Лунная соната

      Лиам приходит поздно вечером, около девяти часов, когда я уже теряю всякую надежду и планирую ложиться спать. Мама впускает его без вопросов. Был бы это какой другой мужчина, он бы не прошел дальше порога, но к Лиаму мама относится почти как к сыну, а потому он имеет доступ в наш дом в любое время дня и ночи.       Я заплетаю волосы в тугую косу, когда он, коротко постучавшись, приоткрывает дверь и засовывает голову в мою комнату. С закрытыми глазами — в этом он себе не изменяет.       — Ты одета? — томным голосом вопрошает он.       — Заходи, — закатываю глаза.       В душе я, конечно, радуюсь: кажется, кое-кто очень быстро пришел в норму. Может, это означает, что причина, из-за которой он так занервничал, не такая уж и серьезная?       Лиам недолго думая устраивается на моём стуле, удобно откинувшись на его спинку. Мы оба молчим: я, закончив с волосами, взбиваю подушки, а он наблюдает за мной из-под полуопущенных век, сцепив ладони в замок на животе.       — Ложная тревога? — осведомляюсь я, усаживаясь в изножье кровати.       — Если бы. Я всё еще уверен, что мы в полной заднице.       Я жду продолжения, но он не спешит.       — А я всё еще не понимаю, о чем ты, Лиам.       Он подается вперед и опирается локтями на колени.       — Твой Фицджеральд подложил тебе огромную, размером с самосвал свинью. Вчера в город вернулся Эван Редгрейв.       — И?       — Что?       — Лиам, Бога ради, выражайся яснее! — взрываюсь я и бью кулаком по одеялу. — Что еще за Редгрейв?       — Вы с Фицджеральдом хоть разговариваете? — насмешливо интересуется он. — Или только пялитесь друг на друга, как умалишенные? А может, уже целуетесь в интимном полумраке библиотеки?       Я задыхаюсь от возмущения.       — Лиам!..       — Я не прав?       — Ничего мы не пялимся. И не целуемся! — поспешно добавляю я, заметив, как подбирается Лиам, готовя остроту. — Мы разговариваем, но не о… не о делах стаи.       — Зато о том, что это относится к стае, догадалась почти сразу.       — Я не тупая, — язвительно отвечаю.       — Да, Лот, мозги у тебя есть. — Он со вздохом снова откидывается на спинку стула и после небольшой паузы продолжает: — Ты представляешь, что такое стая? Хотя бы в общих чертах.       — Кружок по интересам. Любой перевертыш обожает мясо, игры на свежем воздухе и гоняться голышом за лесной живностью.       — И почему в твоем ответе я ощущаю явный привкус мнения миссис Черри? — для убедительности Лиам даже причмокивает. — В общем-то это часть правильного ответа. Но в первую очередь стая — это община. Хоть я и считаю, что мы стараемся держаться вместе, только из-за того, что нас ощутимо меньше, чем людей, в стае чувствуешь себя уютно. Уверенность, что тебе всегда помогут, действует успокаивающе. Но без твердой руки вся эта утопия рассыпается как карточный домик. Хороший вожак должен быть сильным, строгим, но справедливым. Слишком жесткий — его быстро подсидят, слишком мягкий — начнутся разброд и шатания. Но еще хуже, когда один город делят две стаи. Вот тогда-то становится жарко — в особенно запущенных случаях даже коктейли Лотова идут в ход…       — Но у нас как раз-таки две стаи, — неуверенно прерываю его лекцию. — И вроде как всё нормально, ничего не горит.       — Последние тридцать пять лет в городе только одна стая, с тех пор как Джон Фицджеральд стал вожаком Западной. До его появления было две малочисленные, но независимые друг от друга стаи, которые по очереди пытались подмять друг друга под себя. Удавалось это периодически, а вот закрепить успех, увы, не получалось.       — Ни у кого, кроме Джона Фицджеральда, — задумчиво поддакиваю.       — Бинго, — Лиам щелкает пальцами. — Но то, что он так долго держит в узде Восточных, еще не значит, что они сдались. Большая часть стаи, конечно, приняла новые порядки, но есть и радикальные представители, которые горят желанием вернуть былое величие.       — Но они были и раньше.       — Ну да.       — И ты так сильно из-за этого не переживал.       — Многое изменилось.       — Говори по существу, Лиам.       — Терпение, Лот. Не спеши, — произносит он с интонацией уставшего наставника. — Есть три основных сценария смены власти. Первый — это наследование. Вожак выбирает преемника, официально представляет его и какое-то время готовит. Само собой все стараются оставить власть в семье, но объявить наследником могут и любого другого альфу стаи. Второй сценарий — голосование. Применяется только в случае внезапной смерти вожака, который не успел объявить о преемнике. Выдвигаются несколько кандидатов, после чего все семьи стаи голосуют за того, кто по их мнению наиболее достойный. Эти два сценария безопасны и практически гарантируют, что грызни за власть не будет — если, конечно, впоследствии стая остается довольна новым вожаком. Поэтому они и прижились. Но, как говорится, в семье не без урода и есть третий брат-дегенерат — дуэль. Главный нарушитель спокойствия. Что ты вообще знаешь о дуэлях?       — Вроде как во время них можно убивать.       — Да, смертельные случаи бывают.       — О Боже… — у меня даже кружится голова.       — Уже кучу лет дуэли идут до того момента, пока кто-то не сдастся или не потеряет сознание. Смерти скорее исключение из правил. Если бы было так, то после каждый переделки власти стая лишалась бы половины своей численности, — Лиам со смехом отмахивается.       — И что, за эти годы не было ни одного смертельного случая?       — Ну почему, был один, если не ошибаюсь. Еще когда Джон Фицджеральд дрался сам за себя.       — В каком смысле — сам за себя? — хмурюсь.       — Тот, кто бросает вызов, всегда бьется сам. Это непреложный закон. Но у вожака есть небольшая альтернатива — он может заменить себя членом собственной стаи и тот будет представлять его интересы.       — Интересная привилегия.       — Не совсем, — усмехается Лиам. — Точнее — совсем не она. Бойца выставляют, если только ты сам не можешь драться. Либо слишком стар, либо серьезные и хронические проблемы со здоровьем, влияющие на обращение. Использовать это в свою пользу невозможно: никакой идиот не решится стать инвалидом, а подделать не получится.       — Да уж, — хмыкаю. — И… какая из этих причин относится к вашему вожаку?       — Сейчас — обе. Вообще последние лет двадцать за него выступает старший Эриксон — шесть с половиной футов роста, больше трехсот фунтов веса. Медведь, а не волк. А у Джона Фицджеральда какая-то серьезная травма позвоночника — последствия профессионального спорта.       — Карате, — задумчиво бормочу я.       — Ага, — благодушно кивает Лиам, будто удовлетворенный ходом моих мыслей. — После окончания карьеры он вернулся в родную стаю и открыл своё первое маленькое додзё. Есть у нас поговорка: хочешь покорить стаю — завоюй ее детей. И Фицджеральды — живое воплощение ее истинности. Сейчас у них уже пять додзё, в которые ходит добрая половина всех перевёртышей города, от мала до велика, даже человеческое отделение появилось.       — Ты так много знаешь, — издевательски растягиваю слова. — Неужели фанат?       — Нет, — Лиам закатывает глаза. — Моя бабушка, упокой Двуликий обе ее души, рассказывала мне историю взаимоотношений Восточных и Западных вместо сказок на ночь. И особенно она любила восьмидесятые — наверно, потому что лично застала этот период. Могу поставить сто баксов: если бы она была мужчиной, то не отказалась бы, несмотря на сущность беты, побороться за статус вожака. А еще мне кажется, — он доверительно придвигается ко мне, — у ба был роман с Джоном Фицджеральдом. Слишком уж много было в ее словах любви и ненависти.       Я потираю переносицу, силясь понять, к чему он всё-таки ведет. Видимо, причина его беспокойства лежит очень глубоко в отношениях стай и правилах смены власти. Но я уже теряю терпение.       Он никак не может подойти к сути.       — Но мы немного отвлеклись.       — Неужели? — не удерживаюсь от ироничного вопроса.       — Не делай вид, будто хоть что-то из этого ты знала, Лот.       Я действительно узнала новое из нашего разговора. Никогда не приходило в голову всерьез интересоваться делами перевёртышей, поэтому я всегда лишь собирала информацию по верхам. Лиам прекрасно это понимал, потому и заделался лектором.       — И всё же ты слишком затянул с преамбулой. Переходи уже к фабуле, пожалуйста.       Но вслух его правоту я всё равно не признаю.       — Хорошо. Тогда воспринимай всё, что было до этого сказано как «дано» в задаче. Теперь вопрос: какой статус у твоего Фицджеральда в стае?       — Моего? — я приподнимаю брови.       — А чей он? — В ответ Лиам весело скалится.       — Я думала, свой собственный.       — О как, — он фыркает. — Значит, я неправильно оценил то, насколько далеко зашли ваши отношения. Но вопрос остается прежним.       — Наследник, — пожимаю плечами.       