любимица твоих дьяволов

— Анечка, — нежно произносит имя возлюбленной Камила, смакуя, пробуя на вкус, и произнесенное отдает сладостью мёда на кончике языка и, что заставляет Валиеву неосознанно раздражаться, ответной холодной отстраненностью, оседающей болезненно на ребрах. — Малыш, подожди, — бросает Аня, натягивая на обнаженное тело шелковый халат кристально-белого цвета, надевая холодную маску, хотя внутренности разрывало от постоянно накапливающихся эмоций. Камиле обидно. Камила раздражается. Камила ни черта не понимает. Валиева глупо, совершенно жалко натягивает на голую грудь край одеяла, еле сдерживая в себе желание материться, крушить, схватить Щербакову за тонкую ладонь, развернуть и начать выкрикивать в фарфоровое лицо ругательства. Она не осознает, что происходит. За такой короткий промежуток времени её нежная Анечка стала невыносимо холодной, острой, будто лезвие ножа, с сухими поцелуями и касаниями, доводящими до безумия сознания, а не исступления. Она сглатывает слезы, вставая с кровати и подходит к зеркалу, осматривая своё обнаженное отражение. Девушка, которая смотрит на неё: с красными от слез глазами, алыми отметинами на шее, ключицах, груди, животе и бедрах, с растрепанными каштановыми волосами и тонким ароматом безнадежности и безумного желания. Это не цветочная фея; это чужие желания, громкие стоны, потому что Аня Щербакова слишком сладко целует, накручивая чужие пряди волос на кулак, тянуще, мучительно, и улыбается так всепоглощающе очаровательно, когда Камила не сдерживает своих эмоций, что младшая непроизвольно разводит ноги, давая Аня устроиться между ними как можно удобнее. Они занимаются ночью сексом, а утром Аня уходит, бросая сухое: «до вечера, малышка, присмотришь за Медом?». И Камилу уносит в гавань разочарования, ненужности и усталости. Она хочет узнать что случилось с той, которая так близко к себе подпустила; с той, кому она дарила букеты невероятной красоты и улыбалась влюбленно-очарованно, когда та обжигала её горячим дыханием, оставляя сладкий поцелуй на щеке; с той, кому она доверилась, но разбилась о скалы осознания того, что есть кто-то другой, или что-то другое, о чем Щербакова ей не рассказывает. Они отдаляются с Аней, сближаясь с Аленой. И от этого Камиле еще более тошно. Она делит кровать с одной, думая о другой. И это до тех пор комично, что не верится: Аня от чего-то идет на контакт с Трусовой, а Валиева с Косторной. Их вселенные готовы схлопнуться. И Валиеву мучает неприятный осадок, что ей нравится чувствовать Аню рядом с собой, а Косторной не хочется Трусову рядом. Но только подаренное кольцо она не снимает. И оно оставляет ожоги похлеще, чем приложиться голой кожей о раскаленный метал. — Ками, ты чай с молоком будешь? — доносится до Валиевой приглушенный голос с кухни, и она натягивает на голое тело огромную белую футболку, которую еще несколько часов назад с неё снимала Щербакова. — Нет, — отвечает севшим, хриплым голосом. Прокашливается, молчит некоторое время, а потом добавляет: — Хочу зеленый чай. И в ответ раздается молчание. Валиева думает, что что-то случилось, поэтому направляется на кухню, ступая босыми ногами по холодному линолеуму. И каково было удивление, когда Аня стояла, без лишних вопросов заваривая в заварнике для неё невероятно вкусно пахнущий травяной сбор с мятой. — А он не с мелиссой? — интересуется Ками, посматривая на процесс заварки Ане через плечо. — Нет, я не люблю мелиссу, — хмыкает Аня. — Алёнка любит, она раньше постоянно заваривала этот зеленый чай с мелиссой. И осознание медленно накрывает её с головой. Неприятно такое, тягучее. И она не