Лунная соната

      С того дня проходит неделя, и всё складывается намного удачнее, чем я ожидала.       С Леттой у меня состоялся серьезный разговор на тему того, что обсуждать произошедшее я больше не желаю. Она злилась, обижалась и дулась на меня около суток, но потом все-таки оттаяла. Лиам же не заикался: ни шуток, ни любопытства. Даже удивительно. Но я ему благодарна, ведь слово он своё сдержал и вмешиваться не стал.       Школа на следующий день стояла на ушах, я ощущала на себе взгляды и слышала шепот за спиной. На самом деле не знаю, правда ли так было или это я себе выдумала, но с каждым днем градус напряжения понижался. Ничего не изменилось, не считая того, что со мной начал здороваться лучший друг Билли — Джереми Уинтерс. Улыбался, махал рукой, но не пытался заговорить, чему я, впрочем, рада. Не готова я сейчас к новым знакомствам, пусть, как мне кажется, он один из немногих перевертышей, которых не посещает мысль «Фу, человечка».       В отличие от Уиллоу Фицджеральд. Она тоже не сказала мне ни слова, но однажды мы случайно встретились в коридоре и она бросила на меня такой уничтожающий взгляд, что я сразу поняла её отношение к тому, какой жребий выпал ее старшему брату. Наверно, понять ее можно, но в тот момент почему-то стало так обидно, почти до слез.       Будто я в чем-то виновата.       С Билли встречались редко и только в кафетерии (что очень иронично, если задуматься). Он здоровался, ни говоря больше ни слова и оставляя нашу масонскую ложу вздыхать из-за отсутствия новых поводов для сплетен. И только Летта, несмотря на то, что я просила ее так не делать, постоянно тыкала меня пальцем в бок, докладывая, что он периодически бросал на меня короткие взгляды со своего места.       В конце концов жизнь остается прежней, если, конечно, не принимать во внимание одну маленькую деталь. Вот уже неделю каждый вечер я переписываюсь с Билли Фицджеральдом. Мы говорим ни о чем: о том, как прошел день, о школе, об увлечениях. Обычное общение тех, кто познакомился совсем недавно.       Об этом не знает даже Летта, потому что, уверена, она заставит меня показать ей переписку и начнет советовать, что ответить в тот или иной момент.       Пока что это мой личный секрет. Маленький и… приятный.       Переписка в Фейсбуке растет огромными темпами, и мне действительно нравится общаться с Билли. Оказывается, у нас достаточно много общего: музыка, фильмы, даже чувство юмора схожее. По крайней мере все мемы, которые он мне отправлял, казались мне уморительными. Только в отношении книг получается диссонанс: по признанию Билли, его максимум в чтении — субтитры к иностранным фильмам. Впрочем, всего несколько дней назад для меня слово «Кёкусинкай» звучало бы скорее как название одного из районов Токио, так что в конечном итоге мы на равных в своем невежестве.       Когда заканчивается последний урок, Лиам спрашивает:       — Ты сейчас куда?       — В библиотеку, — отвечаю, вставая из-за парты вслед за ним.       — Серьезно?       — Завтра зачет по истории, буду готовиться. А ты что, нет?       — Я слишком туп, не буду даже пытаться, — отмахивается Лиам. А потом многозначительно смотрит через моё плечо: — Ты уверена?..       Мне не нужно оборачиваться для того, чтобы понять, о чем он говорит. Я и так знаю, что за моей спиной на биологии обычно сидит Лили Прескотт и пытается испепелить меня взглядом. Наверно, она эмоциональнее всех воспринимает тот инцидент в кафетерии и теперь каждый раз, когда видит меня, реагирует так, будто я увела у нее горячо любимого мужа, с которым она успела пожить по меньшей мере лет тридцать.       Хотя доподлинно неизвестно, связывало ли ее с Билли что-то серьезное. Наша масонская ложа никак не может дать однозначного ответа, даже несмотря на обширную сеть агентов и прекрасное воображение.       В любом случае у нас с Прескотт не так много совпадает уроков, и за неделю я привыкла к ее взглядам.       — Не откусит же она мне голову.       — Ты недооцениваешь девушек-перевертышей, — цокает языком Лиам.       — Просто ты хочешь, чтобы я ушла с тобой, — я сразу вывожу его на чистую воду, из-за чего он кривится. — Не переживай, шанс, что я встречу Прескотт в библиотеке, стремится к нулю.       Лиам смеется и, махнув рукой на прощание, уходит.       В библиотеке, как всегда, тихо и безлюдно, лишь несколько одиноких студентов. Я быстро набираю нужные мне книги, нахожу свободный стол возле окна и достаю из рюкзака потрёпанную тетрадь формата А4, куда обычно пишу конспекты во время подготовки к зачетам. Так мне проще запомнить: не просто прочитать, но и записать, обязательно от руки. Старомодно и во время экзаменов моё правое запястье опухает и жутко болит, но в конце концов действенно.       Я еще не завалила ни одного зачета, к которому готовилась таким образом.       Я успеваю исписать четыре листа, прежде чем слышу знакомый голос и отвлекаюсь.       — О, не ожидала тебя здесь увидеть.       И напротив меня за стол усаживается Прескотт.       «Это моя реплика».       — Привет, — отвечаю я и подтягиваю к себе ближе огромный учебник.       Сразу вспоминаются слова Лиама, и хочется использовать «Путеводитель по Новейшей истории» в качестве средства самообороны. Он толстенный, вряд ли она сможет быстро его прожевать.       Прескотт молчит, скрестив руки на груди, и внимательно оглядывает меня снизу вверх. Неплохая стратегия для того, чтобы спровоцировать конфликт, но я не хочу вестись. Пусть сидит, сколько ей вздумается, а мой конспект сам себя, к сожалению, не напишет.       Я уже снова погружаюсь в процесс с головой, как вдруг Прескотт врывается в моё спокойствие с двух ног.       — Слушай, тебе бы брови выщипать.       Я сжимаю карандаш между пальцами так, что он чуть не переламывается пополам.       — Да и ногти выглядят ужасно. Ты слышала что-нибудь о маникюре?       Перевожу взгляд на свои ногти: коротко постриженные и без лака, но аккуратные и чистые. А потом смотрю на её: овальные, средней длины, покрашенные в черный цвет, лишь на безымянных пальцах нарисованы — явно вручную, не наклейка — детализированные черепа. Минималистично.       — Вижу по тебе, что денег у тебя немного, и все же могу посоветовать несколько мест. Дешево и сердито, но уже хоть что-то.       «О, еще одно слово, Прескотт, — и этот учебник полетит тебе в голову».       — Не помню, чтобы я тебя о чем-то просила.       — Я ж от всей души. Ты хоть в зеркало изредка смотришься?       — Бывает.       — Тогда должна понимать, о чем я.       — Нет, не понимаю.       — А на весы когда в последний раз вставала?       Я захлопываю книгу — сильнее, чем хотела.       — Знаешь, Прескотт, от того, что ты меня сейчас оскорбляешь, он к тебе страстью не воспылает.       Мои слова оказывают на нее большее влияние, чем я рассчитываю. Она буквально взрывается: вскакивает на ноги, бьет ладонями по столу и чуть ли не рычит.       — Не понимаю, почему он вообще решился. Ты же страшная, толстая, волосы как солома, одежда как из секонда, да еще и… человечка, — она буквально выплёвывает это. — Была бы я альфой, в жизни такого истинного не признала бы. Фицджеральд — полный придурок, если проигнорировал меня, но пригласил на свидание тебя.       Прескотт возвышается надо мной, и, кажется, еще немного — и у нее изо рта начнет капать слюна, прямо на мои конспекты. Её глаза горят как огромные зеленые фары, зрачки уменьшились до маленьких черных точек посреди моря кислотной радужки. Вроде бы это означает, что перевертыш в ярости.       Хочется, конечно, крикнуть в ответ, что она сама страшная и дальше по списку, но это же не так. У неё красивые длиннющие и гладкие волосы цвета меди, стройная идеальная фигура, модные брендовые шмотки и аккуратные миловидные черты лица, которые она подчеркивает легким макияжем.       Характер дерьмо и воспитания ноль, но мы же сейчас совсем не об этом.       — Да, полнейший придурок, — искренне соглашаюсь с ней. — Но, может, тогда ему рассказать о твоих претензиях? Вдруг он с тобой согласится.       