Лунная соната

      — Может, поведаешь свою занимательную историю?       — Нет.       — Я могила.       — Нет, ты не могила, Лиам.       Он душераздирающе вздыхает и передает мне очередную книгу. Её я втискиваю последней на полку, после чего осторожно слезаю по стремянке.       Сегодня мой второй день отработки наказания — и скорее всего остается мне столько же. Если, конечно же, я буду проводить здесь так же по три часа, не присаживаясь ни на секунду. Сортировка по авторам и алфавиту — первое, чем я занялась, остается же самое сложное и нудное: расставить их.       Сегодня Лиам увязывается за мной с намерением помочь и освободить меня от тяжкой ноши, но, едва завидев масштаб проблемы, заметно теряет энтузиазм. Я его не виню: здесь сам черт ногу сломит.       Оказавшись на полу, упираю руки в бока и оцениваю проделанную работу. С верхними полками покончено, больше стремянка не понадобится. Хорошо, значит, дальше я могу без проблем справиться и в одиночку.       — Знаешь, лучше бы тебе честно рассказать. Тебя, Прескотт и Фицджеральд наказали в один день, это не может быть обычным совпадением. Что вы натворили? У меня в голове столько безумных теорий.       Я не оглядываюсь на Лиама и закатываю глаза. Меня радует, что инцидент в туалете не просочился в массы и никто из участников не проговорился, но теперь эта язва отказывается от меня отстать. Не то чтобы я не доверяю Лиаму, но, откровенно говоря, он хаотичное трепло. Никогда нельзя заранее предсказать, проболтается ли он или унесет секрет с собой в могилу.       Не хочу рисковать.       — Можешь выбрать ту, которая тебе больше нравится.       — Эй, так не интересно. Они все классные, а мне нужна правдивая.       Я не отвечаю и перехожу к следующей стопке книг. Работа сама себя не сделает, а от Лиама больше помощи ждать не приходится — он и так превзошел сам себя.       — Никуда от тебя книжки не сбегут, Лот. Ты отдыхать не собираешься?       — Отдохну, когда закончу.       — Вот это работоспособность, — хмыкает Лиам, падая на один из освободившийся от стопки книг стульев.       Я потихоньку перебираю книги и уже начинаю выставлять нижние полки. Самое легкое — то, что на уровне глаз — оставить напоследок, как десерт. Заканчивать всегда самое сложное, и не хочется в состоянии выжатого лимона ползать по полу.       Я успеваю проставить половину ряда, прежде чем переписывающийся с кем-то Лиам настороженно вскидывает голову.       — Кто-то пришел.       — Библиотекарша, наверно, — отрешенно отвечаю.       — Нет, тяжелые шаги, мужские. И он идет прямо сюда.       — А чего ты так напрягся? — я отрываюсь от своего занятия и оборачиваюсь к нему. — Опять успел с кем-то поругаться?       — Бёрнелла опять оскорбили мои волосы, но нет, я с ним не ругался.       Я перевожу взгляд на его ядрённо-розовые волосы, покрашенные буквально вчера. В душе укалывает зависть: если бы я часто подвергала свои волосы таким экспериментам, они выпали бы с корнями. Видимо, знаменитая регенерация перевертышей играет ему на руку.       Волосы Лиама меняют цвет раз в месяц. В своем непостоянстве он стабилен, так что на ближайшие тридцать дней мой лучший друг — принцесса Бубльгум.       Вот только если его игры с собственной внешностью обычными людьми воспринимаются как нечто нормальное и недостойное внимания, то вот сообщество оборотней всё ещё закостенелое и консервативное. Женщине, наверно, такое и простили бы, но не мужчине.       Я могу еще понять осуждение со стороны древних старцев стаи, вроде Фишборна, который был воспитан в совсем другое время, но откровенно недоумеваю, когда Лиама начинают шпынять за внешность наши ровесники.       Лиам продолжает гнуть свою линию и, кажется, намерен испробовать на своих волосах весь существующий цветовой спектр, и это, честно говоря, заставляет меня думать: «хочу стать такой же, когда вырасту».       Спустя несколько секунд раздаются шаги, из-за стеллажа, перед которым сижу на корточках, выглядывает Билли Фицджеральд. И больше, чем сам факт его появления, меня удивляет его внешний вид: он зажимает рот и нос воротом собственной футболки, а в руке, как заряженный револьвер, держит спрей.       