должна ничего подобного испытывать, когда сама с собой не разобралась, но людская сущность по-истине удивительная вещь: мы собственнически относимся к тому, что нам не принадлежит и никогда не принадлежало. Ревнуем, агрессируем, игнорируем, а все потому, что боимся оказаться не на первом месте у этого человека. Боимся занимать низшую ступень, быть вторым, запасным. Быть заменой. — Вижу, вы хорошо общаетесь с Аленой, — холодно шепчет Аня, размешивая в своем стакане сахар, и смотрит в одну точку, даже не бросая взгляд в сторону Валиевой. — Нашли общие темы для разговора? Какие же? — и в голосе проскальзывают нотки раздражения. Камиле некомфортно. Она ежится, ведя плечами, будто сбрасывая с них невидимый груз. — Ну, нам весело вместе, — неоднозначно отвечает Ками, и чувствует, как атмосфера в комнате накаляется с каждым последующим сказанным словом. — Мне комфортно с ней, она приятная. И соглашается провести со мной время, когда ты снова оказываешься на работе. И слышит, как звонко встречается стакан с гладкой поверхностью стола. Видит, как горят глаза Ани, когда она поворачивается, сверля её взглядом, полным раздражения. Никакой любви. Даже намека. — Ох, уважаемая Камила Валерьевна, — цедит та сквозь зубы, подходя ближе к Валиевой. — Может, мне бросить работу? Компанию? Людей, которые на меня рассчитывают? Людей, чьи жизни я спасаю? Мне это все бросить, потому что ты неожиданно в пять утра захотела погулять на набережной, когда я отсыпаюсь после сложного заседания, длившегося дохренища часов? Это ты мне хочешь сказать, да? Бросай, Анечка, свою работу, будь всегда со мной и выполняй мои прихоти? Камила хватала воздух ртом, будто рыба, выброшенная на берег, и от чего? От осознания того, что нежная Аня первый раз за все время обрушила на неё свою темную сторону, выдавливая из неё признания? От взгляда Анечки, который буквально пригвоздил её к месту, словно к позорному столбу? — Ань, я просто хотела провести с тобой время, но ты была занята. Почему ты сейчас кричишь на меня? Щербакова устало провела ладонью, и, что удивило Валиеву, обреченно облокотилась о белую стенку, не спуская с неё отреченно-холодного взгляда. Такого пустого. Такого не-любимого. И это ранило Камилу больше всего: кофейные глаза больше не сверкали, когда смотрели на неё, они вызывали лишь пустоту, изнурение и… измученность? От нахождение рядом с ней? Она виновата в этом измененном взгляде? — То есть ты не могла подождать, когда у меня будет выходной? Ты не захотела ждать меня, поэтому пошла с Аленой, она для тебя важнее, я правильно понимаю? — Ань, нет же! Как я могу ждать твоего выходного? Ты постоянно на работе! У тебя нет выходных! У тебя за несколько недель выдался единственный выходной и на кого ты его тратишь? Не на свою девушку, а на Сашу! Аня дернулась, когда услышала знакомое имя. И от чего-то это вызвало в ней прилив раздражение. Не от того, что Камила упомянула её в разговоре, а от того, каким тоном это было сказано. — Давай ты не будешь о ней говорить таким тоном. Она ничего не сделала. Ни тебе, ни мне. Мы поговорили, как знакомые, хорошо провели время, пока ты в это время гуляла с Косторной. Получается обе хороши, так ведь? Аня сглотнула, потому что, естественно, не будет вдаваться в подробности их разговора с Александрой: слова о том, как та ее желает; как хочет быть вместе; как чувствует их взаимное притяжение, и единственное, что останавливает их быть рядом друг с другом — наличие отношений у одной из них. И Валиева выдохнула. Сил не осталось. Этот разговор оказывал на неё неприятно-тягучее действие, отдающее усталостью во всем теле. Она не