Вопрос мне кажется откровенно риторическим, и я не понимаю, зачем на него отвечать.       — Неправильный ответ.       — Поясни, — хмурюсь.       — Он первый кандидат на эту роль: сын вожака, альфа и, насколько мне известно, не против принять ответственность за стаю. Но официального объявления никогда не было. Почти все в стае были уверены, что это случилось бы после окончания школы. Его официально представят, стандартный год на подготовку — и он займет место отца.       — Но?.. — уточняю я, инстинктивно напрягаясь из-за его интонации.       — Но где-то неделю назад среди членов Восточной стаи — среди тех, кто себя таковыми считает — пошел слушок. Похоже, у Фицджеральдов есть незаметная предательская птичка, которая носит на хвосте новости. Восточные уверены: Джон Фицджеральд отходит от дел, после выпуска его сын сразу займет место вожака. Восточные видят в этой ситуации неплохой шанс перехватить инициативу. Игнорирование традиций наследования, молодой неопытный вожак, в конце концов Эриксон, который противников двумя пальцами сгибал, больше не сможет выступать на дуэлях. Время передачи власти всегда нервное и полное заговоров, но наш случай откровенно пахнет жареным. Я не преувеличиваю, когда говорю, что Восточные — ребята радикальные, а еще и Редгрейв…       — Стоп, — я прижимаю пальцы к вискам. — У меня сейчас голова взорвется. Давай по порядку. Откуда ты знаешь, какие слухи ходят у Восточных, какие они строят планы?       Лиам медленно приподнимает бровь, иронично глядя на меня.       — Лот, дорогая, мы в какой части города живем? — елейным голосом интересуется он.       Я не сразу нахожусь с ответом.       Перед глазами встает примерная карта нашего города: у него форма продолговатого овала. Мысленно ставлю точку в центре и оцениваю, с какой стороны от нее находится мой дом. Еще несколько секунд на определение сторон света — и я готова дать ответ.       — В восточной. — Для меня это почти откровение.       — Бинго! И это, кстати, объясняет, почему ты думала, что в городе две стаи. А ведь задай этот вопрос любому далекому от стаи человеку, который живет на западе, он ответит, что одна.       — Но почему тогда Фицджеральды ходят в нашу школу? Если это по сути вражеская территория.       — А мне откуда знать? — вздыхает Лиам. — Может, их отец хочет, чтобы они зарабатывали репутацию среди отрицательно настроенной аудитории? Или демонстрирует, что он здесь полноправный хозяин и Восточных просто не существует? Джон Фицджеральд вообще чертовски жуткий дед.       — Значит, ты один из тех радикальных ребят?       — Нет! — Лиам смотрит на меня так, будто я оскорбила его в самых нежных побуждениях. — Нет, конечно. Моя мама полностью поддерживает Фицджеральдов, как и я, но из-за того, что мы всё-таки живем в восточной части города, не отказывает себе в удовольствии немного пошпионить. Ей нравится знать всё и обо всех.       — Тебе тоже.       — Не отрицаю, — «капитулирует» он. — Я люблю посплетничать.       Я хмыкаю, но не комментирую. У меня еще миллиард вопросов: никогда бы не подумала, что дела далекой и непонятной стаи оборотней могут меня заинтересовать.       — При наследовании обязательно нужно, чтобы прошло время между объявлением преемника и его фактическим назначением?       — Свода законов, за нарушение которых предусмотрена ответственность, конечно же, нет. Но обычно ожидают минимум год. Это традиция. И одна из причин, которая минимизирует вероятность распрей — к новому вожаку привыкают и оценивают.       — Тогда почему от нее отказываются? — я подгибаю колени и упираюсь локтями на изножье кровати, подаваясь вперед.       — Не знаю. Преклонный возраст?       — А сколько лет вашему вожаку?       — Уже под семьдесят.       — Сколько?!       От шока я подскакиваю на кровати, и в первые секунды мне кажется, что мы всё перепутали и говорим о разных Джонах Фицджеральдах. Вспоминается фото, которое я видела недавно в местной газете.       Не помню, о чем именно была статья, но само фото помню хорошо. Большое, четкое, цветное. На нем были изображены родители Билли: стройная горделивая женщина с кроваво-винными глазами, совсем как у Уиллоу, и высокий статный мужчина, которого портили угрюмый взгляд из-под нависающих бровей и плотно сжатые тонкие губы. Если бы не это, я бы без проблем назвала его чертовски красивым. Он не выглядел старым. Седина в черных, как смоль, волосах и морщины в уголках глаз и носогубных складках — единственные отпечатки возраста в его внешности. Чисто визуально ему сложно было бы дать больше пятидесяти пяти.       