Остановив взгляд на мне, он приветственно кивает, а потом, посмотрев на Лиама, несколько раз жмет на распылитель.       Я наблюдаю за этой сценой с недоумением. Осторожно втягиваю носом воздух, но никакого запаха не ощущаю, после чего поворачиваюсь к Лиаму. Он виновато поджимает губы.       — Я переборщил, да?       — Да, — отвечает Билли и заходится в коротком приступе кашля. — До коридора запах тянется.       Второй грех Лиама Лоуренса в глазах оборотнического сообщества — излишняя любовь к парфюму. Обычно перевертыши если им и пользуются, то немного, совсем ненавязчиво. Лиам же выливает на себя половину флакона. Даже у меня, не обладающей хорошим обонянием, иногда глаза режет от некоторых ароматов. Все считают, что это его странность, каприз вроде экспериментов с волосами, но давно он признался мне, что делает так только из-за того, что сам почти не ощущает запахи. В любой форме: что человеческой, что звериной — одинаково слабо, намного хуже даже обычных людей. Поэтому он не хочет, что его узнавали по запаху в то время, как он такой возможности лишен.       Нам было по девять, когда он рассказал об этом. Тогда он использовал слово «дефектный», и я так расстроилась, что разрыдалась прямо у него на плече. Сейчас стыдно вспоминать, ведь я должна была его успокаивать и поддерживать, а не он — меня. Хотя до сих пор сердце щемит, стоит только подумать, от кого и как часто мог такое слышать ребенок.       Если задуматься, то всё его неприятие мнения остальных перевертышей именно этим и объясняется: зачем стараться, если ты с момента рождения не соответствуешь их нормам и уже никогда не сможешь?       — Зато меня очень легко найти.       — А есть ли смысл? Всё равно рядом с тобой сознание потеряешь.       Билли отфыркивается, убирает футболку со рта и, встряхнув спрей, делает несколько шагов в сторону Лиама.       — Так, стоп! — тот дергается и выставляет руку в защитном жесте. — Медленно положи баллончик на пол, без резких движений. Двуликим клянусь, больше никогда так вонять не буду, только не брызгай на меня этой хренью.       — Эта хрень способна перебить любой запах, даже твой собственный.       — Неужели? Нейтрализатор от Зэйлемс? — восторженно спрашивает Лиам, резко потеряв всю свою подозрительность.       — Ага.       — Я бы обе свои души продал за то, чтобы получить хотя бы один такой.       — Напиши им на почту, уверен, они принимают и такой вариант оплаты.       На меня они пока что не обращают внимания: Билли стоит на месте, явно ожидая ответа, а Лиам колеблется. Видимо, ему и хочется, и колется.       — Ладно, можешь один разочек брызнуть.       И Билли, не дожидаясь продолжения, жмёт на распылитель.       Лиам от неожиданности жмурится и замолкает, потом, как только струя заканчивается и оседает на его одежде, продолжает:       — Но если узнаю, что ты меня обманул, я на тебя обижусь, Фицджеральд. Очень сильно обижусь.       — Само собой, — соглашается Билли и убирает спрей в карман рюкзака. — Эффект держится четыре часа.       Он оборачивается ко мне, глядя сверху вниз, и я только сейчас понимаю, что всё еще сижу на корточках с книгой в руке.       — Привет, — я вскакиваю на ноги, болезненно задеваю локтем стеллаж, но стараюсь не подать виду.       — Привет.       Билли улыбается, и я не знаю, куда деть глаза, поэтому перевожу взгляд на Лиама, который тщательно принюхивается к вороту своей рубашки.       — Ну так, зачем я тебе понадобился?       — Что?.. — Билли моргает так, будто выходит из транса. — Нет, я не тебя искал.       — Мммм, ясно, — понимающе тянет Лиам и с хитрым прищуром косится на меня, за что хочется дать ему по голове. — А то я уже испугался. Сколько нужно нейтрализатору, чтобы начать действовать?       — Минуты две.       — Прекрасно, — он в предвкушении потирает руки. — Значит, мне пора.       «Не уходи!»       — Лиам.       — Что? У меня всего четыре часа, — отмахивается он, собирая свои вещи и вставая со стула. — А столько всего нужно успеть. Посмотрим, стоит ли Зэйлемс хотя бы одной из моих душ. Ну, ребятки, не скучайте тут без меня.       И махнув рукой на прощание, он поспешно ретируется, не дав мне вставить ни слова.       Вот же ж мохнатый предатель. Пусть только попробует в следующий раз меня о чем-то попросить — так же по-английски удалюсь.       Не то чтобы я нуждаюсь в группе поддержки, просто оставаться с Билли наедине в интимной тишине библиотеки, в которой в это время ни души, неловко до одури. Сегодня я планировала еще немного поработать, но вряд ли у меня получится спокойно заниматься своими делами, пока он стоит тут и смотрит на меня.       Не зная, куда деть себя, я возвращаюсь к одной из стопок книг на стуле и во второй раз начинаю ее перебирать. Тишина гнетет меня, и я решаю ее нарушить.       — От него что, и правда так невыносимо пахло?       Билли прыскает со смеха.       — Ещё как.       — Остальные не жаловались.       — У меня обостренное обоняние, — краем глаза вижу, как он пожимает плечами. — По верхней границе нормы. Скажу честно: когда рядом Лиам Лоуренс, я стараюсь не дышать полной грудью. Один раз вдохнул поглубже — и чуть не хлопнулся в обморок.       Я не сдерживаю хихикание.       — Тебе помочь?       Поворачиваюсь к нему: он рассматривает верхние полки и скользит взглядом ниже по тем, на которых, ожидая своего часа, лежат рассортированные маленькие стопки.       — Не нужно, тут немного осталось.       — Разве? — он приподнимает бровь, недвусмысленно косясь на стеллаж. — Их нужно только расставить?       Я решаю не спорить. Убедить его вряд ли получится, только время потрачу. Коротко объясняю, какие книги и в каком порядке нужно поставить, и Билли без лишних вопросов принимается за дело.       Минут десять мы работаем в тишине, только изредка он уточняет, какую из стопок нужно брать следующей. У меня получается намного медленнее: если я успеваю проставить только одну полку, он к тому времени заканчивает уже третью.       Если Билли не выдохнется морально так же быстро, как Лиам, возможно, сегодня же моя каторга и закончится.       Поднимаясь с корточек за очередной порцией книг, я задерживаю на нем взгляд, и в голове проносится мысль: а ведь он зачем-то меня искал. Зачем, интересно? Спрашивать об этом неловко. Да и вдруг я его неправильно поняла, и он вообще никого не искал, а сюда занесло только возмущение тем, что Лиам слишком сильно надухарился.       Билли будто чувствует, что я на него смотрю, и оглядывается через плечо, от чего я вздрагиваю и поспешно хватаю следующую стопку книг. Возвращаюсь к полкам и боюсь поднять глаза. Прекрасно, градус неловкости приближается к критической отметке.       — Уиллоу мне всё рассказала.       И у меня в голове проносятся миллионы вариантов этого «всего»: от нашего первого разговора до последнего, в котором она призналась, что я рак на безрыбье.       — О чем?       — О драке в женском туалете.       — Да не было никакой драки! Это... мокрый пол.       Билли заливается смехом.       — Да-да, и очень мало предупреждающих табличек. Уиллоу пыталась, но меня таким не пронять. — Он смотрит на меня сверху вниз, прямо в глаза (теперь я уже стою в полный рост, но ему всё равно приходится наклонять голову), и улыбка сходит с его лица. — Поэтому я искал тебя сегодня: хотел убедиться, что ты в порядке.       — А я могла быть не в порядке?       — В том-то и дело, что да, — он вздыхает. — Девушки-перевертыши во время драк — это…       — Настоящее ультранасилие, — вспоминаю я слова Лиама.       — Да. Точнее и не скажешь. Уиллоу, конечно, сказала, что ничего ужасного не случилось, но я хотел удостовериться.       Я молчу, не зная, что ответить. В груди теплится странное чувство: наверно, приятно, что он переживал обо мне. Но в то же время вскипает злость и раздражение: молодец, Уиллоу, рассказала именно тому, кому знать о произошедшем стоило в последнюю очередь.       — Может, мне стоит поговорить с Прескотт, — со странной полувопросительной интонацией произносит Билли.       А меня будто окатывает холодной водой.       — Не нужно.       — Почему? Если эта проблема появилась из-за меня, то логично, что мне ее и решать, разве нет? К тому же всё заходит слишком далеко…       — Нет, — резко перебиваю его и пугаюсь собственного порыва, но Билли молчит, будто бы ожидая объяснений. — Конфликт уже исчерпан.       — Точно?       — Я так думаю. То, что было на прошлой неделе, по сравнению с нынешним — небо и земля. Так что… да, мне кажется, мы уже всё решили.       И это чистая правда. После инцидента в туалете Прескотт перестала смотреть на меня волком, пытаться задеть или ещё раз преподать урок. Теперь она игнорирует меня так, будто ничего и не произошло. Раньше я и не замечала, насколько сильно меня тяготит постоянный взгляд, сверлящий спину.       — Вот как. — Билли трёт ладонью шею и наконец ставит ту книгу, которую держал в руке. — Тогда всё прекрасно. Но в будущем, пожалуйста, о проблемах, вроде этой с Прескотт, лучше говори сразу мне.       Я несколько секунд молчу, наблюдая за тем, как он расставляет книги, но потом внезапно понимаю, что должна что-нибудь ответить.       — Да, хорошо.       И мы оба возвращаемся к работе.       Не знаю почему, но мне интересно, что он чувствует. Ему неловко из-за того, что у него есть настолько преданная фанатка? Или гордится собой, ведь он настолько вскружил голову девушке одним своим существованием? А может, ему вообще плевать на Прескотт и она его раздражает?       Я задумчиво провожу пальцем по корешку книги. Сюрреалистичная ситуация складывается и неплохо бы получить ответы. Тем более, что сейчас рядом со мной невольный катализатор проблемы.       «Хочешь что-то узнать — спроси напрямую», — часто говорит мне Лиам.       Что ж, почему бы не воспользоваться наконец его советом?       — Между тобой и Прескотт что-то было?       Я стараюсь выглядеть лениво незаинтересованной, хотя зубы так и норовят вцепиться во внутреннюю сторону щеки.       Брови Билли удивленно подлетают вверх, но он отвечает почти мгновенно:       — Нет, ничего.       — Почему? — мне действительно интересно. — Она же красивая.       — Ты тоже красивая.       И я захлебываюсь воздухом.       Говоря это, он не отводит взгляд, не улыбается, не краснеет. Он убийственно серьёзен.       У меня колени едва не подкашиваются, и от падения спасает только то, что я крепко, чуть ли не до судорог вцепилась пальцами в край полки. Фальшивая маска уверенности падает с моего лица и разбивается на осколки, но пока мне еще хватает запала не прерывать зрительный контакт. Боль в суставах немного отрезвляет, и я наконец нахожу слова.       — Такое не говорят вот так вот…       — А как такое говорят, Лот? — Его губы кривятся в странной улыбке, и он смотрит на корешки книг. — Тихонько, шепотом и за спиной? Я просто озвучил свои мысли. Комплимент не сальный, вполне обычный, да и не сказать, что он был невпопад. Но, наверно, не нужно было говорить слово «тоже», оно прозвучало не очень.       — Ты сейчас… вслух оцениваешь уместность своих слов? — я удивлённо моргаю.       — Да, — он переводит взгляд на моё пылающее лицо и молчит какое-то время, прежде чем продолжить. — А что насчет Прескотт: история скучна и коротка. Она предложила встречаться, я отказался. Мы никогда не были близки.       — Спасибо за ответ, — выдавливаю я.       Билли склоняет голову набок и смешливо щурится.       — Обращайся, Лот.       А потом отворачивается и начинает заставлять очередную полку.       Я медленно выдыхаю сквозь сжатые зубы, тоже возвращаясь к работе. У меня горят щеки, уши, даже лоб, и мне хочется настучать Лиаму по голове за такие советы. Да и себе не помешало бы — за то, что послушала его и влезла в самый неловкий диалог в своей жизни.       Моё сердце бьётся так сильно, что почти проламывает грудную клетку.       Чёрт, надеюсь, он этого не слышит.       «Я? Красивая? Ну и вкус у тебя, Уильям».       Заканчиваем мы в гробовой тишине. Билли справляется первым, а мне остается ещё половина полки, поэтому я прошу его найти библиотекаршу и отчитаться о проделанной работе. Когда он уходит, у меня наконец получается вдохнуть полной грудью.       