заметила, как медленно осела на белый мягкий стул, облокачиваясь на спинку, устало прикрывая глаза. — Мне просто тебя не хватает, — шепчет Камила. — А Алёна… она рядом. Когда тебя нет. Аня хмыкает, от чего Камила удивленно ведет бровью. — Раз меня так просто можно заменить… Может ты начнешь встречаться с ней? Камила вспыхивает, как спичка, когда Щербакова спокойно, тихо, будто не говорила ничего подобного, ставит рядом чашку с только что заваренным горячим зеленым чаем, от которого шел аромат… мелиссы? — Всё-таки нашла мелиссу. Аленка, оказывается, приносила мне давно, а я забыла. Угощайся. — Да пошла ты! Валиева срывается со своего места, пока Щербакова спокойно, закинув тонкую ножку на другую, смерила стенку взглядом, делая маленькие глотки кофе из кружки. Отстраненную Аню будто совсем не заботила Камила, которая через несколько минут громко хлопнула входной дверью. И время остановилось. Слышно было тиканье часов. И предчувствие чего-то необратимого застряло где-то глубоко в глотке. *** Они не общались несколько дней, что выводило Валиеву из себя. Она не должна была её посылать, а Щербакова не должна была подобного говорить. Она очень хотела оказаться рядом с Аней, помириться, провести хорошо время. Не осознавая того, что делает до конца, она приглашает Аню в знакомый им клуб, постукивая черными ногтями по кожаной обивке диванчика. Щербакова отвечает, но невнятно, и у Камилы пропадает уверенность в том, что она придет. — Будете что-нибудь заказывать? — кокетливо интересуется официантка, доставая из кармана брюк маленький блокнот. Камила готова была отвечать, но её перебил знакомый нежный голос, возникший из неоткуда: — Две самбуки, — и Аня в черном коротком платье на бретельках и шпильках выводит из Камилы весь воздух. Каштановые волосы были собраны в высокий хвост, открывая вид на высеченное, будто из фарфора, лицо; от неё шёл сладостный аромат карамели и цветов, и Камиле до жжения в пальцах хотелось уткнуться в шею и вдохнуть этот запах, по которому она скучала. Странно-болезненно ощущение нехватки рядом. Ненормальное. Нездоровое. Они выпивают, смеются, их сознанием постепенно начинает овладевать алкогольное опьянение, вызывающее в разуме непонятную думку, которая не собирается рассеиваться ближайшее время. Их губы пропитаны высокоградусным, оголенные ноги соприкасаются друг с другом, а опьяненный смех окутывает двоих с головой. И Аня собирается сделать следующий глоток, как хрусталь буквально замирает у приоткрытых губ, а жгучее раздражение разжигает внутренности до состояния пепла. Она смотрит, не отрываясь, и готова вырвать из себя все чувства, лишь не ощущать это поглощающее ощущение, когда собственное дыхание оставляет ожоги, а рассудок мутнеет до состояния безумства. На другом конце зала были знакомые ей рыжие локоны, оголенные части тела сверкали в неоновом ласкающем свете, так маняще, так притягательно подзывающе к себе. Анечка видела каждое её движение, будто в замедленной съемке: Саша улыбается, соблазнительно двигается, прогибаясь в спине, ведя своей ладонью по груди, обтянутой коротким топом, а после грубо притягивает к себе незнакомую девушку за бедра, двигаясь в такт оглушающе-громкой музыке. Аня залпом осушила остатки напитка, будто стараясь подавить в себе возникшее раздражение и разжигающее все нутро жгучее чувство собственничества. Она не понимала, почему та танцует с ней; почему она смотрела на неё, будто та — весь мир, а сейчас вплотную прижимается к чужому телу, проводя горячим языком по тонкой шее; она прикрывает глаза и может даже ментально ощутить, какие у Саши властные касания и цитрусовый