Перевертыши стареют медленнее людей, их долгожители дотягивают и до ста тридцати. Но почти семьдесят?!       — Да, Лот, я тоже хочу знать, какой уход он использует, — смеётся Лиам, глядя на моё лицо. — Это просто противозаконно — так выглядеть в его возрасте.       Я предупреждающе поднимаю указательный палец, прося замолчать. Мой мозг судорожно пытается систематизировать информацию и ремарки Лиама совсем не помогают.       — Я поняла, — наконец произношу я. — Ваша стая всё равно что королевский двор. Подковерные игры, заговоры при малейшем намеке на смену власти. Если Фицджеральды ее не удержат и место вожака займет один из Восточных, скорее всего стая снова разделится, потому что те, кто поддерживали предыдущего, нового не примут хотя бы из чувства противоречия. А тут еще и поспешность в наследовании, которая может спровоцировать всех только сильнее сцепиться. Да, ситуация не самая радужная, но я всё еще не понимаю, причем тут я и некий Редгрейв.       — Фицджеральд тебе правда ничего не рассказывал про него? — Лиам со сдержанным удивлением приподнимает брови.       — А должен был?       — Обязан.       Я пристально смотрю на Лиама, пытаясь уловить в его ответе шутку. Но ее там нет.       — Знаешь, у нас, перевертышей, бытует мнение, что два равных альфы никогда не уживутся в одной стае. Они оба могут быть святыми во плоти, не иметь объективных причин для ненависти или соперничества, но это всё заканчивается одинаково — тот, кто слабее, покидает стаю. Фицджеральд и Редгрейв именно такие альфы. Они почти ровесники, и это, наверно, тянется из детства. Редгрейв выпустился год назад и уехал. Честно говоря, я надеялся, что навсегда, но нет — он вернулся с намерением забрать место вожака и — вполне возможно — всё, что важно Фицджеральду.       — Даже если они заклятые враги, почему Билли должен был мне об этом рассказывать?       — Из-за личности Редгрейва. Хитрый, беспринципный, жестокий, уверенный в собственной исключительности, — Лиам загибает пальцы. — Он пойдет по головам для ради достижения собственных целей и не будет чураться любых методов.       — Ты его боишься.       — Справедливо опасаюсь, — возражает он. — Я вырос с Редгрейвом, учился с ним в одной средней школе. Я прекрасно знаю, на что он способен.       — Значит, с появлением Редгрейва ситуация осложняется, он — противник опасный. Но…       — Причем тут ты? — нетерпеливо прерывает меня Лиам. — О Двуликий, Лот, обычно ты схватываешь на лету, но иногда тебе нужно разжевать. Ты — прекрасный рычаг давления на Билли Фицджеральда. Он назвал тебя своей истинной. Ты значишь для него очень многое, хоть и не желаешь сейчас это признать.       Он говорит быстро и раздраженно, и я невольно перенимаю его настрой.       — И что? Меня могут похитить и в качестве выкупа потребовать место вожака? Это не миллион долларов и вертолет — скрыться не получится!       — Ох, моё милое летнее дитя, — с наигранным сочувствием качает головой Лиам. — Ты и представить не можешь, сколько есть способов давления — пугающих и сложнодоказуемых. Редгрейву ведь даже не нужно будет что-то реально делать. Достаточно показать, что у него есть возможность.       — Ты описываешь его как исчадие ада.       — Да, потому что я его знаю. Он относится к тем альфам, которые испытывают практически сексуальное наслаждение от ощущения собственной охуенности. Тех, кто ниже по статусу и слабее, можно бить, унижать, вытирать об них ноги. Мы росли вместе, и уж поверь мне, Лот, он полный мудак.       Я с трудом сдерживаю желание обнять Лиама. Не двигаюсь лишь потому, что мой порыв может его обидеть, ведь он не любит, когда его жалеют.       Его детство не назовешь счастливым: его часто донимали ровесники-перевертыши из-за того, что он от них отличался. Наверно, поэтому мы с ним и подружились — у нас было что-то общее. А еще нам обоим повезло с Леттой. Она, не терпя несправедливость, перекусала добрую половину соседских оборотней, имевших несчастье дразнить Лиама. Кусала — потому что кто-то в младшей школе надоумил ее, что укус человека для перевертыша смертелен.       Пыталась ли она отгрызть что-нибудь и Редгрейву? Не могу вспомнить. Но определенно могла бы.       Лиам задумчиво постукивает пальцами по поверхности стола и внезапно говорит то, чего от него я ожидала в последнюю очередь.       — Тебе следует ему отказать. Твоему Фицджеральду. Он же за тобой ухаживает, а ты это принимаешь. Для него ты уже становишься не эфемерной истинной, а вполне реальной Лот Черри, милой девушкой с пухлыми щечками. Будет проще, если вы остановитесь сейчас. Мне слабо верится, что Редгрейв, видя, что между вами ничего нет, всё равно попытается надавить через тебя. Да и зверь Фицджеральда будет менее эмоционально реагировать, если такое все же произойдет. Стольких проблем удастся избежать.       После «пухлых щечек» мне становится сложно слушать его речь: я хватаюсь за лицо и сверлю недобрым взглядом его точеные скулы.       Давит прямо на больную мозоль.       — Помнится, ты обещал, что вмешиваться не будешь, — ворчу я, отнимая руки от щек.       — Я передумал. — Лиам вздыхает. — Если он тебе нравится, можно договориться продолжить всё после того, как ситуация в стае нормализуется.       — «Реши свои проблемы, парень, а я приду на всё готовенькое», так, что ли? — от возмущения я цепляюсь пальцами за изножье кровати. — Ты правда считаешь, что я на такое способна?       — К сожалению, нет, не способна. А то, что он тебе нравится, даже не попыталась отрицать.       — Так, послушай-ка сюда, маленький шерстяной сукин сын…       — А! — притворно ужасается Лиам, отшатываясь насколько позволяет спинка стула и прижимает ладони к груди. — Не трогай мать!       Я заливаюсь смехом.       Он умеет сбить мой яростный настрой несколькими словами. Вот и сейчас ему это удается играючи. Губы Лиама растягивает слабая улыбка, которая быстро пропадает, будто он вспомнил кое-что неприятное.       — Моё дело — предупредить, — начинает он, когда я заканчиваю смеяться и вытираю слезы в уголках глаз. — Решать тебе, Лот. Но я хочу рассказать еще кое-что. Лет семь назад Фицджеральд ломал колено. Он месяц провел в гипсе и едва ходил. Перелом был жутким: со смещением, разрывами, но, насколько мне известно, срослось всё идеально. Сейчас Фицджеральд разве что бережно относится к этому колену. Дело в том, что есть слушок: говорят, именно Редгрейв сломал ему ногу. Осознанно и пиздецки жестоко. Моя мама вообще рассказывала, что были такие повреждения будто на колене чечетку станцевали.       — И всё же это слухи, — неуверенно возражаю.       — Да, никто не признался, — покладисто кивает Лиам. — Но, знаешь, Лот, если бы меня спросили, верю ли я в это, я бы ответил — о да. Верю.       — Ты пытаешься меня запугать.       — Верно, — снова соглашается он. — Я хочу, чтобы ты знала, кто такой Редгрейв и чего от него можно ожидать.       — Ты переживаешь за стаю больше, чем кто-либо. Почему, если планируешь уезжать?       — Но мама остается и мне точно не плевать на то, что происходит в этом городе. А еще ты совсем скоро по уши втюришься в одного из главных участников предстоящей борьбы за власть. Как же я могу не переживать?       Лиам издевательски скалится, а я в ответ угрожающе щурюсь, раздумывая, стоит ли краткий миг мести часовых нотаций мамы, которая точно прибежит на истошные вопли этого придурка.       — Заткнись, Лиам.       Не стоит.       Лиам смеётся и встает со стула, потягиваясь всем телом. Разминает поясницу, которая хрустит как столетнего деда, и идет к двери. Уж взявшись за ручку, он оборачивается:       — Фицджеральды, может, и относятся к этому менее серьезно, чем нужно, но есть факт, с которым невозможно поспорить, — власть получить сложно, но еще сложнее ее удержать. Им чертовски повезет пережить этот кризис малой кровью.       — По-моему, ты всё-таки драматизируешь. Бабушкины страшилки на тебя сильно подействовали.       Я с трудом выдавливаю из себя улыбку, на что Лиам только отмахивается и уходит. Слышу, как он громко прощается с мамой, и с задушенным стоном падаю лицом вниз на подушки.       Час от часу не легче.       Вся новая информация смешана в голове: каша из кучи разрозненных фактов, которые у меня никак не получается объединить в цельную картину. С одной стороны Лиам звучал так убедительно, пусть и безумно, а с другой — ну что за глупость?       Нет, сейчас я не способна ясно мыслить. Слишком устала.       Подумаю об этом позже.       Сон почти накрывает меня с головой, как вдруг раздается ритмичный тихий стук по оконному стеклу. Я с усилием приоткрываю один глаз, и в груди странно теплеет.       — И правда — дождь, — бормочу я и засыпаю с глупой улыбкой на губах.