Я подавляю малодушный порыв схватить свои вещи и незаметно сбежать, пока есть шанс. Глупо, бессмысленно и трусливо. Последняя книга становится на место, и я осматриваю результат своей двухдневной работы. Взгляд невольно скользит по части, которой занимался Билли, и я мысленно поправляю себя: я бы потратила на это по меньшей мере дня четыре, но силами двух перевёртышей удалось закончить намного раньше.       И ни одного из них я не поблагодарила.       Нужно будет исправить.       Я собираюсь взять стулья, чтобы вернуть их в читальный зал, как вдруг спотыкаюсь. Правая лодыжка взрывается острой болью, я тихо вскрикиваю и инстинктивно делаю несколько шагов вперед, чтобы удержать равновесие. Ногу простреливает от каждого движения, на глаза наворачиваются слёзы, и я вслепую хватаюсь за спинку ближайшего стула, едва не падая вместе с ним.       Мне удаётся сесть. В лодыжке разгорается невыносимый пожар, вспыхивающий искрами, и с губ рвётся болезненный стон. Я с трудом восстанавливаю сбившееся дыхание и смотрю на пострадавшую ногу, боясь увидеть там неестественно вывернутую стопу. Но мне везет.       Тогда я пробую подвигать ею. Боль уже слабее, но она всё равно отдаётся пульсацией во всем теле.       — Лот? — Билли возвращается почти бегом. — Что случилось?       — Н-ногу подвернула.       Сквозь выступившие слёзы я наблюдаю, как Билли, встав на одно колено, осматривает мою лодыжку: приподнимает штанину, осторожно сдвигает край носка и невесомо ощупывает место под выступающей косточкой. Даже несмотря на деликатность его прикосновений, ногу коротко укалывает и из моего рта рвётся шипение.       — Нужно в медпункт.       Я вскрикиваю от неожиданности, когда Билли одной рукой берёт меня под коленями, а второй — за талию, и неосознанно хватаю его за локоть, не давая себя поднять. Он замирает, удивленно глядя на меня, и его лицо так близко, что я различаю темно-синие крапинки вокруг точек его зрачков.       — Я сама дойду.       — У тебя растяжение, лучше не усугублять, — он хмурится. — Не бойся, я тебя не уроню.       — Не в этом дело.       Билли отпускает меня, и я только сейчас понимаю, что вцепилась в его локоть так, что остались красные пятна. На его светлой коже они особенно бросаются в глаза.       — Ладно, — говорит он и становится на одно колено спиной ко мне, оглядываясь через плечо. — Залезай. Как в детстве.       Я хочу возразить, но лодыжка всё ещё болит. Получится странно, если сейчас я буду настаивать на том, что могу идти сама, а потом начну орать при каждом шаге на пути в медпункт. Меня в детстве, правда, никто так не носил, но, кажется, пора восполнять пробелы в жизненных впечатлениях.       — Я тяжелая, — честно предупреждаю.       — А я выгляжу хилым? — и он не дожидается ответа, потому что прекрасно знает, что это не так. — Осторожнее.       Я встаю на левую ногу, неуклюже поджав правую, немного наклоняюсь и дотрагиваюсь ладонями до его плеч. Билли воспринимает это как знак: он встает одним плавным движением, бережно подхватывая меня под коленями. Я будто попадаю в невесомость — настолько легко он отрывает меня от земли. Моя грудь крепко прижимается к его спине чуть выше лопаток, и мне приходится подавить в себе желание отстраниться. Куда деть руки, я не знаю, поэтому продолжаю держаться за его плечи.       Наверно, со стороны выглядит так, будто я собираюсь управлять огромным роботом.       Я невольно хихикаю, хотя кристально ясно, что, если нас кто-нибудь увидит, это будет только поводом для нового витка школьных сплетен.       Билли шагает легко и быстро, так, словно я действительно ничего не вешу. Мы выбираемся из лабиринта книжных стеллажей, и на выходе из библиотеки оказывается, что дверной проем не предназначен для слишком высоких. Я немного наклоняюсь вправо, одновременно опираясь на ладонь для удержания равновесия.       Билли внезапно вздрагивает и уводит плечо в сторону, стараясь избежать давления.       — Боже, прости, — я отдергиваю руку, как ошпаренную. — Я совсем забыла…       Дура! У него же там синяк размером с Австралию, а ты на него давишь всеми своими фунтами.       — Ничего страшного. — Я слышу в его голосе слабую улыбку. — Но, наверно, будет удобнее, если ты… оставишь руки передо мной.       Он точно хотел сказать что-то другое, но в последний момент исправил сам себя.       Я следую его совету: вытягиваю руки и, чтобы они не болтались как две безвольные сосиски, обхватываю пальцами левое предплечье. Так действительно удобнее. Плохо только, что из-за этого я ещё сильнее прижимаюсь к его спине грудью, а щекой почти дотрагиваюсь до затылка.       Слишком близко.       Хотя, скорее всего, так думаю только я. Билли, как ни в чем ни бывало, продолжает путь. И я понятия не имею, о чем он думает: с одной стороны Уиллоу в нашем первом разговоре упоминала, что его нервирует то, что я не даю четкого ответа, а с другой — наедине со мной он так спокоен и естественен.       Тело горит. Я не могу понять, из-за чего: то ли из-за смущения, лавой растёкшегося по венам, то ли из-за того, что сам Билли буквально пышет жаром. У всех перевёртышей повышенная температура по сравнению с людьми, больше на пару градусов, но никогда бы не подумала, что это может так ясно ощущаться.       Его волосы слабо пахнут цитрусом и ещё чем-то неуловимым, терпким, притягательным. Я вдыхаю поглубже и… кусаю губы от пробежавшего по коже табуна мурашек.       Обычно я так же реагирую только на запах мокрого асфальта, с самого детства. От него я испытываю почти физическое удовольствие.       Билли пахнет непохоже, но сейчас где-то в глубине груди подрагивает так же, как и каждый раз, когда я выхожу прогуляться после дождя.       Интересно, насколько быстро он поймет, что я его только что нюхала, если спрошу, каким парфюмом он пользуется?       Коридоры пусты и нам не встречается ни единой живой души. В медпункте, правда, то же самое: никого нет на месте.       Здесь я впервые, поэтому заинтересованно оглядываю помещение. Для обычного медпункта оно слишком уж большое и заставлено мебелью: несколько шкафов с медикаментами, бинтами и пухленькими папками, небольшой холодильник на полу, кушетка рядом, несколько ширм, которые прикрывают кровати для приболевших студентов, низкий стульчик на колесиках и огромный письменный стол у окна, на котором разбросаны какие-то бумаги. Видимо, медсестра ушла не так давно.       Билли подходит к кушетке и, повернувшись к ней спиной, осторожно опускает меня. Как только я удобно располагаюсь, он подтягивает к себе стульчик и, усевшись на него, укладывает мою правую ногу на свое бедро.       — Я могу сама, — нерешительно возражаю.       Билли невозмутимо подворачивает штанину и начинает распутывать шнурки, которые сегодня утром я второпях затянула намертво.       — Можешь, — покладисто отвечает он. — Но позволь мне сегодня позаботиться о тебе.       Я молчу, пока он осторожно стягивает с моей стопы кроссовок, а потом и носок. Лодыжка выглядит распухшей. Билли одной рукой держит пятку, а второй с нажимом ощупывает пострадавшее место. Притупившаяся боль снова вспыхивает, и я сдавленно шиплю сквозь зубы.       Билли отпускает меня и, не вставая, подъезжает к холодильнику, откуда достает пакет со льдом. Я поджимаю ногу, удерживая ее на весу, и наблюдаю за ним. Он ищет что-то глазами. И когда находит, я понимаю, что именно: полотенце. Оно лежит на столике рядом с ширмой.       Билли ведет себя так, будто бывает здесь часто. Хотя, возможно, так и есть: если Фишборн одинаково жестоко гоняет их каждый день.       Билли возвращается и берет мою ногу. У него огромные ладони: даже моя широченная стопа буквально утопает в них. Дыхание сбивается, и я кусаю внутреннюю сторону щеки, но взгляд от длинных пальцев, невесомо скользящих по выступающей косточке, отвести никак не получается.       Или не хочется.       Сама себя уже не понимаю.       Кожа горит.       Тишина давит железным пологом, и я говорю прежде чем успеваю подумать.       — Буду ли я жить, доктор?       Билли поднимает на меня растерянный взгляд, хмурится так, будто только что проснулся, а потом улыбается — широко и искренне.       — Всего лишь небольшое растяжение. Немного льда, зафиксировать — и завтра будешь как новенькая.       Он обматывает ногу полотенцем и прикладывает лед к лодыжке, продолжая удерживать ее в ладонях. Делает всё это немного поспешно: словно думал совершенно о другом. Его прикосновения сквозь ткань уже не так обжигают, а вот лёд всё равно холодит так, что даже зубы сводит.       — Звучит так, будто знаешь, о чем говоришь.       — Я успел насмотреться на растяжения, вывихи и сломанные кости, так что да. Опыт у меня есть.       Билли снова смотрит на меня. Из-за нашей разницы в росте даже сейчас, когда я сижу на достаточно высокой кушетке, он ниже всего на несколько дюймов.       Я невольно перевожу взгляд на его губы, которые сильно контрастируют со всеми остальными чертами лица. Широкие брови, скулы настолько острые, что хочется прикоснуться и проверить, останется ли на пальце порез, твердая линия подбородка, углы челюсти — и милая «бантиковая» форма губ с приподнятыми уголками, из-за которых кажется, что он всегда в приподнятом настроении, всегда сдерживает улыбку.       Уверена, если бы не губы, он бы казался хмурым и угрожающим парнем.       Билли убирает лед, полотенце и осматривает мою лодыжку.       — Уже лучше.       Он тянется за эластичным бинтом и начинает бинтовать умелыми выверенными движениями.       Видимо, про опыт он не шутил.       Его каштановые волосы в свете солнечных лучей отливают темно-винным оттенком, и у меня возникает навязчивое желание узнать, будут ли они такими же гладкими и мягкими на ощупь, какими кажутся на вид.       Да уж, права была Летта — его хоть сейчас на обложку журнала.       Чем дольше на него смотрю, тем сильнее убеждаюсь.       Может, тогда пора перестать смотреть?       Внезапно Билли поднимает голову, и я не успеваю отвести взгляд.       — Не туго? — он слабо похлопывает меня по голени.       Я удивленно рассматриваю плотно замотанную лодыжку (я и не заметила, что он закончил), шевелю пальцами.       — Нормально. — И Билли, слабо улыбнувшись, отпускает меня, после чего отталкивается пятками, отъезжая назад.       Я встаю и осторожно опираюсь на правую ногу. Немного неприятно, но болью это не назовешь — скорее дискомфорт. По крайней мере до дома я точно дойду.       — Нужно будет еще раз приложить лед, чтобы опухоль полностью спала. Лучше, конечно, сильно не напрягаться…       — Я в порядке, правда. Мой дом в квартале от школы, мне уже совсем не больно. Видишь? — И я делаю несколько шагов из стороны в сторону.       — Ладно-ладно, — он смеется, успокаивающе выставляя перед собой ладони. — Как скажешь.       Я сажусь на кушетку и обуваюсь. Получается медленно: я боюсь снова потревожить больное место. Билли, вернувший всё, что брал, на свои места, терпеливо ожидает меня на том же стульчике, задумчиво глядя в окно.       — Будет дождь, — внезапно говорит он, потирая ладонью левое колено.       Я затягиваю узел на шнурках и прослеживаю его взгляд. На небе ни облачка, а солнце больше напоминает летнее, чем осеннее — ни единого признака приближающейся непогоды. Я хмурюсь и уже открываю рот, чтобы задать вопрос, как Билли поворачивается ко мне и поднимается.       — Готова?       — Д-да, идём.       Я вскакиваю на ноги и тянусь в задний карман джинс за телефоном, но рука хватает воздух. Тогда я оглядываюсь по сторонам в поисках рюкзака.       — В чем дело?       — Мои вещи…       — Остались в библиотеке, — немного подумав, Билли щелкает пальцами. — Сейчас схожу. Подожди у центрального входа. Хорошо?       — Конечно.       Мы расходимся в разные стороны: Билли возвращается в библиотеку, а я ковыляю в главный холл. Полноценно наступать на правую ногу мешает скорее страх боли, чем она сама, но с каждым шагом становится всё проще и к выходу из школы я подхожу уже нормально, разве что немного прихрамываю.       Ждать Билли долго не приходится. Он догоняет меня почти сразу же и передает рюкзак, в карман которого я тут же запускаю руку и с облегчением выдыхаю. Телефон на месте.       