — Как её звали? — Элли́са. — Какое красивое имя… — Да. Красивое, — задумчиво повторил Вестейн. — Видимо, слишком красивое для этого мира. — А как вы считаете… Громкие крики, как женские, так и мужские, раздались прямиком из бального зала и остановили Сокола. Они были чудовищными, полные ужаса и неверия. Казалось, что случился конец света, и это предположение ещё больше испугало наёмника, замеревшего от удивления. Советник и Сокол переглянулись. Во взгляде каждого читался немой вопрос. — Нам надо срочно вернуться, — сказал Вестейн, и наёмник поддержал его, кивнув. Сокол даже не догадывался, что произошло, но почему-то образ светящихся цветов, преследующий его до самого конца узенького коридора, пока они возвращались через тайную дверь в зал, больше не давал того чувства умиротворённости. В один миг он стал кошмаром, который насмехался над их человеческой слабостью. И Сокол, не готовый столкнуться с суровой реальностью, молился Сущему, чтобы Медея и Делеан не пострадали.