Прескотт удивленно отшатывается, опрокидывая стул. Видимо, совершенно не ожидала, что я не буду вступать с ней в конфликт. Ну нет уж, на нас и так сейчас смотрят те немногие, кому повезло оказаться в библиотеке и застать новый виток скандала.       Прекрасно, завтра все будут шептаться, что Лили Прескотт и, как там ее, человечка Фицджеральда чуть не подрались в библиотеке.       Все, даже оборотни, сидят слишком далеко от нас, чтобы расслышать дословно, но фантазии им не занимать.       — Ах ты… — начинает Прескотт, но замолкает, явно не придумав, что ответить. Так всегда бывает, когда придумал в голове план диалога с кем-то, а он смеет сойти с намеченного пути. — Пошла ты нахер, жируха Черри.       И она широким шагом идет к выходу, оставляя меня наедине с этими словами. Огромными усилиями я заставляю себя не бросать ей в спину «Путеводитель» со злобным криком: «Сама пошла!». Убеждаю себя не прокручивать в голове ее оскорбления и снова вернуться к подготовке.       Неприятно и противно. Будто я сама не знаю, что я и Билли находимся в разных лигах. Нет никаких других причин для нашей связи, кроме того, что он считает меня истинной. Но не ошибается ли?       Я гуглила информацию по поводу истинности, несмотря на то, что Лиам просил ни при каких обстоятельствах не лезть во Всемирную паутину, потому что там можно «засрать мозги несусветным бредом». И всё же во многих источниках писали, что узы работают в обе стороны. То есть и сам истинный понимает, что этот альфа — его судьба. Беты тоже могут определять истинность по запаху, а люди просто ощущают.       Но я ничего особенного не чувствую.       Симпатия, смущение и легкое раздражение — смесь эмоций, но не более.       На самом деле я до сих пор не решила, как отношусь к истинности, ведь никогда не страдала фатализмом.       Вернуться к работе сложно: ловлю себя на том, что читаю одну и ту же строчку уже несколько раз, но не понимаю смысла слов. Тяжело вздохнув, закрываю книгу. Остается надеяться, что той части, которую я записала ранее, хватит для того, чтобы сдать зачет.       Если нет, то найду Прескотт и точно ударю ее по голове «Путеводителем».       Я собираю свои вещи и убираю их в рюкзак, когда краем глаза замечаю движение перед столом. Поняв, кто это, едва сдерживаю злой смех.       Они обе сговорились, что ли?       — Есть что добавить? — не скрывая раздражения, я действую на опережение.       Уиллоу Фицджеральд недоуменно приподнимает бровь (почти так же, как и брат), ставит стул и садится, подтянув колено к груди.       — Да, есть.       — Не стесняйся.       — Прескотт — тупая истеричная сука, но даже в ее идиотских речах есть зерно здравого смысла. Зачем признавать публично истинную-человека? Одни проблемы, никакой пользы. И о чем он только думал?       — А мне откуда знать? — огрызаюсь. — Вот у него и спроси.       — Но что еще хуже, — продолжает она, не обращая на меня внимания, — ты как собака на сене. Ни «да», ни «нет». Держишь его в подвешенном состоянии. Вот именно поэтому иметь истинного-человека и врагу не пожелаю. Думаете, рационализируете, но всё никак не можете решить. Вы всегда делаете больно своим альфам, но вот ты… Ты — худший экземпляр. Оттягиваешь ответ, заставляешь его ожидать, надеяться, нервничать. Отвратительно.       Я сжимаю учебник до побелевших пальцев и мысленно себя успокаиваю.       «Тихо, Лот, спокойно, дыши и думай о единорогах».       Уиллоу производит угнетающее впечатление: тяжелый взгляд, нахмуренные брови, высокомерно вздернутый подбородок, аура уверенности и силы. Она альфа — понятно без слов, так же, как с ее братом.       То ли мне так повезло и эти двое — яркие и выделяющиеся представители альф, то ли общий курс культуры рас меня жестоко обманул, ведь никто и никогда не предупреждал, что они могут настолько сильно отличаться от бет по ощущениям и исходящей от них ауре. Сообщали лишь голые факты: альфы сильнее, умнее, выносливее, имеют неплохие лидерские задатки, отменное здоровье и истинных. Я всегда считала, что они — усовершенствованная версия бет, не более.       