аромат, пробирающий до мурашек и сладостных жарких стонов. — Вставай, — хрипло тянет Аня, протягивая ладонь Камиле. — Пойдем потанцуем. А Камила счастливо-опьяненно улыбается, кивает, и идет следом до тех пор, пока её не разворачивают, жарко притягивая к себе почти вплотную, и чужие ладони не спускаются ниже талии, направляясь к бедрам. Саша устало проводит поцелуи от шеи до ключиц, жестко наматывая на кулак чужие волосы, пока не видит в кругу танцпола знакомые две фигуры, и, кажется, замирает на месте. Анечка пошло, совершенно не-нежно, касается тела Валиевой, пока та растекается в её руках, подобному маслу, и, от чего-то Трусова уверена, издает тихие жаркие звуки рядом с чужим ухом. Трусова не отмирает. Особенно тогда, когда видит темно-карий дьявольский взгляд, устремленный на неё. Такой вызывающе-откровенный, яростно-возбуждающий, будто спрашивающий: «И что ты сделаешь дальше?». И Саша делает следующий шаг, ухмыляясь. Проникает языком в чужой рот, мокро, горячо проводя кончиком по пухлым полураскрытым губам, и слушая рваные выдохи. Аня не сводила с неё взгляд: слушала, как собственное сердце отдается ударами в голове; воздух будто кончился, а ладони подрагивают от переизбытка эмоций. Трусова совсем не ожидала дальнейшего: того, как Анечка обхватит щеки Камилы своими тонкими ладонями и прильнет к вишневым губам в жестком, требовательном поцелуе. Таком, какого не было никогда между ними. И потому, что она целовала не Валиеву. Она целовала Сашу. И не отрывала от неё взгляда, срывая в голове Трусовой всевозможные стоп-краны. *** — Отпусти меня, придурошная! — выкрикнула Аня, когда Трусова схватила её прямо тогда, когда Щербакова отправила Валиеву на такси домой, и сама собиралась уезжать. — Дядь, возьми, — шикнула Саша, доставая из кармана несколько пятитысячных. — Сорри за ложный вызов, всякое бывает. Мужчина, цокнув, исчез за поворотом спустя секунд тридцать, и Щербакова готова была поклясться, что все это время Трусова не спускала с неё взгляд. — А теперь говори мне, что ты хотела этим сказать, — начала Саша, подходя вплотную к Ане, а та пятилась назад, пока не оказалась прижатой к холодной стене здания. — Ты про что? — глупо и пьяно отвечает Анечка, стараясь держать холодную маску на своем лице, не выдавая эмоций; получается плохо. Трусова хмыкнула. Наклонилась к ней, обжигая её своим запахом, присутствием, дыханием; доводя до безрассудства одним движением. Аня буквально вжалась в стенку, надеясь проникнуть сквозь, будто призрак, и оказаться на другой стороне. Но в глубине души она хочет, чтобы Саша ей коснулась; чтобы провела горячим языком по её коже; чтобы была рядом. С недавнего времени это стало обыденностью — чувством рядом с ней комфорт. С этой безбашенной девушкой, живущей так, будто каждый день — последний; со рыжими локонами, яркой улыбкой и прокуренным голосом. Просто с ней. Саша обжигает её. Касается горячим дыханием её щеки, и Аня почти скулит, так жалко, будто умоляя, чтобы та притронулась к ней. — Я не буду тебя целовать, — хрипло шепчет Трусова, когда Щербакова теряется в её касаниях. — И ты не представляешь как я тебя пиздецки хочу. И тебя хочу, и быть с тобой, — вдыхает её карамельный аромат, растворяясь в этом, что доводит её до невероятного наслаждения. — Но не буду. Пока ты сама не придешь ко мне и не попросишь меня об этом. — Попрошу?.. — Да, Анечка, — и проводит кончиком языка по её нежной шее, а Аня буквально задыхается. — Когда решишь, что ты чувствуешь ко мне, к Камиле. И когда ты поймешь, что только я могу дать тебе то, чего ты хочешь, я буду ждать тебя. И ты осознаешь, что это стоило всего.