Карты, деньги, дробовик

      — И, в общем, если в этот день ваш корабль заплыл в чёрный туман — всё, пизда. Можно молиться и вспоминать, составили ли вы завещание. Потому что в любую другую ночь рассказы о призраках кажутся хуйнёй собачьей, но кого или что только не встретишь в чёрном тумане, бла-бла-бла, а если встретил — ещё бла-бла-бла, Трэш, Калиста, Сумрачные острова, я уже не понимаю, что я несу, давай мы всё это просто закончим?       — Нет, Малькольм. Давай-ка по-новому, чуть менее по-билджвотерски. С демасийским акцентом, пафосными демасийскими фразами. И артистично так. С расстановкой. С паузами. А ещё с самого начала. И не отходя от текста.       Грейвз беспомощно смотрит, как садист медово (и безжалостно) улыбается, даже не переставая расплетать свои дреды.       Этого забавного ублюдка, Тобиаса, Грейвз с месяц назад выиграл в карты. То есть выиграл не совсем он, потому что Тобиас речная змея со злым и весёлым прищуром и во всех смыслах волшебными пальцами, и за карточным столом с этим никак не управиться — но, если говорить о суке-судьбе, её раздача Малькольму в кои-то веки понравилась. По крайней мере, они знакомы уже месяц — а Тобиас до сих не попытался ни прирезать его, ни даже просто и по-человечески обокрасть и слинять.       Учитывая его опыт общения с людьми, невероятная просто удача.       Тем больше тревожит то, что в последнюю неделю Тобиас, похоже, головой обо что-то неслабо трахнулся. Настоял на том, чтобы сбросить подле Векауры хвост из недовольных результатами познакомившей их карточной партии — только лишь для того, чтобы купить на две недели скромных припасов (реально скромных) и разваливающуюся телегу с флегматичным осликом, которого им почти что в подарок отдали, потому что какой идиот захочет покупать или продавать осла в ёбаных песках.       Впрочем, на этом ни странности в поведении Тобиаса, ни вопросы Малкольма не заканчивались.        Месяц это немного — но даже его Малкольму хватило, чтобы несколько вещей о своём спутнике понять. Например, то, что он, если очень сильно захочет, заболтает любого. И на прозвище вроде речной змеи или крысы будет не дуться, а огрызаться и зубоскалить. И любит выглядеть богато и ярко — а через неделю без ванной начнёт натурально ныть о том, что он грязный (блажь-то какая), но при этом большой воды боится почти как огня.        И тем более странно, что, когда они всё-таки добрались до цивилизации, приличную одежду на последние деньги купили почему-то именно Малкольму. И его же почему-то в реку, пока берег рядом пологий, насильно почти с куском мыла загнали. А после этого обрядили в костюм благопристойного жителя Демасии — привыкать, так это называется.       И это всё уже звучит внутри головы Малькольма достаточно странно, чтобы о том, что Тобиас дреды свои при нём не расплетал ещё никогда, и не заикаться. Как и о том, что себе он тоже купил что-то — но такое рваньё, что смотреть на него то ли больно, то ли и вовсе страшно.        — Малкольм, тебе там что, вода в уши залилась, не слышишь? Давай уже заново.       ...и вот теперь его учат декламировать с демасийским акцентом тупые демасийские легенды и изображать попугая. Нахера, а главное зачем.       Тобиас говорит: деньги. Сулит что-то крупное, куда больше их изначальных вложений… Малкольм вздыхает. Если это действительно так — он готов терпеть. Если нет — он от всего сердца пожмёт ублюдку его длинную шею.       — Грейвз, давай уже. Я тебя из воды не выпущу, пока всё не скажешь, как надо, — показывает в улыбке зубы этот мудак и как бы между прочим вынимает из рукава жёлтую карту.       Малкольм закрывает глаза и делает глубокий вдох. По словам Тобиаса, до дела осталось всего два дня, они в Страховин всё состряпают. Да и вообще, бежать от такого напарника надо было раньше: ещё когда они за карточным столом взгляды друг друга поймали. А теперь без смеси всеобщего с шуримским говором и ужасным акцентом будет… Малкольму кажется, пусто как-то.       Поэтому он начинает; с чувством, расстановкой и демасийской такой основательностью:       — Когда-то земли, что ныне зовутся Островами Сумрачными, были Благословенными островами — до этого дня много лет назад…       Боги, из этого патлатого придурка выйдет отличный дрессировщик для попугаев.       ***       Они расходятся в день перед Страховином, незадолго до въезда в небольшой городок. Тобиас хлопает его по плечу, желает удачи, улыбается солнечно — и ныряет куда-то из поля зрения через секунду после того, оставляя на Малкольма и представление, и телегу, очень относительно похожую на что-то, с чем может ездить совсем небогатый странствующий актёр.       