Если бы я его потеряла, мне бы пришлось пользоваться неубиваемой кнопочной нокиа. Свободных денег в семье нет, а моих сбережений на новый телефон не хватит.       — Спасибо, — я не могу сдержать улыбку.       — Не за что.       Мы оба молча стоим: я — завороженная его ответной улыбкой, он — будто хочет что-то сказать.       — На следующей неделе в кино будет премьера «Однажды в Харривуде». Планируешь идти?       — Нет, — мне резко становится грустно.       — Почему? — удивляется он.       — Все билеты раскупили в мгновение ока, вот я и пролетела.       А еще они стоят как крыло самолета.       — У меня есть лишний билет. Брал второй для Джера, но у него какие-то дела с колледжем. Трантино ведь твой любимый режиссер, вот я и подумал, что тебе будет это интересно. Мне всё равно одному будет скучно.       — Правда?       — Правда, — Билли улыбается, склоняя голову набок. — Составишь мне компанию?       — Конечно. Ты еще спрашиваешь, — от внезапной радости я едва не подпрыгиваю.       — Прекрасно, тогда я тебе напишу. — Он бросает взгляд на огромные часы, висящие в школьном холле. — Мне срочно нужно к Фишборну. Ты уверена, что сможешь дойти?       — Да, я в порядке. Ты просто волшебник. Не задумывался о медицинском?       Билли смеется и качает головой.       — До завтра.       — Ага.       И я провожаю его взглядом, пока он не скрывается в боковом коридоре.       Он же не имел в виду свидание? Нет, вряд ли. Он бы и назвал это свиданием, а не прикрывался компаниями и «случайными лишними» билетами. За время нашего общения я поняла, что он прямой как рельса и искать двойное дно в его словах бессмысленно, а чаще — чревато проблемами.       На самом деле к сегодняшнему дню я уже потеряла всякую надежду на то, что всё-таки смогу увидеть премьеру, но мне чертовски повезло.       Я ловлю себя на том, что всё ещё стою на месте и улыбаюсь, как полная дура. Бью себя по щекам — ну-ка, возьми себя в руки.       Дома нарадуюсь вдоволь.       Я успеваю пройти половину расстояния, как вдруг телефон начинает вибрировать. На экране светится «Шерстяной придурок». С первого раза ответить на звонок не получается из огромной диагональной трещины, но в конце концов мне удается.       — Лот, какого хрена? Я названиваю тебе последний час. Ты пропущенные вообще видела? Где ты? Ты в порядке?       На меня обрушивается водопад слов — нервных, раздраженных, совершенно не свойственных Лиаму Лоуренсу.       — Не видела. Я иду домой и всё нормально, — пытаюсь ответить на все его вопросы.       — Почему не отвечала? Где ты была?       — Телефон на беззвучном. Извини.       — Фицджеральд так тебя очаровал, что не замечала ничего вокруг? Ты ведь с ним была?       — Да.       — Так, хорошо… Черт! Нет, это плохо. Очень плохо, Лот. Знаешь, я говорил, что мне совершенно плевать на вас, на то, что ты ему ответишь, но так было раньше. Сейчас всё поменялось, черт подери, кардинально, и мне…       — Хватит! Успокойся. Я вообще не понимаю, о чем ты. Давай ты объяснишь мне, что именно поменялось. Хорошо?       Лиам вздыхает.       — Мы в полной заднице, Лот.       — По-моему, ты драматизируешь. Может, зайдешь ко мне вечером? Заодно расскажешь, будешь ли ты закладывать свои души.       Лиам в ответ на мою шутку даже не хмыкает, и вот теперь-то я начинаю серьезно переживать.       — Лиам, в чем дело?       — Предупреди миссис Черри о том, что я приду.       — Лиам!..       Но он уже отключается.       Я пристально смотрю на потемневший экран — будто он может мне ответить на все вопросы, возникшие после этого быстрого разговора.       Впервые Лиам показался мне таким открыто испуганным. Его страх всегда был едва заметным, теплившимся в глубине полупрозрачных голубых глаз, в то время, как всё внимание, как у профессионального фокусника, отвлекала играющая на губах ухмылка. А голосом он владел и того лучше. Тысячу раз наблюдала за тем, как по телефону он разыгрывал целые спектакли.       Мне хочется думать, что это один из них, но не получается.       Теперь мне тоже страшно.       Непонятно из-за чего.