Но сейчас почему-то начинаю сомневаться в своем суждении. А еще я удивляюсь: насколько же разные впечатления при своей одинаковой сущности производят Фицджеральды.       — И что? Требуешь от меня согласия? — я наконец пересиливаю себя и продолжаю диалог вместо того, чтобы наконец сбежать.       — Неа, — просто отвечает Уиллоу и склоняет голову набок. — Видеть тебя в своей семье я не желаю, так что избавь меня от такой перспективы. Откажи ему. Сейчас. Да, ему будет больно, но долбиться в закрытую дверь он не станет. Так что в какой-то степени ты окажешь ему услугу.       — Хорошо решать за кого-то. А если твой истинный не будет соответствовать критериям, ты так же легко от него откажешься?       Уиллоу улыбается, но только губами. Из-за этого глаза, превратившиеся в щелочки, выглядят особенно жутко. Закрепляет эффект и цвет радужки: насыщенное красное дерево, которое сейчас больше похоже на венозную кровь.       — Мой истинный будет красивым сильным оборотнем, а не таким недоразумением, как ты, — произносит она с той же улыбкой, от которой меня продирает мороз по коже, и встает. — Подумай над тем, что я сказала, Черри. Пока, еще увидимся!       Последнюю фразу она говорит намного громче, чем всё остальное, и уходит. Видимо, хочет, чтобы зрители маленького спектакля решили, что это была чисто дружеская беседа, а не очередной сеанс унижений.       Ну класс, вот и второй инфоповод: Уиллоу Фицджеральд признаёт человечку брата, у Лили Прескотт нет ни единого шанса!       Я закрываю глаза и глубоко дышу.       Прекрасное окончание дня, мне напомнили, что я плоха со всех сторон, с какой ни посмотри. Будто я и сама этого не знаю, ну да ладно! Очень «приятное» внимание к моей персоне. Спасибо, но больше не надо.       Прескотт — скандальная дура, Фицджеральд — эгоистичная стерва.       Тут Лиам прав: к черту их мнение.       Я возвращаю книги на места и планирую вернуться домой, чтобы порыдать в подушку. Самочувствие такое, будто по мне проехался грузовик и для закрепления эффекта потопталось стадо бизонов. Не знаю уж, чьи именно слова меня задели больше, скорее они сработали именно в комплексе. А в разговоре с Прескотт я будто вернулась на десять лет назад, в детство, когда меня точно так же дразнили за полноту.       Ох, сколько тогда носов разбила Летта, защищая меня. Не счесть. Она не игнорировала эти издевательства, в отличие от меня. Я же всегда отворачивалась, чаще соглашалась, надеясь то, что обидчикам скоро надоест, и отвечала лишь тогда, когда всё заходило слишком далеко.       Сложно сказать, чей метод оказался действеннее, но в какой-то момент дразнилки полностью прекратились. Сейчас я стала увереннее, но всё равно не настолько, чтобы пропускать оскорбления мимо ушей.       Из состояния транса меня выводит вибрация телефона, и я вздрагиваю, сбрасывая задумчивое оцепенение. Разблокировав экран, вижу сообщение от Билли.       Легок на помине.       «Нарезанный хлеб появился в 1928 году. Люди до 1928 года:»       И я дико смеюсь из-за глупости шутки: до слёз и болезненных колик в животе. Закрываю рот, чтобы не захохотать в полный голос. Наверно, это что-то нервное, почти истерика, но когда приступ веселья меня отпускает, я уже чувствую себя намного лучше.       По крайней мере ощущаю в себе силы немного отложить рыдания в подушку.       «Ладно, ты смог поднять мне настроение, спасибо».       «А оно было плохим? Что-то случилось?»       «Твоя сестра, вот что случилось, как ты ее вообще терпишь?» — хмыкаю я про себя, но пишу ему совсем другое.       «Да так, всё в порядке».       Билли не настаивает на ответе и переводит разговор на другую тему. Что ж, первое впечатление обманчиво: такта в нем с избытком, вот младшей сестре и не досталось. Странно, но я понимаю, что непроизвольно улыбаюсь, глядя на каждое новое его сообщение.       Как-то тепло на душе становится.       Даже прокрадывается шальная мысль: «Он точно не думает про меня так же, как Прескотт или Уиллоу», но я сразу гоню ее прочь.       Не хватает еще обманываться.