За пару часов до того они сныкали и Малютку, и нормальную одежду Малкольма в месте, которое решили считать условным; "чтобы тебе уж точно хватило ума не забыть, где встречаемся", — съязвил ещё Тобиас.       В общем, Малкольм чувствует себя беззащитным и голым заранее, и это ему пиздец не нравится.       И вообще, сначала, въезжая в городок, он думает, что идея у его напарника была тупая, и никто из шуримцев не захочет на вроде-как-демасийского актёришку, попёршегося в такую даль, отвлекаться.       Впрочем, когда на его окрики неожиданно слетается чуть не полгорода (и, кажется, даже знать), быстро понимает, что всё не так. Это ему тоже не нравится.       Представление он начинает на закате, и что уж греха таить: если Тобиасу Феликсу когда-то за то, что он шулер с наглющей рожей, сломают пальцы, он вполне сможет заработать на жизнь навыком дрессировки тупых попугаев. Грейвзу не по себе и от толпы, и от того, что перед ней походу никак нельзя облажаться, и от того, что за каждым его движением из-за спин богатеев внимательно наблюдает стража, — но, по своим ощущениям, он вполне прилично справляется.       Примерно до тех пор, пока верная чуйка его не дёргает мыслью: что-то совсем уже, люто не так. Он смотрит на шуримцев внимательно — а ну вдруг кто уже отдаёт приказ набить ему морду? — но всё спокойно. Он смотрит в сторону пристани, но не слышно никаких неожиданных ноксианских флотилий (и зачем, а главное откуда бы им здесь взяться?).       А потом сердце Малкольма на мгновение останавливается, потому что он понимает: под ногами лениво стелется чёрный туман.       Оборачиваясь, он клянёт и демасийскую рубаху, и тупую телегу-прикрытие, и оставленный часах в трёх быстрого бега дробовик — потому что он подозревал, просто знал, что с ним здесь обязательно случится какая-нибудь хуйня.       Малкольм оборачивается на море, уже примерно понимая, что его ожидает там — и точно. Конечно же, в десятке метров от него стоит ёбаный призрак, как могло быть иначе. Глаза и нечеловеческая рука светятся потусторонней голубой дрянью, развеваются на ветру лохмотья — в общем, всё как надо, будто он праздник встречает не на берегу Шуримы к западу от Пилтовера, а на самом что ни на есть побережье Билджвотера.       До местных, похоже, благодаря его реакции тоже начинает доходить, что что-то не так.       Правда, призрак обращает на него внимание тоже. Пока что медленно, почти по-человечески плавно — но эти твари в любой момент времени могут начать сущий кошмар на земле, Малкольм-то знает, обречённо отступая...       Впрочем, призрак ужасно быстро теряет к нему интерес, вместо этого переключаясь на местных — которым он только что очень удобно рассказал, почему этой конкретной твари надо бояться.       Это приходит Грейвзу в голову, когда он понимает: твари с Сумрачных Островов ощущаются не совсем так. Когда проходит первая волна паники, он присматривается — и вспоминает, что призраки над водой летают беззвучно и угрожающе. А этот совсем по-смертному шлёпает по мелководью разваливающимися сапогами.        Когда ему с лица духа почти незаметно улыбаются знакомые и шалые голубые глаза,  а нечеловеческая рука монстра мерцает знакомой магией, которой светятся у Тобиаса карты, он окончательно всё понимает. И решает, что пусть главный актёр забирает себе сцену — спектаклей с него на сегодня хватит.       За спиной Малкольма поднимается настоящая паника.       ***       Уже к рассвету, подбираясь к условленному месту, Малкольм чего угодно ожидает, по правде: и того, что его уже несколько часов как караулит шуримская стража; и того, что давно нет на месте ни дробовика, ни припасов — хорошо если хотя б одежду ублюдок оставил. Самого Тобиаса он увидеть и не мечтает…       Но всё-таки Тобиас там. Сидит, привалившись спиной к камню, и с превосходством таким торжествующим усмехается, даже снизу вверх глядя. И как будто ожидает то ли молитв, то ли просто оваций... но единственное, чего Малкольму хочется — так это с уважением пожать ему горло.       Что он и делает. Правда, исключительно намерение выказывая. Пока что.       — Малкольм, хуя какого? — капризно и даже почти обиженно отзывается Тобиас.       Грейвз медленно закипает.       — Скажи мне на милость, — вкрадчиво начинает он, из последних сил на чужую трахею не давя, — как это вообще сработать должно было, в твоих мозгах?       Малкольм знает прекрасно, что представляет из себя что-то достаточно страшное, когда на него начинает накатывать ярость — однако Тобиас абсолютно спокоен; как будто и нет у него на горле грубой ладони, а в рожу не тычется злой оскал.       — В моих мозгах всё должно было пройти самую малость глаже… Впрочем, уловом я доволен и так, — спокойно отзывается он и кивает куда-то в сторону от себя.       Малкольм поворачивает голову — и с удивлением видит обложенный синими картами мешок, набитый узорными золотыми шуримскими цацками. А этот мудак улыбается:       — Если что, уволочь это всё мне помогла твоя убедительность — ну, и совсем чуть-чуть магия. Так что половина твоя.       Горло речной крысы Грейвзу не хочется отпускать, по крайней мере пока, поэтому он второй рукой что-то в мешке нашаривает. Вытаскивает браслет — старое благородное золото, всё в крупных кровавых камнях, хорошо если без магии… Знакомый Малкольму скупщик в Пилтовере за такую цацку отдаст никак не меньше того, что они потратили на это предприятие.       Это даже если не думать о том, что злая речная змея явно сможет выторговать больше, чем он, а цацка в мешке далеко не одна. Хватка на чужом горле ослабевает — как-то сама собой, между прочим.       И Тобиас наконец поясняет, будто в качестве благодарности:       — Туман, если что, был из ионийских дымовых бомбочек — помнишь, я рассказывал, что перед самой встречей с тобой залез в интересный карман и всё думаю, куда бы его содержимое половчее приладить? А городишко этот, да и ещё несколько окрестных, думают о том, чтобы присягнуть Ноксусу. А если к тебе идёт Ноксус — значит, знать появится новая, а у обленившейся от своей безнаказанности старой быстро полетят самые тупые и разожравшиеся головы. И самые отбитые местные для того, чтобы протянуть дополнительно пару годиков, всеми силами пытаются использовать любой культурный опыт и любые направленные против Ноксуса источники — например…       — ...Демасию?       Тобиас усмехается по-змеиному — а Грейвз думает, что реализация вышла говно, но в ядре у неё идея была почти гениальная.        И с такими идеями, если не давать им сходить с ума и переусложняться, как сейчас, можно нехило состричь бабок (на этику Грейвзу плевать, пока ему за неё не доплачивают; на идиотов тем более плевать).       — А не легче было, ну я не знаю, подождать, пока один из богатеев позовёт меня к себе в дом, а потом обчистить его до нитки? Куда приличнее куш бы вышел.       Тобиас морщится:       — Малькольм, хуйни не неси. Ты билджовотерец всё ещё, а не чистокровный демасиец, и человек с зачатками мозга, если ты не будешь твердить заготовленный текст, минут за десять это заметит. А ещё там не было бы эффекта неожиданности. И личной охраны было бы больше раз в двадцать. А ты не умеешь ни бегать, ни телепортироваться, в отличие от меня.       Солнце восходит — и Малкольм наконец замечает, что Тобиас сейчас выглядит плохо не только, да и не столько из-за шмоток: у него плечо от крови мокрое.       — Видимо, даже ты недостаточно быстро бегаешь, чтобы шуримцы копьями не дырявили.       Он отводит глаза и что-то шипит в ответ, явно обидное; но Малкольм не слушает, он роется в своих запасах… ага, вот и лечебное зелье. А бинт он сделает из своей рубашки в демасийском стиле — всё равно для него слишком чистая.        Тобиас не торопит и не останавливает, когда Малкольм обрывает рукав его призрачных лохмотьев, промывает неловко рану и заматывает её смоченными зельем бинтами. Видно, все силы съели рана и магия, и их хватает только на то, чтобы лицо держать.       Жалко, что Малкольм не собирается относиться к этому с пониманием. Закончив с плечом, он хватает Тобиаса за подбородок, поближе наклоняясь, заставляет его смотреть себе прямо в глаза и говорит — с расстановкой, спокойно, без лишнего яда:       — Объясняю один раз, Феликс. Потом буду бить ногами. Свои безумные схемы ты от меня не прячешь. И план на игру мы обговариваем заранее. Я не пилтоверский профессор — но даже я иногда могу понять, где что-то может пойти не так… В общем, повторяю контрольный, чтоб не отговаривался, что идиот: ещё раз попробуешь использовать меня втёмную — получишь порцию дроби в зад.       Ещё Малкольм добавить хочет, что готов разбить ему рожу за выкрутасы с Сумрачными Островами — но это уже лишнее, правда. Но, видимо, Тобиас что-то ловит в его глазах, потому что отзывается:       — До дельты Змеиной реки чёрный туман тоже порой доходил. Я понимаю.       И прежде, чем Грейвз успевает как-то на это признание отреагировать, Тобиас тянется немного вперёд и прижимается к нему своим лбом — Грейвз почему-то думает, что примерно так же делают бездомные кошки, если их накормить и погладить.       — А в остальном договорились, напарник.       Грейвз даже теряется: его в первый раз называют напарником.